Пальцы заметно дрожали: от пуговицы к пуговице, от застёжки к застёжке. Происходящее казалось совершенно нереальным, казалось сном, лишённым всякого смысла. Сознание было окутано туманом, отчего не только не получалось нормально соображать — любое действие давалось с большим трудом.
Ведь от одной только мысли о предстоящем становилось дурно, из-за подступающих рвотных позывов — тяжело дышать, а в голове отчаянно пульсировало: он не сможет этого сделать. Не с этим человеком.
Но, пребывая словно где-то не здесь, не ощущая себя частью этой реальности, он всё равно делал то, что требовалось. И вот уже почти вся одежда лежала на полу, холод которого словно пытался привести сознание в порядок: добравшись от босых ступней прямиком в голову, пытался снять это оцепенение.
Которое, судя по всему, было единственной защитной реакцией на то, что должно было сейчас случиться между ним и его заклятым врагом. Будто всё его существо, потеряв всякую надежду противиться предстоящему, отчаянно старалось сейчас защититься от грядущего хотя бы мысленно, представив всё так, словно это происходит лишь во сне. В совершенно бредовом, кошмарном сне.
— Какого чёрта ты делаешь, Аллен?
Раздавшийся голос заставил Барри, наконец, поднять на Тоуна непонимающий взгляд и встретиться с точно таким же. Только вот взгляд Тоуна, вдобавок, был с примесью отвращения, удивления и некоторого беспокойства. Будто он только что заподозрил своего бывшего ученика в слабоумии, но пока ещё не сделал окончательный вывод на этот счёт.
Барри не успел ничего сказать — даже не успел отпрянуть: Тоун подошёл ближе, протянул руку, после чего Барри ощутил прикосновение тёплых пальцев к своей щеке. Вздрогнув от этого касания, Барри с трудом удержался от того, чтобы не отступить назад. Барри понимал: то, что должно сейчас случиться между ними — неизбежно, но, чего Барри не желал понимать — подобные жесты. Этот человек не имеет никакого права вот так прикасаться к нему; не имеет права вести себя так, словно между ними нет вражды и ненависти, словно он — его прежний наставник, учитель… секрет.
— Что ты… — не в силах закончить, Барри перехватил руку Тоуна, желая убрать его ладонь подальше от своего лица, к которому уже успела прилить кровь.
Тоун хмыкнул и перевёл многозначительный взгляд на своё запястье, которое Барри всё ещё продолжал сжимать. Но уже спустя секунду взгляд Тоуна наполнился тем самым раздражением, которым удостаивают идиотов (похоже, вывод насчёт умственных способностей своего бывшего ученика он всё же сделал). Под воздействием этого взгляда Барри разжал пальцы и выпустил запястье Тоуна. И лишь спустя пару секунд понял, что именно своим неуместным прикосновением хотел, не привлекая внимания Хартли, показать Тоун: на его запястье отсутствовал браслет, сдерживающий скорость.
По крайней мере, одного из них в этой клетке больше ничего не держало.
И, словно, подтверждая этот факт, Тоун сделал шаг назад и, покачав головой, окинул взглядом полуобнажённого Барри с ног до головы, заставив смутиться сильнее, чем прежде, но при этом успеть заметить во взгляде Тоуна дикую ярость. И эта ярость, что непривычно, была сейчас адресована не ему.
Очевидно, что-то для себя решив, Тоун снова приблизился, делая это и без скорости так стремительно, что Барри не успел даже понять, как он оказался прижат спиной к холодной стене.
— Я убью его, Аллен, — это было последним, что услышал Барри, а горячее дыхание и прикосновение пальцев на шее было последним, что Барри почувствовал, прежде, чем Тоун исчез, легко пройдя сквозь стену камеры.
Хотя, нет. Последнее, что Барри услышал, оставшись наедине с самим собой в ожидании, когда его вызволят, это предсмертный крик Хартли Рэтэуэя.
