***
Холод вырывает из небытия, жестоко впиваясь в кожу. Комья чёрного снега летят в лицо, набиваясь в только открытые глаза. Спина чувствует еле заметное тепло, изо всех сил противящееся подступающему холоду. Танк. Подбитый, с зияющей в борту пробоиной, башня лежит далеко, еле видимая из-за сугробов. Броня всё ещё тёплая, покрытая капельками растаявшего снега и сажей. Вокруг ещё много таких. Брошенные остовы, испещрённые дырами и выбоинами. Весь ледяной каньон усыпан ими — безмолвными памятниками прошедшей битвы. Холод подступает всё ближе, слабое тепло от машин не способно удержать его от посягательств на слабое человеческое тело. Сквозь набирающую силу снежную бурю, глаза ищут укрытие от непогоды. И они находят таковое. У самой границы каньона виднеются ряды окопов, с серыми точками ДОТов среди них. Ноги утопают в снегу, ветер всё сильнее бьёт по лицу, но дремучие инстинкты не дают сдаться. Медленно линия обороны увеличивается, пока, наконец, потревоженные шагами снег не начинает падать на дно укреплений. Большинство ДОТов раскурочены, то, что издали казалось монолитной твердыней, оказалось лишь обломками да кучками раскрошившегося бетона. Но вот, находится один целый. Чуть приоткрытая бронированная дверь манит зайти. Внутри тепло, тускло светит лампочка на потолке, исходит паром жестяная кружка на полу, около брошенного вокса. Конечности ломит от столь резких перепадов температур. Глаза начинают закрываться из-за мнимого ощущения безопасности, но разум понимает, что здесь оставаться нельзя. Уже темнеет, ночью бетон не удержит остатки тепла, особенно с продуваемой ветром бойницей. Сквозь наваливающиеся чары сна слышится треск вокса, но уже поздно. Тело отказывается вставать, чтобы проверить аппаратуру. Глаза окончательно закрываются, унося человека от заносимой снегом последней линии обороны.***
Город, настолько древний, что жители и сами позабыли, когда в его основание был заложен первый камень. Серая человеческая масса нескончаемым потоком течёт по его улицам, словно кровь по венам, словно сок по древесным системам. Хотя немногие здесь знают, что такое дерево, и ещё меньше видели его в живую. Нет тела, нет рук и ног, только абстрактное ощущение присутствия. Сквозь узкие серые проходы самых нижних ярусов, вверх по давно не работающим вентиляционным каналам, мимо вечно куда-то спешащих клерков и занятых рабочих, туда, где сквозь отравленные облака виднеются звёзды. Внимание бесформенного призрака, затерявшегося среди серых громад стен, привлекает отсутствие вездесущего шума. Он более на заполняет собой всё вокруг, принося мешанину из звуков агонизирующего города. Словно благоговейное молчание окутывает это место и серая масса, суетящееся вокруг, боится лишний раз вдохнуть прогорклый воздух сотнями своих глоток. Но то не восхищение, то — страх. Масса боится сурового гнева закона. Того, чей оплот недвижимой твердыней возвышается посреди обшарпанных стен улиц, словно вышестоящий ярус этого вечного города опирается на него. Прожекторы, словно бесчисленные глаза правопорядка, рыщут по окружающей его тьме, выхватывая то одну, то другую часть серой массы. Противостояние. Бескрайнего потока людей и оплота закона, словно противостояние валуна и реки. Сточит ли вода камень? Да. Сточит ли безликая толпа стены этого здания? Нет. Ибо оно то, что будет стоять вечно, как и город, что его обитатели охраняют. Динамики на стенах оживают, разрываясь оглушающим треском, который отражаясь от бескрайних улочек, улиц и магистралей, уносится во все стороны. Люди падают наземь, зажимая уши руками, но призраку это не поможет. Волна резонирует в его эфирном теле, постепенно разрушая. Ещё немного, и призрак вечного города исчезнет.***
