Работа над ошибками

***       – Алло? – выдала ворчливое приветствие Вельзевул, даже не взглянув на экран смартфона, слишком занята была. Но терпеть настойчивые трели входящего звонка не хотелось, поэтому она зажала трубку между плечом и щекой и все же ответила.       – Вельзеву-ул, – из динамика раздался полный тоски голос Кроули, и критик тут же разделила его настрой. Слушать нытье писателя с утра пораньше (только-только десять стукнуло, и чего ему не спится?) ей хотелось в последнюю очередь. – Если у тебя творческий кризис, то иди к своему редактору! Мы же им откупились от твоих капризов, а он терпеливый.       – Вельзеву-ул, – снова на той же ноте протянул Энтони, – ты не понимаешь! Я, кажется, влюби-ился.       – Чего? – женщина чуть не выронила телефон, глухо выругалась сквозь зубы и повела плечом. – «Кажется, влюбился» или «кажется, я»?       – Точно я и точно влюби-ился, – казалось, что пластик гаджета сейчас расплавится от безысходности. Вельзевул снова выругалась, на сей раз обращаясь к конкретному адресату.       – Кроули, я, конечно, понимаю, что ты творческая натура, – перешла она на более цензурную речь, – и я глубоко уважаю твои работы. Однако это уважение не распространяется на тебя самого. Бля, ты влюбляешься в каждого третьего! Небесами или противоположной конторой к тебе давно приставлен личный купидон с семизарядным луком! Зачем делать из очередной интрижки трагедию?       – Нет, ты не понимаешь! – печально возразил Кроули, и критик явственно представила, как он садится у своего трона, устремляя полный вселенской скорби взор к потолку. – Я не просто влюбился, я именно Влюбился!       – Я очень хорошо слышу, что последнее слово с большой буквы, – фыркнула Вельзевул, – но мне как человеку, далекому от искусства, сложно постичь тонкую натуру творца. И в кого же на сей раз?       – В своего редактора-а! – беспомощно взвыл Кроули, всем своим тоном намекая на масштабы проблемы. Критик вздохнула.       – Ну, пройдет, когда ты с ним, наконец, переспишь. Общим голосованием в издательстве решили, что в тот раз вы все-таки не спали.       – Не хочу-у-у! – снова разразился писатель в трубку. – В смысле, переспать тоже хочу, но не только! Ты же его вчера видела – ангел, настоящий ангел! Такой чистый, белый, такого обнимать и обнимать…       – Кроули, объясни мне, почему я должна выслушивать твое… – Вельзевул осеклась.       Ей отчетливо вспомнился второй развод с Габриэлем. Скандал вышел грандиозным, она выскочила из дома, поймала такси и поехала к себе, сбрасывая все звонки мужа. Тогда тот стал действовать умнее – ей начали звонить Михаэль, Уриэль и другие сотрудники. Вельзевул ругалась и с ними. Дома она бросилась лицом в подушку, судорожно и зло рыдая и ругая Гэба на чем свет стоит – а заодно и тех, кто решился ей позвонить в этот момент. Одним из таких оказался Кроули, который, по своей привычке, считал вечер лучшим временем для решения рабочих вопросов, а потому весьма удивился, почему на него наорали еще до того, как он высказал свое мнение по поводу правок Вельзевул. Поскольку с первого раза он ничего не понял, критик с удовольствием наорала на него еще раз. А там, слово за слово, и выложила, что только что случилось. Пока она эмоционально описывала все, что она думает о муже, в дверь позвонили. На пороге оказался Энтони с блютуз-гарнитурой на ухе – пока женщина изливала душу, он просто сел в машину и приехал к ней, внимательно вслушиваясь в чужие жалобы.       Подумав, критик не стала его выставлять, поскольку выговориться она могла разве что Дагон, но на Дагон было неудобно кричать, а вот на Кроули – милое дело. Он заварил чай, а когда проклятья пошли на третий круг, беззастенчиво приобнял Вельзевул и предложил отомстить мужу. За что тут же получил ощутимый удар под ребра и необходимость срочно утешать неудержимо разрыдавшуюся женщину. Писатель совершенно не обиделся, приняв происходящее как должное, и заявил, что в таком случае надо надраться. Как оказалось, он явился не один, а в компании бутылки любимого мартини Вельзевул, причем не единственной. Она смутно помнила окончание вечера, но точно уснула на плече Энтони, который тонкими теплыми пальцами перебирал ее волосы, что-то говоря убаюкивающим голосом, пусть и немного несвязно после выпитого. А утром женщину, проснувшуюся от хлопка входной двери, ждали чашка свежесваренного кофе, легкий завтрак и взволнованная Дагон, которую Кроули вызвонил перед уходом.       