Отрицала

Мы приняли решение уехать. Неясно, бежим мы или нет, но спустя недолгие сборы и возню в аэропорту, мы наконец-то садимся в самолет, который летит прямо в город контрастов, где вместе уживаются опрятные туристические улицы и обречённые грязные переулки. Я снова в самолете, снова убегаю от своеобразной рутины, которая каждый раз оказывается быстрее меня. Я опять бросила брата и друзей, переступив порог аэропорта. Егор называет это эгоизмом, Федя заботой, Полина отчаянием, Даша безысходностью, Артем молча держит меня за руку, пока мы проходим регистрацию и паспортный контроль. В зале ожидания он всячески пытается поднять мне настроение, показывает фотографии гостиничного номера где-то в центре Парижа, посвящает меня во все свои планы на ближайшее время, с нескрываемым пристрастием рассказывает о том, как же давно он хотел сбросить весь балласт и куда-нибудь уехать, чтобы отдыхать и заниматься творчеством. Один или с кем-то самым-самым близким. Эти слова греют мою душу, но коварные мысли не дают покоя, приглушают и без этого тихий голос Артема, и я погружаюсь в них с головой. — Правильно ли мы поступаем? — я разглядываю густые облака за иллюминатором. — Малышка, — Артем кладет свою ладонь на мою ногу и отбивает пальцами какой-то ритм, — пожалуйста, перестань переживать, это же не навсегда, — я полностью доверяю сладости его голоса и киваю, а он нежно покрывает мою щеку поцелуями и возвращается к экрану ноутбука. Иногда мне кажется, что ему абсолютно наплевать на все, что происходит. Его тон резкий, фразы четкие, холодные, выскакивают из уст, словно железные шарики ударяются об пол и катятся в углы большого мраморного куба. Но я знаю, что глубоко внутри он переживает ту же страшную боль, на его душе есть те же раны, те же шрамы, которые есть на моем теле. И я молчу, потому что смысла что-то отвечать, доказывать, абсолютно нет. С этим человеком смысл любых действий, понятен раньше, теряется, уплывает куда-то далеко-далеко за горизонт. Как же мне с ним хорошо. Я чувствую себя живой, когда он рядом, когда он просто молчит и занимается своими делами, или когда уделяет все свое время и внимание только мне. Мне нравится, когда он ревнует меня, когда обнимает, целует, шепчет такие неподходящие ему фразы о любви. Он такой чужой для меня, но одновременно такой родной, что кажется, что я знаю все его мысли наперед, каждое движение, вздох; знаю, когда он будет на пределе и когда его голова будет пустой сферой. Но на самом деле я не знаю ничего. Я не могу просчитать ни единого хода наперед, и вряд ли из-за собственной слабости, скорее всего из-за его невидимых барьеров, защиты границ собственного царства от чужаков. Несколько сонных часов в самолете, и я раскладываю вещи по полкам в шкафу, пока Артем заглядывает во все углы просторного номера гостиницы. — Тебе тут нравится? — Парень показался в дверном проеме, отделяющем спальню от небольшой гостиной. — Тут хорошо, — я смотрю на открытую балконную дверь, за которой виднеются синие крыши небольших домов в стиле Османа и нео-ренессанса, которые раньше я могла видеть только в каких-нибудь образовательных журналах, — не смотри на меня так, — Артем продолжает с нескрываемым интересом разглядывать меня, приподняв левую бровь, — мне нравится тут, потому, что я с тобой, — я отхожу от шкафа и подхожу к шатену, запуская пальцы в его волосы, — не нервничай. Я несколько секунд пристально смотрю в его почему-то абсолютно пустые глаза, пока не чувствую влажное прикосновение пухлых губ к своим. Артем забирается ледяными пальцами под ткань моей футболки и медленно, словно играя во что-то, проводит указательным пальцем по линии хребта, не разрывая трепетного, осторожного поцелуя. Ноги начинают подкашиваться, и я позволяю шатену перенести меня на большую кровать, абсолютно дезориентируясь в пространстве. Я размыто вижу балконную дверь, прикрытую полупрозрачным тюлем, не различаю отражений в зеркале в углу комнаты, все карамельные, кофейные, жемчужные и опаловые оттенки номера сливаются в одну непонятную размазню, словно какой-то горе-художник смешал краски в ожидании создать что-то прекрасное. Все, что я могу, лежа под таким желанным телом, утопая в простынях, словно Титаник, пока он улыбается, снимает с меня