С момента посещения психолога прошло три с половиной недели. Проясниться ничего не прояснилось — кошмары всё так же продолжали докучать Мильковскому, но жизнь тем временем двигалась дальше, но уже иначе. После злосчастного визита невозможно было переоценить наличие времени и количество светлых мыслей по решению возникшей проблемы. Стрелки часов неслись в припрыжку, сменяя минуты, а вместе с ним дни и ночи. Время будто бы назло летело с бешеной скоростью, не давая хорошенько обдумать все свои дальнейшие действия. Рутина частенько наталкивала на какой-то альтернативный вариант, судьба присылала какой-то знак, но не в этот раз. В данный момент всё это только усугубляло состояние, между нами говоря. У Жени это вызывало лишь рвотный рефлекс и мигрень. Время шло и на первый взгляд ничего не менялось, но это лишь на первый. К слову, проблемы также не решались, а лишь двигались так… Вялотекуще.
На ежедневные вопросы Кирилла «что тебе снилось?», Мильковский теперь отвечает холодно и отстранённо с долей раздражения, что не остаётся без внимания. Старший выглядит уставшим и потрёпанным, оправдывая всё недосыпом и очередными кошмарами. Кажется, это уже многосерийный фильм с одинаковым сюжетом, но в разных ракурсах. Но снова врёт. Врёт, что ему лучше, не желая ничего слушать и уточнять. Бледный честно старается понять парня, но все его попытки подавляются не менее холодным «вот что ты привязался? Легче мне, говорю же.» В голове Тимошенко каждый раз загарается красный сигнал, оповещая о критическом уровне пиздежа в интонациях и в каждом вздохе любовника, но он вынужденно прогоняет эти мысли. Снова надеется на лучшее. И хоть всё вокруг рухни, он обязан доверять Жени. Иначе никак. Иначе конец. Кирилл верит и в очередной раз проёбывается. Наивно. Что-что, а маленький мальчик в нём, похоже, никогда не умрёт.
Но факт остаётся фактом. Мильковский заметно охладел, и что бы Бледный не пытался сделать, всё присекалось на корню. Парень сто раз пытался поговорить с ним, но не тут-то было. Заученное «Ты мне не веришь? Может, тогда нам и встречаться не стоит, раз для тебя мои слова — пустой звук?» с каждым разом звучало всё увереннее в разных интерпретациях, но по кожи стабильно проходила обжигающая леденящая волна, заставляя заткнуться. Нормально ли это? Тимошенко понятия не имел. Очень не хотелось отчаиваться, но когда Мильковский настолько огорадился, что предложил спать на разных кроватях, внутри что-то треснуло, корябая стенки. Прямолинейность — не Женин конёк, но не понять такой намёк было сложно. Всё зря. Всё против них.
Страх сделать только хуже овладевал с каждым днём Кириллом всё больше, захватывая в лапы бессонницы и вечных самобичеваний. Парень старался быть мягче, не противоречил и обиженно проглатывал все колкости, сказанные любовником. Ему хотелось спасти. Спасти их отношения, спасти их обоих, спасти Женю, но тот упорно молчал, не желая слушать возражения. Бледный же терпеливо продолжал ждать, пустив всё на самотёк. Другого выхода Тимошенко не видел, поэтому думал, что лучшее, что он может сделать — молча терпеть.
Он потерялся. Но что самое главное — потерял своего Женю. Нет, по сути, Мильковский-то остался, но уже совсем другой. Это не его Женя. Это не он. Это скорее тень Жени, перемещающаяся по квартире с заметным безразличием и стоит ему остаться одному — озлоблено трёт лицо, давая слабину, и курит. Нечасто, но и не редко. По среднему, чего нельзя сказать про Кирилла. Когда его любовник выстроил незримую, но вполне болезненно ощутимую стену между ними, Мильковский спрятал всё в себя. Парень же наоборот — все свои чувства старался выливать куда-то вдвойне. Только вот некуда, все порты и причалы закрыты на неопределённый срок, именуемый «навсегда». Бледный старается сам во всём разобраться, справиться без чужой помощи, но получается паршиво. Он постоянно курит. Дымит как паравоз. Глаза уже, кажется, автоматически застилает дым, когда он смотрит на экран телефона, на котором высвечивается «Жека» с приписаным сердечком после, а рядом с этой надписью «был в сети 38 минут назад». Психует. Запирается в ванной и захлёбывается в рыданиях. Он уязвим, слаб. И его это бесит. Его выворачивает наизнанку от постоянного запаха сигарет, но он уже не выветривается. Избавиться от ужасного аромата уже невозможно, разве что выкинуть всю одежду на помойку. И душу свою заодно туда же. Окно постоянно открыто, откуда постоянно дует холодный ветер, заставляющий почувствовать хоть что-то, кроме щемящей боли. Когда парня стало удовлетворять любое чувство, за исключением страдания? Да уж, раньше был изысканнее. Только любовь и постоянное внимание ему подавай. А сейчас что? Тимошенко трясёт головой, отгоняя ненужные назойливые мысли и уходит из ванной в кухню, схватив пачку сигарет. По старой, уже привычной схеме.