Яркое солнце режет глаза. Кожа чешется от мелкой вездесущей пыли. Под бездонным голубым небом раскинулись бурые скалы, изредка перемежающиеся дорогами, усыпанными таким же бурым песком. Вдалеке слышен гул взлетающего транспорта, что уносит на орбиту очередную партию груза. Взгляд находит вдали шахтёрское поселение, затерявшееся среди бескрайних горных пород. Путь до него однообразен, вскоре, отличить один камень от другого становиться невозможно, а ещё через полчаса, уже не понятно, в каком направлении шагают ноги. В воздухе всё больше пыли. Монотонность. Размеренность тяжёлого труда шахтёров вгоняет в тоску. Немногие видимые люди шагают как заведённые, продолжая свою работу. Словно время застыло, как комар в янтаре. Шаги поднимают тяжелую взвесь отработанной породы, густо лежащую на нагретой звездой земле. Местная забегаловка пуста. Лишь потёртые столы свидетельствуют, что сюда заходят посетители. Грустно моргают лампы на потолке, перебивая залетающий через щели в забитых окнах дневной свет. Никем не занятая барная стойка приветствует единственного посетителя скрипом изношенного стула. Где-то за стеной гудит генератор. Пыль поистине вездесуща. Она в воздухе, на стульях и столах, укутывает лампы и прячется в складках одежды. Кажется, что висящий на стене приёмник, прежде чем зазвучать, должен прокашляться. На улице объявляют конец смены. Наверное… Слов толком не разобрать, только усиливающийся звук шагов подсказывает, что там бродят не воспоминания этих багровых скал. Странная смесь столовой с баром начинает наполняться людьми. Потёртая одежда, респираторы, защитное снаряжение. Они молча берут еду, молча занимают места за столами и молча едят. Словно старый немой фильм, в который забыли вставить кадры с надписями диалогов. На улице вновь звучит неразборчивая речь. Безмолвные встают и уносят пустые тарелки и стаканы куда-то в другую комнату. На стене хрипло потрескивает динамик, одна за другой выключаются лампы, меркнет свет за окном. До конца борется только невидимый генератор, сотрясая тьму своим гудением, но затем и он замолкает.***
За окном идёт дождь. Старые стол и стул. Напротив сидит, уже, кажется, бессменный обитатель этого места, рукой стуча по хрипящему статикой радио. Лицо прикрыто капюшоном. — О, Сашок. Ты какими судьбами? — доносится голос из-под шершавой ткани, — Чёртова рухлядь! — мужчина в бессильной злобе возвращает радио на его прежнее место. — А что мы тут делаем? — понимание происходящего приходит урывками, будто бы цепляясь за только что виденные картины. — Сидим. Ждём. А чего ждём — и сами не знаем. — руки собеседника ложатся на стол, сцепляя пальцы в замок. — Мы ведь мертвы, да? — глупый вопрос на глупый ответ. — Я да, ты нет. — И дом этот сгорел. Уже давно, лет десять назад. — И дом сгорел, и я умер. Много всего было… — Дима встал и, поправляя плащ, пошёл в сторону двери, уже на выходе сделав жест следовать за ним. Саша пошёл следом, на ходу отряхиваясь от несуществующей пыли. Поскрипывают половицы под ногами, мирно шумит дождь, выбивая стаккато на шиферной крыше. Дядя в очередной раз растапливает буржуйку. — Если ты мёртв, а дом сгорел, то почему мы здесь? — сюрреалистичность происходящего давила на плечи камнем. — Я, дом, всё вокруг, даже этот дождь — собранные в кучу воспоминания. Ничего этого уже нет. Эх, говорю, что я воспоминания, а из груди так и тянет могильной сыростью. — руки говорившего приблизились к источнику тепла. На Сашу, нет, уже на Алекса нахлынули воспоминания, весь этот круговорот безумия, происходивший в последнее время, лавиной понёсся на него и, подхватив, бросил у самого края ущелья отчаяния. Командир обессилено опустился на