футболку, проводит дорожку влажных поцелуев от губ и до кожаного ремня — это судорожно вдыхать запах сигарет, мятной жвачки и свежеиспеченного хлеба, которым пропахли все предметы в комнате. Я на секунду покидаю состояние транса, когда парень отвлекается, чтобы снять с себя футболку. Теперь мои глаза безудержно петляют по его татуировкам, к которым можно было бы уже привыкнуть, но каждый раз я как будто вижу их первые — мне хочется прикоснуться, провести ногтями по каждой, словно проверить, реальность это или призрак, что я и делаю, ловя на себе удивленный взгляд синих глаз. — Приподнимись, — он шепчет, я полностью повинуюсь ему и слышу звук застежки лифчика, который сразу же улетает на одно из кресел. Снова мокрые поцелуи на шее, груди и ребрах, а потом где-то там внизу, где кровь постепенно застывает, сердце резко спотыкается, падает вниз подбитой птицей, а момент приобретает химерический окрас: как будто все, что сейчас происходит — это фантасмагория, бред. Но я полностью теряюсь, проваливаюсь в неизвестность, когда шершавый язык скользит по внутренней стороне бедра, а затем осторожно касается клитора. Шатен поднимает на меня глаза и словно улыбается взглядом. Громкий стон небрежно срывается с моих губ, и я выгибаюсь, сжимая между пальцами гостиничные простыни. Секунда за секундой, круг за кругом — мое тело разрывается на миллионы мелких кусочков, и я, словно в агонии, молю его ни за что не останавливаться. — Тише, потревожишь покой постояльцев, тут необычайно тонкие стены, — снова сладкий шепот где-то над ухом и плавное движение внутри меня, от которого в моем теле снова появляются неведомые силы, и я с энтузиазмом выгибаюсь на встречу новым ощущениям. Конечно, он выбрал отель с тонкими стенами. Конечно, ему наплевать на то, что подумают люди вокруг. Когда я ловлю момент, чтобы посмотреть на Артема, я вижу, как его ресницы тяжелят веки и он в наслаждении прикрывает глаза, шепча что-то непонятное. На бледную кожу падают полумёртвые лучи вечернего солнца, придавая ей блеклый медовый оттенок, и мне так хочется облизать ее, словно самый сладкий леденец с праздничной ярмарки. Артем, словно прочитав мои мысли, как открытую книгу, приоткрывает мой рот и дает облизать большой палец, придерживая подбородок. Серебряный перстень едва больно бьется о зубы, и я шиплю, поднимая взгляд на слабо улыбающегося шатена. Жарко, до безумия жарко, мокро, пошло, но как-то до истерики нежно, ласково, полюбовно. Так, как должно быть и так, как никогда не было. Еще мгновение — и я касаюсь горячих щек, как будто пытаясь ухватиться хоть за что-то, найти какую-нибудь опору. Руки шатена сжимают простыни по обе сторонам от меня и от напряженных вен, огибающих тонкими лентами его запястья, голова идет кругом. Еще момент — и он падает на локти, заполняя меня собой. Миллионы мурашек, словно легкие перья от дуновения ветра, вздымаются на моей коже и вылетают куда-то в открытое окно. Артем ложится возле меня, нащупывает на тумбе пачку сигарет и поджигает одну, рассматривая абсолютно белый потолок. О чем он сейчас думает? О том, как он устал от этого всего? Или может о том, что ему теперь делать? О том, как долго это будет продолжаться? Есть ли в этом какой-нибудь смысл? О красоте потолка? Или совсем ни о чем? — О чем ты думаешь? — Я забираю у него сигарету и делаю несколько затяжек. Парень поворачивает голову ко мне и наблюдает за тонкой струей дыма, медленно исчезающей в золоте вечера. — О кокаине, — Артем смеется и забирает сигарету, стряхивая пепел в пепельницу, которая оказалась на прикроватной тумбе как никогда к стати. — О кокаине? — Я ожидала чего угодно, но точно не этого, поэтому аккуратно приподнимаюсь на локтях, разглядывая улыбающегося шатена. — О кокаине, — снова смеется и мгновенно замолкает, переводя совершенно пустой взгляд на меня, но его улыбка все так же застывает на ласковых губах. Я от чего-то тоже смеюсь, падаю на подушку и смотрю на белый потолок, на котором иногда появляются тени проезжающих по по дороге автомобилей. Я бы могла назвать это все каким-то безумием, немой истерикой, умопомешательством, но, когда синие крыши за окном накрывает черный купол ночи, всем становится все равно, кто от чего обезумел, кто на ком помешался и абсолютно плевать на кокаин.