Квартира пуста и полностью пропитана какой-то непомерной грустью, сигаретами и холодом. Всё смешивается в какой-то гремучий коктейль из чувств и эмоций, полностью раздробленных и растоптанных без права выбора. Невыносимо. Кирилл тяжело вздыхает, усаживаясь на подоконнике, и закуривает. Дым обжигает лёгкие, приятно обволакивая, а после кружит голову, что кажется, будто медленно летишь в бездну. Парень горько усмехается, потирая красные от слёз глаза. Он не спал сегодня, всё слушал, как Мильковский дышит под боком. Каждый его вздох какой-то надрывестый, болезненный, будто тот вот-вот готов разрыдаться от обиды и отчаяния. Бледному страшно за любовника, с ним происходит что-то непонятное, но помочь не может никак. Всё, что возможно, уже сделано, осталось только ждать. Только что-то подсказывает, что снотворное — это не то, что нужно Жене. Тимошенко кашляет, а на глаза снова наворачиваются слёзы. Голова буквально трещит по швам, разрывается на части. Таблетку искать слишком лень, потому Кирилл заключает, что оно и так само пройдёт. Как придёт время, разумеется. Едкий дым клубьями летит мимо открытого окна. Мильковского дома нет, иначе точно бы вломил за такое, но сил выйти на улицу нет, потому, довольствоваться надо тем, что есть. Парень вновь морщится, вспоминая просьбы Жени и свои обещания дословно, но лишь запрокидывает устало голову, качая ногой, свисающей с подоконника. Старший обещал вернуться домой ещё в двенадцать дня, а на часах уже красовались проклятые четыре вечера. И даже не предупредил… Что ж, значит оба проебались: слово ни один, ни другой не держат. Небо полностью было затянуло тучами, что ещё больше нагнетало, а Тимошенко выкуривал одну сигарету за другой, кидая окурки вниз. Двор казался как никогда серым и опустевшим. Деревья стояли голые, вся листва валялась под ногами в грязи. Ветер уже заставлял дрожать всем телом, потирая окоченевшие пальцы и шмыгать носом. Начало ноября, что там говорить. Но почему-то хотелось верить, что тепло ещё будет, хоть даже звучит это глупо. Бледный продолжал сидеть в ожидании и размышлять, как скоро вернётся его парень. Вестей от того не было, можно было лишь предполагать.
«Дождь и листья все, что даст нам осень,
Будто мы не просим у неё себе тепла…
Холод, небо днем чернее ночи…
Может, это осень наше счастье забрала?..»
— Кирилл, нам нужно поговорить, — донеслось из прихожей следом за скрипом двери, пока парень всё так же сидел на кухонном подоконнике, выкуривая в форточку которую по счёту сигарету. Тимошенко испугался и воспрянул, вскочив с подоконника. Парень попытался скоро загушить сигарету, но обжёгся, прислонив её случайно к коже, и болезненно зашипел. С остервенением певец выкинул бычок в окно и побежал в коридор, путаясь в своих ногах и чуть не падая по ходу. Наводнение какое-то.
— Женечка! — воскликнул Кирилл, подходя к возлюбленному, — Ты долго сегодня что-то, я тебя ведь ждал… — немного обиженно добавил парень, но старался, чтобы это не прозвучало как претензия.
— Привет, дела были, — сухо ответил Мильковский, заставляя себя пройти мимо Бледного, даже не дотронувшись до него.
