****
— Иди ко мне, Салли, — я обмяк, находясь в объятиях Ларри. Я буквально таял, когда он прикасался ко мне, что-то шепча и целуя меня в макушку. Огонь не вечен, как и человек. В один прекрасный момент он потухнет и его больше не станет. Как та ночная бабочка, которую привёз Тодд, но на следующий день она погибла. Однажды, Прометей, проникшись сочувствием к людям, украл с Олимпа огонь и отдал им. Зевс разгневался и приказал пригвоздить его к скале и каждый день к нему прилетал орёл, который клевал его печень. Да, это всего лишь миф, но меня, если честно, он покорил. Добыть огонь — трудно, а упустить его — легко. Мистер Откин не сразу взялся за дело. Какие могут быть причины на это у адвокатов? Разве, что он мог устранять ненужных нам свидетелей, типа тех же самых журналистов. Нокфелл хоть и не маленький город, но, если появляется какой-нибудь слух и случается происшествие — новость разносится, как запашок навоза в деревне. Ну, естественно, нам это не надо, а мне — тем более. Не люблю, когда ко мне лезут и вертят телефоном или фотоаппаратом и пытаются взять у меня интервью. Тем более, моё имя станет известным, ведь, если я буду выступать в роли свидетеля, то мне придётся говорить правду. Следовательно, я должен буду рассказать, что люблю брата и даже вступаю с ним в половой акт. В нашем городке не очень хорошо относятся к геям, особенно к таким, как я. Поэтому, некоторые представители ЛГБТ-сообществ либо покидают сей скверный город, либо им приходится «скрываться». Я ещё удивляюсь, как нас с Трэвисом не заметили, когда мы трахались прямо в магазине. Но то был быстрый, грубый секс: ему нужна была разрядка, а я просто вовремя оказался рядом. Через два дня должно было пройти слушанье, а потом и сам суд. Думая об этом, меня начинало трясти. Мачеха получила повестку о том, что на неё подали в суд и это сделала её собственная дочь. Конечно, разразился скандал и тогда, отец на время забрал Эшли на пожарную станцию. Ребята там хорошие, некоторых из них я лично знаю. Помнится, когда у Ларри начался рецедив и нужно было срочно произвести дорогостоящую операцию, то эти парни начали собирать деньги, обзванивая пожарных со всего мира. Вот такая вот взаимопомощь. Вдруг, я почувствовал, как его тело напряглось, а сердце учащённо забилось, словно в приступе агонии. Его руки задрожали, пульс участился, а дыхание стало, как у тонущего. Я повернул голову и застыл, смотря, как красные, тоненькие, извилистые трещенки покрыли сетью его глаза, которые начали постепенно расширятся. Губы стали алыми и задрожали, а сам Ларри побелел, как мартовский снег. Я понял: кровотечение началось. — Прости... Сал... — глубокий вдох. Он сильно втянул в себя живот, словно думая, что так можно перекрыть доступ крови в горло. Его губы приоткрылись, крылья носа стали раздуваться, а глаза, уже ставшие красными, блестели, перебиваясь всеми оттенками боли. Он не двигался, смотря в какое-то пространство. У него началась судорога, его всего трясло. — Л-ларри? — его руки ослабели. Аккуратно повернувшись к нему лицом, я протянул руку вперёд, дотрагиваясь до его груди и чувствуя бешеные удары его сердца. Страх, своими холодными, липкими нитями, окутал меня. Не понимая, что делаю, я резко прижал свою голову к его груди и обняв его, обхватив руками торс Ларри. Удары становились всё сильнее, громче, быстрее, грудь вздымалась, словно при беге, а дыхание срывалось, но потом возобновлялось. Отсутствие одной почки заставляло кровь ещё больше активизироваться и с невероятной скоростью гонять по телу, а после — вырываться наружу. Это были самые настоящие кошмары, когда алая, поблёскивающая жидкость вытекала из носа и рта, пачкая абсолютно всё, что попадалось на пути. Запах был едкий, раздражающий носовые рецепторы. В эти моменты, в эти приступы, Ларри выглядел омерзительно, паршиво: всё лицо находилось в крови, губы двигались, как у выброшенной на берег рыбы, а глаза смотрели с болью, страданием. Его вырвало. Его вырвало прямо на чистый, несколько часов назад старательно вымытый Лизой, пол. Я прижался к нему ещё сильнее, хотел слиться с ним, принять на себя его боль. Красные, будоражущие душу, струйки крови начали расстекаться по полу, по одежде, а несколько капель попали на мои волосы, загрязняя их. Я