Энтони действительно был неплохим человеком. Взбалмошным, вредным, язвительным, надоедливым, но неплохим. А оттого, что он иногда откровенно переигрывал с драмой, окружающие забывали, что его может волновать что-то по-настоящему серьезное. Кроули и не стремился это опровергнуть – его вполне устраивало, что никто не лезет ему в душу, он и сам никого не пускал.       Но сейчас Вельзевул показалось, что писатель позвонил ей с чем-то действительно важным. И послать его было бы совсем нечестно.       – Извини, Кроули, – признала она свою неправоту, – я тебя слушаю. Так что там у тебя с Феллем?       – Ничего, в том-то и проблема! – тут же вернулся к прежней теме Энтони, будто ничего и не заметив. – Ты понимаешь? Ни-че-го! Он меня не люби-и-ит!       – А с чего бы ему тебя любить… с-с-сука, – выразительно прошипела Вельзевул, чем сбила писателя с мысли.       – Кто, я? Или он?       – Кафтрюля! – судя по невнятному ответу, женщина сунула палец в рот. Повисла напряженная пауза.       – Вель, – осторожно начал Кроули, – а зачем тебе кастрюля?       – Порядок на кухне навожу!       – Ты ненавидишь наводить порядок.       – Иногда это приходится делать, знаешь ли!       – Но на кухне… Вель, признайся: ты готовишь, – вынес вердикт писатель. Критик торопливо убавила огонь, чтобы бурление воды не выдавало ее.       – Нет, с чего это ты взял?       – Ты готовишь, я тебя раскусил.       – А если и готовлю, то что с того? – окрысилась Вельзевул, наклоняясь и заглядывая в духовку. Энтони помолчал, размышляя.       – А то, что готовишь ты только для Гэба. Тем более, с использованием кастрюли.       – Мне что, нельзя уже приготовить что-то для себя? – искренне возмутилась критик, разгибаясь и подозрительно принюхиваясь. Вроде ничего не горит.       – Только в качестве изощренного способа самоубийства.       – По-твоему, я так плохо готовлю?!       – Не знаю, ты меня никогда не угощала. Но Гэб все еще жив, значит, в отраву превращается не все, к чему ты прикасаешься, – сделал философский вывод Кроули. Вельзевул чопорно поджала губы.       – И не дождешься, яд на тебя тратить.       – Если ты готовишь для Гэба, – продолжал развивать мысль писатель, – значит, либо он у тебя, либо ты у него. Значит, вы ночевали вместе. Значит…       – Кроули, ты мне звонил, чтобы пожаловаться на несчастную любовь! – торопливо прервала его критик. Но Энтони было не так-то просто сбить с толку.       – У меня-то несчастная, но дай мне порадоваться за тех, у кого счастливая! Или позлорадствовать.       – Нет у меня никакой счастливой любви! У меня есть только ощипанный архангел, который умотал на работу.       – Вот ты мне и объясни, как приворожить этих ангелов?       – Я не привораживала! – Вельзевул выключила плиту и потыкала брокколи вилкой. Овощи на пару, здоровая пища. И как Уайтвинг это ест? – Он сам прибился и проходу не дает. Похитил меня вчера с мероприятия и привез к себе. А я теперь горбачусь, как Золушка.       – Вель, будь ты Золушкой, ты бы надела тыкву на голову мачехи, а мышей запустила сводным сестрам под платье, – дружелюбно отозвался Кроули. – А если серьезно, что мне теперь делать?       – Кроули, – женщина чуть не выронила вилку, – ты спрашиваешь, как ухаживать за кем-то, у меня?       – А что? Ты же в итоге вышла замуж! Трижды!       – Но это не я ухаживала, а за мной!       – Предлагаешь мне уточнить у Гэба? – Энтони задумался. Вельзевул тоже. И оба решили, что это плохая идея. – Слушай, в конце концов, ухаживали за тобой, а значит, ты точно можешь сказать, что приятно, а что нет.       – Не хочу тебя расстраивать, но мы с Феллем разные люди, – скептически заметила Вельзевул. – Держу пари, он еще не хочет тебя придушить.       – Но все же? Вель, мне нужен совет, чтобы все сделать по-своему! Я чувствую, что у меня отключаются мозги, когда я начинаю думать про этого ангела… – писатель судорожно вздохнул. – Он же такой мягкий, воздушный… я хочу дарить ему мягкие игрушки и шарики! А что пьют такие неземные создания? Что-то легкое и игристое, как шампанское… или сладкие ликеры…       – Кроули, мозги у тебя точно отключились! – прервала его женщина, всерьез обеспокоившись психическим здоровьем собеседника. – Вы же с ним виски глушили, разве нет? Какое, нахрен, легкое и сладкое?       – Вот, – простонал Энтони, – я точно влюбился! Ничего не соображаю, в голове какой-то розовый туман, веду себя как идиот…       – Потому что ты и есть идиот.       – Ну прекрати, лучше помоги мне! Что люди любят?       – Клянусь, это самый странный диалог на моей памяти, – женщина потерла висок. – Ну, что любят, что любят… если не брать в расчет подарки, то, пожалуй, когда к ним внимательны, интересуются ими… когда заботятся…       – Точно! Ты чудо, Вельзи! Моя крестная фея! – и Кроули быстро отключился, оставив Вельзевул в недоумении смотреть на замолкнувший смартфон. Но не очень долго.       – Бля! – и критик бросилась к духовке, пока полезное запеченное мясо не превратилось во вредное, зато хорошо прожаренное.       – Милый, ну как ты? – обеспокоенно спросила мадам Трейси, заглядывая в спальню. Фелль слабо улыбнулся.       – Неплохо, но лучше я еще немного полежу. Кажется, мне никуда не требуется сегодня ехать…       – Похоже, быть ангелом – довольно тяжелое занятие.       – Определенно, – Альберт страдальчески поморщился, попытавшись приподняться. Сидячая работа, безвылазное сидение в компьютере за правками, отсутствие занятий спортом и так не способствовали оздоровлению организма, а уж вчерашние крылья добили его: каждое движение отдавалось болью в спине, намекая, что ближайшие пару дней ему придется провести в постели. Он уже, как мог, натер себе спину разогревающей мазью, не доверяя тетушке, поскольку она ходила вокруг кругами, предлагая опробовать какое-то чудодейственное австралийское средство со змеиным ядом. Азирафаэль, конечно, слышал о пользе подобных компонентов, но проверять рецепт какого-то шамана-аборигена совершенно не хотелось. Как и подпускать к себе мадам Трейси в принципе, поскольку та, искренне желая помочь, запросто могла намазать его какой-то жутко полезной гадостью непонятного состава.       – Дорогой, может, массаж? – с надеждой предложила женщина. Фелль содрогнулся, представив, как тетя вместо мази или масла возьмет какую-то привезенную гадость.       – Спасибо, но нет. Я не хочу знакомиться с богатой флорой и фауной Австралии.       – Это просто массаж.       – Да, а три дня назад это был просто чай! Тетя, если я не хочу пробовать травяные сборы, то не надо меня обманывать!       – Но они очень полезные! – мадам Трейси заметно расстроилась, но Альберт, прекрасно осознавая попытку воззвать к его совести, был тверд в своем нежелании приобщаться к нетрадиционной медицине. А то не успеешь оглянуться, как лечить тебя будут заговорами и зельями.       – Хорошо, милый, давай, я заварю тебе нормальный чай. Или какао? – примирительно проговорила женщина. Фелль покосился на нее с подозрением, но на какао согласился. Вообще, он собирался съехать сразу после возвращения тети, но сначала ей надо было помочь с вещами, потом с хозяйством, пока она привыкала к смене климата и часовых поясов, а потом ей просто стало скучно одной, и она упросила племянника остаться, пока она не найдет себе жильца или двух. Ну, или снова не откроет экстрасенсорную практику. В ближайшие дни уж точно никакого переезда.       Раздался дверной звонок, и Азирафаэль напряг слух, пытаясь понять, кто это. Почта, доставка? Или клиенты мадам Трейси? К своему удивлению, он узнал голос и заигрывающие интонации Кроули, хотя слов разобрать не мог. Пока он терялся в догадках, в дверь постучались.       – Можно, ангел?       – Заходите, мистер Кроули, – с легкой иронией отозвался Альберт, которому такая игра на внимательность уже доставляла некоторое удовольствие. Чтобы встретить гостя, он поспешил сесть, отчего спину ощутимо прострелило.       – Ты настолько не рад меня видеть? – спросил Энтони, который, зайдя, как раз успел поймать болезненную гримасу на лице своего редактора. Тот покачал головой.       – Спину прихватило. Чувствую себя старой развалиной, – он неловко улыбнулся. Писатель фыркнул.       – Радикулит молодеет. Сейчас подростки все больше возятся с гаджетами, а потом проблемы сидячего образа жизни расцветают еще до тридцати лет.       – Да уж, я как-то со спортом не очень дружу, – покаялся Азирафаэль, поводя плечами и снова морщась. Энтони внимательно на него посмотрел.       – Давай-ка я тебе спину разомну?       – Что? – опешил Фелль. Кроули небрежно повертел в пальцах золотую цепочку без подвесок, которую иногда надевал поверх рубашки.       – Я проходил курсы массажа, у меня даже сертификат есть.       – Никогда бы не подумал… – признался Азирафаэль, у которого сложилось ощущение, что писатель в принципе избегает лишних прикосновений. Энтони засмеялся.       – Ты неплохо стреляешь, а я умею делать массаж. Внешность обманчива, у всех свои интересы и заскоки. Ну так что? Или валяться в кровати и страдать приятнее?       – Да что тут приятного? – запротестовал Альберт, терзаемый сомнениями. Массаж бы помог, а Кроули не выглядел человеком, который вместо обычного масла использует какие-то мази из паучьего яда, слюны страуса, крови кенгуру-девственницы и толченого рога австралийского единорога. – Ну… это как-то…       – Неловко? – насмешливо передразнил его Энтони.       Редактор смутился.       – Ну знаете, вы ко мне заявляетесь домой и предлагаете массаж, а мы знакомы-то около месяца!       – Да, что-то я затянул, – писатель засмеялся. – Обычно это предложение поступает от меня раньше, а тебя я до сих пор не облапал, – он прикусил язык. Ну вот, хотел красиво поухаживать, а получается грубовато.       Азирафаэль, привыкший уже к шуточкам Кроули, некоторое время размышлял. Его новый (ну, не совсем, относительно) знакомый временами бывал очень навязчив в проявлении своей симпатии или заботы, но, с другой стороны, он делал это совершенно искренне и так, словно все в порядке вещей. Энтони действительно поражал своей естественностью, просто естественные для него вещи не казались таковыми окружающим, тому же Феллю, например. Он немного помедлил и пояснил, тщательно подбирая слова:       – Кроули, я очень ценю вашу готовность помочь, однако мне неловко оттого, что я не могу вам отплатить за ваше участие. Меня это весьма огорчает.       – Как не можешь? – Энтони даже снял очки от удивления, напомнив, какие у него магнетические золотистые глаза, пусть и немного красные после долгого ношения линз вчера. – Это я не знаю, как тебя отблагодарить! Ты столько делаешь для меня как редактор.       – Это моя работа.       – Тебя никто не заставлял заниматься моим сборником! – писатель замахал на него руками. – И не хочу ничего больше слушать. Снимай рубашку или я подумаю, что ты реально мазохист, как намекает мне Вельзевул, говоря, что только человек с подобными наклонностями будет меня терпеть.       – Но она сама вас терпит, – счел своим долгом заметить Азирафаэль, уже сдавшись под таким напором, – она тоже мазохистка?       – Три брака и три развода, Ази, с одним человеком, причем этот человек – Гэб! – Кроули фыркнул. – Троекратная мазохистка, на мне она просто отводит душу, если таковая у нее еще осталась. Критики – самые бездушные создания после политиков и юристов.       – Хорошо, я согласен. И спасибо вам большое, – Альберт немного виновато улыбнулся и тут же скривился, садясь на кровати, чтобы снять домашнюю рубашку. – Ох, только надо попросить у тетушки мазь или масло, она раньше тоже занималась массажем. Главное, чтобы это была наша мазь, а не какая-то австралийская гадость.       – Не надо, – писатель махнул рукой и достал пузырек из кармана, – я прихватил.       – Зачем? – пальцы Альберта застыли, не расстегнув очередную пуговицу, а глаза округлились. – Вы что, всегда носите с собой масло?       «Как это интересно звучит, интригующе и многообещающе», – подумал Энтони, а вслух произнес:       – Я вчера весь вечер наблюдал одного ангела, который таскался с крыльями и кучей книг. Возможно, если бы он не считал постыдным потратить маленькое чудо на себя, чтобы немного облегчить свою ношу, мне бы не пришлось творить это чудо для него. Я же знаю, каково ходить в этом костюме несколько часов.       – Вы надевали костюм ангела? – поразился Фелль, в памяти которого накрепко запечатлелся вчерашний облик змея.       – Ага. Правда, не ходил в нем, а стоял, – Кроули сунул ладони в подмышки, согревая. – Мы поехали на какое-то рождественское благотворительное мероприятие, и Гэб решил, что надо немного разнообразить мой образ. Правда, меча мне не дали, велели стоять со свечой и выучить несколько праздничных гимнов.       – Вы еще и поете?!       – Редко, но, говорят, получается неплохо, – Энтони равнодушно пожал плечами. – В издательстве уложили мне волосы, немного накрасили и запретили даже прикасаться к темным очкам – хорошо, что уже стемнело. В общем, пришлось нежно улыбаться всем, петь и трогательно опускать ресницы. Ладно, раздевайся и ложись на живот, я схожу руки вымою.       Он проскользнул в ванную, краем уха услышав, как мадам Трейси воркует с кем-то по телефону, называя милым и дорогим. Решив не мешать, писатель вернулся в спальню, на ходу растирая чистые и теплые после горячей воды ладони. Фелль уже лег на кровати, аккуратно сложив одеяло и подушку в сторону. Кроули, вылив масло на руки, несколько секунд разглядывал спину Азирафаэля, затем с легким трепетом положил пальцы на его поясницу. Почувствовав, однако, как Альберт поежился, тут же поднял руки.       – Холодно?       – Нет, просто непривычно, – признался тот и, немного поерзав, затих. Энтони, едва слышно выдохнув, вернулся к делу. Начал он, как положено, с легких поглаживаний, готовя кожу к дальнейшему процессу. Пальцы привычно двигались вверх и вниз по спине, плавно и размеренно, почти убаюкивающе сначала, но со временем все более интенсивно, чтобы разогреть тело. Кроули, не удержавшись, наклонился и шепнул на ухо редактору:       – Только не спи, ангел.       – Ой, – тот ожидаемо вздрогнул и тут же пояснил свою реакцию, – цепочка.       Энтони сразу выпрямился, сообразив, что случайно коснулся голой кожи прохладным металлом. Бережно погладил это место кончиками пальцев.       – Извини. Больше ничего не беспокоит?       – Нет.       – Если вдруг больно станет или неприятно – говори. Я буду действовать как обычно, но особенности организма…       – Все в порядке, мистер Кроули. Мне кажется, вы слишком волнуетесь из-за такой ерунды.       – Это не ерунда! – моментально возразил писатель и, прикусив язык, развил мысль. – Это здоровье.       – Я вам доверяю, Кроули.       У Энтони приятно екнуло сердце, когда он услышал последнюю фразу. На волне вчерашнего праздника и сегодняшнего озарения в ней хотелось искать второй смысл, более глубокий, чем доверие его мастерству массажиста. Кроули пошел на курсы массажа с определенной целью – чтобы впечатлить девушек. Кому не понравится предложение сделать расслабляющий массаж, да еще и заданное особым вкрадчивым голосом, желательно на ушко, щекоча кожу дыханием. Впрочем, нарочито небрежное замечание об «особых умениях» тоже срабатывало. И не только с девушками.       А потом оказалось, что массаж – действительно чертовски полезный навык, потому что время шло, и Энтони все чаще приходилось разминать собственную шею, чтобы унять боль после долгого сидения за компьютером. Иногда он с радостью оказывал помощь Вельзевул, за что писателя всегда в обязательном порядке педантично благодарил Габриэль – после массажа у вечно раздраженного критика заметно поднималось настроение. Пару раз перепадало и самому директору, но тот особо не рвался повторять, снимая усталость занятиями спортом.       