Красивейший из королей

      — Мой король!             Ричард столько раз возвращался мыслью, душой и сердцем, к этому моменту…       Когда юноша, к которому он не мог обратиться по имени и тем сердечно согреться, шепнув одними губами его имя в одиночестве застенка, к которому он, точно мало было кованых решеток, был прикован тяжелыми, гулко грохочущими цепями, кандалы коих не давали заживать стертой в кровь коже на запястьях, — когда этот юноша, оставшийся для него незнакомцем после всей их близости, и духовной, и плотской, вдруг представал перед ним, словно живой, в самое первое мгновение встречи их единственной ночи вдвоем. Когда он обратился к нему с этими словами, вложив в них всего себя и все к нему чувства. Или же сперва он все-таки назвал его Ваше Величество, и странно запавшее ему затем в душу, другое такое же привычное и обыденное обращение, прозвучало потом, когда они уже немного, но столь стремительно сблизились, потому теперь так и казалось?       Он видел его тем утром, старательно делая вид, что не видит, но юноша не иначе как чувствовал его взгляд всем своим существом, и держался к нему все так более опасно близко, что Ричард, с трудом улучив подходящий момент, рискнул сделать предупреждающий знак рукой, посмотрев ему прямо в глаза и покачав головою. После этого его возлюбленный не попадался ему на глаза, кроме как издалека, и пока все еще королю было ясно, что сделано это было лишь для того, чтобы избавить его от лишних волнений. Но он чувствовал, все это время и каждый миг оного отчетливо чувствовал на себе его страдающий и сострадающий, влюбленный первой, отчаянной и безрассудной любовью, и просто полный всепоглощающей любви взгляд.       ***       — Мой король!       В Лондоне Ричард перестал его видеть. Встревожился. Сильно. Так, что, похолодев, забыл о собственной участи. Сразу подумав о каком-нибудь безумстве, на которое его возлюбленный все равно пошел, чтобы его спасти, и при этом погиб, что могло стать для него не худшей участью, если сразу, на месте. Всю дорогу до Лондона Ричард боялся увидеть его смерть, которой он ничем не сможет помешать, если тот не удержится и попытается его освободить в пути, поскольку потом это станет вовсе невозможно. Он так за него заволновался, перестав видеть, что не сразу сообразил — у незнатного молодого рыцаря просто-напросто нет права находиться там, где был сейчас он, и теперь, здесь, к нему никто его не пропустит. Больше к нему не пускали вообще никого. До формальной, при свидетелях, передачи царственного венца, он был нужен своим врагам живым.       Удостовериться, что данная клятва сохранила любимому жизнь, стало душевным облегчением, какового Ричард не испытывал за всю жизнь. Однажды он все-таки увидел его, мельком, за спинами других придворных, если ему не показалось, а на мгновение наполнившееся чистейшей радостью сердце попросту не могло его обмануть. Он тогда проходил по залам туда, где вынужден был отречься — все равно, как от самого себя, своего королевского имени, и короны.       Если отбросить страхи, Ричард бы удивился, если бы не увидел его. Тому, что он перестал видеть герцога Омерля, не удивился нисколько. Этого следовало ожидать, что тот испарится струйкой дыма от торопливо затоптанного костра, стоило запахнуть жареным, ничего иного от своих любовников, пусть особо над этим не задумываясь, он не ожидал никогда.       ***       — Мой король!       Ричард продолжал слышать голос безымянного молодого человека так, будто тот звучал наяву или отзвучал всего миг назад, с легкостью мог вызвать в памяти воспоминание о каждом драгоценнейшем мгновении, когда они были с ним вдвоем, вместе. Но это самое первое, оглушительно-эмоционально-красочное…       Он не увидел своего возлюбленного, когда его, босого, в одной рубахе, камнями гнали по улицам, псами затравленное на охоте животное — недавние подданные, и был ему благодарен за то, что он пощадил его гордость, не показался ему на глаза, тем давая понять, что он стал свидетелем его унижение — как человека, о короле Англии не говоря. Не увидел глазами, но и знал, и чувствовал, что тот был где-то рядом, и что ему тоже было больно, наверняка сильнее, как было бы на его месте и ему...       ***       — Мой король!       Этот звонкий, дрожащий от внутреннего напряжения натянутой тетивой лука голос, этот коленопреклоненный перед ним милый юноша, неистово обнимающий его ноги и с обожанием заглядывающий ему в лицо снизу вверх…       Ричард видел все это в своих воспоминаниях столько раз!..       