Ремиссия

Джотаро целый день ходит сам не свой. Чертовы станды. Преподаватель — и тот со стандом. Ну и что. Было бы куда хуже, окажись препод прихвостнем Дио, который хотел отомстить за смерть господина. Но Хигашиката никак не отреагировал на это имя. Просто не знал, кто такой Дио. У него была сотня возможностей напасть, но он не сделал этого: значит, пришел не за Джотаро. Его станд что, чинит вещи? Звучит безобидно. И всё равно. Тупая Мацуока, любящая махать руками. Тупая модель клетки, которая так нравилась Джотаро, дорогая и удобная. Он растерял сноровку, не успел остановить время до того, как она разбилась. И тут оказалось, что у Хигашикаты всё схвачено. Такой пустяк, а пришлось призвать Star Platinum — впервые за два года. Снова услышать адский скрежет времени. Хотелось покоя. Хотелось, чтобы учеба помогла забыть о сверхъестественной дряни, которая приключилась в Египте. И ведь почти получилось. Джотаро закончил школу, поступил в хороший университет. Даже экзамены сдал лучше, чем рассчитывал. Жизнь вернулась в привычное русло. Обычная, студенческая жизнь. Каждый день он приходит домой после занятий, как раньше; мама, живая и здоровая, готовит ему еду, спокойно занимается хозяйством. Старается не докучать. Сегодня ему докучает дед. Боже, он приехал к ним всего пару дней назад, а уже сидит в печенках. Дом снова наполнился английской речью и сетованием на японскую культуру. Вечер, прохлада. Джотаро стоит у выхода в сад и курит на крыльце. Слышит, как дед подходит сзади, прислоняется к косяку двери. — Завтра суббота, — говорит он. — Ты готов? «День земли». Совсем простой иероглиф: крест и линия у его основания. Загробнее некуда. — К такому нельзя приготовиться. — Ну, даже не знаю. — Дед печально усмехается у него за спиной. — Я вот готовился, когда мы с Польнареффом ездили навестить Абдула и Игги. Вещи собирал. И самого себя. Неуместное сравнение. Джотаро язвительно фыркает. — Да-да, — без обиды отвечает дед. — Жаль, тебя с нами не было. Польнарефф очень хотел тебя повидать. Но он тоже посчитал, что твое поступление было важнее. Даже если бы не было никакого поступления, он не уверен, что смог бы выдержать эту поездку. Джотаро мнет сигарету зубами. Смотрит вдаль, лишь бы не смотреть на деда; смотрит на мамин японский сад. Он расцвел с приходом весны. Годовщина их смерти была зимой, в январе, но могилы в Каире никогда не знали снега. Лишь Какёину знакомы холод и сугробы. — Ты сам виноват, что освободился только к весне, — говорит Джотаро. — Знаю, знаю... Эх. Возьмем завтра цветы? Какие-нибудь незаметные. Чтобы его родители ничего не заподозрили. — Опасно. Даже два года спустя. Друзей у него не было, больше никто не знает, что он погиб. Родители всё равно могут заметить, что кто-то приходил на могилу. Джотаро выдыхает дым. Вдалеке одиноко стрекочет цикада. — Пожалуй... ты прав. Что-нибудь совсем простое. Хоть что-нибудь. Цветы, как в мамином саду. И всё равно нельзя. *** Могила Какёина такая же, как и в прошлом году: почти не обросла травой. Разве что у плиты кто-то положил белые лилии. Да, его родители были здесь. До сих пор не знают всей правды, и не узнают. Их сын, который пропал во время семейного отпуска в Египте, вернулся домой кремированным. Они с дедом неподвижно стоят у могилы. На землю ложатся две длинные тени. Дед смотрит на свои руки в перчатках, рассеянно касается седых висков. Джотаро не совсем понимает, что с ним. Да, он стар. Ему шестьдесят девять, и они пришли на кладбище. Деду не по себе. Но он любил хвастать тем, как часто он смеялся смерти в лицо. Никогда не боялся. Не боялся, но задумался. После Египта он впервые поразмыслил о том, чтобы нормально оформить завещание. До того отшучивался: «Я буду жить вечно». Отшучивался, а потом умер у Джотаро на глазах, и пришлось вытаскивать его с того света. Он до сих пор помнит, как сжимал в руках Star Platinum его небьющееся сердце. Даже камень не вечен. Джотаро замечает на плите Какёина царапину, прямо у основания. Нет, это вмятина. Круглая. Дыра в животе. Раздаются