Красивейший из королей

      ОН… тоже любит его?.. ОН! ЕГО! ЛЮБИТ!       Первой мыслью ли, или желанием, стремлением всем своим существом, было кинуться обратно, достучаться, не задумываясь о том, какой губительный, в первую очередь для себя, он может при этом поднять шум, и обнять, пасть в ноги, обеими руками обвить лебедино-гордой посадки изысканно-тонкую шею, и целовать, и целовать губы, что произнесли эти немыслимые и невозможные для него слова. Душа взлетела в самую светлую высь, и… рухнула в беспроглядно черную пропасть, откуда никто не поднимался.       Если бы только у него было больше времени!!! Хоть на день-другой, Господи! Он бы придумал что-нибудь, он бы справился! Смог совершить то, что теперь король ему запретил прямо, заранее отказавшись спасать свою жизнь. Он не сумел сделать того единственного, что был должен и чего страждал всем сердцем – защищать своего короля… Не сдержал ни клятвы рыцаря, ни обета любящего сердца… Беда разразилась так страшно, так непредсказуемо-неизменимо, как в цвете лет внезапно падает замертво молодой человек, которому еще жить и жить. А у него не было ровным счетом ничего из того, что совершенно буквально жизненно необходимо в подобных случаях – не средств, не связей, не друзей или родни, которым бы он мог без колебаний доверить самое и единственно дорогое ему – жизнь короля, устраивая его побег.       Со стоном отчаяния, изо всей силы, но в полнейшем бессилии, он саданул кулаком по стене. Сперва показалось, что переломал все кости, кисть онемела в пронзившей мозг слепящей вспышке боли, что течет кровь, он и то ощутил не сразу. Пришел в себя и все равно остался как под оглушающей толщей воды. Оглянулся мутным взглядом, отстраненно удивился тому, отлично видит ведущие вниз ступеньки, ничем не освещаемой узкой лестницы спиралью, и лежащую на ближайшей, выпавшую из правой руки, драгоценную тряпицу с кровью его короля и возлюбленного, которую он украл, как вор. Слишком страшно ему стало, что король лишь посмеется над ним и запретит, вместо этого вложив ему в руку то, что тоже несло в себе его отпечаток – носимое им золото с драгоценными, но не для него, каменьями. Но обрывок ЕГО одежды, хранящий его запах, ЕГО кровь, их ночь вдвоем - словно воочию… стоила для него несоизмеримо дороже…       Подняв бесценную ткань и трепетно поднеся ее к губам, замерев так на некоторое время, отрешившись от всего иного, он обернул ею продолжающие обильно кровоточить пальцы, которыми все еще едва мог пошевелить – чтобы смешалась их кровь. Чего, скорее всего, не посмел бы себе позволить, если бы, в безуспешных попытках нашарить, не вспомнил наконец, что его рубаха осталась у короля, и за пазухой ничего надежно не спрячешь.       Придерживаясь за стену левой рукой, продолжая отстраненно удивляться тому, откуда невидимо льется на потайную лестницу лунный свет, и тем же невидимым проемам благодаря воздух не застаивался, был свеж, он мысленно вернулся к тому, что услышал, умирающим от жажды к целительному источнику. И сам не заметил, как на его губах показалась улыбка, рассеянным светом, предвещающим отступление тьмы до солнечного восхода.       Королевский дар – это был он… Одарить по-королевски – иначе не скажешь…       Не сразу даже поняв, о чем сказал ему король в их самое последнее мгновение, теперь он вновь испытывал чувство неземного полета, что свойственно ангелам небес, но никогда людям. Он вспоминал и не мог остановиться, о том, как был в нем… как он в него проник, языком, пальцами, уже тогда сходя с ума от чувственности и невероятности всего того, что с ним происходило… От соединения их тел воедино чуть было не утратил разума вовсе… Слишком прекрасно все было, чтобы осознавать полностью, слишком ослепительно-ярко, чтобы во всей красе увидеть…       ОН любит его, любит, любит, любит!!!       Незаметно для себя ускорив от полностью охватившей душу еле выносимым по величине счастьем шаг, на благословенный миг затмивший все иное, вскоре он почти бежал, возвратившись мыслями к разразившемуся над ним страшному горю, машинально переставляя ноги, ничего не видя и не слыша, весь уйдя в себя. Не в то, что было, а в то, что будет, чего он не смог сегодня остановить, и не сумеет завтра.       Что вдруг его заставило отпрянуть назад, отклониться всем корпусом у очередного затемненного лестничного витка, не осознавая, что и зачем он делает? Звериный инстинкт при опасности, уже спасавший ему в битве жизнь, становясь с каждым из них все острее.       У самого горла, чуть слышно и душераздирающе оглушительно, просвистело тонкое острие кинжала.       Переступив на ступень назад, он схватился за меч, так же ни о чем не размышляя, с юных лет отработанным движением руки. Что сейчас почти не действовала и были связаны лоскутом промокшей ткани скользкие от крови пальцы. Ухватившиеся за пустоту.       Отправляясь к королю, он оставил оружие, с которым бы его точно никто не пропустил. И меч, и даже кинжал – сейчас при нем не было ничего.       