За мелодией света

      Храм Аури-Эля даже после всех жестоких испытаний временем и сражениями сохранил свою величественность и твердость. Оставаясь безмолвным свидетелем расцвета и гибели фалмерской цивилизации, он изо дня в день продолжал встречать лучи утреннего солнца, ласкового, но слишком холодного, чтобы согреть его белый камень. Вот уже тысячи лет уделом святыни были не хоры молитв и не струящийся свет магии алтарей, а запустение и беспробудный сон в снегах.       Судьба Гелебора имела немало общего с забытым символом веры его народа. Оставаясь последним стражем Благой земли, паладин каждый день просыпался с надеждой, что его дозор не напрасен. Хотя дорожные святилища всегда оставались открытыми, давая возможность в любую минуту покончить с пожизненным одиночеством и отправиться во внешний мир, он не смел нарушить данных однажды клятв. Гелебора не покидала надежда, что он не последний в своем роде. Хотелось верить, что где-то есть и другие фалмеры – не злобные слепые чудовища из подземелий, а гордые и одаренные создания, какие населяли Скайрим в незапамятные времена. И что когда-нибудь на Благую землю обязательно ступит нога потомка снежных эльфов, милостью Ауриэля избежавших жестокой участи, настигшей их братьев и сестер после войны с нордами.       Гелебор нередко подолгу проводил время на балконе часовни. Порою он окидывал взглядом Забытую долину и тихо вызывал к богу, заклиная не дать его надежде угаснуть и направить с миром по следам посвященных хоть одного снежного эльфа. Но сколь бы не были горячи его молитвы, укутанную мерцающим снегом долину пересекали лишь стайки оленей.       Иногда Гелебору мерещилось, будто там, в дали, не одинокий зверь бродит по девственным сугробам, а заблудший странник ищет дорогу среди диких, нехоженых троп. Тогда внутри все на миг замирало от ликования и страха. Неужто свершилось – Аури-Эль внял его просьбам? Тогда что сказать родичу при встрече и как найти в себе силы обуздать свою безмерную радость?       Паладин часами мог вести мысленные диалоги с не существующим преемником обо всем, что было священно для фалмерского народа, или поведывать о Благой земле и сокровенной мечте вернуть храму Аури-Эля былое величие. Затем паладин резко приходил в себя и ударялся в молитвы. Он вновь и вновь повторял слабым голосом слова литаний, боясь, что наивные зыбкие грезы пошатнут веру, а та, угаснув, обречет его на гибель, как его брата Виртура.       Несколько раз за новой порцией солнечных стрел все-таки приходил Довакин, но вскоре он перестал появляться. С тех пор ничего не менялось. Проходили ночи, сменялись дни, складываясь в недели и бессчетные месяцы. Гелебор путал закаты и рассветы и, сам подобный призрачным прелатам, белой тенью слонялся среди часовенных руин, пока полупрозрачная гладь портала на балконе по-прежнему оставалась незыблемой. Даже Преданные прекратили попытки подступиться к стенам храма. Паладин впервые почувствовал, что святыню попросту не от кого охранять.       Мысль о своей ненужности и никчемности при дарованном Аури-Элем долголетии разбивала сердце. Сломленный, Гелебор оказался во власти отчаяния. И только небо знало, что провиденье готово пойти ему навстречу.