Осколок звезды

Северийн еле дошел до своей лежанки и без сил рухнул на нее. Сил никаких, мыслей не было. Отвлек шебушащийся на своей кровати Хиршва, и они почти одновременно сказали: – Советник! – Хиршва. Сил шутить про «вашу светлость» не было. Северийн с трудом сел и уставился на ерзающего Хиршву. Тот пытался повернуться на бок, чтобы посмотреть в его угол. Северийн вздохнул, и побрел к так и торчавшему возле кровати Хиршвы креслу. – Тебе что-нибудь нужно? – тихо, без тени усмешки спросил он, усаживаясь в кресло. Сел, сгорбив плечи. Хиршва, змеей развернувшийся на бок, поглазев некоторое время на Северийна, спросил вдруг: – Как тебя зовут, советник? – Северийн. Хотя – какая разница тебе, гордый герцог Хиршва? Хиршва помолчал, снова беспокойно завозился, Северийн так же тихо и безэмоционально спросил: – Тебе помочь? Северийн некоторое время смотрел, как вертится увечный пленник, пытаясь вновь подлезть под покрывало, вздохнул, поднялся, пересел на кровать Хиршвы и уложив его на спину, со всех сторон подоткнул ему покрывало. Хиршва, не мигая, смотрел на него, глаза его лихорадочно блестели, он открывал, закрывал рот, Северийн терпеливо ждал. – Помочь, – наконец, выдавил Хиршва, слова давались ему тяжело, но он выдавливал из себя, – Север… Северийн, ты же можешь это сделать. Ты сам показал, что тебе не противно было… целовать меня. Северийн целую минуту переваривал несвязную просьбу покрасневшего до слез Хиршвы, потом навис над ним поверх покрывала, заглядывая в глаза, ища там ответ: – Зачем? Хиршва шумно сглотнул и сказал тихо-тихо: – Ты целовал меня. А эти… эти только бьют и насилуют. Жгут кожу, режут, пытают. А ты целовал, и сказал что… Сказал… Про страсть. Северийн грустно усмехнулся и ласково провел ладонью по пылающей щеке Хиршвы. Какой интересный, все-таки, парень. И сколько мужества ему понадобилось попросить, попросить о невозможном. Ну невозможно же сказать, что он шутил, говоря про вулкан страсти, впрочем… Какие там шутки. Он возбудился тогда неслабо, и сам испугался своей реакции. Он думал про себя раньше, что никогда в жизни не сможет даже посмотреть в сторону подобного Хиршве, его совсем не возбуждали уродства и калеки. Но вот с этим парнем, конкретно с этим, именно с ним – это все оказалось неважным, ему нравился человек, ему нравился его характер, стойкость, умение сохранить себя даже в самых трудных ситуациях, и вот эта смелость отчаянная, когда просят о таком… Северийн навис над Хиршвой, опираясь на руки, боясь придавить хрупкое тело, коснулся губами губ, почти целомудренный поцелуй. Жадный рывок вперед, к нему, Хиршва тянулся вверх как тянется умирающий от жажды к роднику, и Северийн стремительно потерял себя, снова, как и в первый поцелуй, что-то было в этом пугающее, с какой скоростью Хиршва утягивал его в водоворот страсти, заставлял терять голову. С большим трудом Северийн оторвался от Хиршвы, сел, отодвигаясь, нет, нет, сперва надо рассказать все, он не может вот так. Хиршва немыслимо изогнулся, как змея, как будто прилип, и ткнулся ему головой в грудь, беспорядочно, с всхрипами шепча: – Нет, нет, не уходи, здесь нет ни одного человека, мне страшно! Здесь только звери, почему последнее, что я должен помнить это они?! Я не хочу. Пожалуйста, возьми меня, я сегодня… Сегодня понял, что все. Сердце остановилось на миг, и я думал, все, даже обрадовался, но все равно сперва испугался. Оказывается, я так люблю жизнь. Ты красивый, Северийн, хоть и… Но лучше их. Возьми, пожалуйста. Я знаю, что урод, но это ведь ты, ты сделал меня таким! Один