Примерно спустя четверть часа (достаточное время для Тоуна, чтобы иметь возможность не только снова затеряться во времени, но и сообщить команде его местоположение) дверь клетки распахнулась... Нора была в порядке, Хартли был мёртв и, перешагивая через порог камеры, которая чуть было не стала местом, где должно было произойти нечто ужасное, Барри, не оглядываясь, захлопнул за собой эту дверь.
Захлопнул и пообещал себе никогда не открывать её.
— Привет, народ! — бросив на стол пару коробок пиццы, Барри с нетерпением посмотрел в лица друзей, — Есть что-то новое на сегодня?
— Ты разве не должен быть сейчас в участке?
— Да, сегодня там работы немного, освободился пораньше: хорошо, когда твой приёмный отец — капитан полиции, а?
— Будто прежде тебя что-то останавливало от прогулов...
— Ой, да бросьте, давайте лучше разберёмся с… — игнорируя скептицизм друзей, равно как и их странное поведение, Барри желал лишь одного — заняться делом.
— Разберёмся с кем? Не хочу расстраивать твой приступ трудоголизма, но, похоже, за эту неделю ты поймал и посадил в тюрьму всех мета-преступников.
— Да и обычных тоже.
Даже не имея способностей Сесиль, Барри чувствовал, что друзей явно что-то беспокоит, заставляет вести себя странно: посылать друг другу за его спиной многозначительные взгляды, но при этом изо всех сил стараться казаться прежними. Возможно, в ином случае Барри непременно бы постарался выяснить причину такого поведения, но Барри боялся. Теперь он страшился разговоров по душам: вдруг, и в его сторону тоже прозвучит тот самый вопрос, на который он не сможет ответить. И при этом Барри не знал хорошо это или плохо: хранить в тайне произошедшее ото всех... сдерживать хранящееся за дверью одному?
— Ага, остался только один... — голос Циско вернул Барри в реальность.
— Отлично, и кто же он?
И снова эти игры в гляделки.
— Хартли Рэтуэя мы всё ещё не нашли.
— Потому что и не искали…
— Послушайте… — Барри вздохнул, подбирая слова и стараясь не выдать того, что происходило у него внутри от звука этого имени, — Хартли он просто… Он просто гений-неудачник. Уверен, он однажды получит по заслугам за все свои... пакости. Поэтому, давайте просто забудем о нём? Тем более, у нас есть задача по важнее.
— И что за задача? Откроем офисы в других городах и упрячем за решётку всех и там?
— Нора.
— Что — Нора?
— Пора всё проверить и отправить её домой.
Реакция друзей была такой, какую Барри и ожидал. Ведь не он один был бы только рад, останься Нора в этом времени навсегда: уж слишком её полюбила команда, уж слишком сильно она стала дорога здесь каждому, став частью их сплочённой семьи. Поэтому с момента поимки Тоуна никто даже не пытался завести разговор об её уходе, хотя все прекрасно знали, что пребывающий на свободе Тоун — единственное, что временно давало Норе возможность быть здесь, с ними.
И, пока на него не обрушился шквал вопросов или попыток разубедить, которым Барри боялся поддаться, он решил прямо сейчас поговорить и с дочерью.
— Кстати, она здесь?
— У себя…
— ...и просила её не беспокоить, — догнал уже в коридоре голос Циско, но Барри не слушал.
Даже сейчас он едва сдерживался от того, чтобы не сорваться на бег: навстречу делам, правильным поступкам, опасности — неважно. Ведь полная занятость и стремительный бег по жизни, которой он старательно пытался придать обычный облик, были единственным, что сдерживало потоки воспоминаний о случившемся, хранящихся по ту сторону закрытой двери. Той самой, которую он захлопнул, не только выйдя из камеры-клетки после случившегося, но и той, которую он захлопнул внутри себя, в своём сознании.
Казалось, остановись он… обернись на эту дверь — все засовы рухнут, и она распахнётся. Сделает это так же, как и делает в тех снах, над которыми Барри не мог взять контроль — в тех кошмарах, от которых с криками просыпался почти каждую ночь. Исключением были лишь те сны, где им с Тоуном удавалось выбраться, не выполняя условия Хартли. Но эти сны были редкими и не менее болезненными. Ведь, просыпаясь после них, Барри несколько мгновений лежал с чувством, что эти сны — правда, что между ним и Эобардом Тоуном не было ничего. А потом Барри всё вспоминал.
