Я не хочу без тебя спать!

На настольных часах было около шести утра. Солнце пробивалось в комнату сквозь прозрачный тюль, служащий неким фильтром света в комнате, а всё живое медленно, но верно пробуждалось, питаясь энергией, получаемой от небесного светилы. Свежесть исходит из приоткрытой форточки в гостиной, где мирно спят парни, не удосужевшись ещё с прошлого вечера доползти до спальни — настолько были утомлены. Женя открыл глаза, наблюдая за любовником, мирно спящим под боком, чуть приобняв первого за талию. Кирилл спал тихо и почти бесшумно, ровно посапывая и невинно улыбаясь сонным грёзам. Когда Мильковский рефлекторно, но аккуратно пошевелился на диване, потирая заспанные глаза, Бледный слегка нахмурил носик, по всей видимости, из-за ощущения движений рядом, пробормотал что-то невнятное себе под нос и заулыбался ещё больше, даже не думая просыпаться. «Надеюсь, тебе снится что-то прекрасное… Прекрасное, как ты сам…» — мечтательно подумал Женя и решительно, но так, чтобы не потревожить Тимошенко, встал с их ложа, направляясь на балкон, попутно прихватив с собой пачку сигарет, лежавшую до этого момента на небольшой деревянной тумбочке, неподалёку от стола. Выйдя из довольно тёплой комнаты с голым торсом, Мильковский жадно оглядел дремавший город. Редкие машины проезжали в столь ранний час выходного дня по близлежащей дороге, создавая лишь лёгкий шум рассечённого скоростью воздуха. Никаких громких звуков, только обволакивающие порывы слабого утреннего ветра. Жизнь всё также сейчас течёт, только вот особенно тихо, спокойно да потихоньку. Не мешает сосредоточиться на главном. Всё хорошо. Настолько хорошо, что курить даже не хочется. Всё просто замечательно. Парень также стоит на балконе, дверь которого была нараспашку открыта, немного выглянув из окна, а сигареты лежат на широком подоконнике чуть поодаль от него. Из комнаты доносится еле уловимый шум, который Женя, к слову, не замечает. Кирилл неуверенно шагает к любимому, почти не касаясь пола, мягко, как кошка. Он подходит к парню сзади и нежно приобнимает его за холодные плечи, чувствуя, как тот вздрагивает от неожиданной близости, но остаётся в том же положении, не предпринимая ничего. Мильковскому становится теплее не то от объятий тёплого ото сна парня, не то от любви, получаемой от него же. Рвать тишину не хочется, да и зачем? Всё и так без слов понятно. Просто нужно быть вместе, всегда и при любых условиях, иначе всё бесполезно. Женя прикрывает глаза от удовольствия, когда по телу пробегают сотни мурашек от горячего дыхания Бледного ему в шею. Минуты тянутся, а Мильковский буквально плавится от желанных объятий. Кирилл улыбается, а музыкант, чувствуя это плечом, ощущает насколько тот важен ему. Никакой пошлости, просто счастье. Тихое и доселе неуловимое. Пальцы Жени непроизвольно отбивают беззвучный ритм об подоконник, в голове появляется слабая мелодия. Она не слышится чётко, её невозможно записать, ведь никто и понятия не имеет, как она звучит. Всё же, череда нот кажется обычной и до боли знакомой, хоть никогда раньше не звучала. С каждой секундой звучание становится точнее, а пальцы выбивают уже сложный ритмический рисунок, схожий с первоначальным, но также неосознанно — на подсознательном уровне. Мильковский жмурится до звёзд в глазах, будто пытаясь разглядеть эту музыку, но ничего не видит. Мелодия пропадает, а рука, будто выйдя из-под гипноза, резко останавливается. Женя как в первый раз недоумевает, заранее зная, что вспомнит эти звуки, но чуть позже. Тимошенко про это явление осведомлён, потому оно ничуть его не пугает, Бледный лишь крепче прижимает парня руками к себе, считывая эмоции с карих глаз. Мильковский ловит взгляд и впечатывает его в свою память навсегда, на всю жизнь, чтобы не потерять ненароком. Так бывает, но не часто. Так бывает, лишь когда он счастлив. Кириллу хватает одного взгляда, чтобы увидеть всё, чем дышит певец, всё, что кроется в его душе. Каждая чёрточка означает определённый символ, наделённый, в свою очередь, особым смыслом, понять который многим не дано. А Бледный понимает. Понимает и, находя в который раз в глазах лёгкую печаль, озадаченно вглядывается в них снова, поворачиваясь лицом к