За мелодией света

      — Останови лошадь, — потребовал Гелебор, когда столица владения и Ривервуд с его переполошенными жителями и одураченными наемниками остались далеко позади. Казалось, что беглецы едут уже несколько часов. Теперь вокруг гудел густой горный лес с сугробами до колен, и о великих равнинах тундры больше ничто не напоминало. Райлис стиснула зубы, слыша, как хрипит уставшая до полусмерти взмыленная лошадь. Кобылу было жалко, однако себя ей было жаль еще сильнее, поэтому последняя вялая попытка хотя бы немного отсрочить свой печальный конец сводилась к бессмысленному растягиванию последних мгновений.       — Останови! — повторил Гелебор уже гораздо громче, и только после этого девушка, опустив голову, нехотя подчинилась, зная: перед смертью не надышишься.       Снежный эльф спешился, сделал несколько шагов и бегло оглядел незнакомую местность. Пронзительный северный ветер швырял с лап вековых елей снопы снежинок прямо в лицо и заставлял щуриться. Райлис тоже спрыгнула на землю и отпустила поводья. Лошадь пошатнулась, но нашла в себе силы развернуться и медленно, едва переставляя ноги, побрести обратно, в сторону родного дома, провожаемая обреченным взглядом альтмерки.       — Пятнадцать тысяч золотых, — произнес Гелебор и Райлис почудилось, что вокруг нет больше звуков, кроме этого надломленного голоса. — Такова цена последнего снежного эльфа.       Новый порыв ветра обжог зимним дыханием лицо предательницы, словно давая ей пощечину. Тяжелые деревья над головами качались, оплакивая загубленное доверие. Паладин обернулся и подошел к ней ближе.       — Какое невероятное коварство. Ты превзошла даже моего брата. Обвела меня вокруг пальца, словно мальчишку. А мне, наивному дураку, хотелось верить на слово. Я искренне возрадовался, что моя раса живет, и я на самом деле не один; решил, будто Аури-Эль наконец-то услышал мои мольбы. Моя душа ликовала при мысли, что отныне не нужно мучиться с вопросом, для чего я живу, ради какой цели кануло в небытие все дорогое моему сердцу. Я пошел за тобой, как на убой, нарушив священную клятву и оставив Благую землю без защиты… Скажи мне хотя бы сейчас откровенно, Райлис, ты правда считаешь, что все это можно измерить золотом?       Девушка смотрела себе под ноги, украдкой смахивая с уголков глаз непрошенные слезы и пряча лицо за прядями спутанных желто-белых волос. Она бы не смогла заглянуть в светло-серые глаза Гелебора, в эту минуту так же подернутые пеленой влаги, даже если бы он в порыве негодования схватил ее за подбородок и заставил сделать это. Его устало опущенные руки и сутулые плечи говорили о горечи, разочаровании и глубоком отчаянии красноречивей любых слов.       — Двести золотых, — проронила Райлис дрожащим голосом. — Столько дал мой приемный папаша ненавидевшей меня за мое происхождение злобной начальнице сиротского приюта в Рифтене Грелод Доброй, чтобы уговорить ее на мое удочерение. Дворняга на рынке и то дороже стоит.       Гелебор был более чем уверен, что никакие оправдания не смогут подействовать на него, но перебить или заставить негодяйку замолчать он почему-то не решился. После непродолжительной паузы та негромко продолжила:       — За те двести септимов я должна была пожизненно вкалывать ради него в таверне Хелгена и быть в его доме прислугой, которой не нужно платить. Крайне удобно и весьма экономно, учитывая, что мне после совершеннолетия было просто некуда идти. Ведь я только и могу, что побираться и воровать помидоры с прилавков, чему научилась в перерывах между прошением милостыни по приказу Грелод и сидением запертой ею в темном чулане.       Райлис старалась совладать с собой, но выходило из рук вон плохо, и ее дыхание окончательно сбилось.       — И я бы оставалась в Хелгене вплоть до нападения дракона на город, если бы за три зимы до этого по рассеянности не спалила все его хозяйство подчистую. В пожаре никто не пострадал, однако отчим лишился трети своих доходов. Этот несчастный случай в одночасье поставил крест на всех моих мечтах. Я грезила изучением алхимии и магии, мечтала побывать на этнической родине и увидеть Алинор, но после пожара все затмила одна мысль — бежать и как можно дальше, пока не поздно. Пришлось слоняться по Скайриму без гроша в кармане. Я долгое время помогала на одной маленькой ферме во владении Белый Берег, честным трудом зарабатывала небольшой доход, но потом приемный отец нашел меня и напомнил про счет в двенадцать тысяч септимов. Непомерная сумма для оборванки вроде меня, чьи скромные пожитки погибли в пламени. Отчим дал сроку месяц и поклялся, что мне не жить. В тот миг передо мной встал выбор: немедленно найти быстрый и, соответственно, незаконный способ разбогатеть, смириться со своей судьбой и закончить дни в какой-нибудь шахте, отрабатывая долг, или сразу отравиться.       