Отрицала

Я вскакиваю посреди ночи от телефонного звонка и мигом подношу телефон к уху, чтобы не разбудить Артема. Шатен лишь громко вздыхает и разворачивается лицом к двери. — Подслушивать не хорошо, тебя этому никогда не учили? — В горле образуется ком, и я на цыпочках выхожу из комнаты, — Ты глупая, если думаешь, что я не видел тебя той ночью. — Чего тебе? — я отрезаю, пытаясь побыстрее закончить этот разговор. — Как грубо, Ракитина… забываешь с Шатохиным манеры, которым я тебя обучил? — Голубин переводит дыхание и продолжает, пока перед моими глазами всплывает мерзкая картина пустой московской квартиры, перевернутый торшер, выбитые стекла, — Ты же понимаешь, что теперь «вне игры», как хотел бедненький Тема, ты быть попросту не можешь, — он ведет свою речь плавно, никуда не спешит, аккуратно пробираясь ко мне, острым клинком разрезает тонкую плеву напряжения, — развлекайся, Ракитина, пока ты окончательно не испортила себе и всем вокруг себя жизнь своими же руками, — из телефона послышались короткие гудки. Я включаю воду в ванной и умываю лицо, поглядывая в запятнанное зеркало. Вот и закончилась однодневная сказка. Мне надоело даже задаваться вопросом о том, когда эта пропитанная кровью нить оборвется, и я буду чувствовать что-то, кроме вечного страха и обреченности. Когда я буду спать спокойно без кошмаров, без его образа, застрявшего глубоко-глубоко под кожей. Я возвращаюсь к спящему Артему и сажусь на кресло у окна, взрывая умело скрученный косяк. Руки трясутся, мысли путаются, но нежный дым, проникающий в легкие, успокаивает каждую часть тела, ослабляет стальные цепи внезапно активизировавшихся болей и я проваливаюсь в серый бархат ровно до прикосновения теплых ладоней к свои щекам. Он тут — и мне спокойно. Он так близко — и мне легко. В нем нет подвохов — и я не реагирую. Возможно, эти руки — это плод моего воображения, который я вырастила где-то в далеких садах своего подсознания, а может — реальность, которую я в любом случае не заслужила. Но я готова провести в его шершавых ладонях всю свою жизнь до смерти и после нее, сидеть вот так, в тишине, с помутневшим сознанием и, словно музыку, слушать тяжелое дыхание над ухом. — Я схожу с ума, ведь так? — я осторожно накрываю руки Артема своими и улыбаюсь, — Разве это может быть правдой, вот это все? — Я еле договариваю, и чувствую холод на щеках — Артем убрал ладони, отстранился, и мне становится так пусто и больно, как будто эти ладони были моими. Тело мгновенно заполняет меланхолия и едкая грусть. Сквозь темноту я вижу его уставший взгляд и пытаюсь отмотать время к нашей первой встречи. Был ли он таким всегда? Или это все — моя вина? Нет, он был таким всегда. С нашей самой первой встречи я вижу в его глазах отрешенность, десятки попыток уйти от реальности, спрятавшись за пелену табачного дыма или за шторы питерской квартиры. Он бывает счастлив, но его глаза выдают это лишь когда он забывается с помощью музыки, наркотиков или секса. — Давай уедем? — Еле слышный шепот обливает комнату бензином и она вспыхивает ярким пламенем. — Уедем? Ты предлагаешь убежать? — Шатохин кивает и смотрит в пол, хрустя костяшками пальцев, — Предлагаешь оставить все так, как есть и просто сбежать? Оставить ребят разгребать наше дерьмо? Нет уж, Шатохин, ты не можешь быть таким слабым. — Это не слабость. Как ты не понимаешь, что это не наше дело, не дело ребят? Он вцепился за твою шею и за все, что тебе дорого только из-за того, что боится, что о нем забудут и не вспомнят, как и случится, если ты уедешь, — парень замолкает, считывая мою эмоцию. —Он трус, ему до безумия страшно думать что будет, если в один день он не сможет тебя нигде найти, потеряет из своих радаров, поэтому он продолжает играть роль обанкротившегося кукловода, создавая в своей больной голове иллюзии о том, что кто-то из нас ему что-то должен. Или может тебе хочется чувствовать, как он дышит за твоей спиной? Хочется просыпаться с мыслью о том, что он рядом, в любой момент может придти и забрать тебя с собой? — Артем резко меняется в лице, и я плохо понимаю, зачем он говорит эти слова, хочет ли он меня задеть или у него просто болит? Я смотрю на Артема и ловлю в его глазах ноту презрения, злости. Я сквозь тишину слышу, как бурлит его кровь и лопаются лески стального терпения. — Только тебе решать, хочешь ты наконец-то