подвернувшуюся лавочку. — Нет смысла горевать о погибших. Им… нам, уже всё равно. — в печку легло ещё одно полено. — И даже могилы не осталось. Ничего не осталось. — голова легла на руки, оперившись лбом на ладони. — После взрыва то? Это да, если что и хоронить, то в закрытом спичечном коробке. И да, у тебя всё ещё осталась твоя жизнь. — голос Димы на последней фразе стал каким-то чеканным, будто бы из железа. — И что мне с этой жизнью делать? — раздался после долгого молчания вопрос. — Цепляться за неё. А не прятаться где-то там, — дядя махнул рукой в сторону, — отгораживаясь от настоящего. — Но… — договорить не дали. — Иди к калитке. Знаешь, ведь где она? А дальше не заблудишься. — Дима полупрозрачным маревом растаял в воздухе, за ним растворилась и печка на крыльце, противно затрещали обгоревшие доски под ногами. Алекс под моросящим дождём пошёл по тропинке, ведущей к выходу с участка, не обращая внимания, как за его спиной осыпаются головёшки прошлого.***
— Эм, а это не Командир там лежит? — Мисси указала на тело, развалившееся недалеко от ступеней чёрного входа. — Похоже на то. Надо проверить что с ним. — Карлос отделился от группы стражей и направился к лежащему ничком кейпу, — Кажется просто без сознания. От чего он вырубился? — герой убрал руку от шеи и начал осматривать лежащего. — Слушай, сами мы ему не поможем. Нужно как минимум пойти и сказать охране у входа. К тому же, он уже не первый раз вырубается просто так. — подал голос подошедший Стояк. — Не первый? — Эгида убрал руки от Алекса и посмотрел на друга. — Он после той встречи с Крюковолком пару дней овощем лежал. И это после Панацеи. До этого неподвижное тело зашевелилось, и с очевидным трудом открыло глаза. Расфокусированный взгляд пробежался по лицам стоящих около него стражей. Когда картинка прояснилась, Командир немного приподнял голову и спросил: — Который час? — Без четверти три. — на автомате выдал Карлос, посмотрев на наручные часы. — А казалось, словно целая вечность. Всё-таки, время слишком субъективно. — голова легла обратно на асфальт.* — Эм, что, прости? — переспросил Эгида. — Ничего. — взгляд Командира блуждал по хмурящемуся весеннему небу. — А… ты в порядке? — спросила Виста, не подходя ближе. — В полном. — на лицо Алексу упала первая капля, вызвав дурковатую улыбку. Стражи молча переглянулись и пошли в сторону входа. Лишь после двери раздались первые фразы. — Странный он какой-то. — Мисси оглянулась, будто бы ожидая увидеть за спиной давешнего любителя дождя и асфальта. — Многие из кейпов странные, просто каждого клонит в свою сторону. — неожиданно по-философски высказался Карлос. — Ага, только главное, чтобы совсем в сторону не увело, а то падая ещё кого-нибудь задавит. — добавил Стояк. Алекс мок под дождём, лёжа на холодном асфальте, и до боли в глазах вглядывался в плачущее небо. От странной эйфории ощущение времени смазывалось, скрадывая минуты до секунд. Наслаждение серо-стальными облаками продолжалось бы и дальше, если бы их не заслонило угрюмое лицо Оружейника. — Что ты творишь? — отделяя одно слово от другого спросила голова. — Наслаждаюсь дождиком, пусть и слишком холодным. — даже негодующее начальство не могло сбить расслабленный настрой. — А почему бы не заняться этим где-нибудь ещё? — «И чего он на взводе? А… магос же им стену продырявил, вот он и бесится. А я то тут при чём? Иди вон, с доктора своего спрашивай.» Говорящая голова никак не желала покидать обзор и продолжала буравить Алекса злобным взглядом. Командир нехотя оторвал себя от земли и поплёлся в сторону входа в здание, предвкушая не очень приятные вопросы, но хорошее настроение никуда не уходило, продолжая буквально фонтанировать в душе.