Хозяин квартиры прошёл на кухню, откуда прибежал недавно его возлюбленный, и, окинув беглым взглядом комнату, повернул кран с водой и сполоснул руки. Женя молча подошёл к фильтру с водой и налил себе в гранёный стакан половинку, разом осушая его. Тимошенко внимательно следил за каждым движением музыканта, надеясь, что тот хоть что-то уже скажет. Мильковский застыл на несколько секунд, обдумывая что-то и глядя в окно, но не решался озвучить мысль. Тишина уже стала напрягать обоих так, что в ушах звенело. Старший замялся, поставив стакан на место и проговорил:
— Ты опять курил тут? — парень смотрел на возлюбленного нечитаемым взглядом, что ещё больше заставило сжаться. Эта жуткая усталость в глазах певца росла с каждым днём, не заметит только слепой.
— Нет, Жень… То есть, да, но я немного… Точнее, не я это совсем… Но… — принялся оправдываться Кирилл, на что собеседник никак не отреагировал, тяжело вздыхая и не слушая до конца возлюбленного.
— Ой, да не ври ты, от тебя, как от табачной лавки несёт. — устало кинул безэмоциональный певец, проходя мимо Бледного, по видимому, в зал.
— Я больше не буду, Жень, честно. Это последний раз, больше такого не повторится! — поспешил его заверить Кирилл, следуя за ним по пятам, — Ты об этом поговорить хотел?
Мильковский молча плюхнулся на диван в гостиной, прикрыв глаза, игнорируя вопрос пару секунд, будто собирается с мыслями, а после отрицательно помотал головой, заставляя младшего напрячься всем телом.
— Нет, Кирилл, не об этом, — подтвердил свой жест словами он, распахнув глаза и взглянув на парня, — Я сегодня вернулся позже, чем планировалось…
— Это не проблема! — тут же перебил его Тимошенко, но прикусил язык, когда на него зло посмотрели, что аж внутри всё похолодело, — Прости… — виновато произнёс он.
— Не перебивай меня. — осёк его Женя, — Так вот, у меня было много дел. Завтра будет ещё хлеще, а послезавтра вообще нужно будет уехать. Я это к чему… Хотел тебя предупредить, что дома меня не будет около недели. Квартира будет пустая, но это не означает, что её нужно разнести. Если хочешь тусоваться — где-то на стороне. У друзей ли, ещё где — неважно. Можешь к себе поехать, если хочешь. Куда угодно, одним словом. Я тебя никуда не гоню, просто ставлю перед фактом, что тебе здесь одному торчать, а ты по-нормальному один жить не можешь.
Бледный внимательно слушал каждое слово, но почему-то возникло ощущение, что он ничего вообще не понял. Он не мог просто это осознать, не мог смириться. Всё казалось дурным сном, который вот-вот закончится, картинка поплывёт, а в реальности встретит его Женя, добрый и любящий. Но рассеиваться ничего не собиралась, даже намёка на это не было. Парень нахмурился, вновь и вновь проговаривая полученную информацию про себя. Может, он ослышался? Слишком точно речь впечаталась в память, чтобы могли возникнуть с ней проблемы или какие-то ошибки. Мильковский сидел, будто затаившийся зверёк, переживая внутри, что на это скажет его парень и не торопя его. Такое сложно принять, учитывая их ситуацию. Это, наверное, больно… Где треск развивающегося вдребезги сердца? Глубоко внутри он даже слышен, кажется. Или что это? Постойте, это же его собственное сердце рёбра ломает, не в силах больше сжиматься.
Они молчат, находясь в тех же положениях, будто замерли. Ни один, ни другой не решается рвать вновь образовавшуюся тишину, но такая честь обязана кому-то достаться, это понимают оба. И должна она достаться тому, который сейчас себе сам пальцы выламывает практически, раскурочивает свежий ожог, сдерживаясь, чтобы не вырвать сердце из грудной клетки прямо так сейчас, заходящееся в бещенном ритме. Слёзы было наворачиваются на глаза, но Кирилл их тотчас прогоняет. Нельзя. Не сейчас. Не с ним. Голова болит с новой силой, а на душе что-то тянет от обиды. Душа выворачивается наизнанку, вот-вот кровь из носа пойдёт.
Такое бывает. Ты слишком эмоциональный, Кирюх. Слишком.
