Работа над ошибками

      Альберт, как сказал Майлз, суетился – иначе его занятие назвать было сложно. В каком-то смысле его посетила ревизия: мадам Трейси пожелала обойти дом и проверить его состояние, так что досталось не только белью. Фелль с ее словами соглашался, ужасался паутине и пыли, огорчался отсутствию праздничных украшений и обещал провести генеральную уборку. Но не сейчас, а весной. А сейчас, может, спать?       Наконец, мадам Трейси немного утихомирилась и поручила племяннику узнать у соседей, где будет ночевать профессор Шедвелл, поскольку свободной комнатой располагали оба дома. Анафема ответила, что тот так и не проснулся, храпит в кресле, и вообще ей кажется, что для профессора это обычное дело – спать в кресле. Пока они говорили, Альберт машинально постукивал пальцами по столу, потом сунул руку в карман и с удивлением извлек оттуда маленькую коробочку с бантиком. Вспомнив, что это, он положил подарок Энтони на стол и продолжил барабанить пальцами.       За этим занятием его застал Майлз. Фелль прижал палец к губам, а потом им же указал на телефон у уха. Кузен понимающе покивал, но не ушел, а с любопытством принялся изучать коробочку. Пальцем потыкал бантик, покосился на Альберта, взял коробочку в руки. Она была совсем небольшая – легко помещалась на ладони. Азирафаэль возмущенно прищурился, но Мейтленд проигнорировал его взгляд и принялся крутить вещицу, разглядывая со всех сторон. Альберт распрощался с Анафемой и строго уставился на непоседливого родственника.       – Что это? – тут же спросил тот и потряс коробочкой у уха. Там что-то застучало. – Дай-ка угадаю, подарок от Энтони?       – Ну да, – не стал спорить Фелль и требовательно протянул раскрытую ладонь. Майлз с сожалением вложил в нее коробочку.       – Откроешь?       – Сейчас?       – Ну Рождество же.       Азирафаэль помедлил, но, поразмыслив, пожал плечами и развязал бантик. Вряд ли там будет что-то, чего нельзя показать другим.       – Что там, что там? – Мейтленд любознательно вытянул шею. – Ого!       – Не понял, – Альберт растерянно повертел в руке кольцо и поставил коробочку на стол.       – Может, это обручальное?!       – Не говори глупостей, – Фелль фыркнул и, примерившись к размеру кольца и к размеру своих пальцев, надел украшение на мизинец.       – Ну да, обручальное должно быть на безымянный палец, – огорчился Мейтленд, но тут же воспылал надеждой. – А может, он просто ошибся с размером?       – Во-первых, дорогой, обручальные кольца выглядят иначе – а это больше похоже на перстень-печатку. А во-вторых, откуда у тебя вообще такие мысли? С чего бы Кроули вообще дарить мне обручальное кольцо? Ну у тебя и шуточки.       – Дорогой, – Майлз посмотрел на кузена сочувственно, – ты совсем дурачок?       – Почему? – обиделся Азирафаэль. Мейтленд душераздирающе вздохнул, подтверждая диагноз.       – Ты что, не видишь, что ты нравишься Энтони?       – Ты ему тоже нравишься, – возразил Фелль. – Ему вообще все нравятся.       Взгляд собеседника стал еще сочувственнее. Альберт занервничал и принялся крутить кольцо на пальце.       – Ты ему нравишься иначе.       – Майлз, не говори глупостей. Где я – и где Кроули.       – Ты считаешь, что не достоин его? Или что он не достоин тебя?       – Я считаю, что мы слишком разные! – Азирафаэль начал сердиться. Если раньше обсуждение личной жизни с кузеном носило абстрактный характер, то теперь он зачем-то перешел к конкретике. – Как ты вообще это представляешь?       – Очень просто, весьма гармонично смотрится, – загорелся Майлз. – Эстетично, я бы даже сказал. Ты знаешь, сочетание черного и белого – это нестареющая классика, особенно если правильно обыграть…       – Майлз! – попытался вклиниться в этот поток Фелль. – Ну прекрати, а? Это даже уже не смешно. Ты же знаешь, что я не гей.       – Мне нравится это «знаешь»! – Мейтленд фыркнул. – А ты сам-то знаешь, что ты натурал?       – Я встречался с Евой.       – Есть бисексуалы.       – Никогда за собой такого не замечал, – на сей раз фыркнул уже Альберт. Майлз задумался и предпринял попытку подойти с другой стороны.       – Ты слышал о демисексуальности?       – Это что-то новое? – Азирафаэль растерянно почесал переносицу, копаясь в памяти. Иногда он не поспевал за новыми веяниями в обществе, если на их тему не было написано нескольких научных статей. Однако новый термин сделал свое дело: Фелль перестал злиться, поутих и глубоко задумался.       – Не знаю. Но как я понял, это когда влечение возникает только в результате сильной эмоциональной связи.       – А бывает иначе?       – Бывает. Ну да ладно. Так все-таки, неужели ты ничего не чувствуешь к Энтони? – воззвал Мейтленд, пытаясь достучаться до закрытого в своей броне из упрямства собеседника.       – Терпение, – попытался отшутиться Альберт, но, напоровшись на полный укора взгляд кузена, поправился. – Ладно, я чувствую симпатию. Он очень хороший.       – Ну-у?!       – Мы друзья!       – Тьфу, – Майлз всплеснул руками. – Берти, ты дурак. Энтони вокруг тебя кругами ходит, не знает, как подступиться, и боится испортить ваши хрупкие «дружеские» отношения. А ты его так френдзонишь!       – Я?!       – Ну не я же!       Они оба замолчали. Кого другого Альберт бы давно послал, наступив на горло вежливости и тактичности, но Майлза посылать смысла нет – он либо пропустит мимо ушей, либо пойдет по нужному адресу, вернется с сувенирами и позовет с собой. Фелль нерешительно снял кольцо и поднес к лицу, чтобы получше разглядеть необычное украшение. И где Кроули такое нашел? Лира, крылышки…       – Тогда почему он мне ничего не сказал?       – Потому что дурак не только ты, но и он! Говорю же, он боится, что ты не захочешь быть его редактором!       – Я всегда разделяю работу и личную жизнь, это вообще не пересекается! – оскорбился Альберт и надел кольцо обратно. Вот кольцо ему нравилось. И почему это нельзя рассматривать как дружеский подарок? После всего, что он узнал о Кроули и во что Кроули его втянул, они должны стать хотя бы друзьями. Конечно, все это слишком быстро…       – Ну он-то не знает! – они снова помолчали, и Майлз осторожно уточнил. – Неужели Энтони тебе совсем-совсем не нравится?       – Он нравится мне как писатель, – огрызнулся Азирафаэль, напряженно размышляя. Мейтленд скривил губы.       – Это еще хуже френдзоны. Ты сейчас изобрел новый уровень.       – Майлз, у тебя своей личной жизни нет, что ты лезешь в мою?       – Как раз у меня личная жизнь есть, и я тебе желаю того же!       – А может, я сам разберусь?       – А может, ты хотя бы подумаешь?       – Подумаю, доволен? – Феллю хотелось поскорее отделаться от назойливого кузена. Тот внимательно посмотрел в ответ и прищурился.       – Берти, я тебя уже давно просил подумать по поводу ориентации, почему ты до сих пор не?       – Потому что я не понимаю, зачем насчет нее думать, меня все устраивает!       – Вот ты такие возможности упускаешь! Смотришь только на девушек и никого не подбираешь. А посмотрел бы на мужчин…       – И никого бы не подобрал еще и там! – отрезал Азирафаэль. – Спокойной ночи.       – Спокойной ночи, Берти, – кажется, Мейтленд был немного разочарован, уходя в спальню. Азирафаэль хмуро посмотрел ему вслед и уселся на диван. Почему все считают, что отношения – это какая-то высшая цель? Может, ему комфортно с самим собой и книгами. И Кроули… безусловно, Кроули – хороший человек, это Альберт уже понял и был весьма рад этому факту. Но в плане «нравиться»… может, если все так, как говорит Майлз, Кроули и прав? Зачем портить отношения какой-то романтикой?       Фелль укрылся одеялом и постарался уснуть, но разговор с Майлзом не шел у него из головы. Черт, кажется, это будет длинная ночь.       Альберт с досадой сел и прижал пальцы к вискам. Спасибо, дорогой кузен, сон как рукой сняло. И что теперь делать? В смысле, в целом с ситуацией, а не с попытками уснуть. Ладно, насчет «кто к кому неровно дышит» Майлз ошибался редко. Но что тут такого? Ну, нравится он Кроули. Как и все предыдущие редакторы.       Как и вообще все люди – Азирафаэль видел Энтони флиртующим чаще, чем даже ведущим машину. Майлз, возможно, полагал, что его кузен слеп, как крот, но тот факт, что Кроули с ним заигрывал в первые встречи, был слишком очевидным. Просто потом перестал, потому что Альберт его игнорировал. До сих пор это вообще было лучшей стратегией, доступной Феллю – страусиная политика, конечно, но она работала. Он не любил конфликты, всячески избегал их, и данный способ действия перенес и на все сферы жизни, кроме рабочей. Так делать нельзя, неправильно, но... Альберт поступал именно так.       И вот сейчас у него возникла Ситуация, В Которой Надо Что-то Решить. Хотя очень не хотелось, потому что сложившееся положение дел его полностью устраивало – до тех пор, пока Майлз его не растормошил. Может ли такое быть, что он, Азирафаэль, действительно нравится Кроули? А главное, чем это чревато? Отношения – они как… как бюрократия. Ты никогда не знаешь, во что на самом деле вляпался, пока не начнешь. Но даже не начиная, ты подозреваешь, насколько это нервно, и не хочешь иметь с этим ничего общего. Ну, то есть, все мы знаем, что бюрократия – страшная машина. Мы об этом читали, слышали, сами сталкивались, но многие люди – только поверхностно, на уровне «соберите документы и подайте в нужный срок». Кто-то легко с этим справлялся и радовался жизни, а кто-то умудрялся налажать и здесь. Например, есть люди, которые вляпываются в наследство, или дележ имущества, или заключение договора, или им вдруг нужно больше документов. Вот они точно знают, что за ужас представляет из себя машина бюрократии, хотя результат может того стоить. И естественно, многие стараются держаться подальше от такого счастья, максимум перевыпуская карты и оплачивая счета. Как Альберт. Во всех смыслах.       Редактор потряс головой, отгоняя странные мысли. Опять думает о чем угодно, но не о деле. Так вот, отношения. Не то, чтобы у него мог перевернуться мир, узнай он, что не является натуралом... все-таки, ему столько раз на это намекали, говорили прямо, делали всякие предложения, шутили и так далее, что он привык и относился к этому достаточно философски. Тем более, какая разница, кого любить – лишь бы человек был хороший, как говорится. Особенно ориентация не имеет значения, если отношений нет и ты их заводить не собирался.       Кроули – точно хороший человек, как это ни странно. Испытывает ли Фелль к нему влечение? Альберт помассировал виски. Сексуальное – определенно нет, но для того, чтобы его испытать, необходима особая атмосфера, это он уже проходил с Евой. Она еще шутливо жаловалась, что ему прелюдии нужны больше, чем ей, а романтики от него и вовсе никакой.       Так что тут точно не скажешь. Майлзу легко говорить, он влюбчивый и точно знает, кто ему просто симпатичен, кто вот прям нравится, а с кем хочется переспать.       Азирафаэль зевнул – пока хотелось просто спать, и он снова лег на диван. Усталость была сильной, но мысли роились в голове, не давая отправиться в мир грез. Ладно, а если не сексуальное? Эмоционально его, несомненно, к Кроули тянуло. Но разве это не дружба? Как сложно понять. Провести время, выпить, обсудить книги, ввязаться в авантюру – все это было здорово. А если бы Энтони его поцеловал, например?       …ой.       Что, если он даст Кроули надежду на взаимность, а сам ничего такого не испытывает? «Альберт, ты взрослый мужчина, а рассуждаешь, как девочка-подросток!» – строго прикрикнул он сам на себя. А может, это и есть показатель, что Энтони ему нравится? Ведь влюбленные ведут себя глупо – вот как раз «приключения», в которые его втягивает писатель, шибко умными назвать сложно. Хотя в юности Фелль считал «глупостями, на которые идут ради любви», пение на холоде под окнами, прогулки под луной, бредни о страсти до гроба, самоубийства и дарственные на квартиры.       Нет, определенно, нет. Не его случай. Тем более, последний раз пел он в школьном хоре.       Азирафаэль перевернулся на другой бок и попытался еще раз привести свои мысли в порядок. Или хотя бы уснуть.         