***
— Как ты узнала, что я здесь? — украдкой вытерев слёзы, Айрис обернулась, когда внезапный поток ветра закружил под ногами первые и ещё неуверенно лежащие хлопья снега. — Ты встречалась здесь тайно с Флэшем, когда ещё не знала, что Флэш — это папа… Почему ты так рано ушла? Я проснулась, а тебя уже нет, — у Норы во взгляде было беспокойство, и Айрис только теперь осознала, что оставила Нору одну вместе с Барри в это первое утро. В первое утро после. Эта мысль принесла буквально физическую боль: словно Барри был какой-то замедленной бомбой, словно Барри был теперь совершенно чужим человеком. Словно он... — Я… Как он? — прерывая собственные ужасные мысли, Айрис посмотрела в глаза дочери так пристально, будто искала этих же изменений и в собственной дочери — таких, что сделают чужой, другой и её. Но этих изменений не было. В глубине больших карих глаз хоть и виднелась боль, но Айрис только сейчас пришла к странному выводу, что она уже видела её прежде. Словно эта боль была там уже много недель, но Айрис её не замечала. — Хорошо. В смысле… Папа делает вид, что всё хорошо. Спрашивал о тебе… Ты отключила телефон, и поэтому я… — Я просто… — Айрис с трудом проглотила ком в горле, — Начало светать, я лежала и смотрела на его лицо, разглядывала высохшие дорожки от ночных слёз, представляла, как вот-вот он проснётся… И впервые он будет один. Твой отец будет один в своём горе, Нора, и я… С самого детства мы делились с твоим папой всем: и радостями, и болью. Эта крыша напоминает мне о том единственном секрете, который твой папа не сразу мне раскрыл, потому что хотел защитить меня. Но после этого… Какая бы беда не случалась, мы справлялись с ней вместе. У меня никогда не было сил, чтобы помогать твоему отцу в сражениях, у меня нет нужных знаний, чтобы быть достаточно полезной в технике или в лаборатории, но я всегда могла помочь твоему отцу в другом — могла спасти его от того, что происходит у него внутри. Каждая трагедия, каждая потеря, каждая душевная рана — он всегда мог разделить это со мной. А теперь… Я смотрела на него и понимала, что на этот раз человека, способного помочь, рядом с ним нет. Что на этот раз в своей трагедии он один. Но хуже всего было то, Нора, что я совершенно не уверена, попроси он меня об этой помощи, нашла бы я в себе силы?.. Плечи Айрис задрожали, и в ту же секунду она ощутила крепкое объятие и такие же тихие, но отчаянно рвущиеся наружу, всхлипы в унисон её собственным. — Тебе придётся, мам… Придётся быть такой же сильной, как и папа, потому что, если он найдёт в себе ещё больше сил для того, чтобы поделиться этим... К этому моменту и ты должна быть готова. — Моя мудрая дочь… Прости, что сбежала, — Айрис взяла в ладони лицо Норы и ещё раз посмотрела в её заплаканные глаза, — Не представляю, как тебе самой удаётся держаться. Обнимая мать и шмыгая носом, Нора невольно подумала о том, что у неё было целых две, а не одна, причины держаться и носить маску под названием «всё хорошо». К тому же, наверное, нельзя сломать то, что уже и так было сломлено, да?Наши матери, наши отцы
26 октября 2019 г. в 22:59
— У родителей всегда душа и сердце нараспашку. Именно так я однажды сказал Айрис. Не знаю, запомнила она это или нет… Но я лишь теперь понимаю, что я и сам тогда не знал всю глубину тех слов, которые однажды передал своей дочери. Помню, как сказал это после того, как Барри и Айрис взяли мою машину и разбили её. Ох, и зол я тогда был! Зол и напуган тем, что они могли пострадать. Тогда я знал, что чувствовал, я знал и то, как можно эти чувства выразить. Да, тогда они оба просидели под домашним арестом целых две недели…
Когда растишь детей, ты готов ко многому. Готов всегда поддержать их, готов помочь залечить их раны: будь то разбитые коленки или разбитые сердца. Ты готов к тому, к чему готов. И тебе действительно кажется, что у тебя достаточно опыта и сил для чего угодно.
Даже работая в полиции… Даже зная, что двое из моих детей ежедневно рискуют жизнью, спасая чужие, да и весь мир… Я видел… Видел вот этими вот глазами, как моего ребёнка насилуют — а я не могу, не могу назвать это как-то иначе!.. Я просто сидел и смотрел на то, как человек, убивший мать моего ребёнка, прикасается к нему… как… Видел, как Барри, в очередной раз жертвуя собой, изо всех сил сдерживает страх, слёзы от боли и унижения… Я видел, через какие внутренние преграды ему приходится переступать, согласившись на это...
А я… я ведь родитель, я — тот самый человек, обязанный защищать своего ребёнка, оберегать… Но я просто сидел и смотрел, как моего ребёнка насилуют и ничего не мог сделать — ничего!
Джо впервые посмотрел на сидящую напротив Сесиль, по щекам которой тоже текли слёзы, и протянул руку, чтобы снять со своего лба одну из штуковин из СтарЛабс для чтения мыслей (а только так он впервые за всё время смог «выговориться», словно боялся, что произнеси он хоть что-то из того, что его разрывает изнутри вслух, это непременно станет ещё большей явью, чем есть на самом деле). Но, прежде, чем он успел прикоснуться к замысловатому устройству, Джо услышал в своей голове голос Сесиль:
— Ну, а теперь… просто скажи это. Я знаю, я чувствую, ты хочешь это сделать, Джо. Тебе необходимо это сделать.
— Я не знаю… — и Джо заговорил. Заговорил будто бы чужим голосом. Чужим и неуверенным, — Не знаю, что из того, что я могу сказать, страшнее и хуже, Сесиль… Что я сломлен? Сломлен даже сильнее, чем мой искалеченный ребёнок? Что я сломлен настолько, что не смог бы помочь Барри, даже обратись он ко мне за помощью? Или хуже другое? Что я не могу... не могу перестать думать об убийстве этого ублюдка, Сесиль. Не могу...