А затем мне повстречался коллекционер редких существ из Морровинда. Он вскользь упомянул, что где-то в Скайриме скрывается последний снежный эльф в своем первозданном облике и намекнул, что было бы славно пополнить свою коллекцию настоящим фалмером. И тогда я загорелась идеей привести ему тебя. За пятнадцать тысяч, которые покрыли бы мой долг и позволили откупиться от моего попечителя, Фарелот согласился на сделку, но уже в Ривервуде он обсчитал меня. В итоге я подписалась на величайшую авантюру в своей жизни, понятия не имея, что меня ждет в конце. Дальше пара алхимических фокусов: самодельный крем-белила для кожи и в придачу к нему смесь для волос. В остальном сыграло на руку мое Высокое происхождение, а бурное воображение и красноречие помогли придумать и буквально вдохнуть жизнь в красивую небылицу. Несмотря на все это, мне хочется быть лучше, нежели я есть на самом деле. Поэтому ответ на твой вопрос — нет. Некоторые вещи невозможно измерить золотом, ибо они бесценны. После всего, что ты мне поведал о себе и о своей расе, после тех услышанных рассказов я поняла: закончить начатое выше моих сил. Я ощутила твою боль, как свою собственную, и прониклась судьбой последнего стража Благой земли. Твоя трагедия стала и моей тоже. Я раздобыла лук и стрелы, украла лошадь, навлекла на себя гнев вайтранской стражи, стала приманкой для взбешенного великана, ускользнула от снежного тролля и наемников! Гелебор, если бы мне было все равно, стала бы я спасать тебя?       Паладин хранил гнетущее, тяжелое молчание. Щемящая боль в груди делала его уязвимым перед печальными рассказами о горькой сиротской жизни бездомной бродяжки, но покорно внимать им после той лжи, в которую он слепо уверовал до этого, было сложно.       — Откуда мне знать, имеется ли в этих словах хоть капля правды? — спросил он. — Как мне понять, где вымысел, а где правда, и стоит ли пытаться отличить их друг от друга, когда я могу просто сокрушить тебя за твою подлость?       Гелебор угрожающе двинулся на самозванку, и та в страхе попятилась. Она понимала, что ее шанс удрать от снежного эльфа по высоким сугробам крайне ничтожен, однако надежды добиться помилования не теряла. Выставив перед собой руки, слово сей жест мог остановить рассерженного воина, альтмерка торопливо добавила:       — Да, ты прав. Ведь меня зовут даже не Райлис.       — Тогда назови мне свое настоящее имя, чтобы в своей молитве я смог назвать ту, чью смерть я сделаю даром Аури-Элю и преподнесу Ему за нарушение своей священной клятвы паладина!       Гелебор давно не испытывал такого гнева. Всеобъемлющего, убийственно горячего, подобного лаве, просто испепеляющей изнутри. Обычно спокойный и задумчивый, сейчас он изменил самому себе и смутно осознавал это. Не отдавая отчета своим действиям, он схватил девушку за одежду и рванул за нее так, что затрещала ткань. Альтмерка зажмурилась, готовая к удару по лицу или к боли от сжимающих горло пальцев.       — Говори, — велел Гелебор, едва дыша. Кровь гулко стучала в висках. Авантюристка молчала, из-за чего складывалось впечатление, словно она нарочно распаляет его ярость. Терпение паладина стремительно таяло, словно хрустальная льдинка в солнечный полдень месяца Руки дождя. — Говори живо!       — Да нет у меня имени! — с каким-то надрывом выпалила девушка.       Паладин вдруг ощутил, будто его кто-то окатил колодезной водой. Вся ненависть испарилась в ту же секунду.       — В каком смысле? — чуть слышно прошептал он.       — Не дали мне имени, ясно? Слишком много чести для «талморского отродья», по мнению Грелод, — альтмерка с трудом сдерживала рвущийся наружу то ли крик, то ли плач, полный негодования и старой, но еще не забытой обиды. — Райлис звали женщину, которая работала в таверне Хелгена до меня. Я не знаю, кто она, и никогда ее не видела, но отчим по старой привычке называл меня ее именем, поэтому оно прицепилось ко мне. Так что в своей молитве можешь обозвать меня как угодно, мне плевать. Лет до семи я вообще думала, что мое имя — Эй Ты. Задиры дразнили макарониной из-за высокого роста и цвета кожи. Среди друзей я была известна как Вершинка.       Вершинка дернулась сильнее прежнего, и Гелебор одновременно с этим разжал кулаки. Не ожидавшая подобного, девушка не устояла на ногах и, неуклюже взмахнув руками, села в сугроб. Жалкая, потрепанная и утратившая все свое прежнее очарование, она глядела на снежного эльфа снизу-вверх в ожидании своего окончательного приговора. Паладин осознавал, что ему ничего не стоит прикончить предательницу, буквально втоптать ее в снег, испачкав его безупречную чистоту темно-алым, но навалившееся бессилие, не столько физическое, сколько душевное, одержало победу во внутренней борьбе.       Гелебор поджал обветренные губы и только судорожно вздохнул, так и не вымолвив ни слова. Затем он развернулся и решительно направился прочь, в глубь леса.       — Куда ты? Постой, ты же не бросишь меня здесь? — недоуменно и испуганно спросила альтмерка. Кроме них вокруг не было ни души. Ветер усиливался, а простывший след лошади уже почти полностью замело. — Гелебор!       Снежный эльф негромко бросил через плечо:       — Прощай, Райлис. Я возвращаюсь в Благую землю.