невесомые, но отчетливые шаги. На могилу ложится третья тень. — Джотаро?.. Это ты, Джотаро?.. Голос, знакомый и живой. Как два года назад. — К... Какёин? — спрашивает он. Но не оборачивается. Джотаро замечает, что теперь на земле видна только одна тень. Куда пропал дед? — Да, это я, — слабо отвечает голос. — Джотаро, я так рад тебя видеть. Ты не повернешься ко мне? Нет. Нет, ни за что не повернется. Он слишком долго забывал. Что-то не так. Что-то случится, если он обернется. Нельзя. — Ты погиб, — отвечает Джотаро, сжав кулак. — И похоронен здесь. — Боже, да я ведь разговариваю с тобой! — Какёин растерян. — Это я! Жив таким, каким ты меня помнишь. Неужели ты не хочешь даже... Что-то тяжело опускается Джотаро на плечо, будто нож. Режет и разворачивает к себе. Оно сильнее него; лезвие глубоко входит в кожу. Джотаро отступился от своего запрета — повернулся и увидел, что его схватило: пальцы Hierophant Green. Станд тянет его к себе, и на одну отвратительную секунду Джотаро готов поверить, что Какёин жив. Его не обманули. Он правда видит Какёина таким, каким запомнил. Видит дыру в его животе, обескровленные внутренности, повисшие мертвым грузом — запах гнили ударяет в нос. Кожа у Какёина мертвецки бледная. Когда он улыбается, она сыплется, как пергамент, обнажает почерневшую плоть. Джотаро чувствует удар и глухую боль в животе. Он не может вздохнуть. В его животе — тоже дыра, но из неё хлещет кровь. Какёин ковыряется в нем пальцами, разрывает стенки кишок, пронзает его щупальцами Иерофанта. Джотаро падает на колени, грохается на каменную плитку. Хочет напоследок взглянуть в обезображенное лицо друга. Ветер треплет челку Какёина, и Джотаро замечает паразита у него во лбу. Видит красноватый отблеск в глазах и острые клыки. — Ноль, — шепчет Какёин не своим голосом. — Время возобновило свой ход. Нет. Джотаро хотел бы, чтобы время правда возобновило свой ход. Но после Египта оно постоянно обращается вспять, выворачивается наизнанку, уродливо искривляется. Он не может сопротивляться, не может призвать Star Platinum. Кожа горит и чешется: на месте старых шрамов раскрываются раны. Из щупалец Иерофанта тянутся трубки, хватают Джотаро за горло, поднимают его над землей, вонзаются в грудь. Какёин высасывает его кровь, и бледная кожа начинает розоветь. Только бы он жил. Джотаро чувствует, как его сердце перестает биться — удар за ударом — и он ничего не может с этим поделать. Нет сил бороться. Он закрывает глаза. *** Он открывает глаза и вскакивает в постели. Лихорадочно шарит рукой по животу, по плечам. Дыры нет: он не ранен, и шрамы давно затянулись. Сердце удар за ударом гоняет кровь: будто боится, что она закончится. Спина вся в поту. Джотаро садится, откидывает одеяло. Не может отдышаться. Он прислушивается к звукам в доме. Тихо, совсем тихо. Только цикады верещат снаружи. Значит, он не кричал во сне. Никого не разбудил. Он падает обратно на подушку, бьет её рукой. Кусок воспоминаний переплелся с больной фантазией. Опять кошмары, как в прошлом году. Какого хрена? Вчера, когда они с дедом вернулись с кладбища, не снилось ничего. А сегодня приснилось. Нет, вчера тоже что-то снилось. Просто он забыл. Снились сугробы — белые, как лилии, и они тянулись вдаль бесконечной пустыней. Джотаро пробирался через неё к чему-то важному — или к кому-то, — но не дошел. Упал без сил. Снег укрыл его мягкой, белой плитой, и холод больше не пугал, просто засел под кожей. Джотаро заснул счастливым. Черта с два он заснет сегодня. Ему удается разглядеть цифру на часах: четыре утра. Через пару часов вставать. Он закрывает глаза, пробует заснуть снова. Недосыпал всю неделю, так что обязан отрубиться. Сердце уже успокоилось, и дышит он ровно. Только мозг не хочет успокаиваться. Не докучает сотней мыслей, но и не отключается. Футон мерзко липнет к потной спине. В горле пересохло. Джотаро встает. Ну конечно, четыре утра. Проще не ложиться. Как раз обмоется, разложит другой футон. А потом засядет на кухне и будет до рассвета пичкать себя водой — до тех пор, пока не разорвет живот.