Ab exterioribus ad interiora

Юнги сидит безвылазно в тёмной гуще, кажется, день третий. Из-за того, что тут солнце не всходит, очень тяжело понять, как много времени прошло. Однако вот конечности затекли и глаза болят от вечного мрака, что говорит достоверно — часов прокапало достаточно. Мин и не надеялся, что их перемирие с Ди продлится долго, просто желал поверить ненадолго во что-то хорошее. Потому что сердце разрывается даже не от того, что мужчина находится в заточении, а от того, что тебя увидеть нужно до взрыва кислорода в груди. Молекулы внутри лопаются и просят, наконец, выбраться наружу любым способом, чтобы опять обнять, погладить по волосам, рассказать о неудавшейся полетевшей программе и послушать про твои кактусы. Ведь только всё начало налаживаться… Пусть не совсем тем путём, что желал молодой человек, не хотел он этого сближения через постель, а всё равно отказаться от последствий он не смог. Между вами всё становилось лучше: пропал страх сближаться, нарастало желание на постоянной основе говорить и смотреть друг на друга, а ещё мир, наконец, принимался окрашиваться в яркие цвета, снимая серость, как надоевшую кожуру. Почему-то именно теперь Юн всё чаще и чаще вспоминает детство, окрасившее последующую жизнь парня в монохром. Тогда он был слабым и беззащитным, способным лишь улыбаться, когда хотелось плакать навзрыд, присесть где-нибудь на дороге и там остаться, лишь бы не возвращаться домой. Когда из-за ссадин, что прибавлялись день ото дня, душ превращался в обжигающее испытание, а наблюдение за матерью, в чьих глазах жизнь растаяла бесследно, закрывало крышку ловушки, воздух более туда не поступал, и на лице прилипала эта ненастоящая улыбка для поддержания имиджа. Он должен быть звездой любой компании. Парнем, за которым пойдут другие — тогда Мин сможет защитить слабых, как он. Хоть где-то ещё в его жизни обязан сохраниться свет! Примерно такие мысли управляли мальчиком долгие годы. Правда, их всё тяжелее и тяжелее было при себе держать, потому что душа истощилась, она устала ему кричать, как ей больно, как хочется избавиться от всего. Потому что увидела и прочувствовала на себе то, что не должна была. В двенадцать лет Юнги предпринял первую попытку самоубийства, как итог — новые избиения и не только. Те образы…молодой человек не желает помнить более всего, столько раз парень жалел, что не может вырезать их из мозга каким-нибудь способом, и раз за разом представлял, что появится аппарат, что поможет ему избавиться от них. Ненадолго это помогало: отец с ремнём и спущенными штанами отступал в тьму, откуда появлялся в самый нежданный момент, дабы опять до крови руки, до хрипа голос и ночи без сна. Бессонница как образ жизни. А потом, когда парень пошёл в старшую школу, отец умер. Его сбила машина, водителя даже судили. Правда, срок дали небольшой, потому что мать Юнги не настаивала. Семье Мин полегчало, они поблагодарили бога за то, что избавил их от мучителя, от которого сами были уйти не в состоянии, и в то время впервые появился Ди, а сам Юн потерял желание оставаться в центре внимания и быть на слуху. Мир должен был засверкать после того, как человек, виновный во всех психических проблемах мальчика, умер. Однако, этого не произошло. Грудь парня жжёт на протяжении тех дней, что он провёл во тьме, практически безостановочно, и сознание подсказывает: это то, что там, снаружи, чувствует Агуст. Что же такое происходит?! Опять образы из детства, удары настигают, молодой человек скрючивается, проваливаясь во мрак, прекращает дышать и надеется таким образом избавиться от оживающих реминисценций. Иначе они поглотят его, отправят насовсем в прошлое, дабы юноша переживал те ужасы раз за разом. Вечность. Чернота колеблется, но Мин пока не в состоянии её слушать, он тонет. Тогда тьма расплывается перед глазами ненадолго, и до ушей, будто во сне, долетает девичий крик, от которого тело парня холодеет. Ты кричишь. Почему? Опять и опять стенания сотрясают клетку, в которой молодой человек запечатан, позволяют услышать отчётливо, как плачешь, захлёбываясь и моля прекратить. Почему? Что происходит?! Юнги больше не тонет, удаётся удержаться на ногах. Оглядывается — вокруг приевшееся ничто и снова твой вой. Такой отчаянный, будто случилось что-то ужасно непоправимое. — Юнги! — тьма крошится, она больше не может выдержать столь сильного напора, а Мин сгибается пополам, потому что боль в твоём голосе пронзает все его мышцы. Клетка опадает осколками, с грохотом обваливается целый мир, подминая под себя Агуста, Юнги же ещё минуты две не может прийти в себя. Возвращает силы мыслить и видеть, замирая от того, что открывается перед глазами. Ты без одежды под ним, тушь размазана по щекам, губы подрагивают, кожа усыпана засосами, что скоро превратятся в грязно фиолетовые. Они нихрена не красивые, как это обычно описывается в дешёвой литературе, страшные, потому что ещё и на руках следы, говорящие — тебя держали против воли, сдавливали нежную кожу и не слушали мольбы остановиться. Противно, от собственного тела противно. Юнги вскакивает, как ошпаренный, хватает покрывало, закутываясь, на тебя набрасывает одеяло, мечется по комнате, словно зверь, загнанный в ловушку, опять смотрит, что продолжаешь плакать, хочется успокоить и вытереть слёзы. Правда, разве он имеет право? Юноша садится напротив, прячет голову в коленях и желает вернуться обратно во тьму. Тут хуже, он подобного не ожидал, из-за чего морально и физически теперь нейтрализован. Тут хуже. Понимаешь по поведению, что, правда, в тело вернулся Юнги. Поднимаешься, еле управляя дрожащим телом, хочешь подойти к нему, но парень от шагов вздрагивает. — Уходи, — шепчет почти беззвучно, благодаря абсолютной тишине в комнате слышишь. Делаешь ещё шаг. — Уходи! Повышает голос, поднимая голову, и ты видишь слёзы. Они — отражение твоих, в них столько горечи, что противиться смысла не видишь. Можешь лишь собрать одежду и выбежать из квартиры, закрывая рот рукой, дабы опять не начать реветь.