Работа над ошибками

***       Габриэлю очень хотелось позвонить кузине. Несколько раз он малодушно брался за телефон, но снова и снова был остановлен твердой рукой Вельзевул, которая с этой целью даже поехала вместе с ним в издательство.       – Ну что такого, если я просто позвоню и спрошу, не нужна ли ей помощь? – в который раз завел свою шарманку директор, останавливаясь на светофоре. Вельзевул, отключившая от греха подальше его смартфон, фыркнула:       – Не нужна, я тебе заранее предсказываю ответ. Это же Михаэль – ей никогда не нужна помощь. Хочешь помочь – разворачивай машину и лети к ней домой, по пути закупившись швабрами и чистящими средствами. Уайтвинг, мозги твоей кузины так не работают, она никогда не попросит помощи. Я выучила это за годы нашего знакомства, так почему же ты не выучил это за всю жизнь?       – Не нужно швабры. Я так понял, к ней приедет – или уже приезжала вчера – клининговая компания, – возразил Габриэль, отличавшийся достаточно прагматическим взглядом на вещи: если нужно что-то сделать, обратись к профессионалам, которые получают за это деньги. – Но я беспокоюсь о ее душевном состоянии. Она чуть ли не впервые взяла выходной! Не считая больничных, которые приходится буквально заставлять ее брать, она делала это всего раза два! И еще тот факт, что звонил Хастур…       – Уайтвинг, беспокоиться бы стоило, будь это ее первая встреча с Хастуром, – скептически отозвалась критик. – У всех, кто с ним знакомится, психика получает такую закалку, что мама не горюй. И вообще, – после некоторой паузы добавила она, – ты должен быть в издательстве, потому что выходной у сразу двух директоров будет выглядеть странно. Ты же знаешь, ничто так не смущает умы подчиненных, как отсутствие начальника. Одному из вас необходимо быть на месте: подписывать бумажки, отвечать на звонки и, главное, являть собой гарантию, что все идет так, как положено.       – Да, но Михаэль…       – Белокрылый, выключи родственные нервы – не время вздыхать и грызть локти. Подумай две минуты и успокойся, а то я тебя укушу и закапаю слюной твой светленький пиджачок.       Габриэль молча вел машину и заговорил лишь спустя две минуты, словно в голове у него имелся внутренний таймер:       – Ладно, хорошо. Я попытался трезво оценить ситуацию, но я ни черта не понял.       – Не ты один, – философски отозвалась Вельзевул. – Поэтому давай отложим в сторону личную жизнь твоей кузины. Ты же знаешь золотое правило нашего тотализатора…       – Я не знаю ничего о тотализаторе, – ровным голосом произнес Уайтвинг, сворачивая на другую улицу. – В нашем издательстве нет никакого тотализатора так же верно, как и то, что у Андерсона нет алкоголя в кабинете.       – Ну да, как я могла забыть, – легко согласилась критик. Габриэль знал все, что происходит в издательстве. Она сама иногда не понимала, как, но – абсолютно все. Иногда не понимал, иногда закрывал глаза, иногда подчеркнуто игнорировал, но ничего, что происходило в стенах «Уайтвинг пресс», не могло укрыться от него. – Но если бы гипотетически у нас был тотализатор, у него было бы золотое правило: можно делать ставки, можно сплетничать и обсуждать, но ни в коем случае нельзя вмешиваться. Гэб, ты и сам понимаешь, у каждого есть право на личную жизнь, и будь Михаэль тебе хоть трижды родная сестра, но ты не вправе диктовать ей, как себя вести. Поговорить, посоветовать психолога, предложить отпуск – да, но никто не в силах заставить ее изменить свое мнение. Уважай ее решение, даже если оно, откровенно говоря, дебильное.       – Вельзи!       – Что? У меня тоже есть право на свое мнение, и если я, уважая твою кузину, никогда не упоминаю ее развод и пресекла все слухи об этом в издательстве…       – Спасибо тебе.       – Брось, это женская солидарность, потому что ее бывший такой же дебил, как и мой, а она – такая же дура, как и я. – критик глубоко вздохнула. – Люди в принципе не отличаются умом. Есть гении, есть таланты, но, когда дело касается отношений, все мы сущие дети, впервые столкнувшиеся с тем, что мир не вертится вокруг нас. О чем я? Ах, да. В общем, даже мое безмерное уважение не заставит меня передумать, что она ведет себя глупо.       – Вообще-то, ее бросил муж.       – Я бросала тебя три раза! Разве мне это помогло?       – Так все-таки сойдемся на том, что меня бросила ты?       – Так, – опомнилась Вельзевул, которой показалось, что на губах Габриэля промелькнула усмешка. Женщина прекрасно знала, какой стальной характер таится за этим простодушием, но даже она не всегда могла угадать, когда оно искреннее, а когда – напускное. – Не передергивай! Все равно ты во всем виноват. И не переводи стрелки, мы говорим о твоей кузине и ее бывшем муже, а не о нас!       – Ты первая начала. И, если продолжать аналогию, ты не ушла от меня к Дагон.       – Черт побери, и как я не догадалась, – Вельзевул поджала губы. – Дагон была бы прямо-таки счастлива. Спасибо, я не хочу терять единственную адекватную подругу.       – Если Дагон адекватная, то мне страшно представить остальной твой круг знакомств, – заметил Габриэль, заезжая на стоянку у издательства.       – Не представляй, ты его и так знаешь, – женщина терпеливо сидела на месте, ожидая, когда Уайтвинг припаркуется – педантичный директор всегда упрекал ее, если она начинала отстегивать ремень безопасности до полной остановки. – Главное, не лезь к Михаэль. Может, они наконец прояснят отношения, и мы все вздохнем спокойно. Если, конечно, дело в процессе не станет уголовным.       – Типун тебе на язык! – Габриэль отреагировал так поспешно, будто и впрямь того боялся. Вельзевул снова фыркнула и, убедившись, что он заглушил мотор и вытащил ключ зажигания, освободилась и выбралась из автомобиля. Издатель, обогнув машину, протянул ей раскрытую ладонь. – Ладно, я тебя понял.       Критик вложила ему в руку его же смартфон, выразительным взглядом показывая, что следит за ним.       – Нам нужно придумать, что говорить остальным.       – Правду. У Михаэль прорвало трубу, – невозмутимо сообщил Уайтвинг, включая мобильный, – и она осталась дома следить за работой клининговой бригады, потому что они смогли приехать только утром.       – Хастур вроде ничего не говорил про трубу.       – А разве что-то менее серьезное может помешать моей кузине явиться на работу? – Габриэль с таким искренним недоумением посмотрел на бывшую жену, что она ему даже на миг поверила. – Ночью, в воскресенье, заставив ее самоотверженно бороться с потопом до приезда мастеров…       А, нет, все нормально, успокоилась Вельзевул, заметив, что тот начал переигрывать.       – Выкинь «самоотверженно» и убавь пафоса, – решила она. Затем, немного поразмыслив, велела «самоотверженно» оставить – это было вполне в духе издателя, склонного все преувеличивать. – Давай так, если Михаэль тебе не позвонит до обеда, я позвоню Хастуру. Но при условии, что сам ты никуда звонить не будешь!       – Ну…       – Уайтвинг, ты же не ребенок, чтобы я отбирала у тебя телефон! Обещай, что дашь ей немного времени разобраться самой. Я понимаю, что за столь долгий срок она не разобралась, но это не значит, что твое вмешательство сейчас чем-то поможет, даже напротив!       Габриэль внимательно выслушал ее и серьезно кивнул. Это немного успокоило Вельзевул – если с лица директора сходила улыбка, значит, он что-то действительно уяснил, а не пребывал в каком-то своем идеальном счастливом мире.       – Я так понял, ты не останешься?       Женщина ненадолго задумалась. Пожалуй, сейчас ей требовалось находиться в издательстве, следя за порядком и настроениями сотрудников. Нужно отвлечь внимание от отсутствия Михаэль, а тут такая новость – Гэб приехал вместе со своей бывшей! Вельзевул уважала чужие тайны. Точнее, она была не прочь разболтать какие-то мелочи или пустить интересные слухи, но интуитивно критик чувствовала, о чем говорить не стоит. Поэтому она легко шутила на тему отношений Кроули и его нового редактора, но собиралась тщательно скрывать то, что Кроули в порыве чувств рассказал ей по телефону.       Во всяком случае, пока он ей ничем не насолит. В конце концов, она тоже не святая, а Энтони мог и святого довести до греха смертоубийства.       – Останусь на пару часов. А потом позвоню Хастуру, потому что если я не позвоню ему, это вызовет подозрения. И вообще, с какой стати я не буду звонить Хастуру? Я хочу знать если не правду, то его точку зрения на происходящее! А точка зрения Хастура, как ты знаешь, всегда отличается литературной ценностью и стилистической окраской. ***       Ночью в поисках туалета Михаэль все-таки сумела выбраться из комнаты, куда ее с трудом запихали и заставили лечь спать. Вот только найти путь обратно она не смогла. Все двери были одинаковые, а в голове изрядно шумело после выпитого. Пришлось открыть первую попавшуюся и заползти на кровать. То, что она не одна на этой кровати, ее как-то не волновало.       Пробуждение было бы вполне неплохим, если бы не солнце в глаза. Со стоном Михаэль отвернулась… и обнаружила, что на нее непонимающе-сонно смотрит бывший муж.       – Ой… – все, что она смогла из себя выдавить. – Я не… я же не…       – Двери перепутала? – понял Лигур. – Бывает. Я тоже путался. Голова как?       – Вроде не болит. Но кофе я бы выпила, – все еще испуганно отвечала она.       Усмехнувшись, Лигур осторожно провел пальцами по ее щеке.       – У тебя даже после вечеринок на всю ночь никогда не болела голова. И ты могла пойти хоть на экзамен! Все завидовали.       – Ирландские корни, – мурлыкнула Михаэль, застигнутая врасплох нежданной лаской.       – Добро бы к чему хорошему это приспособить. Извини, что так нагло залезла, я правда перепутала. Хорошо, что тут нет... э-э…       – Он в гамаке, как обычно.       – Что?       – В гамаке, в беседке. До морозов спит там. Говорит, любит свежий воздух. Михаэль, пожалуйста, не убегай. Я же знаю, ты попытаешься сбежать сейчас. Просто сядь и поговорим, а я тебе кофе сварю, ладно?       – Ладно, – шепотом ответила Михаэль. – Да и куда я сбегу, в шортах-то? Из пригорода? Без денег?       Лигур отвел ее вниз, на кухню – темно-зеленая деревянная мебель и бронзового цвета техника в ретро-стиле смотрелись очень интересно – и привычно занялся кофемашиной. Он и тогда… он и во время их брака готовил чаще, чем Михаэль. Так что ее посетило ощущение дежавю. Когда большая чашка крепкого кофе стояла уже на столе, Лигур осторожно взял Михаэль за свободную руку. Это тоже была его манера разговаривать: касаясь собеседника. В минуты раздражения женщине казалось, что это из-за его сходства с ящерицей, которой не хватает своего тепла и хочется погреться о кого-то еще, используя любой повод.       – Элли, я знаю, ты меня не простила и ты злишься на меня. Просто мы так особо и не поговорили тогда.       – А было о чем? – тихо сказала она и отпила кофе. – У меня ведь есть глаза.       – И я точно знаю, что ты думаешь, будто дело в сексе.       – Я не думаю, – передернулась Михаэль, – не думаю я о вашем сексе.       Лигур усмехнулся.       – Если тебе будет важно это знать, впервые мы… оказались по-настоящему вместе всего полгода назад.       Непроизвольно Михаэль открыла рот… и тут же запила неродившийся возглас кофе.       – Не потому что плохо, нет… хорошо. Хорошо, но по-другому. И не самое важное. Правда. Поверь мне, пожалуйста. И ты говорила, что я предал тебя. Отказался от тебя, но это тоже не так.       – Ты выбрал, – Михаэль чувствовала, что сейчас опять начнет реветь.       Она и так чувствовала себя глупо: в чужом доме, на чужой кухне ведет задушевные разговоры со своим бывшим на тему, а почему он, собственно, бывший. И сейчас она впервые поняла Вельзевул, поскольку Гэб грешил точно такой же привычкой: выбирать неудачное место и время для неудачного разговора. Хотелось поступить так же, как поступала в таких случаях Княгиня: заорать и швырнуть в бывшего мужа кружкой с еще не допитым кофе. Нет, Михаэль, ты выше этого. То, что можно Вельзевул, для тебя недопустимо. Подумав так и отгородившись кружкой, она попыталась закрыться в привычный панцирь высокомерного равнодушия.       – Нет, Элли. Я не выбирал, я собрал вещи, которые ты выбросила с балкона, и пошел искать ночлег. Я не говорил тебе, что ухожу – ты выставила меня со скандалом.       – Ищешь виноватую? – панцирь трещал по швам от одного детского обращения.       Так ее называли только три человека: отец, кузен и муж. Отца больше не было, кузена она теперь останавливала одним взглядом, не давая сорваться с губ необычному сокращению, а вот на Лигура пылающий взгляд больше не действовал. Наверное потому, что за вчерашний день все, что еще тлело, выгорело, и сейчас Михаэль чувствовала только бесконечную усталость – зачем начинать разговор, если и так все ясно, причем давно?       – Тут нет виноватых, Элли. Пожалуйста, отвлекись на минуту от своей войны, ладно? Здесь нет правых и виноватых, победителей и проигравших, есть люди, которые нужны друг другу, и те, которые – нет.       – Так просто! – съязвила Михаэль, снова отпивая маленький глоток. Вельзевул бы нашла, что ответить Лигуру, она за словом в карман не лезла. Стыдно сказать, но иногда Михаэль завидовала ее буйному характеру.       – Да. Все всегда просто на самом деле.       – И что тебе надо? Моего благословения?       – Ох, Элли, – Лигур покачал головой. – Как же тебе больно, да? Ты не можешь это принять.       Гребаный психолог. Михаэль живо представила, как кружка разлетается на мелкие осколки, ударившись об угол плиты позади редактора.       – Что принять? Я бы хотела уже что-то принять от этой гребаной реальности, но я ненавижу наркоту.       – Принять, что есть на свете кто-то, кому нужно больше одного человека для счастья.       – Тебе сколько их нужно?       – Двое. Теперь двое. И для меня это тоже открытие. Но говорю так, как есть. –       А потом будет трое и четверо? И это тоже надо будет принять?       – Не будет, – Лигур пожал плечами. – Когда я женился на тебе, я тебе не врал. Любил, и люблю сейчас.       – Ну просто любовь такая? Растягивается. Как гондон кинг-сайз.       – Я услышал знакомое слово, – раздалось хрипло от двери.       Хастур стоял с полотенцем на шее и отряхивался, как большая собака. С мокрых волос капала вода.       – У кого похмелье – в душ на улицу! Вещь, сразу говорю. Так которого гондона обсуждаем? Меня или еще кого?       – Тебя, – не удержалась Михаэль, втайне радуясь, что теперь может выплеснуть раздражение без зазрения совести. – А еще секс и растяжимое понятие любви.       – Любовь она такая, да. Кого хочешь растянет, – Хастур еще раз встряхнулся и направился к кофемашине, – А отчего я гондон? Плохо трахаюсь?       – Вы уже с утра начали? – страдальчески поднял брови Лигур.       – Нет, ну женщина хочет знать. Имеет право. Тут я так скажу: по моим сведениям, есть две группы респондентов. Одни недовольные, другие – выжившие.       – Хастур! – это был снова Лигур. – Михаэль не привыкла к твоему стилю общения.       – Так это больно только в первый раз.       Их прервали какие-то звуки. Михаэль сидела, сложив голову на руки и мелко тряслась.       – Элли, – потормошил ее редактор, – ты что?       Она подняла голову и утерла слезы. Слезы смеха.       – Это невозможно, – пожаловалась она. – Я не знаю, кого из вас двоих я сейчас больше ненавижу. И шутки эти про члены, жопы, гондоны и говно ненавижу еще сильнее!!! Лигур, ты же из семьи профессоров! Как ты это выносишь?       – Со спартанской стойкостью, – это вновь был Хастур, по лицу которого сложно было прочитать, знал ли он такие подробности о родственниках Лигура или для него это был сюрприз.       – Спартанцы поголовно были геи! – парировала Михаэль. – Отличная ролевая модель, я теперь поняла.       – Откуда она столько знает о геях? – спросил Хастур и свалился на диван, держа в руке кружку кофе. – Не иначе, плотно изучала. Думает о них днем и ночью! Или только днем. Вот я даже столько не знаю про вскрытие, например, как она про геев.       – Михаэль получила очень хорошее образование, – в тон ему ответил Лигур, сунулся в холодильник и ухватил там банку фасоли. – А в классическом образовании без геев никуда. Тот же Платон, к примеру…       – Да вы друг друга стоите! – поаплодировала Михаэль. – И третий вам явно лишний.       – Третий – лишний. Третья – нет, – спокойно, как удав (или как жаба, ведь жабы, насколько знала Уайтвинг, истеричностью тоже не отличались), заявил Хастур и продолжил сидеть и пить кофе, словно бы он ничего такого не сказал.       Михаэль проглотила комок в горле. Пока перепалка с Лигуром длилась, она чувствовала себя полной жизни… как давно уже не чувствовала. Ей нравилось все: и старомодно-добротная обстановка в явно новом доме, и простор, и возможность просто сидеть и пить кофе, которым тебя угощают, и болтать, не стесняясь в выражениях, про все на свете, и то, что Лигур снова рядом и смотрит на нее так же тепло, как и раньше. Забота и безопасность – то, чего у нее не было так давно.       Наверное, никогда.       