— Ладно, — неожиданно для самого себя, а уж тем более для Жени кивает Тимошенко, — Только ты мне пиши, хорошо?
Старший в ответ лишь кивает, отводя взгляд в сторону. Внутри рушится весь мир, а поперёк горла встаёт противный ком, перекрывая дыхания. Всё будто в огне. Может, оно и к лучшему, но почему же так, сука сложно?.. Проще уж вообще ничего не чувствовать, нежели так. Женя мысленно ставит новую точку отсчёта. На этот раз последнюю.
А как же сердце? Что с ним-то делать?
На конечной остановите, пожалуйста.
***
Кирилл просыпается поздно. Всё тело ломит, а голова ужасно болит, что сразу же заставляяет пожалеть о пробуждении вообще. Он щурится будто от яркого света, но на деле в комнате ужасно темно. Осеннее небо слоями серых туч наглухо закрыло доступ малейшему лучику. В квартире снова пусто, это парень понимает практически сразу, когда прислушивается к каждому шороху. По телу пробегает рота мурашек, когда, кроме тиканья часовой стрелки, музыкант ничего не слышит.
Ушёл.
Кровать холодная, а одеяло, скинутое в сторону, почти не дарит тепла. Тимошенко ёжится, стараясь натянуть его на себя по самые уши и скрыться под ним, чтобы наконец
задохнуться перестать мёрзнуть, но не успевает. Его взгляд цепляется за оставленную на столе записку, что помогает встрепенуться и мгновенно вскочить, босиком добежав до стола.
На маленьком листочке чёрной пастой было аккуратно выведено ровным почерком несколько предложений. Бледный почему-то даже обрадовался и улыбнулся, осознавая, что никто иной, как Мильковский, не мог оставить этой записки. Но радость быстро спала сразу после первого прочтения. Парень пробежался ещё пару раз по строчкам, заучивая почти наизусть, но содержание совсем не изменялось.
«Еда в холодильнике, подогреешь в микроволновке. Будь благоразумным, друг мой. Я уехал, занимайся своими делами.
Женя. »
Это не то, что Кирилл хотел бы увидеть. Это не то, что Мильковский хотел написать. Они оба проебались по всем параметрам, но деваться было уже некуда. Они оба были вынуждены проглотить тот осадок, что остался во рту от горечи слов. Женя двигался на финишную прямую в отношениях, а младший продолжал уверять себя в том, что во всех отношениях есть трудности, хотя даже это постепенно переставало действовать. Бледный схватил пачку сигарет, оставленных на тумбе с ночи, и поплёлся на балкон, захлопнув за собой дверь.
Затяжка. Лёгкие наполняются губительным дымом, контрастирующим своей теплотой с тем, что поселилось внутри. И когда он стал таким холодным? Вторая. Всё, накопившееся внутри за эту ночь, хочет вылиться в слёзы, но парень не разрешает, с остервенением смахивая влагу с ресниц. Третья. Четвёртая. Пятая. Окурок летит с балкона, чуть-чуть не догорев до фильтра и послушно опускается на мокрый асфальт. Так легче. Так теплее. Раньше так было с Женей, но сейчас Жени нет… Но он вернётся! Правда-правда! По крайней мере, так думает Тимошенко и очень хочет в это верить.
За последние три дня парень скурил месячную норму для себя, но его ни капли не отпустило. Каждый раз, как первый, но вновь по старому сценарию.
Ничего, блять, не помогает. Вообще. Он морщится, немного свешиваясь из открытого окна. Тело прошибают знакомые воспоминания.
Луна было полная и отливала желтоватым оттенком, при этом не освещала пространство. Совсем наоборот, она слепила и заставляла колебаться, сея сомнения в глазах Кирилла. Луна была чересчур яркой, что не давала возможности увидеть тёплых глаз собеседника, или слишком тёмной, застилая глаза пеленой беспросветной тьмы. Что он должен делать?
Бледный шмыгнул носом, вспоминая ту самую ночь. Страшно. Больно. Но она так близко сейчас, что голос пропадает, не давая крикнуть.