Загрязнение выдохнули струйку дыма и посмотрели в окно на ночной Лондон. В основном они видели свое отражение – белесое, имеющее все признаки добротного привидения. Город подмигивал разноцветными праздничными огоньками и теплыми окнами, за каждым из которых уютно протекала своя рождественская история. Силуэт на стекле постоянно пропадал, поскольку снаружи шел снегопад.       – А в Италии Санта Клауса зовут Баббо Натале, – меж тем зачитывала Кармин, устроившись на диване с телефоном. На ней искрилось красным длинное платье, похожее на наряд Джессики Рэббит, а на голове красовался кокетливо сдвинутый набок рождественский колпачок. – Хотя чаще всего такие функции выполняет Бефана. Хм, выглядит как самая настоящая ведьма.       – Ведьма, которая дарит подарки? – Бланк стряхнули пепел с сигареты мимо пепельницы и пристально посмотрели на серые хлопья на подоконнике. Попытались стряхнуть и размазали их по всей поверхности. Да, так лучше.       – Ага. Хорошим детям подарки, а плохим – уголек, – Война пробежалась глазами по тексту Википедии. – А если не только дети себя хорошо вели, но и родители, Бефана подметет им пол.       – Ого, – Уайт покосились на собственный пол. Несмотря на то, что вчера они вызывали клининговую службу, сегодня повсюду уже валялись кружочки конфетти, зеленые иголки и пушистые обрывки мишуры, а кое-где и мандариновые шкурки. На потолке и стене темнело пятно копоти – Война проигнорировала технику безопасности и немного поиграла с петардами. К счастью, потом она перешла на обычные хлопушки и изредка забавлялась с бенгальскими огнями. – Но мне казалось, что все семьи обычно делают уборку перед праздниками.       – Может, раньше не делали? – предположила Цуйгибер, пролистывая страницу вниз. – Или итальянцы перед Рождеством сидят такие – давайте не будем подметать, а вдруг Бефана уберется. А если нет, то мы сами завтра.       – Не знаю, я не итальянец, – Бланк затушили сигарету и отошли к столу. Выбрав мандарин, кинули Войне, и та, выбросив руку вверх, поймала его, даже не повернув головы.       – А еще Бефане оставляют еду и бокал вина.       – Вот это я понимаю, – Загрязнение оскалили в улыбке зубы – они казались белоснежными в контрасте со смуглой кожей. – А то молоко, печенье… в принципе, за вино можно и пол подмести. Что-то еще интересное?       – В России подарки разносит какой-то мертвяк, – Кармин с любопытством дочитала строчку и разочарованно вздохнула. – А, нет, это переводится как «дедушка». Дед Мороз. И ему помогает внучка Снегурочка.       – А чем она помогает? В трубу лезет?       – Не знаю, тут не написано. Может, она что-то вроде эльфов?       – Одна? Ничего себе, – уважительно покивали Бланк и разлили вино по бокалам: себе белое, а Багряне – красное.       – А тебе бы пошло быть Снегурочкой, – заметила Цуйгибер, пролистывая картинки. – Она носит белую или голубую шубку в пол, шапочку или какой-то русский головной убор и длинную белокурую косу.       – Ну спасибо, – с сарказмом откликнулись Загрязнение, – мне что, теперь волосы отращивать?       – Никогда не видела тебя с длинными волосами, но очень хочется.       – Загадай желание на первую звезду, – Бланк фыркнули и подошли к дивану. Война села и приняла бокал.       – Небо затянуто тучами, такой снегопад! Первая звезда уже давно взошла, но мы этого не увидели, – Кармин печально покачала головой. – Да и вообще у нас здесь со звездами проблемы.       – А куда ты хочешь поехать? – Уайт присели рядом, задумчиво покачивая бокалом. Цуйгибер склонила голову к плечу, разглядывая рубиновую жидкость за стеклом.       – В Китай. На Праздник Весны.       – Там же толпа народу!       – Будет весело, – Багряна усмехнулась, и они, чокнувшись, осушили бокалы. У Войны еще остались запасы фейерверков и петард, и ей крайне нравилась китайская традиция празднования Нового года – шуметь и греметь побольше, чтобы отогнать злых духов. Кармин считала, что это отлично работает не только против нечисти.       – И почему мы должны отмечать Рождество у тебя? – ворчала Михаэль, но относительно беззлобно. В основном она по-детски дулась, что ее посадили на заднее сидение, поскольку машину вел Хастур, а рядом с ним уселся Лигур, чтобы получить доступ к выбору музыки.       – Потому что мы уже едем ко мне, – пояснил Хастур, в узких кругах известный как Капитан Очевидность. Михаэль фыркнула и расстегнула пару пуговиц на пальто.       – Что так жарко? Убавь печку.       – Не жарко, а тепло, – возразил писатель. Лигур согласно кивнул, и Уайтвинг заподозрила, что ее намеренно отсадили подальше от приборной доски. Некоторые любят погорячее, и Хастур, несмотря на свою морозоустойчивость, не прочь был врубить обогрев на максимум. Лигуру же в принципе нравилось тепло, а после болезни он и вовсе воспылал к нему трепетной любовью.       Нет, проще расстегнуть все пуговицы.       – Нет, ну если ты хочешь отмечать одна, мы сейчас развернемся и подбросим тебя до дома, – заметил Хастур.       – Чтобы вы могли в одиночестве заниматься всякими непотребствами?       – Правильно, за нами глаз да глаз нужен – лучше занимайся непотребствами с нами.       – А что в программе?       – Посиделки у камина, – принялся перечислять Лигур, поскольку водителю потребовалось сосредоточиться на дороге, – страшилки на ночь, хлопушки и выпивка.       – А праздничный ужин?       – Точно, женщина, закажи пиццу, – встрял Хастур. – Или суши. Или что хочешь. Я готовить не собираюсь.       – У тебя всегда все подгорает, – согласился Лигур. – Ну, кроме барбекю.       – Барбекю – это святое.       – У тебя же нет ничего святого, – не удержалась Михаэль.       – Ну, теперь есть – барбекю.       