Ab exterioribus ad interiora

Юнги обнаруживает себя в любимом японском кафе, опять не понимая, как здесь оказался. Смотрит на часы. Что он делал полдня? Парень помнит только то, как выходил из аудитории, увидел тебя, идущую ему навстречу, улыбающуюся и смущённо отводящую глаза. Что было потом? Как ни старается, молодой человек не в состоянии узнать, где был и чем занимался всё это время. Мин кланяется продавцу, выходя из кафе, застывает, смотря на стеклянную дверь. Опять эта странная одежда. У парня вещи в шкафу разделены на две части — с одной стороны всё то, что он привык носить, с другой — непонятно откуда берущиеся обновки. Тёмные, вычурные, безвкусные. Однако он периодически их на себя надевает. Или не он. Впервые заметив кожанку в шкафу, Юнги спросил у мамы, что та у него там делает, а мама удивилась и ответила: «Да ты ведь сам на неё вчера денег просил». Юнги давно уже за собой заметил постоянные потери памяти, он искал и продолжает искать объяснение происходящего, где только может, а находит факты неутешительные. Парень звонит тебе, потому что ты последнее, что он помнит. Ему приходится собрать волю в кулак, ибо это вообще-то серьёзный с его стороны шаг. Он смущается и боится, что проигнорируешь. Ты ведь неземная, недоступная по его мнению, почему-то позволившая молодому человеку приблизиться. Мин уверен, что недостоин твоего внимания Он всё ещё боится, что когда-нибудь ты рассмеёшься и скажешь, что всё шутка, что играла с ним, что на самом деле между вами не было никакой дружбы. Дружба… Почему звучит так обидно? Юнги отгоняет назойливые мысли, как мух. Нет, ты так не поступишь. Ты добрая, всегда помогаешь, ни за что не предашь его, не растопчешь доверие. Но трубку почему-то не берёшь, парень пугается и решает — надо зайти к тебе по дороге домой. Это ещё больше в краску вгоняет, чем простой звонок, однако он сжимает кулачки и идёт. Потому что ты не ответила, хотя, когда давала свой номер сказала: «Звони в любое время, я всегда на связи». Ничего же не случилось, да? Он переживает, поправляет трясущимися пальцами одежду, мнётся, оттягивает время. Парень видит того, к кому собирался прийти домой, ещё издалека, сначала очень радуется, а после замирает: ты еле тащишь ноги, голова опущена, вся выглядишь как-то странно, понуро, убито. Ему это отдаётся неприятным набатом в голове, ноги набиваются ватой, и мышцы у сердца натягиваются до предела. Что же могло заставить человека так склониться? Что могла так сильно его набить тревожными, пессимистичными мыслями? Мин подбегает, задевает рукой за плечо, но устремлённый на себя взгляд не узнаёт: будто ты его боишься, будто парень действительно может причинить боль. Отшатываешься, выставляя вперёд руки. — Т/и? — плечи у молодого человека сами по себе опускаются. Он не понимает ни черта, а ещё боится думать о том, что плохие предположения могут оправдаться. — Ты меня боишься?