Работа над ошибками

      Профессор Шедвелл налил себе сладкого чая из грязного термоса и хмуро уставился на Ньюта, который, ссутулившись, стоял перед ним.       – Что, вернулся в родные пенаты, блудный сын?       – Да, хотя практика не закончилась, но я решил зайти.       – И жаждешь вновь припасть к источнику древней мудрости и постичь тайные истины?       – Ну, я думаю, в музее в мое отсутствие накопилось дел.       – Да проще дождаться Пришествия Врага Рода Человеческого, Разрушителя Царств, Ангела Бездны, Великого Зверя, имя коему Дракон, Князя Мира Сего, Отца Лжи, Порождения Сатаны и Владыки Тьмы, чем тебя.       – Да меня не было всего две недели.       Под неопределенное хмыканье Шедвелла Ньют осторожно переложил кипу научных журналов со стула на пол (стол все равно был захламлен еще сильнее), а на их место сгрузил свой рюкзак, откуда извлек пару банок сгущенки в качестве подношения – это был самый простой способ задобрить сварливого профессора. Хотя на экзаменах он не срабатывал.       Банки были поставлены на угол стола на место старой тетради с пожелтевшими страницами – Шедвелл писал исключительно вручную и исключительно на бумаге, которая, казалось, пролежала в ящике не один десяток лет. Хотя Ньют допускал, что такой цвет она приобретает уже через месяц пребывания в пределе досягаемости профессора. Впрочем, теорию о том, что где-то Шедвелл хранит нескончаемые запасы древних тетрадей, тоже не стоило упускать из виду. Ньют открыл тетрадь и просмотрел последнюю статью для университетского журнала.       – Профессор, может, помочь? – осторожно предложил он.       – Э-э, – последовал невразумительный ответ.       К манере Шедвелла изъясняться молодой человек уже давно привык, пропуская мимо ушей все лишнее и мысленно переводя сухой остаток на современный английский. Когда же сказать было нечего, профессор тянул один звук, потому что, как подозревали многие студенты, родился задолго до появления слов-паразитов. Но если его речь просто изобиловала архаизмами и чудными оборотами, то письменный текст вызывал ужас у любого корректора – похоже, Шедвелл страдал дисграфией, хотя наотрез отказывался проверяться у врача. В университете другого объяснения не находили и давно привыкли, что научные статьи в журнале подавались со словечками типа «Необъяснимые феноменоны. Фенонменоны. Финномены. В общем, ты сам понял». Сострадательный Ньют, поскольку все равно работал в музее и возился с бумагами, взял на себя труд перепечатывать рукописные тексты профессора, заодно исправляя ошибки. В журнале ему были очень благодарны, ведь историком Шедвелл был великолепным – как известно, когнитивные способности у дислексиков совершенно не страдали.       На самом деле, Шедвелл был не такой уж и старый, хотя лексиконом, привычками и характером застрял где-то «на рубеже» Средних веков и начала девятнадцатого века. Но определить его реальный возраст было так же сложно, как и происхождение – акцент и манера речи стирали границы между регионами Великобритании, позволяя предполагать, что в нем есть по капле крови всех живущих в стране народов.       Профессор привычно вскрыл сгущенку, и Пульцифер, повернувшись на хлюпанье, заметил, с какой жадностью тот припал к банке. Только сейчас Ньют обратил внимание, что Шедвелл чутка осунулся.       – Профессор, – осторожно начал он, – а вы сегодня завтракали?       – Э-э-э, – отозвался историк. – Э-э.       Подобно многим увлекающимся ученым, Шедвелл был абсолютно беспомощным в быту. В крошечной квартирке, которую он снимал у одного выходца из Бангладеша или Индии, все было так же завалено книгами и прочей макулатурой, как и в подсобке-складе за музеем. Хотя здесь вперемешку с бумагами еще валялись предметы обихода прошлых веков. Ньют поднял карне из слоновой кости, вытряхнул из изящной старинной шкатулки папиросы профессора и бережно вернул экспонаты в шкаф. И тут его осенило – когда он проходил сегодня мимо дома, где жил Шедвелл, магазин на первом этаже был закрыт, хотя все вокруг еще работали. А ведь этот магазин принадлежал мистеру Раджиту, у которого и снимал квартиру профессор.       – Профессор, а где мистер Раджит? Вроде никаких индийских праздников сейчас нет…       – Не знаю, какие там праздники отмечает его племя, но он с семьей уехал в отпуск. На историческую родину вудеть.       Ньют вздохнул. Шедвелл испытывал профессиональную неприязнь к магии вуду, поскольку исторически она происходила из-за границы, а профессор изучал только исконно английских ведьм. А эти современные понамешают всякого, тьфу, смотреть противно. И вудят, и вудят. Все магические практики извне Шедвелл называл вуду.       Но самое главное, выходило, что профессор остался совсем без присмотра, и Ньюту стало его жалко. Добровольно тот ни за что не согласился бы на помощь, потому что его все устраивало – более неприхотливого в быту человека Пульцифер не встречал. Но… неправильно это как-то.       И Ньют, со всей осторожностью засев за компьютер (может, реально печатную машинку купить, она-то не будет ломаться?), принялся перепечатывать статью Шедвелла (опять о ведьмах, кто бы сомневался), попутно разрабатывая операцию по его спасению.       