Кроули вообще любил помогать, но массаж для кого-то из издательства и для партнеров все же немного отличался.       И сейчас Энтони осторожно разминал спину своего редактора.       Он чутко прислушивался к своим ощущениям, исследуя ладонями и кончиками пальцев чужое тело – спину, плечи, бока, аккуратно избегая позвоночника и совершая круговые движения. Массаж, по мнению писателя, – это не только отличный способ изучить тело партнера, но и проследить свое отношение к нему. Кроули отмечал, что ему нравится касаться Азирафаэля, приятно чувствовать, как тот расслабляется под его руками. И кожа у редактора гладкая, бледная – наверное, вообще не загорает. Должны ли загорать ангелы? Энтони сосредоточился на плечах и шейном отделе, перейдя к растираниям. С их сидячей работой это особо проблемная зона, которой надо уделить больше внимания. Мышцы казались каменными, и Кроули даже недовольно прищелкнул языком, подумав, как же запустил себя «пациент». Он нажал посильнее, и не без удовольствия услышал еле слышный стон облегчения. Славно, все идет как должно. Энтони перешел к более энергичным движениям, тщательно следя за тем, какое давление оказывает на чужие плечи. Он не был профессионалом, поэтому не мог, как в обычной мрачной манере шутила Вельзевул, свернуть человеку шею без видимого труда, но, чтобы испортить что-то в организме, иной раз много усилий не требуется. Поэтому Кроули к этому делу относился со всей возможной серьезностью. К счастью, Азирафаэль отнюдь не казался хрупким, так что писатель не боялся его тронуть, не рассчитав силы. Движения становились тверже и увереннее по мере того, как он знакомился с чужим телом, отмечал какие-то особенности. В который раз Кроули поймал себя на том, что ангела очень хочется обнять – таким мягким и уютным он выглядел. Были и другие ассоциации, но Энтони не позволял себе и мысли об этом во время массажа: ему необходимо сосредоточиться и не отвлекаться, поскольку процесс нужно не только грамотно начать, подготовив тело, но и правильно закончить. И уж точно не набрасываться со страстными поцелуями прямо в самый разгар работы. Хотя шумные выдохи Азирафаэля и его едва различимые стоны нехило так будоражили нервы. Кроули видел, слышал и, конечно, чувствовал ладонями, что редактору очень нравится происходящее, но он стеснялся показать это голосом, отчего прикусывал губу, сдерживаясь и пытаясь молчать. Возможно, Энтони слегка перестарался, перегнул палку, как по жизни делал довольно часто, но он не мог отказать себе в удовольствии слушать стоны этого ангела, пусть даже вызванные более невинным процессом, нежели хотелось бы.       – Оуч, – выдохнул Альберт, нахмурившись. Кроули строго цыкнул на него:       – Терпи, ангел, в твою шею даже гвозди забивать нельзя, согнутся, – он сосредоточенно проминал мышцы, стараясь не пропустить ни одного зажима. Немудрено, что редактор не смог сегодня встать с утра, какая безответственность...       – Вы велели говорить, если будет больно. Так вот, мне больно!       – Потерпи, это неизбежно, – Энтони смягчил давление, но был по-прежнему настойчив. Нужно усиливать нажим еще постепеннее? Но так хочется поскорее сделать что-то с этой каменной шеей и несчастной спиной! – Поначалу всегда немного больно, но потом будет легче. Ты просто слишком напряжен, но это поправимо.       – Хорошо, делайте, как считаете нужным. У вас больше опыта.       Пальцы порхали над усталым телом, расслабляя и вливая силы в напряженные мышцы. В такие моменты Кроули чувствовал себя немножечко волшебником. «Множечко» – когда придумывал новых существ или создавал очередной мир, но все же немного иначе. Было что-то завораживающее в ощущении чужого тела, превращающегося в твоих руках в податливую глину – и можно слепить из него все, что угодно… но вот пылкого влюбленного, одернул себя Энтони, вряд ли.       