Корзина нарциссов

Редкие капли легкого дождика стучали по окнам и падали всё ниже, растворяясь в лужах на асфальте. Вайнберг завороженно прилип к стеклу и отвечал дождю, постукивал пальцами по подоконнику. Совсем мелкая морось, походящая скорее на туман, окутала дома вокруг и превратила улицу в сплошной белый шум. Джей подложил руки под голову, не желая лежать на холодном подоконнике, и лишь наблюдал за этой картиной: просто устал. Вымотался. Каждый раз бояться за жизнь, вновь и вновь хватаясь за грудь, да вдобавок ещё и читать что попало про болезнь, обычно самое немыслимое и пугающее. Но, как всегда, есть что-то, что не даёт упасть. Лестница в небо, которую так яро требуют люди, попавшие в пропасть. Хотя, к счастью или сожалению, их взывания никогда не будут услышаны — лестница совсем рядом. Кто-то её в упор не замечает, кто-то этого делать и не хочет, а некоторые вовсе, всего делают вид, что в пропасти, свесив ноги с последней ступеньки. Чёрт знает, где бы сейчас оказался Вайнберг, не будь эта самая лестница ему так дорога. Убрать Джои из жизни не получилось: кажется, он всегда рядом. Всегда слушает, всегда понимает, всегда волнуется. Как же Джей боготворил это чувство, когда внутри что-то загорается, боль становится совсем незаметной, а всё кругом пахнет кошачьим шампунем и барабанными палочками из ореха. Хотя после каждой беседы с Джордисоном кошки скреблись всё чаще и мучительнее, цветы становились больше и прекраснее. Но ни один нарцисс даже близко не передаст, как замечателен Джои. Между тем, уже целиком жёлтые цветочки заполонили комнату кареглазого. Светились в каждом углу, выбивались из общей кофейной гаммы квартиры, всеми силами напоминали о себе. Они даже, кажется, пугали монстров за шкафом — теперь барабанщик не страшился уснуть лицом к стене или высунуть пятку из-под одеяла. Жаль только, избавиться от цветов никак — не вянут, зажигалку Вайнберг в руки ещё долго не возьмёт, а выкидывать… Выкидывать стыдно. Идти наружу, туда, где каждый смотрит только на тебя и обязательно осуждает. Больной, безнадежно влюблённый, обречённый на одинокую кончину — жалкий. Стыд прямо в груди, от которого не отмыться. Джей стеснялся своей болезни и чувств: всего себя. Хотелось утаить от чужого глаза всё, от нарциссов до кашля. Всего одна встреча и пара дней заперли Вайнберга в себе и сделали из него что-то иное, пустую оболочку для кошек и хвори, не способную ни на что, кроме страха и тревоги. Вышел ли хоть раз из дома темноволосый за всё это время? Знает ли он, как на него будут смотреть люди и станут ли смотреть вообще? Отнюдь. У него были кошки, чёртовы всезнающие существа. Они, безусловно, понимали всё и больше, делясь своей непрошенной мудростью с мужчиной.

***

—Пошёл ты! — рассмеялся Джордисон в ответ на глупую, но такую правдивую шутку. Чуть надрывистый, хрипящий смех даже через динамик телефона отдавал теплом и забытой тяжестью. Кажется, Джей чуть переборщил, не найдя, чем ещё заполнить неловкую паузу. Впрочем, Джои поздно обижаться — прошло больше пяти лет. Острый поперечный миелит навсегда останется черным, огромным пятном в его жизни. Пятном, затертым ластиком победной уверенности: даже тогда, когда всё пришло в упадок, Джордисон поднялся на ноги — во всех смыслах. А ведь сейчас он ничуть не хуже, чем был когда-то. Джей легко усмехнулся и, волнительно сглотнув, выдохнул в микрофон. Любитель же поднять темы посерьёзнее не к месту! —То есть та штука, ну, у тебя с ногами, — Вайнберг смутился осуждающей тишине, — это не так и страшно, да? Он полагался только на то, что слышал: спокойный голос без капли тревоги, словно действительно ничего и не было. А тишина так и не кончалась. Протомив ещё с пару секунд, Первый цокнул: —Да ну нет, совсем нет. Пугаться, когда в одну секунду перестаёшь чувствовать ноги — удел маленьких девочек. По Джею точно что-то ударило. Не дав ему проронить и слова, голубоглазый продолжил: —Ты же терял что-то? Теряешь, растяпа. А тут вдруг у тебя ни ног, ни барабанов, никого и ничего, не страшно? Просто, — Джордисон позволил себе вдох, — однажды ты либо пытаешься, либо миришься. А дальше или долеживаешь свои дни, или…учишь тебя нормально играть. Вайнберг улыбнулся словам барабанщика, поспешив закончить разговор как можно скорее. Кошки — это то, что никогда не подбирает нужного времени. Может, Джею тоже не мешало бы подняться? Так, как делал сам Джои? На кону даже не дело всей жизни: на кону она сама. Но, если Вайнбергу и суждено так красиво погибнуть, Джои обязан знать, чем он был для него. Каким был прекрасным и любимым. Просто сидя в четырёх стенах и медленно задыхаясь, этого не объяснишь. Охапка цветов, парочка корзинок, купленных полгода назад, потому что понравились, неисчерпаемое количество любви к Джордисону. Более ничего и не нужно. Большие жёлтые наружу, маленькие беленькие — внутрь, чтобы не помялись. Двойной узелок на бежевой нитке, гарант надёжности, и нарцисс уже «оброс» корзинку. Даже он один, казалось, пожирает её и готовится вот-вот пустить корни. Цветочки возникали один за другим, такие похожие и совершенно разные, но каждый великолепен. Они захватывали своей живой желтизной плетёнку, что, даже наполненная когда-то конфетами, вечно выглядела пустой. Впервые в жизни она стала чем-то. Чем-то заполненной, чем-то полезной, чем-то, что отныне станет голосом Вайнберга. Из-за темно-желтой стенки выглядывали краешки белых маленьких лепесточков, хотя, и те мерцали охровыми серединками. Красота, притягивающая к себе, но никогда не позволяющая к себе прикоснуться. Джей давно не болел. Что такое болезнь? Болезнь тянет тебя вниз и губит тело и разум изнутри. Что же до Вайнберга? Он полон чудесного, он цветёт!