Ab exterioribus ad interiora

Мин уверен, что не сумасшедший, поэтому не желает встречаться с каким-то профессором, где на него будут смотреть, как на больного. Абсолютно и безнадёжно больного, у которого с головой что-то не так. Принимает, что не так только внутренне, сказать об этом кому-то чужому невозможно. — Нет, — молодой человек выдёргивает руку, которую ты пыталась схватить. — Юнги… — он и не заметил, когда начала обращаться к нему по имени, да ещё так жалостливо его тянуть. Стеснительные девочки всегда скрывают много секретов, у них непонятно — что на уме и к чему это приведёт в следующую секунду, они только что были тихими и неразговорчивыми, но тут же почему-то стали бросаться похабными шуточками и строить милые личики. К слову, ты это делаешь непроизвольно. — Мне незачем, — ищет какие-то предлоги, понимая — они бесполезны. Потому что ты почти раскрываешь рот, слушая его, ждешь, что такое важное парень скажет, а он ищет оправдания, дабы не идти к психологу. Или психотерапевту? Кто был, знал да разбирался во всей этой терминологии. Ты, скорее всего, разбираешься, но спрашивать — вырывать себе могилу. Видишь, как ломается. Как и предполагал профессор Чон, Мин ни за что не пойдёт на добровольную консультацию, ещё чего хуже — сейчас окончательно закроется от тебя, если будешь напирать. Выдыхаешь, опуская плечи. — Тогда хотя бы меня ты можешь не отталкивать, да? Можешь же? — нарушаешь личное пространство снова в этом порыве эмоций. Когда он так меняется, когда не может контролировать себя, а потом страдает морально и физически, имеет ли смысл понятие «личного пространства», что ты с неким скрытым удовольствие перечёркиваешь? Юноша отворачивается. Ты сейчас просишь разрешение на вторжение в его мир, где молодой человек и сам-то разобраться не в состоянии, как ещё кого-то туда пускать? К тому же, он не может взвешенно принять решение, пока стоишь близко, подняв голову и распахнув глаза, дышишь ему почти в подбородок. — Юн-а, — это сокращение станет для него прямым билетом в потусторонний мир, серьёзно. Обхватываешь мальчишеское практически лицо холодными ладонями, которому вечно удивлялась, потому что Мину по возрасту оно не подходит никак, поворачиваешь к себе и глядишь немного строго, приближая к себе, чтобы почувствовать его лоб на своём. Парень горит, у него, скорее всего, температура. Или передоз одной очень, оказывается, наглой девушкой. — Доверься мне, прошу. Я тоже буду с тобой всегда честной, хорошо? — нажимаешь в парне на неизвестный крючок, что он поддаётся, слабо кивает, а про себя думает: «Боже, что я делаю?» Не выпускаешь-таки его руки, потому что страшно, что, как в прошлый раз, он попадёт в какую-нибудь переделку и парой синяков и царапин не отделается. Близкие люди по-настоящему ослабляют нас, потому что нам приходится заботиться не только о себе, но и о них. Раньше ты сдерживала себя, теперь не будешь. У вас мало времени, потом Мин, скорее всего, пропадёт с радаров, а ты, возможно, так и не поможешь справиться ему с этой проблемой. Необходимо начинать всё здесь и сейчас. — Мы уже у моего дома, — парень произносит спустя десять минут безмолвной прогулки, немного мешкает, смотрит на ваши сцепленные руки. Приходишь в себя и отпускаешь, будто обожглась обо что-то очень горячее. — Хочешь, провожу тебя? — кашляет и говорит дереву, что позади тебя. — Правда? — удивляешься настолько искренне, что улыбка сама по себе у него на лице расцветает, но тут же сходит, потому что губа разбита, из-за неё больно так открыто показывать свою радость. Юнги шипит, прикладывает тыльной стороной руку к лицу, когда убирает — на ней кровь. — Я всё равно страдаю постоянной бессонницей и кошмарами, после сегодняшнего точно не усну, — он вымученно растягивает губы, ты не показываешь, как его слова настораживают вновь. Это тоже может быть симптомами РМЛ. — Только подлечим тебя сначала, хорошо? — выбираешь дорогу, что ведёт к твоему дому, но твою руку опять неожиданно хватают. Мин уходит вперёд, тянет за собой и не оборачивается, дабы не показать, как у него горят уши.