отпустить его или будешь плыть прямиком в его сети, пока эта хуйня тебя не сожрет. Тогда тебе не смогут помочь ни дорогие пилюли, ни купленные доки, ни Егор, ни я, — парень поджигает сигарету, делает глубокий вдох и садится на край кровати, потирая глаза, — я тебе уже это говорил, — он отрицательно машет головой, как будто пытается избавиться от собственных мыслей. За окном усиливается ветер, и под его давлением трескаются ветви голых деревьев. В комнате царит громкая тишина, иногда на телефон приходят уведомления и этот звук врезается в стены острыми кинжалами. Я смотрю на спокойного Артема, наблюдаю за серым дымом, за еще не остывшим пеплом в стеклянной пепельнице. Я удивляюсь хладнокровию этого человека. Он на пределе, в его глазах пляшут черти, гадкие мысли сдавливают его череп, стучат по черепной коробке, в грудной клетке застряло так много слов, но снаружи он лишь усмехается и кидает на меня косой взгляд, мотая головой. Прав ли он? Он всегда прав. Прошлое слишком сильно покалечило его, чтобы сейчас он оступался. Только он знает, каково это жить, переступая темные плиты, все время сдерживая свои эмоции, топя их в пучине сарказма и иронии. И сейчас я мысленно соглашаюсь с тем, что, возможно, я считаю себя такой бесполезной, что готова хвататься обоими руками даже за Глеба. От этих мыслей страшно, тревожно, тошно, противно, но пора уже научиться привыкать к правде. Я откидываюсь на кресле, поправляя рукава кофты и больше не вижу Артема, который, вероятнее всего, прикуривает очередную сигарету, не пытаюсь ловить его импульсы, ведь окончательно запутываюсь в своих. — О каком долге шла речь? Парень молчит и громко дышит, но я повторяю вопрос в надеждах на ответ. — О долге моей ебанутой сестры Алеси, — Артем поднимает взгляд на настенные часы, которые показывают почти пять утра, — я не хочу, да и не могу вспомнить и половины этого дерьма, но этот долг не мой, поэтому я ищу выходы из этого всего, любую возможность вернуть Голубина и Алесю в реальность. — Тебя не волнует судьба твоей сестры? — Я протираю глаза и зеваю, чувствуя, что вот-вот отключусь, — Не волнуют друзья, карьера? — Кто тебе сказал, что я собираюсь все и всех бросить, оборвать все контакты и забыть о музыке? Я лично этого не говорил, — Артем зарывается руками в волосы и вздыхает. — Я предлагаю переждать, можешь называть это, как хочешь. Я начинаю проваливаться в сон и мой разум смутно что-либо соображает, но я точно понимаю, что парень готов бросить все, лишь бы избавить себя от камней, тянущих его вниз. Как можно бросить абсолютно все и где-то затеряться, когда от того, что у тебя уже есть, невозможно убежать? О нем знают, о нем помнят. Как он разрушит собственную империю? — Как интересно получается, — я ухмыляюсь сквозь сон, — опять бежать. Я не знаю, что я сделала в своей жизни не так, когда я шагнула не в ту сторону, за что небеса сейчас меня так наказывают? И наказывают ли вообще? Потеряв все в Москве, я обрела какую-то долю счастья в Петербурге. Может, это и есть мой баланс: терять и находить, забывать и тут же вспоминать, а потом лететь головой вниз без возможности раскрыть крылья? Выглядит, как какой-то дешёвый русский сериал. *** Я просыпаюсь ближе к вечеру от прикосновения таких родных пальцев к волосам и невольно улыбаюсь, все еще надеясь, что наш недавний разговор — это просто сон. — Может все-таки уедем? — Но Артем ломает все надежды, и я смотрю на него полными растерянности глазами. — Ты уверен, что ты хочешь все стереть? — Я привстаю на локтях и окидываю глазами комнату: от рассыпанной на стеклянном столике и вокруг него травы не осталось и следа, от чего складывается впечатление, что я все еще брежу или сплю. Но я тут же падаю на лопатки от боли, и она какая-то иная, совсем не похожа на ту, что была раньше: шрамы не жжет, тело не зудит, кости не размалывает на песчинки. Я лежу, словно закупоренная в сосуде с вязкой жидкостью, пока мое тело тянет изнутри, как будто растягивает в противоположные стороны, щекочет, щемит, колет, словно тупыми палками, не прокалывая. Меня как будто отчаянно бьют деревянными битами, и я не могу пошевелиться, а только глотаю ртом воздух и сжимаю простыни, не в силах и пискнуть о помощи. Нескончаемое безумие, и рай, которому не судиться начаться. На моем лбу выступает пот, губы немеют, пальцы ослабевают и я лишь