Дорога до дома пролетела незаметно, и Уайтвинг, снова наглухо застегнув пальто, вышла из машины. Стоило ей сделать несколько шагов, как к ней меховой мускулистой молнией метнулся Цербер, заливисто приветствуя. Михаэль, которая до сих пор его немного побаивалась, нервно сделала пару шагов назад, но пес быстро от нее отстал, потому что в пределах видимости оказались сначала Лигур, а потом – обожаемый хозяин. Обежав всех троих несколько раз по дороге к крыльцу и звонко рассказав последние новости, Цербер с чувством выполненного долга вернулся к себе. Хастур, поразмыслив, свистнул ему и впустил в дом. Пока он вытирал псу лапы, а Лигур разгружал покупки (по пути они все же заехали в супермаркет и кое-что приобрели, хотя и пиццу тоже заказали) Михаэль огляделась – она не была здесь пару-тройку недель, однако в доме ничего не изменилось.       – Ты что, еще и к Рождеству не подготовился? Где все украшения?       – В гостиной.       Михаэль послушно прошла в гостиную и задумчиво огляделась, после чего повысила голос:       – И это называется украшениями?       – Это называется минимализмом, женщина!       – Это называется «елка из мусора, который я забыл выкинуть»!       – А по-моему, стильно, – примирительно сообщил Лигур, проходя с бумажными пакетами мимо двери в комнату. Михаэль фыркнула, но все же признала, что получилось неплохо. Да и гирлянды, и шарики, вывешенные на стене столовой в виде елки, выглядели неплохо. Пока женщина изучала сию композицию, к ней присоединился Цербер, любознательно обнюхав самый нижний шарик.       – Зато ее никто не свалит и не устроит из елки сортир, – пояснил Хастур, заходя следом. Пес тут же побежал к нему, виляя хвостом – соскучился. Ну и что, что хозяина не было всего полдня, это же целая вечность! – Не будем показывать пальцем.       – Я просто споткнулся о провод! – возмутился вернувшийся с кухни Лигур. Михаэль подозрительно посмотрела на него.       – А сортир – тоже ты?       – Нет, и даже не Цербер, он у меня воспитанный. А вот бухие гости – не всегда. С тех пор я не покупаю живые ели, а всем говорю, что топлю за экологию.       – Справедливо, – согласилась Уайтвинг, вспомнив, что обычно в доме Хастура на Рождество устраивались буйные гулянки. – Кстати, когда приедут гости?       – Когда ты их пригласишь, – философски отозвался Хастур.       – У тебя что, не будет вечеринки?       – Почему это? Вот пиццу привезут – и будет. Безудержное веселье, выбирай ужастик. Предлагаю выпивать каждый раз, когда кто-то орет или падает.       – Какие ужастики, Рождество же!       – Окей, тогда посмотрим пару частей «Один дома», но правила те же.       – Мы так сопьемся к концу первого фильма!       – Отличное семейное кино, не правда ли?       Лигур отвернулся, смеясь, а Михаэль скрестила руки на груди и сосредоточенно побарабанила пальцами по предплечью.       – Так что же, ты отменил гулянку в этом году?       – Нет, я просто сократил число гостей, – терпеливо поправил Хастур, зажигая гирлянду. Елка на стене замигала разноцветными огнями. – Что тебе не нравится?       Михаэль помолчала, обдумывая ситуацию. Как ни странно, ей все нравилось. Даже перспектива надраться под комедию. Хастур, не дожидаясь ответа, достал коробку и что-то вытащил оттуда. Потом торжественно вручил Лигуру и Михаэль по какой-то маленькой зеленой метелке, при ближайшем рассмотрении оказавшейся пучком омелы. Третий пучок он оставил себе.       – Игра номер два. У каждого из нас есть проклятое растение и весь дом с участком вокруг. Правила просты: если ты оказываешься с кем-то рядом, то можешь поднять у вас над головой омелу. Тот, кто поднимет первый, победил.       – И что тогда? – подозрительно поинтересовалась Михаэль. – Проигравший выпивает?       – Не, будь ближе к традициям! – Хастур фыркнул. – Проигравшего целуют.       – Ты это сейчас серьезно? – опешила Уайтвинг.       – Абсолютно, – подтвердил Лигур и, подняв над своей бывшей женой омелу, чмокнул ее в щеку. – Отличная игра.       – Хотя, если хочешь, можешь и выпивать, я что, запрещаю? – добавил Хастур. – Где бар, ты знаешь.       – Охота начинается, – Лигур прищурился. – И учти, Хас целуется только в губы и обычно – взасос.       – Может, он только тебя так целует, – не удержалась Уайтвинг. – А если я против?       – А ты против?       Михаэль задумалась. Поцелуй Хастура прочно засел у нее в памяти, но она так и не решила, как к этому относиться. Если это и было проявление привязанности или каких-то чувств, то больно странное и больше похожее на шоковую терапию. Во всяком случае, как лечение током вполне сработало.       – Ах да, Цербер играет без омелы, – добавил меж тем Хастур. – Когда вокруг много целуются, он хочет поучаствовать, поэтому в какой-то момент может налететь и вылизать лицо.       – Не сказала бы, что меня волнует именно Цербер.       – Курить все равно буду, но у меня есть мятная жвачка.       Михаэль хлестнула Хастура омелой по руке. Тот выдержал это то ли с видом философа, то ли с равнодушием трупа, а в следующий момент в дверь позвонили – пришел курьер с пиццей. Хозяин дома отправился принимать заказ, а Михаэль задумчиво повертела зеленый пучок. С бывшим мужем у нее вроде все наладилось – она ухаживала за ним, пока он болел, а сам Лигур в ответ пытался причинять как можно меньше беспокойства. С Хастуром она поначалу не пересекалась – стоило Михаэль вернуться с работы, он салютовал ей и, доставая пачку сигарет на ходу, шел к машине, чтобы поехать за город – ему-то не нужно было с утра на работу. Но потом Уайтвинг стало как-то не по себе, что он мотается туда-сюда, и она скрепя сердце предложила ему оставаться на ночь. Хастур принял это предложение с обычным невозмутимым видом и действительно остался. Стало намного веселее. А еще Михаэль показалось, что теперь у ее жизни появился саундтрек – стук печатной машинки. Точнее, он являлся таковым, когда она жила у Хастура. Теперь же при первом знакомом щелчке клавиши женщине показалось, что все вернулось на круги своя.       Пожалуй, если над ней и Хастуром каким-то чудом окажется омела, Михаэль против не будет – надо же разобраться, наконец, в себе. И она даже знает, что у этого чуда есть фамилия, связанная с крыльями и белым цветом. Потому что интуиция ей подсказывала, что Хастур ни за что не начнет первым – разве что в отношении Лигура.       