Что на этот не сразу же понял, что не грезит вновь наяву. А поняв, не сразу сумел поверить тому, что видит, слышит и ощущает — в действительности.       Ведь не желая себе в том признаваться, в глубине души он ждал этого… Именно об этом мечтал, запрещая себе о таком даже думать.       Что он — его не бросит. Потому, что он — в самом деле любит его… И появится в его подземелье, и весь прильнет к нему снова, чем бы ему самому это ни грозило, включая предсмертное королевское проклятие.       Ричард так и думал, что когда-нибудь, в одну из ночей, все так и будет, и боялся этого больше собственной смерти.       — Мой король, мой прекрасный король, Ричард… — выдохнул юноша на одном сбивчивом дыхании, но узник мог бы поклясться, что его имя прозвучало отдельно от титула, чего, в отличие от него, тот и не заметил. Сердце екнуло… — Я заслужил ваше проклятье своим неповиновением, и не прошу простить меня. Я умоляю! Пойдемте со мной! Не становитесь святым!       Ричард лишь недоуменно вздернул бровь, и без того изогнутую самой природой, не понимая о чем тот говорит и всерьез опасаясь, не помешался ли его возлюбленный от горя или на радостях. Это он-то святой? Смешная шутка, ничего не скажешь.       — В народе вас уже почитают великим мучеником, прозрев, простые добрые англичане винят во всем лордов, подбивших их на смуту в своих интересах, в любой момент может грянуть новый государственный переворот и Боллингброк с остальными предателями не могут этого не понимать, и теперь точно не оставят вас в живых! — на одном дыхании выпалил молодой человек, быстро глотнул воздуха и торопливо заговорил снова, сильнее прижимая закованные руки Ричарда к своей груди, с трепетом взятые им в обе ладони. — Не дайте им победить, не отдавайте себя на заклание! Умоляю, заклинаю всем для вас святым, идемте со мной! Позвольте мне, вашему ничтожному слуге и изменившему данному своему королю обещанию клятвопреступнику, вас спасти, молю, взывая к вам о самой последней милости! Молю!       Юноша задыхался, Ричард и сам будто забыл, как дышать. Бог знает почему, думая сейчас вовсе не о том, что тот ему рассказал, и что отворяло для него двери темницы, раз его Англия, его земля, бывшая ему что от плоти плоть, к нему вернулась, сожалея об отступничестве, а про то, как он сейчас выглядит в его глазах. В местами истончившейся и прорвавшейся, кое-где черной от грязной копоти грубой рубахе, которую вернее было б назвать убогим нищенским рубищем. А его волосы, которые приводили возлюбленного в такой экстатический восторг… Они не струились теперь ниже пояса, были неровно отрезаны немногим пониже лопаток, иначе слишком сложно стало за ними ухаживать и стало некому, были собраны в косу, к вечеру начинавшую рассыпаться, у висков неаккуратно выбивались пряди, до плеч вдоль щек. Ничего этого его милый мальчик словно не замечал, смотря на него с не изменившимся ни в чем влюбленным восторгом пламенеющей во взгляде жаркой чувственности, и это было для Ричарда так удивительно, что и этому он не сразу сумел поверить.       — Ну уж нет, становиться святым мне как-то совсем не хочется, прости меня боже, — заставил он себя пошутить и улыбнуться, и следом затем улыбнулся широко, от души, как не улыбался давно и не думал, что когда-нибудь вновь улыбнется. Он даже чуть было не засмеялся, легко и весело, при виде того, как, радостно вскрикнувший от неописуемого счастья, юноша поспешно схватился за кошель на поясе, запутался в шнурке, еле развязал и далеко не сразу извлек трясущимися пальцами ключи, выронил их, поднял и уронил опять, поминая и дьявола и бога разом.       Ричард протянул к нему руки, и он, продолжая стоять на коленях, отомкнул замок, ключом, виденным им прежде у тюремщика, кандалы пали с гулким стуком и задорным лязгом.       Им следовало бежать немедленно, как только юноша вскочил на ноги, оба это понимали, но удержаться от того, чтобы сначала страстно приникнуть друг другу, губами и всем телом, не смогли. И потерялись во времени и друг в друге.       Когда тот появился, Ричард стоял, привалившись спиной к стенке, к которой теперь он всем телом притиснул его, стремясь соприкоснуться как можно ближе, не желая отстраняться хоть на волосок или отпускать. Пришлось заставлять себя это сделать, всеми силами продолжающей пребывать в тревоге души — разум отказывался подчиняться, безуспешно напоминая о том, что задерживаясь здесь, он тем подписывает им обоим смертный приговор.       — Скажи, что ты привел армию, — Ричард, продолжив нервно шутить, нехотя оторвался первым, приведя тем юношу в чувство ровно настолько, что тот опомнился и быстро выхватил из ножен вымазанный чернеющей в полутьме свежей кровью меч, и едва тут же не выронил следом за ключами.       — Хотел бы, — нарочито преувеличенно вздохнул тот, первым устремляясь вперед, чуть было не пошутив тоже, про то, как бы кое-кому понравилось на что пошли его перстни и пригодилось оружие, украшенное самоцветами, но успел вовремя прикусить язык. Ричард никогда не должен узнать о том предательском нападении, ни к чему ему лишняя боль. — Горстку головорезов.       — Тоже весьма недурно, — похвалил его не перестающий теперь улыбаться Ричард, когда они выскочили во все так же пустеющий тишиной коридор. Молчал и колокол, что возвестил бы всем вокруг о побеге.       — Они издалека и не знают, за кем пришли, — поспешил заверить его юноша, самую малость прихвастнув своей смекалкой, осторожно выглядывая на лестницу и кидая внимательный взгляд наверх, прежде чем им продолжить дорогу дальше.       — Готов поспорить, решили, что за твоей любовью, и не ошиблись в главном, — лукавым бесом поддел его король, и тот вспыхнул до самых корней волос, радуясь тому, что до ближайшего факела в стене далеко и этого не заметно. — И что же дальше, вы, собранной в кулак бесстрашной горсткой, тараном вынесли ворота?       — Двое разыграли перебравших купцов, что подрались и расползлись в разные стороны, один из которых якобы выронил и не заметил того, туго набитую мошну — сторожевые нам сами открыли. Наемники сейчас у ворот, переодетые в солдат.       Позади осталась большая половина пути, подземелье и безлюдный, длинной лентой коридор, где в более-менее укромных местах закончили служить новому королю тюремщик с несколькими ночными стражами, приконченными молодым воином по дороге вниз, теперь они миновали и лестницу. Можно было б сказать, что беглецам сказочно везет, если бы этот час не был выбран все тщательно заранее разузнавшим юношей нарочно. К счастью, это был и не Тауэр. Когда могли, они мчались, не чуя под собой ног, когда делать это было слишком рискованно, передвигались совсем медленно, стараясь слиться с темнотой, со стенами и колоннами.       Вот и подворье, наконец-то!       Рванув вперед еще быстрей, не особо полагаясь на наемников, предусмотрительно оставшихся поближе к закрытым лишь с вида воротам, после отказа за такую-то плату спуститься туда, где на раз плюнуть можно остаться насовсем; что могли загодя дать деру, наплевав на вторую половину барыша, юноша всего на миг утратил на радостях бдительность и расплата наступила в следующее же мгновение. Они вылетели прямиком сразу на двоих стражников, скрытых прежде от глаз за углом.       Благодаря неожиданности своего появления и тому, что он уже держал в руке готовый к бою меч, молодой рыцарь беспрепятственно расправился с первым и схватился со вторым еще до того, как убитый выронил свой. Ужасающе громкий, скрежещущий звон металла в ночной тиши, никакого набата не надо, и булькающий хрип второго противника, валящегося ничком в траву — против оттачивающего мастерство с детских лет соперника устоять не просто, даже когда тот успел выдохнуться в предшествующих этому схватках.       Видя эту, Ричард оказался зачарованным грацией в сражении своего милого возлюбленного, и с совершенным спокойствием просто любовался им, прекрасно видя, что бояться стоило бы не за него, и пьянящий запах такой уже близкой свободы так же сладостно одурманил его душу.       Тут и появился третий…       Не иначе как привлеченный кратким, но крайне подозрительным шумом, и его появление юноша пропустил.       Слишком поздно обернулся, не успел толком парировать удар, пришлось уйти в сцепку. Хвала небесам и стражник пришел в себя от внезапно увиденного не настолько быстро, чтобы догадаться поднять крик и позвать подмогу.       На этом сопутствующая молодому человеку этой ночью удача иссякла. Значительно более массивный противник, захватом медведя мотающий добычу в разные стороны, пережал ему запястье и заставил пальцы выпустить рукоять, заодно держа смертельной хваткой и вторую руку, не давая дотянуться до клинка. Юноша даже проклясть себя не успел за свою недопустимую оплошность — взвинченные весь этот день, и особенно последний час, чувства притупились, звериного чутья — тоже. Вскоре его и отшвырнуло в сторону так, чтобы при падении на землю из легких вышибло воздух и он не мог сразу подняться, если не удастся оглушить ударом головы о землю.       