И неизвестно, почему в этом странном доме все это просто есть, как пол или потолок.       С самого детства она добровольно взвалила на себя ответственность за кузена. Просто она была чуточку старше – а в детстве и месяц разницы кажется пропастью! – и потому руководила всеми играми. Габриэль не возражал – у него всегда было хуже с фантазией. Михаэль он казался каким-то беспомощным в бытовом плане, она всячески старалась его опекать, но, как оказалось позже, зря – Гэб обладал несокрушимым характером воина, и этим характером можно было сломать парочку личностей послабее. Правда, о гибкости, которой отличалась Михаэль, он знал только понаслышке.       Вот только этой гибкостью она могла похвастаться исключительно в работе. И только в работе понимала, что такое партнерские отношения. Габриэлем нельзя было руководить, точка. Любые попытки натыкались на гранитный камень. Лигур, несмотря на то, что чем-то напомнил Михаэль кузена, оказался вполне себе ведомым в отношениях. И она легко загнала себя в привычные рамки и распределила роли.       – Я этого не понимаю, – вспылила она от отчаяния. – Я не умею вот этого понимать, свободы этой… запредельной! Все можно! Может, еще и собачку возьмете? Для целей каких-то.       – Тебе собачку надо? Собачка-то есть, – меланхолично махнул рукой Хастур. – В вольере дрыхнет. Он же ночью охраняет. Только сама будешь уговаривать, Цербер у нас парень строгий, целомудренный. И стерилизованный.       – Ха-ха, – скорчила Михаэль рожицу, потом снова насупилась. – Лигур, я не знаю, злюсь ли я на тебя или нет. Прошло два года, и мне уже хватило всего. Я уже сама себя изнутри съела. Но эти твои новости для меня… новости. Были я и ты. Мужчина и женщина. И это единственное, что я понимаю и могу принять. А не...       Она повертела пальцами в воздухе. Она спокойно относилась к ЛГБТ-сообществу. У них были Война и Загрязнение, были некоторые сотрудники, был Кроули, в конце концов, который если и бесил, так не своей ориентацией, а тем, как ее проявлял. Но до некоторых пор это не касалось семьи Михаэль.       – Ты опять об этом, – устало сказал Лигур. – Я пытаюсь тебе сказать, Элли, что люблю тебя, скучаю по тебе. Твое место не занято. Твое место в сердце, в жизни. Только ты все время смотришь почему-то мне на хер и в жопу! То ли у меня там честь и достоинство, то ли у меня там душа и чувства. Прости тогда, что родился такой увечный и способен полюбить женщину и мужчину одинаково сильно. А не одного вместо другого. Уже десять лет ты – единственная моя женщина и останешься ею. Мне не нужны другие женщины, мне хватит одной. И если ты не со мной, другой не будет.       Михаэль кусала губы и не могла поднять глаза ни на кого. Кружка все еще манила запустить себя в стену, лишь прервать эти романтические розовые сопли.       – Хреново ты, Ли, сцену выстраиваешь, – Хастур, которому, похоже, все тоже надоело, подал голос. – Потому что ты редактор, а не писатель. И слушатель твой утомилась. Потому у меня есть вопросы. И предложения. Вопрос первый: тебе здесь нравится?       Он явно обращался к Михаэль, и та встрепенулась, отводя взгляд от кружки.       – Тут стильно, – неопределенно пожала она плечами, решив отвечать коротко на конкретные вопросы, а не растекаться мыслью по древу, поскольку не совсем понимала, к чему подобные отвлеченные вопросы.       – Вот и ладно. Там справа от беседки отдельный домик. Гостевая спальня не отапливается, а в домике камин и прочие удобства. Нашими рожами не будем тебе портить настрой. Кухня и холодильник – только тут, зато брать можно все. Разбивать – только если купишь новое. Когда разгребут твою квартиру, можешь съехать, а можешь остаться. Сегодня тебе одежда нужна и прочие хрени вроде зубной щетки, поэтому едешь с Лигуром в город. За забор выходишь – гуляешь в красоте, если все достало. Утки там в озере, лошади какие-то еще в поле… иногда виднеются. Не мои, но посмотреть можно. Успокаивает. Кстати, можешь забрать машину свою сюда, на чем-то же на работу будешь ездить? Хочешь поговорить – приходишь. Не хочешь ничего – лежишь бухаешь у себя в домике или где угодно.       – А если захочу потрахаться, то мне к кому? – в тон ответила Михаэль, которую не столько волновал этот вопрос, сколько хотелось сказать какую-то гадость. Потому что кому еще скажешь гадость? Не на работе же. – Лигур вроде как бывший муж, а ты неизвестно кто. И вдруг вам уже не надо, а я тут с предложением! Нехорошо получится.       – Мальчика вызови, – зевнул Хастур. – Только жрать нашу еду и пить виски я ему не разрешаю, это для своих. Сделает дело – пусть валит. Но вообще наемные работники – это без души как-то. Без огонька. И контролировать все надо. Еще неизвестно как тебе уберут без надзора, а тут целое потрахаться, важное дело.       – Игрушки еще бывают! – продолжала идти вразнос Михаэль, сама не ожидавшая от себя таких разговоров. Хастур, в конце концов, начал вполне прилично.       – Расчлененку я и сам люблю. Но не такую смешную. Розовое и трясется, хуйня ужасная, – Хастур покривился. – Ну оно-то может в хозяйстве и неплохо, в клумбу воткнуть для разрыхления.       Теперь утирал слезы Лигур. Судя по его лицу, писатель рассказывал из личного опыта, причем совершил это на глазах у своего редактора и с самым серьезным видом. Вероятно, составлял оригинальную икебану для очередного произведения.       – Я пойду прогрею машину, – сказал Лигур, задыхаясь. – Лучше уж в город! Жду тебя, Элли, через десять минут.       Он действительно ушел, почти сбежал, не оглядываясь.       – Ну и чего ты добилась? – фыркнул Хастур. – Опять за свое, да? Лишь бы последнее слово оставить за собой. А ему всего-то и надо, чтобы ты сказала, что подумаешь. Или что будешь ему другом. Он же без тебя второй год щенком бездомным бродит, только и слышно, как вы в колледже то, а как вы на практике это…       – Ревнуешь? – Михаэль снова насупилась, уязвленная, что ей читают морали.       – Схуя ли? Меня больше другое интересует…       – Что именно?       – А то, насколько ты уже сама поверила во все, что здесь врешь.       – В смысле? – Михаэль встала с барного стула и развернулась, чтобы продолжить спор, но не успела.       Хастур оказался быстрее. Две его длинные руки уперлись в столешницу так, что Михаэль оказалась между ними в ловушке.       – Ты… ч-что? – изумилась она.       – Ничего такого, – с легкой усмешкой он смотрел ей прямо в глаза, – Ли считает, будто ты меня боишься.       – Ничего я не…       Страха она действительно не испытывала, хотя, казалось бы, следовало – учитывая внешность и нрав Хастура, особенно его огромные зрачки и взгляд, неподвижный, как у жабы.       – Вот и я думаю, что не боишься. А что на самом деле, мы сейчас выясним.       Видеть Хастура и целоваться с ним – действия из разных вселенных. То, как он выглядит и что и как он делает, Михаэль не могла связать в единое целое, она просто даже не могла открыть глаз и вернуть себе дыхание, которое раз за разом отнимали горячие, сухие и шершавые губы. Она протестующе уперлась ему в плечи, чувствуя мягкость ткани – при этом вся его одежда на вид казалась какой-то колючей и драной – и как никогда близко ощутила запах его привычных сигарет, кофе, какого-то очень простого мыла – и никаких других запахов, хотя по виду этого мужчины можно было заподозрить в нем три дня как самооткопавшийся труп. И даже в том, как он прижал ее к столу, не было угрозы, угрозу Михаэль умела распознать во всем. Он просто делал так, как ему удобно, хотя для окружающих это выглядело опасно.       За пролетевшие мгновения Михаэль прочувствовала каждый день тех двух лет, в течение которых у нее не было мужчины, просто каждую секунду. И когда ее отпустили – не бросили, не оттолкнули, а просто отодвинулись, разрешая дышать – она все еще собирала оголенные нервы обратно в себя, проклиная их за незапланированный бунт.       – Как-то так, – сообщил он, все еще всматриваясь в ее лицо, – Ты уже решила?       – Что решила? – прошептала она, еще разбитая и опустошенная после вчерашних и сегодняшних событий. В голове до сих пор не укладывалось, что это реально произошло – сбой в матрице, глюк системы, синий экран – что угодно! – но не… не поцелуй.       – Ну в рожу мне плюнешь или по яйцам дашь? Ты быстрее давай, Ли уже машину прогрел и сидит ждет тебя.       – Вот именно. Твой любимый машину прогревает, а ты тут к бабе пристаешь.       – Пристаю. Не к любой бабе, а к тебе. Он бы тоже приставал, но слишком привык с тобой деликатничать. Так, говорю, собралась с силами? Или обойдемся без?       – Обойдемся. Ты не много хочешь, чтоб я сразу тебя и по яйцам коленом потрогала – всего-то через сутки близкого знакомства? – женщина уже взяла себя в руки и перешла в атаку, пытаясь скрыть смущение и недоумение.       – Язык как бритва, – отметил Хастур, отходя, – хотя при другом занятии он… гораздо более нежен!       – Заткнись, падла, – не выдержала Михаэль, выпрямляясь и уже жалея, что не успела коленом подпортить настроение восставшего зомби.       – Ладно, ладно, – он усмехнулся. – Просто хочу, чтобы ты разобралась в той херне, которую называешь своими убеждениями. Для себя самой внесла ясность. Ты еще не поняла, женщина? Половину всего ты просто выдумала. Потому что тебе так удобнее. Хорошо чувствовать себя оскорбленной, если на деле оскорбление нанесла ты сама. Круто упиваться своими проблемами, пусть их и пришлось создавать на пустом месте – зато свои, болезненные, не троньте. Тебе хоть раз в голову приходило, что не все твои фантазии соответствуют истине?       Во дворе прозвучал сигнал машины. И Михаэль, стараясь не ускорять шаг, пошла, даже не попрощавшись.       – И бухла купите, – крикнул Хастур ей вслед, – вчера как прилежные пчелы там все подсосали.       Усаживаясь на пассажирское сиденье рядом с Лигуром, Михаэль так щелкнула ремнем безопасности, что это прозвучало как выстрел. Еще один психолог на ее больную, но все же не настолько, голову! Косясь на ее алые щеки, Лигур тронул машину и, только когда они уже с приличной скоростью двигались по объездной, непринужденно спросил:       – Ну и как?       – Что – как?!       – Да и так понятно, что. Просто у Хастура специфические способы задавать вопросы. Я скорее спрашиваю, двинула ты ему в нос или ниже пояса?       У Михаэль на этом месте закончился воздух в легких.       – Ну не смотри так на меня. Мне нельзя отвлекаться от дороги и посмотреть в ответ.       – Ты знал… что он… сделает что-то такое, и ушел?       – А что ты подразумеваешь под «такое»?       – То есть это нормально, когда твой… как его там, не знаю, пусть сожитель, целует твою бывшую жену?       – По крайней мере, вас друг от друга не стошнило, – Лигур усмехнулся, небрежно откидываясь на спинку водительского сидения и держа руль одной рукой.       – И тебе… не странно? Ты даже не злишься, ну я не знаю, как нормальный человек?!       – Я ненормальный. Спасибо, Элли. Не давай мне забывать. Нет, не злюсь. Я завидую немного. В данном случае ему. Я-то тебя уже два года не целовал, а ты потрясающе целуешься, особенно если застать тебя врасплох.       Невыносимо. Просто-напросто невыносимо! Они с Хастуром всячески избегали прямых ответов на тему отношений – точнее, пропускали мимо ушей любые ее подколы и вопросы, словно они были риторическими, и это Михаэль, а не они, казалась извращенкой, потому что раз за разом заводила один и тот же разговор.       – Да иди ты в жопу, Лигур!       Михаэль замолчала и решила дуться до самого магазина. Впрочем, ей не удалось этого сделать. Ибо эти два подлеца дали клининговой компании ее номер, как хозяйки квартиры, что логично. И час в машине Михаэль трепалась о том, где и как следует отмыть, добыть, оттереть, поставить на место, до каких процентов влажности надо высушить воздух в комнате, надо ли ставить поглотители запаха, чем лучше отмывать ее акриловую ванну… К торговому центру она подъехала уже выжатой, как лимон.       – Ненавижу шопинг, – простонала она, глядя на ряды магазинов.       – Ты уже десять лет в одном размере. Просто неси на кассу, что приглянулось – представь, что поехала в командировку, а багаж потеряли.       – А что тут представлять, в Милане так было.       – Вот. Давай. Начнем с белья?       И они начали. И даже довольно быстро закончили: Михаэль и впрямь терпеть не могла покупки. Пара костюмов, три блузки, четыре комплекта белья, спортивный костюм и пижама, носки, обувь, чулки и колготки, маленький дорожный набор косметики любимой марки, щетка, паста, прочие незаменимые штучки. Михаэль старалась не думать – и это получалось, поскольку, покупая продукты, они, конечно, поругались с Лигуром – как в старые добрые времена. За все прошедшие два года, когда им это было недоступно. Он все еще не полюбил читать информацию на этикетках, а она не осознала прелести полуфабрикатов. К кассе они подошли врагами, в машину сели в состоянии длящегося поединка. Прервал их снова звонок.       – Знаешь, они говорят, что квартира готова и прислали видео… все вымыли. Я не думала, что это возможно.       – Поехали проверять?       – Да, – осторожно сказала Михаэль, забывая о ссоре.       Квартира сияла, как будто потопа и не было. Душок еще витал, но в целом было нормально. А главное, пол не испорчен. Она оплатила работу, а потом еще постояла, глядя на глянцевый ламинат… получается, и все. Надо пройти в свою спальню. Открыть ноутбук, куда точно набросано всяких срочнейших и срочнейших из срочнейших писем. Потом глотнуть снотворного (иначе она не засыпала вот уже долгое время) и слушать тишину, пока сознание не отключится. И так еще день. И еще день. И еще.       – Сумка твоя от ноутбука где? – Лигур, оказывается, уже резво паковал какие-то вещи, в которых она узнала свою любимую подушку, плед, маску для сна, плеер и зарядку телефона… и даже недочитанную книгу. Кажется, новинку Кроули – ту самую, которую редактировал Азирафаэль. До сих пор руки не дошли дочитать.       – Лигур, – тихо сказала она, – но ведь уже все. То есть убрано все. И я зачем…       – Ты бредишь, Элли? Тут еще неделю вонять будет. Бери ключи от своей машины, тебе завтра на работу. Давай, не стой столбом, где сумка? Черт, Гуся не купили!       Гусем Лигур называл виски, который в основном водился у Хастура в баре.        – Сколько мы услышим теперь о своей памяти и «ебаных нейронах».       Михаэль поймала его взгляд и слабо усмехнулась:       – Мы?       Лигур подошел, поставил сумку на пол и обстоятельно, как он делал все на свете, обнял Михаэль, легко коснувшись губами ее щеки.       – Мы, – твердо выдохнул ей в ухо, – мы, Элли. И хватит уже с нас… всякого дерьма!       Вельзевул внимательно слушала Хастура. Как и обещала Габриэлю, она позвонила еще до обеда и узнала во всех подробностях, сколько и какого цвета дерьма натекло в квартире у Михаэль вчера. Не то, чтобы она хотела это слышать, но с Хастуром иначе нельзя было. Поэтому критик вслушивалась в то, что было между строк, благо, писателя она знала уже достаточно. Он умело лавировал, уводя разговор от главного.       – Уборка закончена? – наконец, перебила она, устав от пятидесяти оттенков продуктов жизнедеятельности человека.       – А мне почем знать, Княгиня, – Хастур хмыкнул, – у хозяйки квартиры спрашивай.       – А она не с тобой?       – С чего бы ей? Дома, процессом руководит. Ты же знаешь, ей дай только покомандовать.       Вельзевул закусила губу, размышляя, желает ли она знать правду. Вообще-то, Хастуру она не начальство, пусть он и называет ее Княгиней. Но все-таки…       – Ничего больше не хочешь мне сказать? Исключая слово «дерьмо», его синонимы, их производные и эвфемизмы.       Телефон замолчал, будто собеседник серьезно перерывал свой словарный запас. Вельзевул понимала, что немного перегнула палку – Хастур вряд ли владел эвфемизмами, он называл вещи своими именами, чем облегчал понимание читателя, но сначала затруднял работу цензорам.       – А что ты хочешь узнать, Княгиня?       – Хочу узнать, какого хрена происходит, но это вряд ли. Боюсь, будь я всамделишной княгиней ада, то все равно бы не могла постичь всего, что творится в мире.       – А чего понимать? Херня творится.       – Весьма точное описание, – критик вздохнула и, решившись, добавила. – Вы ей мозги-то промойте, но только так, чтобы она работать смогла.       – Только работать? – Хастур усмехнулся, но не двусмысленно, а вкладывая вполне определенный смысл, совсем не тот, какой ожидался в приличном обществе.       – Слушай, если она после этого сможет не только работать, но и жить в социуме, причем нормально, а не как последние два года, клянусь, я выбью из художественного отдела любую обложку, которую ты захочешь! – Вельзевул перевела дыхание. Писатель заинтересованно слушал.       – В тебе говорит женская солидарность или что-то личное? Связанное с Гэбом?       – Око за око, зуб за зуб, – насмешливо протянула женщина, – ответ за ответ.       – Справедливо, – Хастур снова ухмыльнулся и покосился на часы, подсчитывая, когда приедут его «гости».