Охота началась. А что самое главное – начался чудесный рождественский вечер: с кухни, где Хастур открыл коробку, запахло пиццей.       – Я не занималась этим почти год.       – У тебя все получится.       – Я выгляжу как корова на льду.       – Ты выглядишь прекрасно.       – Я выгляжу, как прекрасная корова на льду, по-твоему, мне стало легче?       – У тебя все получится. Дай мне руку и отлепись уже от бортика.       Вельзевул замотала головой и крепче вцепилась в ограду катка. Габриэль, зараза такая, обожал спорт во всех его проявлениях, и зимой любил кататься на коньках и ходить на лыжах. На лыжах он предпочитал изощряться в горах или в лесу, куда не всегда удавалось выбраться, а вот выкроить время для городского катка – другое дело. И низкая популярность этого спорта ему только плюс – народа не очень много. Малая загруженность катка позволяла Габриэлю самому выбирать скорость и выполнять разные фигуры. И вот сейчас он, будучи не в состоянии устоять на месте, нарезал круги и петли перед бывшей женой, которой казалось, что еще немного – и она решится разжать пальцы только для того, чтобы добраться до Уайтвинга и вцепиться ему в самодовольную рожу. Страх пока перевешивал, но Вельзевул умела злиться.       – Не бойся, ты же уже каталась раньше.       – Это было давно и неправда!       – Но ведь было.       – У меня все равно не получится догнать тебя и парить надо льдом, как ты.       – И не надо, я просто хочу покататься вместе с тобой.       – Я упаду!       Габриэль подъехал поближе и остановился, протянув руку.       – Я тебя не отпущу и помогу подняться, если ты упадешь.       Вельзевул закусила губу и судорожно вцепилась в протянутую ладонь. Пальцы другой все еще цеплялись за бортик, но женщина сделала над собой усилие и отпустила его, выставив освободившуюся руку для равновесия.       – Молодец. А теперь аккуратно… шажок… еще шажок… давай, ты все вспомнишь, стоит только начать! – Габриэль, осторожно придерживая Вельзевул, медленно двинулся вперед.       – Ты говоришь так каждый год, – пробормотала критик, пытаясь унять дрожь.       – И каждый год у тебя получается, – подбодрил Уайтвинг. – И помнишь, как ты катаешься уже в январе?       – Я помню, как я навернулась и разбила нос!       Габриэль перехватил ее руку в другую и приобнял Вельзевул за пояс.       – Я тебя держу. Ты тогда впервые встала на коньки и, утерев кровь, со злости сразу поднялась и сделала полный круг сама.       – Ща я снова приду в ярость и как поеду…       – Отличный боевой настрой!       – Заткнись и шевели коньками! Черт, только держи меня-я-я!..       Габриэль, разогнавшись, с радостной улыбкой разжал руки, и следующие несколько метров Вельзевул преодолела самостоятельно, в панике вспоминая, как тормозить. Этого она не вспомнила, но сработала мышечная память – руки взлетели вперед, а ноги направили хозяйку в сторону бортика, который помог, наконец, всему телу остановиться. Критик развернулась и сжала кулаки.       – Уайтвинг, ты труп.       Габриэль, сохраняя счастливую улыбку, бросился наутек, изредка оборачиваясь и проверяя, не отстала ли Вельзевул и не упала ли. Но та очень быстро восстановила былые навыки и целеустремленно настигала своего обидчика. Директор издательства сменил тактику и принялся лавировать между другими посетителями катка, и Вельзевул пришлось постараться, чтобы никого не сбить – не то, чтобы ее волновали людишки, но столкновение сбавило бы ее скорость, а выцарапать глаза Уайтвингу надо было сейчас.       В конце концов, обнаружив, что критик его настигает, Габриэль резко затормозил и развернулся, распахнув объятия. Вельзевул подобной реакцией не обладала, поэтому со всей дури впечаталась в своего бывшего, который тут же ловко сомкнул руки, чтобы не дать ей вывернуться или избить себя. Как он умудрился не потерять равновесия, оставалось загадкой – может, и вправду помогал себе крыльями.       – Козлина, – прокомментировала Вельзевул, замирая и переводя дыхание после нескольких попыток освободиться. Габриэль засмеялся и не спеша поехал с ней по краю катка.       – Зато представь, как это выглядит для окружающих: пришла женщина, которая на коньках не стоит, боится и шагу ступить, а потом ка-а-ак поехала!       – Ну да, – самодовольно кивнула критик, постепенно остывая, – только потому ты до сих пор жив.       – Было бы странно, если бы у тебя ничего не вышло – который год ты уже катаешься? Седьмой? Десятый? Просто каждый раз ты слишком боишься начать после долгого перерыва.       – А чего лед такой скользкий? И твердый.       – Ну, это агрегатное состояние воды, она замерзает при температуре ниже нуля, становится твердой. А скольжение происходит из-за того, что при прикосновении с рукой, например, происходит таяние, и вода…       – Заткнись, а? Когда ты молчишь, тебя можно любить.       Они сделали еще несколько кругов по катку, обнимаясь или просто держась за руки. Вельзевул равнодушно относилась к занятиям спортом, но как-то получалось, что всякий раз, когда Уайтвинг звал ее куда-то, она огрызалась, ворчала, но все равно шла. Ведь кто, кроме нее, едко выскажется по поводу самодовольного вида Гэба? А то совсем загордится и лопнет от важности! Да и, в глубине души, ей было приятно проводить время с Габриэлем. И в самой глубине души – ну очень глубоко! – нравилось наблюдать за тем, как ловко у него все получается.       Покинув каток, Вельзевул присела на скамейку, чтобы отдохнуть, а издатель ушел к машине убрать сумки с коньками. Вернулся он не с пустыми руками, а с сосиской в клюквенном соусе.       – Только одна? – насмешливо уточнила женщина, беря шпажку с салфеткой. Габриэль помотал головой и с широкой улыбкой протянул ей еще две шпажки. Критик фыркнула и благодарно приняла угощение. Расправившись с первой сосиской, Вельзевул поднялась на ноги, и они вдвоем пошли прогуляться по ближайшей рождественской ярмарке – критик очень любила эти яркие огоньки, сладкие запахи и атмосферу праздника, которые возвращали ее в далекое детство, когда она еще не сбежала в студенческое общежитие от излишней опеки родителей. Получив полный набор рождественских лакомств – от карамельных тросточек до имбирных пряников – Вельзевул устроилась на переднем сидении автомобиля Уайтвинга, сонно поглядывая на снегопад за окном.       