Юный рыцарь успел увидеть над собой оружие, занесенное для последнего удара, прежде чем в глазах совсем помутилось...       Как вдруг... Еле слышимый ухом резко-злой, знакомый каждому воину, посвист в воздухе, если б мог - он увидел бы едва различимый глазом быстрый выпад, словно из неоткуда явившейся подмоги, и второй меч, со скрежетом металла о металл высекающий искру, блокирующий удар первого и отбрасывающий его прочь. Еще мгновение, и стражник-дуболом свалился замертво с остальными охранниками, столь же не вовремя вышедшими подышать свежим и чистым, особенно после стен тюрьмы, ночным воздухом.       Когда юноша, в глазах и голове которого наконец прояснилось, а в грудь прошел новый живительно-эфирный глоток, смог оторвать ошарашенный взгляд от непонятно почему, вдруг рухнувшего рядом стражника и взглянул вверх, то с изумлением увидел… Ричарда. Вероятно, третий стражник не обратил должного внимания него из-за одеяния, смахивающего в темноте за рясу мирного священнослужителя. И это стало уже его ошибкой. Ведь вырвавшийся на волю узник, подхватив ближайший из оставшихся без хозяина мечей, ринулся вперед, как несомый на крыльях.       Теперь Ричард стоял, надменно вскинув голову, выпрямившись во весь свой высокий рост. Длинные прямые линии его стройного тела никто сейчас не назвал бы изящными — это были бескомпромиссные и безжалостные прямые линии шеи, торса, забрызганных уличной грязью ног, линии, словно вырастающие, восстающие из самой земли. И это, казавшееся сейчас совершенно несгибаемым, тело было словно пересечено смелым, резким, злым и безукоризненно точным росчерком: отведенные назад после нанесенного смертельного удара руки и меч лезвием вверх, острием у самой груди, которую едва прикрывала грубая, ветхая ткань. Кисти обеих рук мертвой хваткой сжимали рукоять, выступившие прямые линии сухожилий веером шли от длинных пальцев к истерзанным запястьям. Казалось, эти руки раздробили тот камень, к которому кто-то осмелился их приковать. В тусклом неверном свете звезд казалось, что с этих рук кровь струится по клинку вверх, очищая меч от предательской крови врага, своим жаром раскаляя, едва не расплавляя, сам металл. И его лицо. Его рот, губы, искривленные в немом презрении, исхудалые, впалые щеки, ставшие еще более острыми линии скул. И глаза. О, эти глаза. В них не было и, казалось, никогда не могло быть ни капли жалости. Они горели, нет, полыхали чистой, холодной яростью, той яростью, с которой жаждут отмщения, и еще более сильной яростью, той, с которой сражаются насмерть за то, что ценнее собственной жизни. Он стоял словно незаживающая рана, опаленная огнем.       И глядя сейчас на Ричарда, юноша почувствовал, что, хотя слышал это с самого раннего детства, слышал всю свою жизнь, употребляемое повсюду к месту и не к месту, но только сейчас постиг подлинный смысл слова «героический». Потому что увидел этот образ воочию. Его королю не нужна была корона, чтобы быть королем — подлинная человеческая доблесть пронизывала всё его существо.       И этот момент стал откровением. Словно всё его предыдущее обожание и восхищение было ничто по сравнению с тем чувством, которое он испытал к своему королю сейчас. Продлись этот момент чуть дольше — и сердце бы разорвалось.       Но в следующее мгновение Ричард обернулся к нему. Его лицо уже не было лицом гордо восстающего против своих мук титана, на его лице была написана взволнованность любящего человека за судьбу любимого. Сразу за этим взглядом послышался короткий вздох облегчения, и Ричард опустил меч. Затем взглянул снова. Видимо, на его лице сейчас был написан такой истинный восторг, что Ричард ненадолго смущенно скосил глаза, а его щеки вспыхнули прежде хорошо знакомым, но таким сильным румянцем удовольствия и гордости, что он был хорошо заметен даже в окружающем полумраке.       — Что? — насмешливо спросил Ричард, справившись со смущением и вновь взглядывая на него. — Не один ты тут учился владеть мечом. Или ты думал, что короли могут в руках только скипетр держать?       Стало совершенно очевидно, что ни все перенесенные горести, ни многочисленные унижения, ни суровые лишения не смогли убить в Ричарде его веселого и счастливого тщеславия, его игривого самодовольства и желания покрасоваться.       — Мой король… — прошептал он, чувствуя, как его сердце переполняется божественной радостью и радостной любовью.       