лицу к любовнику, чтобы выяснить: ничего ли он не напутал случайно. Нет, всё в точку, как всегда… И он даже знает грустный, но такой обычный ответ, но снова задаёт вопрос. — Жень, а что тебе снилось? — говорит Кирилл, а Мильковский лишь вздыхает, не называя ни слова. Тимошенко не нужно объяснять, он знает точно, — Опять, да…? Эх… — певец тянется к парню и целует его в лоб, — Всё хорошо, не переживай. Я с тобой. Может… Тебя так сильно впечатлило моё неудавшееся самоубийство… Может, что-то ещё… Я не разбираюсь в этом, прости, но мы можем найти того, кто разбирается! — преободряюще сказал Кирилл, выдавив из себя натянутую улыбку. — К мозгоправу меня затащить хочешь? Учти, я не псих! — недовольно и как-то с обидой в голосе ответил Мильковский, прожигая взглядом дырку на парне. — Ой, блять! Да при чём тут это? К психологу сходить-то можно! И это не значит, что ты псих! — цокнув языком, сказал Бледный, — К тому же, сейчас многие ходят к ним, чтобы типа в себе разобраться… хотя… я хуй знаю, с чем там им разбираться надо… Короче, не суть! Пойми, я хочу, чтобы ты не страдал от нелепых кошмаров. Давай один раз к доктору сходим… Чисто попробовать! А потом решим, надо ли действительно это. Добре¹? — Ну, не знаю, Кирюх… — выдохнул Женя, всё ещё надеясь отмазаться. — Фак… Ну… хочешь… вместе пойдём…? — нехотя предложил Тимошенко, понимая, как парень в нём нуждается, — Оф корс? — Ох, ладно, чёрт с тобой! Пристанет же как банный лист — не отвяжется… За это я тебя и люблю, Кирюш… Люблю… — И я тебя… Люблю…   Бледный потянулся в лицу парня, целуя его сухие губы. Свежий уличный воздух обдавал их своей прохладой, пока жар двух парней отражался в страстном и пылком поцелуе, забирая обоих на время из реальности. Внимание было рассеяно, но в то же время, сконцентрировано на друг друге, пока посторонние помехи отдавались в ушах лишь призвуком, не отвлекая от процесса. Когда воздух в лёгких начал кончаться, Мильковский отстранился, проводя пальцами по лицу Кирилла: от розовых губ до щёк, по острым скулам парня, заканчивая движение в волосах, заботливо заправляя прядь за ушко. Если бы Женя мог прекрасно рисовать, он бы неприменно желал запечатлеть любимого сейчас: такого нежного, искреннего и открытого. Мильковскому хотелось творить. На ум пришла вновь та самая мелодия, и музыкант уже не мог её как-то сдержать, а тем более, остановить. Слова появлялись и исчезали моментально, ведь им на замену приходили новые. Тимошенко, наверное, и есть вдохновение для Жени. Мильковский посмотрел ещё раз на Кирилла и, подхватив парня, вцепившегося в него от неожиданности, за бёдра, усадил на широкий подоконник, а сам побежал в другую комнату, вскоре вернувшись с гитарой и подкладывая подушку под спину Бледного, что прибывал в шоке. — Жека, ты чё удумал? — спросил Тимошенко, подчиняясь мужским рукам, представляющим ему более удобное пребывание на окошке, — Ты спятил? Нет, дорогой мой, к мозгоправу, блять, тебе надо обязательно! — Помолчи. Ты разрушаешь свой ангельский образ. — невозмутимо ответил музыкант, проверяя строй гитары и подкручивая колки. Когда Женя был удовлетворён звучанием, он промурлыкал себе под нос мелодию, подбирая тут же к ней аккорды. Стихи сразу же оказались на вырванном непонятно откуда листке, как только карандаш коснулся его. Не прошло и полминуты, как Мильковский почти был готов продемонстрировать то, что у него вышло, но не хватало одной строчки в припеве. — Там какую-то рифму надо… Но я, блять, не знаю какую! — сетовал певец, обращаясь с надеждой к Кириллу. — Чё за словечко ебаное, к которому ты не можешь рифму подобрать? — нахмурился тот. — «Окна»… Точнее: «Чтоб красивым был вид из окна»… — ответил Мильковский, наблюдая за реакцией парня, — Мне пиздецки нужен глагол, чтобы мысль закончить! А там все глаголы либо не подходят по задуманному мною смылу, либо в женском, сука, роде! — Я был прав, когда говорил, что ты кукухой поехал… Пиши в женском роде! Ты же девушек типа любишь! Слушатели узнают про нас — пиздец, можно вешаться! — сказал Тимошенко, ловя улыбку Жени. — Як скажеш улюблений! Але знай, що ця пісня про тебе! ² — Мильковский заиграл и запел как-то особенно чутко и нежно, нежели когда-либо. «Я