Телефон разразился жизнерадостной трелью, и Азирафаэль чуть не навернулся со стремянки от неожиданности. Торопливо спустившись вниз и отложив метелку для пыли, с помощью которой он наводил порядок на верхних полках, Альберт схватил призывно вибрирующий смартфон и прижал его к уху, мельком заметив имя абонента.       – Кроули? Как ваши дела?       – А как у меня могут быть дела, по-твоему? – бойко возмутился знакомый энергичный голос, и уже по его тону Альберт сообразил, что дела не как обычно из рук вон плохо, а очень даже наоборот.       С того дня, как Фелль узнал, что на самом деле гложет писателя, он стал каждое утро методично отправлять ему SMS с вопросом, как он. Через несколько часов, когда просыпался уже Энтони и видел сообщение, раздавался звонок, и Азирафаэль терпеливо выслушивал, что Кроули думает о его банальных вопросах и гребаной заботе. Выговорившись с утра пораньше, писатель немного успокаивался, а Альберт старался перевести тему на что-то нейтральное. Иногда это получалось, иногда он нарывался на очередную тираду, но Фелль с завидным упорством продолжал, поскольку чувствовал, что Кроули от этого становится как-то легче. И если не вслушиваться, как он костерит надоедливого ангела и весь мир заодно, то беседы получались вполне приемлемые. Кроули чем-то походил на змею, которая давится собственным ядом, изливая его избыток на весь мир, но больше всех страдая сама. Он не мог писать, и потому готов был кусать всякого, кто приблизится. Азирафаэль ситуацию оценил, пересчитал вводные, принял, простил и вознамерился помочь вне зависимости от желания самого Энтони. Тот злился, все отрицал, но, похоже, его успокаивал голос Альберта, как кобру – игра факира на дудочке.       Редактор улыбнулся.       – Рад слышать вас, Кроули. Похоже, все наладилось?       – Черт побери, я проснулся сегодня в четыре утра, написал половину новой главы нового романа и уснул снова! О да, можно и так сказать. И теперь мне необходимо отметить выход из творческого кризиса бутылочкой-другой чего-то легковоспламеняющегося.       – Только не говорите, что звоните мне для того, чтобы я в этом поучаствовал.       – Хорошо, не буду. Так ты участвуешь?       Фелль неопределенно пожал плечами.       – Я боюсь с вами пить, обычно после этого начинаются проблемы.       – Во-первых, как говорится, если заменить слово «проблемы» на «приключения», то жизнь сразу становится интереснее.       – О да, моя жизнь после знакомства с вами стала заметно интереснее, – Альберт засмеялся.       – А во-вторых, в последний раз все прошло нормально! Хотя ты ушел, даже не попрощавшись.       – Мне следовало вас разбудить?       – Еще чего! Ну уж нет, все правильно сделал, а то бы я тебе голову откусил, – Энтони замолчал – вероятно, прикидывал, поместится ли голова Фелля у него во рту. Будь он змеей – точно поместилась бы. Но, будь он змеей, Альберт бы одной головой не отделался. Где это видано, чтоб змея откусывала головы? Заглотил бы целиком! – Так что, составишь компанию?       – Ммм… – Азирафаэль покосился на часы. – Извините, я сегодня должен буду поехать к тетушке. Она пригласила меня на ужин, будет невежливо ей отказать.       – Жа-аль, но обижать тетушку нельзя, – согласился Кроули немного разочарованно. Альберт несколько секунд поколебался, а затем предложил:       – Кроули, а поезжайте со мной? Обсудим заодно ваш сборник за чаем. И, кстати, вам нужно срочно писать главу или рассказ для журнала!       – Вечно ты все о работе да о работе, – фыркнул Энтони. – Ладно, у меня есть наметки нового рассказа. Декабрьский выпуск обычно стараются сделать рождественским, поэтому я бы хотел с тобой обсудить, подойдет ли эта история в сборник, если она такая праздничная.       – Зависит от истории, – Альберт пожал плечами. – Так вы согласны?       – А Мардж не будет против, что я без приглашения?       – Шутите? Что-то мне подсказывает, что она будет вне себя от радости, когда увидит вас. Готовьтесь стирать помаду с щек от ее восторженных поцелуев, – если Фелль и испытывал вину, то явно не перед тетей, а перед гостем. – Конечно, надраться вам не обещаю, но пару бокальчиков чинно пропустить получится.       – Я… – Кроули замялся. Ему бы очень хотелось принять приглашение. Но…       – Если вы думаете, что это какой-то семейный вечер, – словно прочел его мысли Азирафаэль, – то это вовсе не так. Тетушке скучно, и она будет рада гостям. Мне стыдно, я приношу вас ей в жертву. Как любящий, но очень уставший от этого племянник, я не могу упустить такой шанс, как вы!       – Уговорил, – Кроули расхохотался. – Принято. Побуду вечер подставным племянником, буду вести светскую беседу на всякие оккультные темы. Уверен, мы найдем, о чем поболтать. Может, Мардж погадает мне на картах?       – Очень может быть, – закивал Фелль, – мне она уже неделю порывается.       – Во сколько мне заехать?       – В половину пятого, если хотите. Тетушка чтит пятичасовой чай, а между ним и ужином вполне может вам погадать.       – Заметано. Жди, ангел.       Альберт сбросил звонок и с облегчением улыбнулся. Он любил свою тетю, но быть прилежным племянником – это так утомительно…       – О чем ты задумался?       