раз, Север… Север, Север! Горло сдавило спазмом, оглушенный эмоциями, Северийн крепко обхватил Хиршву за плечи и встряхнул, голова у него безвольно мотнулась, по щекам лились слезы. – Ты не страшный, – тоже шепотом проговорил он, – Это я… Я такой. А ты светишься, знаешь? Я не знаю, что делать, Хирш. Через три дня… И Высшая приехала, старая ведьма. У нас нет даже этих трех дней, тебя заберут утром эти. Одна только ночь. Я не могу спасти тебя! Я не могу отвоевать даже эти три дня, этот сраный ритуал… Сиверийн прижал к себе крепко затихшего Хиршву, и гладил, гладил его по спине, пытаясь сглотнуть, и не зарыдать самому, уже не анализируя, не думая, с чего это так его накрыло мощно, ведь притворялся же успешно даже перед самим собой, что равнодушен, а как до дела дошло руки трясутся и в глазах туман. Он наклонился к уху доверчиво прижавшегося к нему Хиршвы и прохрипел-прошептал, голос не желал возвращаться к нему: – Я должен тебя убить. Это буду я, Хирш. Хиршва выгнулся, чтобы посмотреть в лицо Северийна, и тому стоило чудовищных сил, чтобы встретить его взгляд. Хиршва уже не плакал, и спросил как всегда совсем не то, чего ждал Северийн, а важное лишь для него, важное именно сейчас, в эту минуту: – Ты будешь со мной эту ночь? У Северийна задергались губы, он силой прижал голову Хиршвы к своей груди, чтобы не смотрел, не видел его позорной слабости и зажмурив разом повлажневшие глаза – не плакать, не плакать, нельзя плакать! – сквозь зубы выдохнул: – Да! Да. Да. Какой же ты удивительный, Хиршва, как много в тебе всего, и дурного, наносного, и настоящего, сила твоя, стойкость, и никогда я не смогу, да и не успею тебе это сказать словами, но хотя бы так – поцелуями, лаской, нежными объятьями. Северийн бережно уложил Хиршву на кровать, выкинув прочь одеяло. Долго целовал, целовал везде, шрамы, ожоги, оглаживал нежно культи, целовал их тоже. Сладкие губы целовал многократно, входил в него нежно, ловя дыханием вздохи и стоны, а в голове беспрерывно и монотонно стучал метроном, отсчитывающий их последние часы вместе. Северийн не выпускал Хиршву из рук, тот дремал в его объятиях так спокойно и свободно, будто было у них впереди все время мира. А Северийн считал каждую минуту и с горечью вспоминал, сколько времени у них могло бы быть, если бы он не… Если бы – много если, на каждом следующем его шаге времени становилось все меньше, и вот он, последний. Почему только сейчас он понял, что важное пропустил и потерял, почему не раньше, хотя бы на три шага? До этой проклятой казни. Даже после нее. Он придумал бы что-нибудь, мало ли кудесников на свете… А сейчас он как крыса, загнанная в угол. Они почти не разговаривали, стоны и – хочу вот так, пожалуйста, дааа, еще – не будешь ведь считать разговором. И только утром, отдышавшись после медленной но такой ласковой последней любовной связки, Хиршва, прижатый спиной к широкой груди Северийна, вывернулся в его руках, и спокойно и ясно посмотрел ему в глаза. Улыбнулся. В глазах его горело прежнее яркое синее пламя. – Я не боюсь, – сообщил он, – и ты… Ты тоже не думай. Читалось между строк, ты ведь знаешь, я все равно умру, я обречен, и я уже знаю, почувствовал, меня почти не осталось. Помолчал немного, и снова заговорил, серьезно так: – Это хорошо, что ты. Что это ты будешь там, в самом конце. И не думай, слышишь? Мне так… спокойнее даже. Обещай, что это будешь ты. Что не сбежишь. Что было ответить ему? Что можно сказать перед такой отвагой и… доверием. Разве что не показать бушующий внутри шторм. Северийн в который уже раз за эти последние часы сказал: – Да.