Идя по коридору, ведущему в комнату Норы, Барри обдумывал свой разговор с дочерью, как и тот факт, почему Нора не жила в их с Айрис квартире уже почти целую неделю. И Барри казалось, что он понимает возможные причины этого поступка.
Ведь Нора и сама должна была осознавать: Эобард Тоун был пойман, а значит, причин ей оставаться здесь и дальше больше нет. Поэтому переезд Норы в одну из гостевых комнат СтарЛабс Барри считал ничем иным, как попыткой уже сейчас начать отвыкать от присутствия родителей в своей жизни.
Хотя у Барри была и другая теория, о которой он старался много не думать: возможно, Норе было тяжело скрывать свои чувства, когда разговоры заходили об Эобарде Тоуне — человеке, ставшем для неё учителем, предавшем её доверие.
После поимки Цикады Барри часто ловил себя на мысли, что буквально ощущает то, что творится внутри у дочери. Он видел это в её взгляде, в попытках занять себя работой — в постоянном беге, который демонстрировал лишь её страх остановиться и оценить масштабы той катастрофы, которую сотворил Эобард Тоун своим предательством. Барри безошибочно узнавал в Норе себя — узнавал ту боль, что способен нанести лишь человек, которым ты восхищался, которому верил. А Тоун, как бы Барри не хотелось этого признавать, был для Норы именно таким человеком. Был её учителем, её примером для подражания, был её секретом, который она тщательно оберегала ото всех… Эобард Тоун был…
был прямо сейчас в комнате Норы.
***
Тоун стоял у окна и рассматривал что-то, лежащее на столе Норы. Во всей его позе читалось превосходство, угадывалась сила, которая не позволит в очередной раз посадить его в клетку. И, что страшнее всего, Барри же, напротив, не чувствовал в себе ни малейших сил его снова в эту клетку отправить. Барри не мог даже пошевелиться: ни для того, чтобы убежать, ни для того, чтобы сделать хоть что-нибудь.
— Что с твоими манерами, Барри? Разучился здороваться? — не оборачиваясь, произнёс Тоун таким голосом, словно он прекрасно осознаёт сейчас своё преимущество в этой ситуации, осознаёт, что Барри не способен даже заставить убраться его отсюда, не говоря о том, чтобы снова посадить в камеру и запереть дверь.
Тоун обернулся, и в глазах его читалась насмешка. Вот только отчего-то она совершенно не имела привычного налёта ненависти или презрения, она была… почти доброй? Но именно это и вывело Барри из себя, заставило собраться, напомнив о той «доброте» и «заботе», с которой Тоун… Барри не стал додумывать эту мысль или ждать чего-то ещё. Молниеносно преодолев расстояние между ними, Барри схватил Тоуна за плечи и с силой опрокинул на пол.
— Не смей смотреть на меня
так! Как ты выбрался? Отвечай! — склонившись над Тоуном и продолжая прижимать его к полу, Барри чувствовал, как из-за приоткрывшейся двери наружу рвутся вопросы, один противоречивее другого, которые начали копиться ещё с момента, когда они оба были заперты в той камере.
Всё закончилось. Вот только это касалось лишь секса: только бешеных толчков, предоргазменных спазмов и совершенно неуместного разлившегося по всему телу отвратительного удовольствия, от которого хотелось плакать, настолько оно было потрясающим и тошнотворным одновременно. Всё это закончилось. Но именно в этот момент Барри почувствовал, как начал падать. Хотя он начал делать это ещё с момента, когда не сказал Тоуну и Хартли «нет». И теперь совершенно обнажённый Барри сжался на холодном полу, обхватив руками колени и сотрясаясь в бесконтрольных рыданиях. И они стали только сильнее, когда что-то укрыло его сверху, когда сильные руки обняли его, начав слабо укачивать и не давая упасть в бездну...