Глаза не сразу разглядели скрывающегося до поры в темноте, за поворотом, стремительно выскочившего человека. Который уже отвел руку обратно, для удара в грудь, в сердце.       Кольчуга осталась там же, где оружие. Все как сон… Обманное чувство того, что все происходит точно в тягуче-замедленном сновидении, как незаметно замерзают насмерть в снегах. На самом деле все случается молниеносно быстро.       Парировать удар нечем. Он не левша, от правой руки толку нет. Это конец. Который он сможет разве что отсрочить.       Умирать так он не собирался.       Не здесь и не сейчас!       Лезвие почти впилось в тело…       - Король! – не размышляя, вложил он в единственное слово разом все. Предупреждение его величества об опасности, надеясь, что тот услышит, и прощание с ним обращением к нему перед смертью, как к богу, и мольбу о прощении за то, что помочь ему он так и не сумел, не жизнью своей, не бездарной гибелью. Пустоту он и ощущал, и видел, воочию, и смотрел в пустоту – за плечо нападавшего. Поразительно, но это сработало. Такая же сила привычки только что ненадолго отвела от него руку смерти. Убийца обернулся.       Он выбросил вперед обе руки, чтобы столкнуть его вниз. Но не успел. Тот уже, в повороте, скользнул ногой по ребру крутой ступеньки и сам завалился назад.       Глухой вскрик, яростное проклятие, стук мягкого о твердое, дребезжащий звон клинка. Все дальше, ниже. И опять тихо…       В мгновение ока слетев вниз, перескакивая через коварные ступеньки, он склонился над незадачливым убийцей, чья свернутая набок шея ясно говорила о том, что ножиками ему больше махать не доведется. У подножия лестницы было светлее, и ему удалось ясно разглядеть его лицо.       Твою-то мать! Это ж целый герцог! Омерль.       Ему никто, ни за что не поверит, что все было так, как было…       Он чуть было не кинулся обратно к Ричарду, но вовремя сообразил, что его величество в безопасности: прокравшийся тайным ходом одиночка, которому для злодеяния нужна тишина, несовместим с не таясь высаживающим дверь множеством, одно аннулирует другое. Пусть поспит… спокойно… пусть отдохнет…       Подлость предательства мерзка всегда, но особенно омерзительна в лице того, кто пользовался доверием жертвы своей низости. Столько раз он видел их с королем вместе, подолгу беседующими, смеющимися, идущими рука об руку! Герцогу щедро заплатили или всего-навсего пообещали сохранить положение при дворе? Кому-то бывает довольно и обещания сохранения жизни, проживаемой затем в бесчестии. Омерль принял его в темноте за короля? Откуда он вообще узнал об этой секретной лестнице, похоже на то, что предназначенной для королевских фаворит… Ах черт, понятно!..       Тогда это не предательство, а ревность, выходит так? Если герцог услышал, а будучи в это время здесь, не услышать он не мог, сказанное ему Ричардом, это вполне могло толкнуть его к тому, чтобы забыть себя, как дворянина, и накинулся на него, будто душегуб с большой дороги. Он мог прийти уже давно, понять, что король не один, остаться посмотреть, кто занял его место, распаляя себя ненавистью и обидой несколько часов кряду. Могло быть и так. Теперь никогда не узнаешь с точностью. И что же теперь делать?!       Он хоть и не полуголый, но на отсутствие на нем нательной рубахи внимание обратят, а если увидят как раз подходящую на короле, всегда носящем абсолютно другие одежды!.. Да одно то, что, сознаваясь во всем, ему придется открыть расположение этого места! Враги его величества незамедлительно воспользуются всем этим против него! Королей и римских пап трогать никто не смел, но Ричард королем Англии вот-вот быть перестанет! Его могут казнить за то, что они делали! Как еретика, на костре, ужасающей смертью, долгой и мучительной! После нечеловеческих пыток…       Содрогаясь от отвращения, он принялся стаскивать с пальцев, в любом случае мерзавца, фамильные перстни, по которым его труп опознают наверняка, сколько бы времени миновать ни успело. Завтра… уже сегодня, боже… король покинет замок, следующий может об этом месте не узнать вовсе. Ничто не должно связать Ричарда Второго с этой падалью! Вместе с которой он, если задуматься, проводил так подозрительно много времени.       Пусть все так и остается. Никем не раскрытой тайной о чем-то гнусном. Как бы там ни было, не честный рыцарский меч и открытый бой, а кинжал вероломных убийц из-за угла, говорил о многом.       Чуть ли не гаже было снимать с пояса ножны - на всякий случай стоило унести все приметное, что к тому же переживет свое время, оружие тоже. К горлу подкатил комок при мысли о близости Ричарда с этим…       Бедный, бедный король! Еще и это ему теперь… Должно быть, у него были к нему чувства… Он теперь еще и одного из немногих оставшихся у него сторонников утратил! Беды, врываясь вихрем, приходят скопом.       Найдя выход и сообразив, как следует открывать дверь, убедившись, что за ней ни с кем не столкнется, он покинул это сокрытое мраком тайны место, человеком еще больше несчастным, чем сюда пришел, не смотря на все снизошедшее к нему прекрасное счастье.