краем глаза вижу мечущегося по комнате Артема с телефоном у уха. Он кусает ногти, зарывается свободной рукой в густые волосы, пытается что-то объяснить кому-то на том конце провода. Лишь несколько раз он смотрит на меня и сразу же отворачивается. А мне-то как страшно, хотя я себя даже не вижу. Я вижу темноту и слышу писк в ушах, который перерастает в жуткий крик, и я знаю, что если бы только я могла выдавить из себя звук, это был бы мой крик, моя мольба о помощи. Больше я не помню ничего, кроме пары людей в белых халатах, напуганного до чертиков в глазах Артема и лица Голубина перед глазами с застывшей на губах довольной улыбкой за секунду до полной отключки. *** Яркий свет врезается в мои глаза, как только я их открываю, и от неожиданности я вскакиваю, ощущая колючую, но терпимую боль. — Тише, девушка, вам нельзя вставать, — женщина средних годов со спокойным лицом надавливает на мои плечи и продолжает возиться с капельницей, насвистывая себе под нос какую-то странную мелодию. Осознание того, где я нахожусь, приходит ко мне только после того, как я окидываю взглядом знакомую комнату, узнаю серое кресло и стеклянный столик, на котором лежит с десяток шприцов и раскрытых ампул. От этой картины мне становится тошно и я отворачиваюсь в попытках вспомнить произошедшее. — Где Артем? — Я довольно быстро вспоминаю, что случилось в общих очертаниях и ищу глазами, которые все еще режет свет, пробивающийся сквозь шторы, человека, присутствие которого для меня теперь важно так же, как и воздух. — Он отлучился, попросил меня остаться с вами, — медсестра вернулась к столику с шприцами и ампулами и наполнила один каким-то лекарством, — он вел себя очень странно, — женщина попыталась взять мою руку для укола, но я быстро ее убрала, чем вызвала немой вопрос в ее глазах. — Это не ваше дело, как он себя вел, — я протерла глаза, — что со мной случилось? Какая-то глухая боль все еще гуляет по телу, но, видимо, неизвестным мне лекарствам удалось ее притупить. — У Вас был приступ, и молодой человек вызвал врачей. Дальше я почти не слушаю ее доклад о том, что она мне колола и как долго я лежала в таком состоянии. Я думаю о том, почему это случилось именно сейчас, и где подевался чертов Артем. — Почему я не в больнице? — Но когда я вернулась в реальность, медсестры уже не было в комнате. На улице снова идет дождь, по дороге раз в полчаса проезжают машины, рев мотора которых эхом доносится в дом, и каждый раз я надеюсь, что это Артем. Парень не брал трубку, не отвечал на сообщения, и это безумно тревожило меня. Я лежу с капельницей еще несколько часов, но нетерпение берет верх и я, невзирая на остатки боли, все же выхожу из комнаты. Огромный дом сейчас невероятно тихий и пустой, а длинные коридоры второго этажа кажутся такими жуткими и кошмарным, как будто из этой темноты вот-вот вылезет какое-то чудовище и заберет меня в одну из этих комнат навсегда. Я тихо иду вдоль коридора, одну за другой отпирая дверь и заглядывая в каждую: везде начисто убрано, нету пыли, застеленные кровати с аккуратно расставленными подушками, на туалетных столиках лежат сложенные полотенца, как будто это гостиница, а не загородный дом рэпера. В комнатах совсем не растений, нет абсолютно ничего живого, как и в этом доме в принципе. Тут есть лишь холодные полы, белые простыни и потрескавшиеся потолки. Но к этому дому все равно тянет, хочется еще и еще заглядывать в незапертые двери, изучать каждый угол просторных спален, касаться ледяных стен, ходить, вдыхать запахи, ходить и ходить. Этот дом притягивает аналогично своему хозяину. Я боюсь идти в этот коридор, но я иду, потому что почему-то я верю этому полу, этой хрустальной тишине, которую так страшно потревожить, ведь ты никогда не слышал тут ничего, кроме немоты. — Ты проснулась? — Я слышу за спиной тихий шепот и инстинктивно оборачиваюсь, сразу же чувствуя тепло, разливающееся по всему телу. — Артем, давай уедем, — я как можно сильнее прижимаюсь к парню, а он гладит меня по волосам, словно успокаивая немую истерику. — Уедем, — он берет мое лицо в свои ладони и аккуратно целует, выводя языком какие-то таинственные шифры, известны только ему. Побег ли это? Или, может, это пролог к новой истории? Или эпилог к уже завершенной? Впереди только неизвестность, а перед глазами взгляд любимых океанов и два билета в Париж.