Доброта Тоуна была для Барри подобна редким нереальным снам: Барри не мог понять, была ли эта забота и доброта настоящими? И, если, да, то почему? И хуже всего: Барри и сам не знал какой именно ответ его бы устроил.
— Какого чёрта ты делаешь? — Тоун перехватил его руки и с силой (хотя почему-то и недостаточной) сделал попытку встряхнуть: — Барри! Это я — Харри! Харри с Земли-2! Меня попросила прийти твоя дочь! Слезь с меня уже наконец!
***
Наспех попрощавшись с Харри и даже не узнав цель его визита, Барри даже не заметил, как сорвался на бег. Не разбирая дороги, он бежал так быстро, словно надеялся оставить все ощущения и обрывки нахлынувших воспоминаний позади. И, лишь оказавшись на «безопасном» расстоянии, Барри остановился, с силой прижал ладонь к губам, потому что ему казалось, не сделай он этого сейчас, то непременно закричит. Будто кошмар, преследующий его лишь ночами, догнал его и наяву.
Но даже теперь Барри ничего исправлять не собирался. Едва перешагнув порог стеклянной ловушки неделю назад, он дал себе обещание просто игнорировать случившееся, просто похоронить это в себе, как и делал это прежде, когда в его жизни случались трагедии. А случившееся между ним и Тоуном определенно было одной из них.
По этой же причине Барри не замечал и странное поведение команды, их взгляды, не придавал значение тому, почему Айрис ни разу не спросила о его кошмарах или о том, почему Барри не желает с ней близости... В своём стремительном беге Барри Аллен не замечал и того, что его собственная дочь ничего забывать не собиралась, что она любыми способами готова была исправить случившееся между её отцом и человеком, в которого её угораздило влюбиться…
Барри всё ещё чувствовал прикосновения Харри — они всё ещё жгли его тело, напоминая о прикосновениях другого человека. Барри с ужасом понял: как бы он не пытался игнорировать произошедшее, оно способно напомнить о себе в любую минуту. Игнорирование ситуации явно не способно было помочь. Поэтому Барри решил вернуться к тому пути, к тому решению, которое точно сможет это сделать.
Барри и сам не заметил, как оказался в своей лаборатории, а его взгляд блуждал по многочисленным вырезкам и заметкам, скреплённым между собою красными линиями. Каждая из которых вела к одной единственной. Хартли смотрел с неё самодовольно, с нотками презрения во взгляде. Но последнее, что Барри надеялся увидеть на лице этого человека — страх. Страх и осознание неизбежного наказания, которым может стать лишь смерть.
***
Пальцы заметно дрожали. От пуговицы к пуговице, от застёжки к застёжке. Происходящее казалось совершенно бредовым сном, а сознание было словно окутано туманом. Возможно, это была защитная реакция на то, что предстояло сейчас совершить? От одной этой мысли становилось дурно, а из-за подступающих рвотных позывов становилось тяжело дышать. Он не сможет этого сделать. И тем более не с этим человеком.
— Какого чёрта ты делаешь, Аллен?
Эобард Тоун проснулся в своей камере, но не спешил открывать глаза, совершенно не желая снова становиться частью ненавистной реальности, где он вынужден сидеть взаперти наедине с самим собой, своими мыслями и воспоминаниями. Эобард Тоун до отвращения не желал быть частью той реальности, где Барри Аллен не сказал ему «нет»; той реальности, где он сделал с этим мальчишкой то, что сделал.
Внезапно его камера пришла в движение. И Тоун догадывался, кто мог быть его ночным посетителем. У Маленькой Бегуньи, должно быть, накопилось достаточно вопросов, достаточно обид к человеку, которому она доверяла и считала своим наставником.
— Как можно всё исправить? Тоун, как?..
Вот только Тоун и представить не мог, что Нора Аллен была свидетелем тех отвратительных событий, где он сделал то, что сделал, а её обожаемый отец не сказал ему «нет».