В данный момент существует выбор. Закончить свою жизнь и существование прямо сейчас, так и не увидев глаза такого родного, знакомого незнакомца? Или поддаться эмоциям, кинувшись на шею к своему спасителю от самого себя и забыть эту глупую ситуацию как страшный сон? А может… А есть ли у него ещё варианты? Существует ли вообще выбор в целом? Конечно же, нет… Как он может оставить его? Или же может?
Кирилл дрожит всем телом не то от холода, не то от эмоций. Слёзы уже бесконтрольно скатываются по щекам.
— Зачем? — прорвал тишину Тимошенко, не меняя местонахождения.
— Что именно? — ответил апонент.
— Зачем ты здесь? — повторил Бледный.
— Не знаю… А ты как думаешь? — усмехнулся парень.
Певец больше не выносит. Воспоминания гнетут и почти убивают, а потому, Бледный захлопывает окно, заставляя мысли рассеяться, и забирается на облюбованный подоконник. Всегда мечтал в детстве так делать, но мама запрещала. А Женя разрешал. А Женя любил, когда Кирилл так делает. А Женя Кирилла целиком в общем-то любил.
Тимошенко, наверное, и есть вдохновение для Жени. Мильковский посмотрел ещё раз на Кирилла и, подхватив парня, вцепившегося в него от неожиданности, за бёдра, усадил на широкий подоконник, а сам побежал в другую комнату, вскоре вернувшись с гитарой и подкладывая подушку под спину Бледного, что прибывал в шоке.
Слишком много слов. Слишком много прикосновений. Слишком много воспоминаний. Слишком мало Жени. Кириллу этого не хватает, ему нужен весь. Целиком. Полностью и беспрекословно. Парень выдыхает и возвращается с балкона в комнату. Он выжат и подавлен. На сегодня с него хватит.
***
Мильковский заходит в студию, одним лишь кивком приветствую всех присутствующих. Он заебался. Сил не хватает даже на банальную улыбку, чего ребята стараются не замечать, точнее делают вид, что не замечают.
— Привет, Жека, — весело улыбается ему звукач, пожимая руку парня, на что тот с трудом выжимает что-то на подобии улыбки, — Ты к нам что-то зачастил, — усмехается мужчина, проходя вместе с Мильковский в другую комнату.
— Да я с просьбой… — кусая от волнения внутреннюю сторону щеки, говорит музыкант.
— Оу, ну тогда жги. Помогу, чем смогу, — хмыкает в ответ собеседник, усаживаясь в своё кресло.
— Мне надо переконтоваться где-то парочку дней. Я долго не стестню, планирую уехать через два-три дня. Можно я на студии у тебя поживу? — неуверенно сказал Мильковский, отводя взгляд в сторону, — Я тебя очень прошу, в долгу не останусь, мне хоть где-то нужно. Только давай без лишних вопросов, окей? — умоляюще добавил он.
— Да живи, ради Бога, мне-то что! — поспешил ответить мужчина, а удивление не стиралось с его лица, — Мне бы очень хотелось узнать, что там у тебя произошло, но думаю, ты сам расскажешь, когда посчитаешь нужным. Не похоже на тебя, честно говоря… Если ты так говоришь, значит и правда это необходимо.
— Спасибо тебе огромное, не знаю, что без тебя бы делал! — с облегчением выдохнул певец, а на лице показалась вымученная улыбка.
— Да на здоровье! — хохотнул второй, — Слушай, ты ведь сегодня не предупредил, что придёшь, я и не знал. У меня люди должны сейчас подойти, поработаем немного, подождёшь? — воскликнул мужчина, вспоминая о клиентах. Проблемы проблемами, а работа идёт всё-таки.
— О, да, конечно, Паш! — отозвался Женя, активно жестикулируя, — А кто, если не секрет?
— Да Полинка, — махнул рукой Павел, улыбаясь, — Что называется — подруга детства, — в какой-то степени даже гордо заявил он.
— Она просто любитель? — спросил Мильковский, на что мужчина отрицательно закачал головой.
— Не-а. В «SEREBR'е» пела несколько лет.
— Это которая из них? — нахмурился музыкант, пытаясь понять, о ком идёт речь.
— Это которая… — не успел договорить Паша, как дверь распахнулась, и на пороге стояла темноволосая девушка в клетчатой мини-юбке с пристёгнутой к поясу массивной цепью и в чёрной косухе, надетой поверх коротенького тёмного топика, — А вот, собственно, и она.