Ему вновь захотелось броситься к своему королю, пасть на колени, обнимать его ноги и целовать ступни. Да, он уже заметил, что такое желание у него появляется всякий раз, когда Ричард оказывается рядом, различаться могло лишь настроение его чувств, и ему было все равно.       — Мой король, — повторил он тверже, стараясь держать свои чувства под контролем, мысли слегка путались. — Нам нужно спешить, нельзя мешкать… — он запнулся, опуская глаза долу и пряча улыбку, и прибавил: — Меч, кстати, будет неплохо захватить с собой, раз уж вы умеете его держать.       Ричард быстро посмотрел на него, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться громким смехом. Нет, не над этой шуткой, а от того, как его возлюбленный покраснел, прежде чем осмелиться произнести эту почти невинную дерзость, а осмелившись, побледнел как полотно и замер от испуга.       — Конечно, меч мне пригодится, — справившись с собой, произнес Ричард, стараясь показать голосом, что ничуть не рассержен, пока его спаситель не упал в обморок. — Идем, — сказал он, протягивая юноше руку и помогая подняться.       Они выбежали из ворот. Наемников, как и ожидалось, и след простыл, осталась только поднятая на дороге пыль, когда те сбежали, чутко расслышав звук скрестившихся мечей, еще не успевшая улечься окончательно. Зато два коня — один, принадлежащий юному рыцарю, второй, приведенный для короля — были здесь. Может быть, эти головорезы всё же не были полными мерзавцами, а может быть, пускаясь наутек, решили ничем лишним себя не обременять.       Ричард насмешливо взглянул на юношу, тот ответил ему таким же веселым взглядом: они поняли, что оба даже рады тому, что остались только вдвоем — никакой компании посторонних людей вокруг себя им сейчас не хотелось видеть.       Когда Ричард уже вставил ногу в стремя, из-за оставшихся за спиной ворот послышался звук, напоминающий тот, что поднимается в потревоженном осином гнезде.       — Вперед! Быстрее! — крикнул он, запрыгивая в седло.       Кони рванули с места, вырывая копытами куски земли. И почти сразу за спиной ударил оглушительный звук набата, шедший с главной башни. Но оба беглеца хорошо знали, что упущенного времени, особенно в предрассветных сумерках, их врагам будет не наверстать, какую бы погоню те за ними не отправили.       — Куда мы скачем? Ты знаешь? — спросил Ричард, перекрикивая встречный ветер, освежающе бивший по щекам и весело треплющий волосы.       — Сейчас через тот лес. Там ручей. Собьем со следа, — крикнул юноша в ответ.       — Я про конечный пункт?       — В логово ваших врагов, в Лондон, мой король, вам пока рано. Ваших верных подданных и союзников вы сможете найти немногим подальше и в другую сторону, — прокричал юноша и прибавил: — Еще я присмотрел место для нашей стоянки в пути. Вам будет нужен отдых. Одежда и оружие там уже приготовлены, с собой я не стал ничего брать. Никто, и наемники тоже, об этом месте не знают, не доверял я особо этим веселым ребятам. И не зря. Только коней все равно не догадался, на всякий случай, припрятать от них подальше...       — Ты самый доблестный рыцарь во всем королевстве! Украшение этого звания! — крикнул Ричард в порыве искреннего восхищения. И юноша так зарделся от удовольствия, что Ричард даже слегка испугался, не создал ли он похвалой новую угрозу обморока для своего, во всем прочем отчаянно бесстрашного и невозмутимо хладнокровного, возлюбленного.       Они продолжили скакать галопом молча, наслаждаясь этой горячей бешеной скачкой и счастливые своим единством. Ричард поднял голову, взглядывая на начинающее розоветь рассветными лучами небо. Он чувствовал, как всё учащеннее и веселее бьется его сердце, словно в груди разгорается пламя. Ему не впервые было отстаивать свою корону, и он отстоит ее снова, обретя новую славу. Но это пламя в груди разгоралось и от любви, которую он уже обрел, и которую теперь не было нужды сдерживать, предчувствуя скорый конец, так как теперь перед ними лежала вся жизнь. Он посмотрел на это открытое, благородное лицо скакавшего рядом с ним, бок о бок, юноши. Теперь у него будет время узнать имя своего любимого. Как бы то ни было, он уже знал, какой титул пожалует ему: в его королевстве уже обнаружился недосчет герцогов, а когда меч в его королевской руке, поразив последнего врага, последним будет вложен в ножны, этих герцогов останется еще меньше.       ***       Не сговариваясь, они вдруг посмотрели друг на друга, улыбнулись, и протянули друг к другу руки, крепко их сжав.