Ньют вздрогнул и только сейчас заметил, что сидит с пустой вилкой у губ – кусочек мяса, который он так и не отправил в рот, давно шлепнулся обратно в тарелку. Молодой человек смутился и отложил приборы – он всегда смущался, когда девушки смотрели на него так пристально, а у Анафемы это получалось особенно проникновенно.       – Да понимаешь, тут такое дело… – поколебавшись, он выложил то, что его беспокоило относительно профессора Шедвелла. Девушка, услышав это имя, слегка поморщилась – она отлично знала профессора и недолюбливала его за мужской шовинизм. Правда, в дальнейшем она поняла, что пренебрежение у него распространяется на всех вне зависимости от пола и национальности (особенно на студентов, что, в какой-то мере, справедливо), а отношение к женщинам вызвано, в основном, тем, что их он подозревает в ведьмовстве немного больше, нежели мужчин – в колдовстве. Однако осадочек остался.       – И что ты предлагаешь? Перевезти его к себе? Разве ты не живешь в общежитии?       – Да. А мама, боюсь, с ним не поладит. Но скоро сессия, и я не смогу особо помогать профессору… – Пульцифер вздохнул. – Ему нужен кто-то, кто будет за ним приглядывать.       – Сиделка?       – Нет, ну… понимаешь… – Ньют сдался. – В общем, переселить бы его на время отпуска мистера Раджита куда-нибудь… не знаю, короче.       – А я знаю, – Анафема почесала переносицу и задумчиво уставилась куда-то вдаль. – Дядя Аз говорил, что тете Мардж очень скучно одной и она не прочь сдать комнату. Может, это выход?       – Профессор ни за что не согласится.       – А если сказать ему, что она ведьма? – Анафема легкомысленно фыркнула. – У нее же столько всякой магической дребедени в доме.       – Профессор будет вне себя. Он не любит, когда кто-то не смыслит в том, чем занимается, – пробормотал Ньют. – А современные гадалки именно такие. Ну, так он считает.       – Тогда давай пригласим его к тете Мардж, чтобы поговорить о ведьмах, – предложила Анафема. – А точнее, об охотниках на ведьм. Помнишь, у Агнессы в дневниках есть про одного, Не-Прелюбы-Сотвори Пульцифер. Кстати, ты ему не родственник?       Ньютон удивленно уставился на нее.       – Я?..       – Альберт, дорогой! – мадам Трейси открыла дверь и всплеснула руками, радостно улыбаясь. Сегодня у нее было легкомысленно-игривое настроение, что выражалось в белокуром парике, с которым она выглядела лет на десять моложе. – Как я рада, что ты решил заглянуть на чай!       – Здравствуй, тетушка, – Азирафаэль ловко (чувствовался опыт) увернулся от ее цепких рук, пытавшихся поймать его для приветственного поцелуя в щеку. Вместо этого он отступил в сторону, кивнув на спутника. – Смотри, кого я тебе привел!       – Энтони! – мадам Трейси ахнула от удивления, а спустя мгновение гость был втянут в дом и расцелован в обе щеки. Кроули героически выдержал сию экзекуцию, за что был награжден благодарным взглядом своего редактора. Такая плата его вполне устроила, и Энтони отправился мыть руки и стирать с щек помаду во вполне благодушном настроении. Что ему было особенно приятно, сегодня Фелль даже не отчитывал его за манеру вождения, только бледнел и хватался за все возможные ручки, из чего писатель сделал вывод, что Альберт соскучился по их поездкам. Либо боялся откусить себе язык на особо лихом повороте.       Чаепитие прошло вполне мирно, и коварный редактор явно отдыхал и наслаждался печеньем, пока Кроули отдувался, на правах гостя получив полное и безраздельное внимание хозяйки. Альберт слушал их вполуха, потому что они действительно обсуждали нечто оккультное, к чему Азирафаэль никакого отношения не имел и вполне этим фактом оставался доволен. Жизнь была прекрасна и приправлена ароматным чаем и свежим печеньем под беседы о хрустальных шарах и рунах. Энтони все было интересно. Так что примерно через час со стола все было убрано, и мадам Трейси, расстелив на нем темную скатерть, достала бархатный мешочек с колодой Таро.       – Милый, признаюсь честно, давненько я не гадала…       – Тетушка, ты раскладываешь карты каждый вечер, – напомнил Фелль, за что получил недовольный щипок со стороны тети и укоризненное шипение – со стороны Энтони.       – Иди и притуши свет, болтун, – проворчала мадам Трейси, поджав губы. – Мне нужно создать настроение.       – Может, свечи? – предложил Кроули. Ему пришлось снять очки, едва люстра погасла, препоручив свои обязанности торшеру, дававшему приглушенно-красноватый мистический свет из-за бордового абажура. Гадалка покачала головой, привычным движением тасуя колоду – навык остался еще с циркового прошлого.       – Извини, милый, боюсь, мое зрение подведет меня при таком неровном пляшущем свете.       – Тетя, у тебя же есть очки, – с укором напомнил Альберт, возвращаясь на свое место. Мадам Трейси поморщилась.       – Дорогой, ну где ты видел гадалку в очках?       – В «Гарри Поттере», например, – тут же нашелся Азирафаэль. Энтони фыркнул. В полумраке его глаза казались просто темными, хотя редактор готов был поклясться, что неровное пламя свечи, отражаясь в них, сделало бы их ярче и еще более похожими на змеиные.       – Еще чего! Так разложу, – отрезала женщина и, отодвинув в сторону мешочек, деловито уточнила. – Ну что, дорогуша, на что тебе гадать? На любовь, карьеру, деньги? Или общий расклад?       Кроули на пару секунд задумался. Как он уже говорил Альберту, во все потустороннее он не особо верил, но, в отличие от большинства скептиков, приходил в восторг от всякого рода ритуалов и любил за ними наблюдать, а то и поучаствовать при случае. И сейчас, хотя здравый смысл говорил, что общий расклад о будущем интереснее, но любопытство, за которое человечество расплачивалось не первое поколение, потребовало решительно ответить:       – На любовь, конечно!       Мадам Трейси понимающе улыбнулась и начала раскладывать карты, попутно задавая какие-то вопросы и давая указания Энтони, о чем он должен думать и какие вопросы примерно задавать. Тот послушно сформулировал в голове вопрос, недвусмысленно обозначив адресата, который мирно сидел рядом, выражая всей позой и взглядом вежливо-заинтересованное равнодушие. Очевидно было, что происходящее ему до лампочки в силу того, что находится вне сферы его интересов. И вообще, он все это наблюдал много раз, но уходить все-таки никуда не собирался, а обидеть кого-то открытым пренебрежением не хотел. В общем, ничего нового.       Писатель перевел взгляд на одинаковые рубашки карт. Немного потрепанные по углам, с сеточкой «морщин», которые возникают на покрытии старых картонных карт, они, казалось, не могли спрятать яркую индивидуальность картинок, пока сокрытых от глаз. Мадам Трейси поясняла какие-то особенности расклада и гадания, то ли просвещая Энтони, то ли воскрешая все в памяти, то ли просто настраивая себя на нужный лад. Тот кивал и машинально старался все запомнить – никогда не знаешь, что пригодится для книги. Гадалка отложила больше ненужную колоду и торжественно перевернула первую карту, прокомментировав:       – Влюбленные.       – Крхм? – Кроули вылупился на карту. Вот что, прям сразу? А что, так можно было? – Это значит, что в меня кто-то влюблен? Или я в кого-то? Или это взаимно?       Женщина даже засмеялась.       – Дорогой, не стоит воспринимать карты так буквально! Вообще, карта Влюбленных означает выбор. Изначально на ней изображались три человека – юноша и две девушки, что символизировало необходимость выбора. Но у меня колода Райдера-Уэйта, а у него было свое мнение на сей счет.       – Погодите-ка, – Энтони, щурясь, склонился над столом, присматриваясь к небольшой картинке, – это что, Адам и Ева?       – Да. Вроде и влюбленные, и выбор. Как глубоко, не правда ли?       – Да тут ангел половину карты занимает, это вообще нормально?       – На карте часто изображают амуров или купидонов, милый.       – Амур? Если это амур, то я лучше сам застрелюсь, чем дождусь, пока он меня поразит… – Кроули нервно усмехнулся. – Ему только меча не хватает. Что он, отдал его кому-то?       – Интересно, а почему у него крылья красные? – спросил Фелль, тоже подключаясь к происходящему. Назревало что-то полюбопытнее банального гадания.       – А меня волнует, почему у него листья на голове.       – Я думаю, это языки пламени.       – Ангелы должны быть трепетными и нежными созданиями!       – Глаза по всему телу, Кроули. И львиная голова.       – Жуткие существа, – писатель передернул плечами и вдруг возмущенно вопросил. – Погодите, ангел есть, а змей где? Это нечестно! Там точно была змея! Насчет ангела сомневаюсь, а змея была, где она? Что за дискриминация!       – Да вот же она, успокойтесь, – Альберт хотел ткнуть пальцем в карту, но Энтони вовремя перехватил его руку, памятуя, что некоторые гадатели придерживаются мнения, что карт не должен касаться никто, кроме них. Проследив в нужном направлении, он нашел змею на дереве и удовлетворился торжеством справедливости. Но потом завис окончательно.       – А почему деревьев два?       – Подозреваю, что то, которое с яблоками и змеем – Древо Познания, – предположил очевидное Азирафаэль. – А второе – кажется, Древо жизни. Я читал что-то такое.       – Ладно. Допустим. Но почему оно горит?!       – Полагаю, это листья.       – Почему на дереве листья, а на голове ангела – пламя?       – А лучше, если наоборот?! – опешил Альберт. Кроули обдумал эту мысль.       – Ну, так создается ощущение глобального пиз… – он покосился на мадам Трейси, – глобальной непоправимости, если ошибиться с выбором.       – А змей на Древе Познания, значит, хороший выбор?       – Уж получше горящего Древа жизни. Вот что бы ты выбрал – догорающие дрова или тенек, еду и говорящий забавный шланг?       – Кусачий шланг.       – Тогда говорящий забавный кусачий шланг, а в перспективе – сумку. По-моему, выбор очевиден.       – Мне кажется, в Библии речь шла немного о другом, – Фелль хихикнул, но Энтони не желал сдаваться.       – А мне кажется, человечество один раз лохонулось и теперь мстит змеям, делая из них сумочки и сапоги.       – Вы же гадание хотели! – напомнил редактор, улыбаясь. Кроули тут же виновато посмотрел на мадам Трейси, которая перебирала оставшуюся колоду.       – Извини, Мардж. Мы сбили весь настрой?       – Что? – женщина оторвалась от карт и торопливо отложила их. – О нет, милый, все в порядке. Я как-то задумалась и решила рассмотреть остальные, заодно припомнить их значения, трактовки, сочетания… продолжим?       – Да, – кивнул торопливо Энтони, чинно выпрямляясь на стуле. – Так что означает карта Влюбленных? Выбор?       – Именно, дорогой, – мадам Трейси кивнула, обводя пальцем изображение. – Испытание и выбор. Хотя значений много, сейчас мы откроем другие карты и поймем немного больше…       В общем и целом расклад оказался благоприятным, но туманным, как положено уважающему себя гаданию: Кроули в любви ждало что-то хорошее, если он сделает правильный выбор, и что-то плохое, если не сделает, точнее, сделает неправильный. Одна карта вообще сулила всякие неприятности типа краха союза, но мадам Трейси сказала, что, в принципе, у нее есть значение привыкания друг к другу и притирки. А другая – что время покажет. И, несмотря на жутковатую карту Суда (по мнению художника, естественно, Страшного), это означало хорошие новости в отношениях. Вероятно, за позитив карты отвечало то, что мертвецы, восстающие из гробов, отнюдь не возражали против сложившейся ситуации, да и присутствие ангела (опять занявшего половину карты) как-то обнадеживало. Ну, так сказал Кроули, поскольку у ангела была труба, а не меч. Хотя Энтони признался, что его напрягает, что вокруг только мертвецы, а живых как-то… некоторая нехватка. На что Азирафаэль резонно заметил, что во время Страшного суда это меньшее, что будет его волновать. Пока что Кроули волновал тот факт, что у каждой карты куча значений, которые влияют друг на друга, и все это чем-то похоже на алетиометр, только последнему можно было доверять – во всяком случае, так сказал автор, пишущий законы того мира. Кто писал законы их мира, Кроули не знал – в смысле, лично знаком не был и желанием познакомиться не горел. Ну, в ближайшее время.       Получив ответ на занимающий его вопрос (а точнее, не получив вовсе), Энтони упросил мадам Трейси еще на один расклад – на этот раз по работе. Та сначала возражала, что не стоит доставать судьбу вопросами, но потом сдалась, когда подключился Фелль, поддержав Кроули. Он не верил в мистику, но верил в свою тетушку, понимая, что даже будь расклад хуже некуда, она все равно найдет у карт более позитивное значение, а именно это сейчас писателю и нужно – убедиться, что все будет хорошо. Потому что будь ты самый закоренелый скептик, однако пророчество всевозможных бед и несчастий может выбить из колеи, а предсказание чего-то хорошего, пусть и вызывает порой недоверчивую или ироничную улыбку, но все равно приятно.       Женщина снова взяла полную колоду и как следует перемешала, попутно расспрашивая, что бы Энтони хотел выяснить – что-то конкретное или общее, касательного настоящего, ближайшего будущего или перспектив вообще, а может, какой-то конкретный проект? Поразмыслив, Кроули выбрал ближайшее будущее без вопросов, просто чтобы послушать туманные прорицания.       – Мардж, ты там не передергиваешь? – весело уточнил он, когда на темную скатерть снова легла карта Влюбленных.       – Милый, я не виновата, что твоя судьба говорит именно так. В раскладах о работе эта карта значит гармонию и плодотворное сотрудничество.       – Чертовски верно, – согласился писатель, подперев ладонью щеку и пристально посмотрев на Азирафаэля. Тот неопределенно пожал плечами.       Вообще, в этот раз карты не скупились на положительные предсказания, суля Кроули успехи, радужные перспективы, советы (тут Энтони снова выразительно покосился на редактора) и победы. Но, когда мадам Трейси собирала карты, вдруг помрачнел.       – Это все очень здорово, но я понятия не имею, что делать с предстоящей презентацией! Договор с этим магазином пока не расторгаем, но он на уступки не идет, время поменять не может. Михаэль ищет новую площадку, но все забито – Рождество же. Я не успеваю, совершенно не успеваю!       – Не успеваешь что, дорогой? – сочувственно спросила мадам Трейси. Кроули небрежно мотнул головой и молитвенно сложил ладони.       – Мардж, может, еще расклад? Относительно презентации. Мне нужно знать, что всякие потусторонние силы на моей стороне. Может, Михаэль и не найдет ничего, но мне хотя бы будет спокойнее…       – Хорошо, милый, – женщина сочувственно похлопала его по руке и опять разложила карты. – Сосредоточься на своем вопросе…       Последняя карта опустилась на стол, гадалка отложила колоду в сторону и перевернула ближайшую к Кроули.       – Да понял я, понял! – Азирафаэль всплеснул руками, увидев уже осточертевшую карту Влюбленные. – Кроули, вам подойдет в качестве площадки мой магазин?       – Что? – Энтони даже опешил.       – Если вариантов не останется, можете провести презентацию у меня. Понимаю, что нужна дополнительная реклама, и у меня совсем нет детской литературы, чтобы заинтересовать маленьких читателей, ну и вам разрывать договор с магазином – не знаю, на каких условиях… и места у меня не так много… и темновато, наверное…       – Погоди, – Кроули поднял ладони, останавливая этот словесный поток, – ты предлагаешь… провести презентацию в… в твоем магазине?       – Возможно, там будет тесновато для детей… но можно убрать пару стеллажей, чтобы они ничего не сбили…       – Ангел… – Энтони вскочил и в порыве чувств крепко обнял опешившего Фелля. – Ангел!       – Ну чего вы… – тот попытался вывернуться, но получил только звонкий поцелуй в щеку от избытка чувств. – Это всего лишь магазин.       – Но это твой магазин!       – Это наш магазин, – Альберт кивнул на мадам Трейси, попутно аккуратно выпутываясь из рук излишне импульсивного писателя, – так что, если тетушка не будет возражать, конечно…       – Не буду возражать, – тут же согласилась женщина. – А в чем дело, дорогой?       Кроули оторвался от Альберта, расцепив объятия и коротко извинившись, и объяснил мадам Трейси ситуацию. Та горячо закивала.       – Милый, тебе следовало сразу попросить! Альберт, почему ты сам не предложил Энтони провести презентацию у нас?       – Потому что это нерентабельно! – буркнул тот, невзначай потирая щеку, куда ранее влепились губы Энтони. – Лучше обсудить с Михаэль, пусть она приедет и посмотрит, что это за место, еще забракует…       – Пусть только попробует! – Кроули смотрел на него с искренней благодарностью, его золотистые глаза засияли в полумраке, и у Азирафаэля потеплело на душе. – Спасибо вам огромное!       – Ну что ты, дорогой, обращайся, – мадам Трейси ласково улыбнулась писателю, и тот заключил в крепкие объятия и ее. Женщина, кокетливо надув губки, повернулась к нему боком и постучала пальчиком по щеке. Кроули, засмеявшись, осторожно поцеловал ее в указанное место. Осторожно – потому что губами тут же почувствовал то, что ранее заметил при ярком свете, а именно слой пудры и румян. Разомкнув руки, он незаметно вытер рот. Ну, как незаметно – Альберт украдкой подал ему платок. Мадам Трейси, прижав ладонь ко рту, хихикнула:       – Извини, дорогой. Но как приятно, когда меня целуют симпатичные молодые люди!..       – Ничего страшного, Мардж, – убедившись, что на губах больше не чувствуется привкус косметики, Энтони снова улыбнулся. – Спасибо еще раз! Теперь я все успею! Можно будет начать пораньше, и…       – А что успеете?       – Все, абсолютно все!       – Мальчики, предлагаю это отметить ужином, уже время, – мадам Трейси кивнула на часы. – Помогите мне накрыть на стол.       – Конечно, – «мальчики» поменяли темную скатерть на более жизнерадостную белую, включили свет и отправились за хозяйкой на кухню. Когда они относили тарелки и приборы в комнату, раздался звонок в дверь.       – Ты кого-то ждешь? – уточнил Кроули у Азирафаэля. Тот пожал плечами и покачал головой. С кухни раздался голос мадам Трейси:       – Альберт, открой! Это к нам!       – А вот тетя ждет.       Фелль поставил тарелки на стол и торопливо вышел в коридор. Едва он распахнул дверь, как на него налетел счастливый вихрь в модном серо-голубом пальто, которое одновременно и выделялось на фоне одинаковых хмурых домов, и подходило пасмурному Лондону, поскольку не казалось ярким попугаем среди каменных джунглей.       – Бер-рти!       – Вот так сюрприз… – ошарашенно произнес редактор, отвечая на объятия кузена.       – Я бы сказал, рождественский подарок, – поправил его Кроули, выглядывая в коридор. Майлз, умудрившись не отпустить Альберта, послал писателю воздушный поцелуй. Тот приветственно махнул рукой.       – Нет-нет, дорогой Энтони, на Рождество я еще приеду. Я на пару дней, мне нужно решить несколько вопросов по поводу презентации весенней коллекции на неделе моды в Лондоне, и мне хотелось это сделать лично!       – На Рождество? А как же твой парень? – удивленно спросил Азирафаэль, когда его, наконец, отпустили. Майлз кокетливо подмигнул.       – Рождество – семейный праздник. Он уедет к своим родителям, а я – к своим. То есть, к моей любимой мама́, потому что папа́ проведет этот праздник со своей женой.       – Твоей мачехой? – уточнил Энтони, с любопытством глядя на Мейтленда сквозь темные стекла – он надел очки, едва загорелся яркий свет. Дизайнер небрежно махнул рукой.       – Мon Dieu, у него своя жизнь, у меня своя, ну женился он вторично – что с того? Может, когда-нибудь я даже дождусь братика или сестричку, вот будет забавно… так, где мама́?       – На кухне, но если ты к ней придешь прямо так, то нарвешься на выговор, – строго заметил Фелль. – Давай, раздевайся и мой руки, скоро ужин.       Майлз, воркуя какой-то привязчивый мотивчик под нос, упорхнул в ванную, а Энтони тут же поймал Альберта за рукав и горячо зашептал на ухо:       – Ангел, ты говорил, что это не семейный ужин! – в его голосе мешались растерянность и возмущение.       – Да я и сам не знал! – Азирафаэль чувствовал примерно то же самое. – Тетушка меня совершенно не предупредила, я не ждал Майлза… я вообще думал, что он приедет только на Новый год. Ну, так раньше было. Ой, извините, – он достал вибрирующий телефон и принял звонок.       