Квартира Габриэля встретила их самыми правильными и самыми традиционными украшениями. Пушистую праздничную елку с яркой звездой можно было бы назвать образцово-показательной, а мишура наверняка была развешана в соответствии с каким-то принятым стандартом и под нужными углами. В общем, все дышало Рождеством. Вельзевул, зажав леденец в зубах, повесила пальто на вешалку и скользнула в гостиную, в свое любимое кресло, где сразу же свернулась по-кошачьи. Уайтвинг пошел на кухню и вскоре вернулся с ароматным, пахнущим корицей чаем, но женщина уже уснула. И явно собиралась проспать все выходные.       – Пап? Это ты шумишь?       – НЕТ, ЭТО САНТА. ХО-ХО-ХО.       – Пап, ты не Санта.       – НО У МЕНЯ ЕСТЬ БОРОДА.       – Это не делает тебя Сантой.       – А КРОШКА-ЭЛЬФ ДЕЛАЕТ?       – Это наш кот.       – У НЕГО ЗЕЛЕНЫЙ КОЛПАЧОК.       Маленькая Изабель поймала попытавшегося под шумок улизнуть «эльфа» и почесала за выбившимся из-под колпачка ухом. Эльф мяукнул и покрутил головой, стараясь избавиться от шапки. Мистер Двер поправил бороду, в которой, честно говоря, было жарковато, и предпринял еще попытку:       – ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК ОТ САНТЫ, ТО ТЕБЕ СЛЕДУЕТ ВЕРНУТЬСЯ В КРОВАТКУ И УСНУТЬ, КАК И ПОДОБАЕТ ХОРОШЕЙ ДЕВОЧКЕ. А ИНАЧЕ Я ПОЛОЖУ В ТВОЙ НОСОК КУСОЧЕК УГЛЯ.       – Я не могу уснуть, когда так шумно.       – КХМ. Я УПАЛ ИЗ КАМИННОЙ ТРУБЫ.       Изабель внимательно осмотрела «Санту»: белая борода колечками, красная куртка, из-под которой торчала подушка, красные штаны и красный колпак. Над бородой голубыми пронзительными звездочками горели глаза. Ну, он хотя бы старается.       – У нас нет камина.       – ЛАДНО, ЭТО ЭЛЬФ НАСТУПИЛ НА БЛЮДЦЕ С ПЕЧЕНЬЕМ И ОПРОКИНУЛ МОЛОКО, А Я ПОПЯТИЛСЯ И УРОНИЛ ЖУРНАЛЬНЫЙ СТОЛИК.       – Похоже на правду, – после некоторых размышлений вынесла вердикт девочка. Тем более, мордочка кота была перепачкана молоком, и Изабель поспешила поставить его обратно на пол. Тот, облизнувшись, припустил в коридор. Девочка одернула ночнушку и вытянула шею, пытаясь понять, что за подарок папа прячет за спиной. Хорошо бы это был шоколад.       – ИЗАБЕЛЬ, ИДИ СПАТЬ, А ТО Я РАССКАЖУ ТВОЕМУ ПАПЕ, И ОН БУДЕТ НЕДОВОЛЕН.       – Передай, пожалуйста, моему папе, что я не могу уснуть без сказки.       Мистер Двер вздохнул, не зная, стоит ли продолжать настаивать на своем или проще снять уже эту треклятую бороду и прочитать дочери сказку. Наконец, он пришел к компромиссу – и сказку прочитать, и бороду оставить. На всякий случай, чтобы не травмировать хрупкую детскую психику. Хотя у детей она иной раз покрепче, чем у родителей.       – ХО-ХО-ХО. СЕГОДНЯ СКАЗКУ ТЕБЕ РАССКАЖЕТ САНТА, – проговорил он, подхватывая девочку на руки. Она тут же принялась перебирать пальчиками бороду, пытаясь понять, из чего та сделана.       – Про четырех Всадников Апокалипсиса?       – Я БОЛЬШЕ НЕ БУДУ ПРОСИТЬ ТЕТЮ КАРМИН ПОСИДЕТЬ С ТОБОЙ, – проворчал глава юридического отдела, направляясь по темному коридору в детскую и очень надеясь, что где-то здесь не затаился «эльф». Наступить на него совсем не казалось радужной перспективой. Изабель свет не включала, поскольку темноты не боялась – кажется, она вообще не боялась, пребывая в полной уверенности, что с ней совершенно ничего не случится. И искренне считала, что все монстры и чудища очень боятся ее папу.       – А еще тетя Кармин сказала, что когда я подрасту, она возьмет меня кататься на мотоцикле.       – ТЕТЯ КАРМИН В ЭТОМ ГОДУ ОПРЕДЕЛЕННО ПОЛУЧИТ ЦЕЛЫЙ НОСОК УГЛЯ.       – А какую сказку ты мне расскажешь?       – РОЖДЕСТВЕНСКУЮ.       – Про трех привидений?       – ПРО ТРЕХ ДУХОВ РОЖДЕСТВА, – поправил ее мистер Двер, обладающий совершенно своеобразным пониманием, какими должны быть детские сказки. Войдя в детскую, он шикнул на кота, свернувшегося на одеяле, уложил дочь в кроватку и присел рядом, гладя Изабель по волосам. Кот, покрутившись вокруг, запрыгнул к хозяину на колени и заурчал, требуя внимания. Колпачок он уже где-то с удовольствием потерял. За ним слушать сказку пришли еще две кошки, которые ранее благоразумно спрятались в шкафу от необходимости поддерживать рождественскую легенду хозяина. – ДАВНЫМ-ДАВНО, ДВА ВЕКА НАЗАД…       Как минимум один пункт из повестки дня (точнее, ночи) Альберту выполнить удалось. Во всяком случае, из того, что он проснулся, можно было сделать вывод, что он все-таки уснул. Хотя просыпаться в час ночи – то еще удовольствие. Промаявшись без сна с полчаса, Фелль сдался и пошел на кухню, чтобы приготовить себе теплого какао – может, так удастся разделаться с бессонницей. Он привычно толкнул дверь, одновременно потянувшись к выключателю и зажмурившись. Свет загорелся, но к этому Азирафаэль был готов, а вот к возмущенному шипению – совсем нет. Он растерянно распахнул глаза, опять закрыл их, затем прищурился и обнаружил ожесточенно трущего глаза Энтони.       – Кроули? – ошарашенно спросил редактор, понимая, что вопрос довольно дурацкий. Энтони перестал тереть глаза и попытался их открыть, прищурился, болезненно скривился и загородился от света рукой. Пока он пытался прийти в себя, Фелль обнаружил на столе стакан с водой, который хотя бы объяснял появление здесь гостя, а также смог рассмотреть, что писатель решил особо не заморачиваться с одеждой и пришел на кухню босиком и в одних джинсах. Рельефным торсом и накачанной мускулатурой он ожидаемо не обладал, но вид имел поджарый и очень гибкий.       – А, это ты, ангел, – похоже, Кроули идентифицировал вошедшего только по голосу, а разглядеть его все еще нормально не мог. Еще бы, ведь он стоял в темноте, единственным светлым пятном в которой был только экран мобильного – и без любимых очков. Яркое, бьющее по глазам освещение включилось действительно внезапно. Наконец, писателю удалось проморгаться, и он смог с любопытством уставиться на нарушителя его уединения. – Ты что, проголодался?       – Нет, – Азирафаэлю совсем не хотелось прослыть любителем ночных перекусов. – Я не мог уснуть и решил сделать немного какао, это должно помочь.       – Да, наверняка, – согласился Кроули и указал на стакан, – а я вот водички попить решил.       – Вам тоже не спится? – посочувствовал Азирафаэль. – Хотите какао?       – Нет, спасибо, – Энтони покачал головой, – у меня не бессонница, я сидел собирал твой подарок.       – Оу, – Альберт, который совсем о нем забыл, немного смутился. – Я не знал, что вам подарить.       – Это чудесный подарок, – заверил его писатель. – И собирать его интересно. Мне нравится.       – Я очень рад, – Фелль улыбнулся и потянулся к шкафчику, искренне надеясь, что где-то там осталась банка какао. Мадам Трейси вроде бы принесла молока, а вот какао… только если он оставил здесь упаковку много месяцев назад. Кроули наблюдал за ним, склонив голову к плечу – Альберт был в пижаме в шотландскую клеточку, и это казалось весьма забавным. – О, я тоже открыл ваш подарок. Это… весьма неожиданно.       – Тебе не понравилось? – с замиранием сердца уточнил писатель. Азирафаэль извлек из шкафа банку, открыл и с облегчением обнаружил там несколько ложек шоколадного порошка.       – Это очень… мило, – после некоторого размышления признался он, ставя чайник и засыпая какао в кружку. – Мне правда понравилось, кольцо красивое, однако подарок действительно неожиданный.       – Я увидел его и решил, что тебе подойдет.       – Я так и подумал. Может, все-таки какао?       – Нет. Разве что кофе.       – А не поздно?       – В самый раз.       Альберт сомневался, что в доме найдется молотый или зерновой кофе, а растворимый Кроули обычно не пил. Однако как хороший хозяин Фелль честно принялся перекапывать шкафчики в поисках заветного напитка. Кроули стоял рядом и не спеша цедил воду, словно это был отличный и дорогой алкоголь.       – Мм… Кроули… я тут хотел спросить?       – Да, ангел? – Энтони готов был ответить на любой вопрос. Азирафаэль немного помедлил, закрыл дверцы одного шкафчика и наклонился к другому.       – Я тут… говорил с Майлзом. Я понимаю, что он иногда может фантазировать, но…       – Нгх?       – Ну, он отличный парень, очень проницательный, – рассуждал Фелль, сосредоточенно двигая консервные банки и сильно сомневаясь, что там мог затеряться кофе. – Однако иногда я сомневаюсь в его словах.       – Мхгк.       – Понимаете, он мне тут сказал, что… как бы выразиться… он считает, что я вам нравлюсь.       – Кхммг!       – Ох, простите, я вовсе не хотел! – Альберт торопливо выпрямился, чуть не ударившись макушкой о край шкафа, быстро развернулся и увидел, как Энтони судорожно выпучил глаза, силясь что-то сказать и надув щеки. – Кроули, вы в порядке? Вам помочь?       – Ммххх… – писатель решительно выставил руку ладонью вперед, требуя замолчать, вздохнул и, наконец, с трудом сглотнул набранную в рот воду. Поставил стакан на стол, отдышался и удивленно уставился на Азирафаэля.       – Он тебе это сказал?       – Ну… да. Извините, он, наверное, напридумывал.       – Нет. Он так сказал, потому что это правда.       Азирафаэль замолчал и задумчиво уставился куда-то мимо головы Энтони. Затем снова повернулся и закрыл дверцы шкафчика. Как неловко, кофе все-таки нет…       – И давно?       – Сложно сказать. Я боялся тебе признаться.       – Не верится, что вы можете чего-то бояться, – Альберт машинально открыл еще один шкаф и стал отрешенно перебирать кастрюли.       – А тут вот испугался, – с вызовом сообщил Энтони. До редактора дошло, что среди посуды кофе быть не может, и он закрыл дверцы.       – Извините, не хотел вас обидеть.       Фелль выпрямился и повернулся к собеседнику вновь, облокотившись на шкафчик-тумбу. Однако надолго его не хватило, и он принялся нервно теребить пуговицу своей пижамы. Энтони тоже молчал, настороженно глядя на него невообразимыми золотистыми глазами. Он не выдержал первым.       – Послушай, ангел, я понимаю, что вел себя глупо. И вообще, иногда мои подкаты далеки от идеала. И я могу здорово выбешивать, собственно, я этим и предпочитаю обычно заниматься, но не в твоем случае – ну, может, не всегда. Но ты мне правда очень-очень…       Альберт кисло на него посмотрел.       – То есть, у вас даже мысли не было, что я натурал?       – Ну… – Энтони задумчиво поднял взгляд к потолку. – Это единственный вопрос, который тебя волнует?       – Нет, меня волнует много вопросов, – Азирафаэль оставил пуговицу в покое и потер переносицу. – Наверное, это самое неловкое признание, да?       – Нет, – Кроули помотал головой, – признания как такового еще не было. Иначе мне придется признать, что я действительно разучился признаваться! Ни за что.       – А если бы вы признавались, то как?       Кроули растерялся. Раньше у него такого не было. Ну, раньше у него и редактора такого не было. Он запустил пальцы в волосы.       – Ну я даже не знаю…       – Вы – и не знаете?       – Прекрати выставлять меня бабником и ловеласом! – рассердился писатель. – Даже если я это самое и есть, даже если я где-то в прошлой жизни и был Казановой, но встревать, когда тебе пытаются признаться в своих чувствах, невежливо!       – Извините. Я вас внимательно слушаю.       И по глазам Фелля было видно, что действительно – слушает очень внимательно. Энтони снова оказался в тупике. Таким своего редактора он еще не видел. Таким… серьезным. Да, во время работы он, несомненно, был сосредоточен, но сейчас выглядел как-то иначе. Возможно потому, что отключил эту раздражающую функцию увещевания – Энтони иногда злился, когда Азирафаэль начинал объяснять какие-то для него очевидные вещи спокойно и медленно, как неразумному ребенку. Хотелось все делать наоборот. А сейчас – просто смотрел и ждал продолжения.       – Ангел, это как-то… ну, не так. Я так не могу.       – Мне что, не смотреть на вас? Отвернуться? – Альберт хихикнул, и писателя немного отпустило.       – Ну, это такой ответственный шаг и все такое.       – Кроули, а вы точно мне в чувствах признаваться собрались, а не замуж звать?       – А ты бы согласился?       – А вы через ступени не перескакивайте! Ответственный шаг. Как будто вы редко признаетесь в любви.       – Вот так – да, редко, – Энтони посерьезнел и сунул руки в карманы, поскольку вертеть в пальцах было нечего. – И не в любви. Понимаешь, ангел… я всегда очень легко клялся в любви. Пока смерть не разлучит нас и так далее – пока был подростком. Ну, это понятно – тогда любовь казалась чем-то, что не имеет конца и края, а клятвы были стандартными условиями встречи с новой пассией. И они тоже клялись в ответ, а потом кто-то из нас находил новую любовь. Более взрослые люди не любят клятвы, потому что это смешно. Столько всего может измениться. Многие и в любовь-то не верят. Кому-то просто хочется скоротать ночь или две. Поэтому в любви я не признавался довольно давно. Сказать кому-то «я люблю тебя» куда проще, если ты не чувствуешь этого на самом деле. Я знаю, о чем говорю, я живу словами, я знаю о них и о том, что стоит за ними, куда больше, чем многие. Я умею вкладывать в них смысл. Поэтому не буду излагать ничего подобного, ты мне не поверишь – ты смотришь скептически, я буквально чую это. Но хочу сказать следующее: ты стал для меня так же важен, как и миры, которые я создаю.       Азирафаэль молча слушал его, чуть склонив голову к плечу. И даже когда Энтони закончил, еще какое-то время не проронил ни слова. А потом негромко проговорил:       – Я верю тебе, Кроули, – затем вдруг улыбнулся и чуть виновато добавил. – Вокруг меня не надо ходить на цыпочках. Моя тонкая душевная организация вовсе не сделана из стекла. И я не ханжа, чтобы плеваться от того, что я нравлюсь мужчине. И, поскольку я не такой мастер слова, как ты, мне очень сложно передать свою реакцию на твои слова. Но это самое прекрасное, что я слышал… – он помолчал и исправился. – Хотя нет, самое прекрасное – это то, что я читал в приключениях Адама, книга третья, глава шестая. Это была волшебная глава.       – О чем там было? – Кроули был несколько сбит с толку сменой темы – да и в более адекватном состоянии он вряд ли мог сказать, что и где конкретно он написал.       – О дружбе.       – О, – писатель слегка погрустнел, – значит, ты предлагаешь мне дружбу?       – Нет, я просто сказал, что мне очень понравилась та глава, – Азирафаэль весело фыркнул. – Не стоит искать подтексты там, где их нет.       – Знаешь, ангел, – Энтони хмыкнул в ответ, обнажив белые зубы, – я всегда знал – в сокровенных недрах твоей души ты в достаточной степени сволочь, чтобы быть достойным любви.       – Я сочту твои слова комплиментом.       – Это он и есть. Так все-таки, – Кроули ощутимо напрягся, – что ты мне скажешь в ответ?       – Я скажу, что нам всем надо выспаться, – Альберт покачал головой и, подойдя к писателю, положил руку ему на плечо. – Сегодня был трудный день, полный событий и впечатлений.       Энтони сердито поджал губы, а в следующий момент Фелль аккуратно коснулся губами его щеки.       – Дорогой, – шепнул он на ухо застывшему писателю, – я могу сказать тебе, что ты тоже важен для меня так же, как и созданные тобой миры. А я живу в них и ими. И да будет так, пока расторжение контракта не разлучит нас.       – Ну нет, этого ты не дождешься! – Кроули рассмеялся и быстро заключил опешившего Азирафаэля в объятия – он не привык, чтобы ему просто так, безнаказанно дышали на ухо. Мгновение – и он уже почти прижался к губам Альберта, но вовремя отпрянул, сообразив, что ответ был слишком расплывчатый и неясный, чтобы воспринять его как действительное согласие на начало отношений. – Ох… извини, ангел.       Он почти раскаялся, увидев широко распахнутые глаза Фелля, его приоткрытый от изумления рот, и собирался осторожно отпустить его, однако редактор, видимо, что-то для себя решив, судорожно замотал головой.       – Нет-нет, все в порядке. Я думаю… думаю, стоит попробовать.       – Ого, – теперь уже опешил Кроули. – Хотя кто я такой, чтобы отказаться от столь шикарного рождественского подарка!       И он торопливо поцеловал Азирафаэля, пока тот не передумал. Кажется, пудинговая монетка и впрямь исполняет желания.       Ночь обходила Лондон, заглядывая в окна. Она кралась бесшумно, приглушая шаги снегопадом и кутаясь в него, как в шаль. Было уже очень поздно – даже Война, наигравшись с петардами, мирно спала на своей красной половине кровати, и на губах ее алым цветком распустилась счастливая улыбка человека, подбившего кому-то глаз и очень собой довольного. Даже Кроули разметался по ложу, оставив на тумбочке подвисшую в воздухе и собранную Вселенную. Даже Изабель уснула к третьему призраку Рождества, а мистер Двер ушел к себе, обложившись тремя кошками, потому что кошки – это хорошо. Даже неугомонный Цербер устал и развалился на своей лежанке, убедившись, что хозяин и его друзья успокоились и легли спать. Даже Майлз, допоздна переписывающийся со своим парнем, отправил ему последние десять поцелуйчиков и с блаженной улыбкой задремал с телефоном в руке.       Ночь обходила Лондон, цепляясь за фонари и разноцветные гирлянды. Обычно она украшала себя звездами, но небо было плотно затянуто тучами, так что приходилось сменить далекое таинственное серебро на веселые яркие огни. Уже месяц люди помогали ей украсить себя к празднику.       Ночь обходила Лондон, посыпая дома снегом, как Песочный человек – песком, чтобы все, живущие там, уснули до утра и видели светлые рождественские сны. Ведь город украшен так ярко и так блестит елками и игрушками, что у Ночи сегодня просто нет с собой зонтика без картинок, который Оле Лукойе показывает непослушным детям. На Рождество все дети послушны – во всяком случае, большинство из них старается. Да и взрослые – тоже. Ну, за наших с вами знакомых я ручаюсь, ведь все они получили чудесные подарки – а значит, вели себя замечательно. Оставим их до утра наедине с добрыми сновидениями.