Или можно, но не сразу, – предположила его более оптимистичная часть. Не после одного массажа.       – О боже… – Азирафаэль блаженно простонал, когда писатель особенно удачно прошелся ладонями по пояснице, избавляя от какого-то мышечного узла. Кроули чуть вздрогнул и машинально поднял руки.       – Как там говорят – не упоминай имя его всуе? – отозвался он, жадно вглядываясь в слегка порозовевшие уши Альберта. – Все нормально?       – Все просто прекрасно!       – Я скоро закончу, – Энтони вернулся к прежнему занятию, радуясь, что редактор не видит его улыбки.       – Честно говоря, будет даже жаль.       – Мне приятно.       Подобно тому, как Фелль наслаждался массажем, Кроули наслаждался прикосновениями к теплой мягкой коже. Может, в детстве его и называли ангелом, может, он и надевал костюм ангела, но ангелом он совершенно точно не являлся, не скрывал этого и не любил, если кто-то вдруг начинал проводить параллели. Зато здорового демонического эгоизма, сдобренного навыками манипулятора, у него хватало с лихвой. Человек, мало знакомый с Энтони, мог подумать, будто у него проблемы с пониманием личного пространства, и в корне бы ошибся: в большинстве случаев писатель нарушал его вполне осознанно, руководствуясь симпатией или оказывая моральное давление на собеседника. При этом, однако, он на дух не переносил внезапные прикосновения, поэтому Вельзевул с его поведением боролась очень просто: вместо того, чтобы отстраниться, она, напротив, шагала вперед, и назад пятился уже Энтони. По его мнению, прикосновения – это достаточно интимный процесс, и Кроули касался лишь тех, кому симпатизировал. Он всячески избегал выражений дружелюбия Габриэля (вот ему действительно слова «личное пространство» не говорили ровным счетом ничего), обменивался дежурными рукопожатиями, кого-то мог обнять. А поскольку люди зачастую склонны проецировать свое поведение на других, писатель тактично не трогал Альберта после того, как тот сбросил его руку.       Поэтому сейчас он отрывался по полной, в душе радуясь тому, что прикосновения к ангелу не вызывают отвращения. Значит, можно продолжать. Значит, нужно добиваться своего. Лишь бы проклятый флер в голове не мешался. Это было странное чувство. Влюбленность, как справедливо отметила Вельзевул, была естественным состоянием для Кроули. Он легко влюблялся в людей, места, вещи, но любил – по-настоящему любил – только свои миры. Эйфорию, которую ему дарила влюбленность, он использовал как наркотик, чтобы творить то, чем был одержим. Когда же душевный подъем испарялся, Энтони становился просто невыносим.       Чувства к редактору ударили в голову так, словно он слегка переборщил с дозой, в голове стоял туман. В целом это было приятно, и Кроули готов был с этим мириться, поскольку сотрудничество с Альбертом помогало ему в творчестве, что главное. Но периодический отказ мозгов несколько напрягал, как и желание быть с ним рядом. Писатель чуть слышно вздохнул и аккуратно завершил массаж, после чего набросил на разомлевшего Фелля одеяло.       – Полежи немного, сразу вставать нельзя.       Азирафаэль что-то невнятно промычал в ответ, и Энтони, полюбовавшись расслабленной фигурой, отправился мыть руки, на ходу нацепив на нос очки. Из кухни выглянула мадам Трейси.       – Энтони, дорогой! У вас все в порядке?       – Абсолютно, Мардж, – Кроули улыбнулся, споласкивая масляные ладони.       – Как там мой мальчик?       – Я думаю, теперь в полном порядке, – предположил писатель, вытирая руки. – Наверное, уснет теперь.       – Славно, – женщина захлопала ресницами, – очень рада за Альберта, он порой совершенно не высыпается! Хотя я несколько не ожидала…       – Он тоже не ожидал, но я бываю чертовски убедительным! – Энтони весело сверкнул зубами. Мадам Трейси хихикнула.       – Я очень рада, что Альберт смог расслабиться. Может, чаю?       – Нет, я, наверное, пойду… – Кроули покачал головой. Почему-то он не очень любил, когда его благодарили за что-то действительно хорошее, что он сделал, и он спешил сбежать с места «преступления». В конце концов, добрые дела любят тишину. – У меня дела. Нужно дописать главу для журнала, а то ваш племянник будет очень укоризненно на меня смотреть, потому что ему ее править. Не хотелось бы после такого чудесного дня испортить ему настроение.       – Ох, милый, ты совершенно прав. Альберт может быть удручающе зануден, – женщина поджала губы, вероятно, припомнив Феллю его нежелание приобщаться к австралийской медицине.       – Иногда это только на пользу! – заверил ее Кроули и, тепло распрощавшись, покинул гостеприимный дом. Мадам Трейси, изнывая от любопытства, сунулась в спальню к племяннику, но решила не беспокоить и вернулась на кухню, где заварила себе чаю. Вскоре, однако, Альберт и сам явился, полностью одетый и сладко потягивающийся.       – Дорогой мой! Выглядишь чудесно.       – И чувствую себя так же. У мистера Кроули золотые руки. Кстати, где он? – Азирафаэль бессовестно воспользовался тем, что писатель не слышит, как его называют, и с недоумением осмотрел кухню. В ней отсутствовали всякие признаки предмета обсуждения.       – Он уехал писать тебе главу, – пояснила женщина. – Даже от чая отказался. А ты будешь? Или чего покрепче?       – Нет-нет, чаю. Я сам налью, не беспокойся, – редактор достал свою кружку.       – Все нормально? – мадам Трейси с интересом уставилась ему в спину. – Ничего не болит?       – Напротив! – Фелль с удовольствием повел плечами. Как же хорошо снова двигаться свободно! – Мистер Кроули просто волшебник.       – Я рада, дорогой, – женщина просияла. – Давно пора, а то ты все занят и занят… хотя я, конечно, немного удивлена. Но ты же знаешь, я не ханжа, мой Майлз… кстати, он звонил, представляешь, у него сейчас…       – Так, тетя, погоди, – Альберт растерянно захлопал глазами, отхлебывая чаю, – в смысле удивлена? Чем? И причем тут Майлз? То есть, я рад, что он звонил, но я совсем не понимаю, о чем ты!       – Как о чем? Я слышала твои стоны из спальни и как Энтони уговаривал тебя потерпеть! – мадам Трейси всплеснула руками. – Но я тебя понимаю, Энтони – такая яркая личность. Будь я немного моложе…       – Тетушка! – пальцы Фелля разжались, выпуская кружку, а лицо запунцовело. – Тетушка, это не то, что ты подумала! Я не… о боже… – он закрыл лицо ладонями, не зная, плакать или смеяться. – Мистер Кроули просто сделал мне массаж! Как неловко… я совсем не хотел… ох… было правда больно, но потом мистер Кроули что-то размял, и стало очень-очень хорошо, я и не сдержался. Тетя, мне правда очень стыдно, что ты это услышала…       – Массаж… – мадам Трейси разочарованно вздохнула. – А я уж было надеялась… Альберт, найди себе уже кого-нибудь!       – Мистера Кроули?!       – А почему бы и нет? – женщина поджала губы. – Он о тебе заботится больше, чем ты о себе! И ты ему явно нравишься, он очень мил с тобой.       – Тетя, он так ведет себя со всеми, – Азирафаэль присел на корточки и, с сожалением посмотрев на осколки кружки, аккуратно собрал крупные. – И если мой кузен гомосексуален, то почему должен и я?       – Да кого угодно себе найди, я внуков хочу! От Майлза ведь не дождешься, – буркнула обиженная тетушка.       – Ну почему? Они с партнером могут усыновить ребенка…       – Не могут, не могут! Потому что не может один ребенок усыновить другого ребенка! А мой мальчик еще совсем крошка…       – Тетя, – терпеливо произнес Альберт, устраняя последствия своего шока, – Майлз – мой ровесник, который живет в другой стране и вполне успешно занимается дизайном одежды! Он уже взрослый, правда.       – Если мой сын взрослый, то мне что, нужно признать, что я старая?!       – Тетя, не-ет, ты вовсе не старая! – простонал Фелль. – Но и Майлз не ребенок!       – Для матери он всегда будет маленьким мальчиком!       Альберт беспомощно вздохнул и понадеялся, что Майлз приедет уже поскорее, а он сам с чистой совестью переедет к себе.