Кроули отпустил ткань пиджака, задумчиво потерев переносицу. Альберт на его жест даже и не обратил внимание, а вот Энтони заметил, что в плане тактильности он был каким-то… инертным, что ли? Возмущался, когда нарушали личное пространство, но не защищал его, а отступал, восстанавливая прежнее расстояние. А когда дело доходило до прикосновений, часто не реагировал, пока не осознавал происходящее полностью. Конечно, в первую встречу возмущался, а сейчас как-то привык и… черт побери, подумал Энтони, похоже, Фелль относился к нему, как к своему кузену: просто пережди его всплеск эмоциональности, и этот вихрь понесется дальше. Но ведь это совсем не так, они совершенно разные!       Азирафаэль тем временем отошел в сторону, растерянно несколько раз сказал «да» в трубку, помолчал, выслушивая собеседника, а потом отключился, напоследок добавив «я узнаю». Кроули вопросительно посмотрел на него.       – Издательство?       – Что? А, нет, – Фелль встрепенулся и сунул смартфон в карман. – Надо будет, кстати, сказать всем, что можно заканчивать поддерживать связь через меня и звонить или писать уже напрямую вам.       – Это что же, мне теперь нормально общаться с людьми и никого не посылать? – насмешливо фыркнул писатель. – Может, не будем им пока говорить? А я мирно попишу денек-другой.       – Нормально общаться и никого не посылать, – повторил Альберт с мягкой усмешкой. – А это Анафема звонила. Спрашивала, сдает ли тетя еще комнату – у нее там какой-то профессор на примете. А куда вы так в день презентации торопитесь?       Кроули открыл было рот, чтобы ответить, но на них налетел вернувшийся с кухни Майлз и увлек в комнату. Судя по выражению лица Энтони, он был только рад возможности увильнуть от ответа. После веселого ужина, сопровождающегося увлекательной беседой, Майлз достал скетчбук и продемонстрировал свои эскизы для эфирно-оккультной коллекции, как он ее шутливо окрестил. Пока дизайнер щебетал, что представит эту линию уже осенью (да, лучше бы, конечно, весной, но он, Мейтленд, уверен, что успеет с пошивом раньше), Кроули разглядывал белое асимметричное платье, от которого создавалось впечатление, что манекен завернут в крылья. Есть тут одна мыслишка… правда, от нее пришлось отвлечься, чтобы узнать, почему, собственно, осень – это раньше, чем весна. В смысле, спросил Энтони, как раньше? Осень же только-только прошла, а весна – вот она, скоро будет. Майлз засмеялся и пустился в объяснения, сколько необходимо времени на подготовку одного показа. Да, хотелось бы быстрее, но пока суд да дело... не раньше следующей осени, ближайшие коллекции уже определены и что-то даже пошито.       По истечению вечера совместный импровизированный совет постановил следующее:       – Майлз остается ночевать дома (единогласно)       – Азирафаэль едет домой (единолично, но очень твердо)       – но его отвезет Кроули (трое против одного, но Альберт потратил всю решительность на пункт выше)       – Майлз вышлет приглашения Кроули и Азирафаэлю на свой показ (трое за, один воздержался из скромности)       – книжный магазин все же будет отдан на растерзание детям (трое за, один за, но с сомнением)       – завтра встретить Михаэль и показать ей магазин (единогласно, включая пятый голос Михаэль, с которой созвонились)       – мадам Трейси пригласит профессора посмотреть комнату (единогласно)       – Майлз при этом присутствовать не будет (трое за, один яро против, но мадам Трейси была непреклонна)       Наконец, пора было расходиться. Улучив момент, когда и кузен, и мама понесли посуду на кухню, Мейтленд цапнул Энтони за плечо и оттащил в сторонку.       – Ну что, что ты решил по поводу Альберта?       – Решил? – не понял писатель, разомлевший от приятного вечера и теплой компании.       – Да, дорогуша, – Майлз настойчиво подергал собеседника за рукав и строго посмотрел в глаза – точнее, в очки. – Я просил тебя подумать и решить. Потому что, судя по вашему поведению, ничего особо не изменилось с моего прошлого приезда! Вот я и хочу узнать, нужна ли тебе моя помощь?       Энтони застыл. Ему остро хотелось закурить, но пальцы Мейтленда крепко сжимали ткань его рубашки, лишая возможности сбежать и привести мысли в порядок. Нет, конечно, он много думал. И от помощи Майлза не отказался бы – тот намного лучше знал своего кузена. Но…       – Ну, я…       – Энтони, – возмутился дизайнер, как будто речь шла о его личной жизни, – ну что ты мямлишь? Ты производишь впечатление человека решительного, я полагал, ты уже определился и сделал выбор!       Кроули вздрогнул и поежился, вспомнив сегодняшнее гадание, говорившее о том же самом. Подобная мистика в его жизни ему совсем не нравилась.       – Черт побери, ты так говоришь, как будто от этого зависит чья-то жизнь, – буркнул он, переходя в глухую оборону.       – Зависит – жизнь моего кузена! А что еще важнее – его счастье, – Майлз поджал губы. – Хотя в своем мире он, несомненно, счастлив. Но счастье разное бывает, зачем зацикливаться на чем-то одном? Нужно попробовать все! Ну, или почти все, в рамках закона и здравого смысла.       – Да понимаю я, – Кроули недовольно сбросил чужую руку – конечно, Мейтленд был ему глубоко симпатичен, но это отвлекало. – Но ты от меня требуешь слишком много! Мы не в сказке, чтобы любовь один раз и на всю жизнь.       – Мon Dieu, что за чушь! – дизайнер замахал на него руками. – Я всего лишь хочу, чтобы ты относился к моему кузену серьезно, а не как к очередному развлечению.       – Хорошего же ты обо мне мнения!       – Я буду очень рад, если я ошибаюсь и ты правда хочешь встречаться с моим дорогим Альбертом, – Мейтленд озарил комнату широкой сияющей улыбкой. – И все сделаю для вашего совместного счастья. Так ты хочешь?       – Погоди секунду, – Энтони глубоко вздохнул и, прижав ладони к лицу, провел ими вниз, словно стирая что-то или умываясь. – Я… ну… мне очень нравится Ази… Альберт. Больше, чем кто-то. Черт… ты все усложняешь!       – Я все упрощаю!       Их разговор прервал Фелль, вернувшийся с кухни и укоризненно посмотревший на кузена – мол, не отлынивай, помогай. Тот, обезоруживающе улыбаясь, подхватил со стола соусник с приборами и упорхнул прочь. Кроули внимательно посмотрел на своего редактора, который, стерев со стола, аккуратно складывал скатерть. Несомненно, ему очень нравился Альберт. И если раньше при виде такой картины основной его мыслью было повалить на стол и как следует развлечься, то сейчас больше всего ему хотелось подойти, обнять со спины и уткнуться носом в плечо. Значит ли это большую степень любви или наоборот? Рядом с Азирафаэлем ему было уютно, как-то… по-домашнему. А главное, спокойно. Фелль как будто замедлял его, притормаживал на поворотах и сглаживал неровности. Энтони с таким еще не сталкивался.       – Сейчас уже поедем, – подал голос Альберт, расценив его пристальный взгляд как вопросительный. Кроули промолчал.       Вскоре они вышли на порог дома, прощаясь. На вопрос кузена, когда он обратно, Майлз радостно сообщил, что завтра вечером, после чего педантично чмокнул в щеку сначала Азирафаэля, а затем и Энтони, шепнув на прощанье, чтобы тот позвонил завтра. Писатель задумчиво кивнул в ответ и, открыв дверь перед спутником, нырнул в салон. Бентли моментально рванула с места, быстро скрывшись за поворотом, но Майлз еще некоторое время смотрел вслед машине, о чем-то размышляя.       Автомобиль затормозил у магазинчика, и Альберт, несколько секунд посидев с закрытыми глазами, выбрался наружу. Кроули сделал то же самое и задрал голову, вглядываясь в темное небо, куда уходило облачко пара из его рта. Откуда звезды в Лондоне? Рвануть бы за город, вспомнить детство… конечно, зима лишает возможности поваляться на травке, но погулять по заснеженному лесу… кстати, где там снег? Хоть бы поскорее.       – Спасибо, что подвезли, Кроули.       Энтони обернулся и неопределенно махнул рукой – то ли «ерунда», то ли «обращайся». Его медовые глаза смотрели совершенно умиротворенно – очки лежали в бардачке, поскольку в темноте только мешали. Вдруг он моргнул и, спохватившись, сунулся в открытую дверцу, чтобы добраться до заднего сидения. Выпрямившись, он протянул Феллю книгу, оказавшуюся последней частью приключений Адама.       – Вот. Я подумал, что ты все равно ее купишь, поэтому решил подарить тебе сам.       – О, – Азирафаэль принял подарок и смущенно улыбнулся, постеснявшись говорить, что успел прочитать ее. – Спасибо… совсем не стоило…       – Стоило, – твердо отрубил Кроули. – Как автору мне всегда присылают экземпляр книги, а этой серии – два, я настоял. Один я дарю Магу, а другой как бы мой. Но я уже говорил, что мне бумажные книги не интересны, поэтому я хочу, чтобы ты принял ее в подарок.       – Очень мило с вашей стороны, – Альберт бережно прижал книгу к груди. – Эти книги, они… очень теплые и светлые. Я чувствую любовь на каждой странице.       – Да чего уж… – теперь смутился уже Энтони и, торопливо попрощавшись, ретировался в машину, в салоне которой он чувствовал себя куда более уверенно.       Азирафаэль, едва Бентли сорвалась с места, ушел в книжный, снял пальто и снова взялся за книгу. Провел ладонью по яркой обложке, полюбовался и хотел было поставить на полку, к остальным книгам авторства Кроули, как вдруг заметил торчащий между страниц листочек. Опасаясь, что писатель что-то забыл внутри, Фелль открыл книгу и понял, что белый клочок бумаги был чем-то вроде закладки – а точнее, маячком, чтобы редактор посмотрел на форзац. А там размашистым почерком было подписано «Ангелу-вдохновителю – спасибо за поддержку и настойчивость. Энтони Дж. Кроули». ***       С утра Альберт суматошно приводил торговый зал в порядок, ожидая приезда Михаэль. Энтони тоже обещал заявиться, на тот случай, если суровую пиарщицу что-то не устроит. Они договорились на вечер, и редактор по такому случаю устроил санитарный день, закрыв магазин. Конечно, у него и так было чисто и опрятно, так что на все про все ушел всего час, но Фелль, во-первых, всегда готов был приостановить торговлю, а во-вторых, он волновался и все время что-то поправлял,в очередной раз обходя свои владенья и прикидывая, что может понадобиться. Однако около трех часов раздался телефонный звонок – и на экране высветился номер мисс Уайтвинг.       – Добрый день, – Альберт забеспокоился. – Что-то случилось?       – Случилось, – отрывисто сообщила Михаэль. – Прошу прощения, придется перенести встречу.       – Что-то серьезное?       – Наверное. Я в больнице.       – Господи, что с вами?! – Азирафаэль совсем запаниковал.       – Не со мной. Потом перезвоню.       И Михаэль сбросила звонок, оставив Фелля в полном недоумении.