не обратил на это внимания, хотя, раньше, я бы мог убить его за такое, ведь мне придётся провести несколько часов в ванной отмывая до чистоты свои волосы. Когда у Ларри начинались эти приступы, то он был как запрограммированный: он мог не отвечать на вопросы, молчал, сидел и не двигался. А самое главное — в эти моменты у него отшибало мозг. Он нихера не помнит того, что произошло с ним ранее. — Тихо, Ларри, всё хорошо. Я рядом. Слышишь? — я обнимал его, слушая удары сердца, которое пускал очередной поток крови и гладя его по спине. Кровотечение усилилось в разы и теперь моя кофта была пропитана его кровью, а по спине катались капли этой красной жидкости. Где-то внизу должен был быть находится отец с мачехой, но я не стал их звать на помощь. Не знаю, почему. Несколько часов спустя... Его срочно реанимировали. Рецедив усилился до такой степени, что это даже нельзя было сравнить с прошлым рецедивом, когда Ларри чуть ли не с того света доставали. Раковые клетки активизировались с новой силой, поражая и поглащая здоровые клетки. Я прекрасно знал, что происходит с ним за этими железными дверьми, в этой, пропахшей хлоркой, комнате: дизинфекция, устранение «неполадок», прогон крови, втыкание под кожу острых игл, режущих кожу похуже скальпеля и так далее. На улице уже было темно. Интересно, сколько сейчас времени? — Думаю, тебе стоит пойти домой, Салливан, — рядом со мной очутился мужчина, пожилых лет, укутавшись в белый медицинский халат. Главный врач Нокфелла, онколог, нейрохирург и так далее. Он знал меня ещё с того момента, как в нашем доме появился Ларри и поэтому ничуть не удивился, увидев меня, сидящего на диване, напротив изолятора, куда временно поместили Ларри. Изолятор — это такая комната, куда помещают людей, у которых обострилась болезнь и резко упал иммунитет. Туда никого не пускают, кроме врачей. Хотя, по-моему, всё же пускают, но с условиями: быть одетым а-ля «космонавт»; стараться, как можно меньше прикасаться к больному; даётся мало времени на посещение. Потому что ослабленный организм не готов бороться с инфекциями, бактериями, вирусами. Ему нужен покой. Полный. — С ним всё будет хорошо? — спросил я, не отрывая взгляда от прочной стеклянной стены, которая разделяла нас. Врач сел рядом со мной. Мама уже уехала на папиной машине, а я остался здесь. — Не хочу обременять сомнениями, но я не знаю. Его состояние на данный момент ухудшается. Срочно нужна операция по пересадке почки, а иначе... — тут он запнулся. Этот человек был хорошим другом нашей семьи, практически стал одним из нас. Вот почему он так сочувственно смотрел на меня, понимая, что, если продолжит, то причинит мне боль, которую я не испытывал за последние одиннадцать лет. — Умрёт... — закончил я. Что-то хрустнуло во мне, отдавая болью во всём теле. Разум резко помутнился, словно я выпил несколько бутылок крепкого алкоголя. Я уронил голову на руки, чувствуя, как жар исходит от меня, — Мистер Брейк... Пожалуйста, оставьте меня. — Хорошо, Салливан. Но, если захочешь поесть или попить чего-нибудь, то спускайся на первый этаж, — он не стал меня трогать, а уж тем более, допрашивать. Он понял меня без лишних слов, просьб и через несколько секунд я услышал звук удаляющихся шагов.****
Я принял сторону Эшли. — Ларри, ты ведь знаешь, что Эшли подала в суд? — это произошло неделю назад, когда мистер Откин начал требовать ответа. Мы лежали на кровати, обнимая друг друга, накрытые только смятым одеялом. Ларри поцеловал меня в щёку. — Да. И что? — От меня требуется ответ. Я рассказал ему про то, что произошло. Про то, как я с Эшли побывал у адвоката. Про то, что он спрашивал у неё. Про то, что я должен выбрать сторону либо сёстры, либо брата. Но я мучаюсь в сомнениях, метаюсь, как бильярдный шарик и бегаю, находясь между двух огней. Мне нужен был его совет, как глоток воздуха. — Я думаю, ты должен выбрать её сторону, — немного помедлив, сказал он. Я встрепенулся, а на его лицо наползла тихая, спокойная улыбка. — Ч-что? Ларри, ты что несёшь? — А что? Ведь, если даже она и отдаст мне почку, то это ничего не изменит. Поверь мне, это так. Представь её муки, когда она забеременеет или когда она будет рожать. А я? Я всё равно, рано или поздно, умру и никакой арсеник мне не поможет. Прости, Сал...