посажу тебя на подоконник, Чтоб красивым был вид из окна. А-а-а… я — твой лучший любовник, А-а-а… ты в меня влюблена…» У Кирилла земля из-под ног уходила. Сердце бешенно начало колотиться в груди, будто вот-вот выпрыгнет. Он не мог поверить, что всё это происходит с ними. Здесь и сейчас. Не сложно представить себе, как приятно чувствовать, что ты кому-то нужен, особенно, когда этот «кто-то» — твой самый дорогой человек. Невозможно было и думать, что оно могло когда-то кончиться или вдруг исчезнуть. Любовь невечна, но вот музыка… Музыка никогда не умрёт и не испарится, ведь она и есть мир, она и есть любовь. Каждое их мгновение, проведённое вместе, останется навеки в этой песне, и каждая нота будет иметь значенить. Бледному хотелось заплакать, прижаться к груди Жени и ещё долго так простоять. Просто без причины. Хотя нет, не просто так… Всё было не просто так, а по любви. Но Кирилл не мог плакать. Жизненно необходимо сейчас дослушать Мильковского, иначе конец. Он попросту сгорит. И пусть это продолжается хоть вечность, Тимошенко никогда не устанет слушать. Все движения рук, улыбки, мягкие взгляды, заставляющие плавиться прямо на месте. Всё это оставляло лишь один шанс на спасение, лишь последний поцелуй и в омут с головой. Парню хотелось кричать от чувств, но он не мог. Всё потому что это слишком быстро, слишком неправильно, слишком сладко и слишком приятно. Одним словом, единое большое «СЛИШКОМ». Становится понятен смысл всех строк, непонятых ранее. Становится тепло на душе от солнца, что будет греть тебя и сегодня, и завтра, и всегда, и всю твою чёртову жизнь, заигравшую новыми яркими насыщенными красками. Хотелось быть с Мильковским и только с ним, хоть и бессмысленно это существование. Ведь, если Женя — и есть смысл, то появляется желание жить. Бледный был поглощён своими мыслями и нежными строчками, распетыми хрипловатым от сигарет, но таким приятным и родным голосом. Мильковский как будто бы не пел, а размазывал мёд по тарелке. Кирилл даже не сразу смог очнуться и прийти в себя после того, как музыкант остановился, с улыбкой оглядывая любимые черты смущённого парня. — Котёнок, ты чего завис? Очень плохо, да? — вернул в реальность Тимошенко голос Жени. — Женечка… У меня нет слов… Как это прекрасно… Не, правда, это пиздецки красиво! — на глазах парня навернулись слёзы. — Ну ты чего? Всё же хорошо… Ну не плачь, любовь моя! Ты ж мой хороший… — смягчился Мильковский, откладывая в сторону гитару и обнимая Кирилла. Он нежно поглаживал его по спине, зарываясь в волосы рукой и зацеловывая солёные от слёз губы певца, — Ч-ч-ч… Тихо, не плачь, пожалуйста… Ты — самое дорогое, что у меня есть. У меня сердце кровью обливается, когда ты плачешь или когда тебе плохо… Мне знаешь, как хуёво? Любому, кто тебе больно сделает, в ебало дать за тебя готов! — переходя на шёпот, произнёс Женя, заставляя Тимошенко хихикнуть от последних слов. — Не надо в ебало… — наивно, как ребёнок лет пяти, ответил Бледный, вытирая слёзы и спускаясь с подоконника, придерживаясь при этом за сильную руку любимого. — Хорошо, как скажешь, солнце. Может… Пойдём, я тебя покормлю вкусненьким чем-нибудь? — изогнув правую бровь и хитро улыбнувшись, спросил Мильковский. — Ой, какие сладкие речи! У меня диабет скоро будет от них! — нахально ухмыльнулся Кирилл, чувствуя шлепок по заднице. — Ты как со старшими разговариваешь?! — наигранно возмущённо сказал Женя, ухмыляясь в ответ. — Что я там должен сказать по твоему сценарию? «Простите меня, о великий старейшина»? — не унимался Бледный. — Скажи спасибо, что вчера у тебя был первый раз, и я знаю, что сейчас всё болит! — тем же тоном заметил Мильковский, наблюдая, как Тимошенко краснеет, и добавил шёпотом, — А то я бы тебя так отжарил сейчас же, прямо на этом месте… Знал бы ты, какой ты сексуальный, когда дерзишь… — Жаль, что не отжаришь, я бы не отказался… Так. Чё там у нас по вкусняжкам? Ты меня не наебал случаем? — прищурился Кирилл, обращаясь к Жене. — Обижаешь! Сейчас мигом состряпаем! Следуй за мной на кухню и убедишься в этом сам! На ле-во! Раз-два! — скомандовал Мильковский, и парни направились вместе на кухню, весело посмеиваясь и подшучивая время от времени друг над другом.