Обсидиан и Янтарь

Кайло думал, что никто не слышал. Но правда была в том, что это слышал только Хакс. Когда он прижимается к нему горячей грудью, сминает в собственных пальцах аспидно-черные буйные пряди, чтобы мягким рывком поднять его голову — лишь для того, чтобы увлечь Рена в дикий, лишенный нежности поцелуй. И магистр, обнаженный, потерянный, глухо стонет ему в рот, отдаваясь во власть Хакса — он дарит свое первенство так же легко и беспечно, как позволяет чужому телу прижать себя к темным простыням, уткнуть свое покрасневшее лицо в подушку. Заглушая звуки, лишая зрения. Прикосновение к залитой лихорадочным румянцем спине раззадоривает аппетит, провоцирует — узкие ладони мягко ложатся на массивные плечи, поглаживают в насмешливо заботливой ласке, тягуче и плавно переходят вниз, вдоль позвоночника и дальше на поясницу, замирая над бесстыдно оголенными ягодицами. И Рен отчаянно закусывает губу, удерживая постыдные звуки. Но правда в том, что в постели он точно так же теряет контроль. — Крифф, — ругается он, когда его мощные бедра резко, почти грубо вздергивают вверх. Вот оно — то, что так жаждет вновь услышать Хакс. Распутный, грязный и шальной республиканский акцент. Речь сочится свободой, фразы развязны и неспешны, ленивы, но резки, как удар — он намерен жадно проглотить каждое слово, готовое родиться на этих распухших губах. — Посмотри на меня, — благоговейно приказывает Хакс, пожирая взглядом эту интимную позу. — Посмотри. И Кайло смотрит, не смеет отвести от его дымчатых глаз пламенный взгляд, но в следующий миг Хакс вновь впивается в его алый рот. Звуки, что рвутся из горла Рена после поцелуя, похожи на покорное рычание и жалкий скулеж одновременно, но стоны и всхлипы измученны, а дыхание — тяжелое, сбитое. — Крифф. Единственное слово, что позволяет себе Рен, когда Хакс овладевает им. И только поддается на каждое движение его двигающихся бедер — трепетно, жарко, пылко и со всей страстью, на которую только способен. И доносящийся до него голос пробивается сквозь густую пелену, чтобы быть услышанным. — Так ругаются только те, кто вырос в республиканских трущобах, не так ли? — дрогнувшим голос спрашивает Хакс, начиная терзать его еще беспощаднее. — Но ты ведь рос совсем в других условиях, я прав? Но Рен лишь изгибается, будто пламя в его руках. И Хакс гонится за тем, чтобы вырвать новые слова из этого порочного рта: сильнее, быстрее, жестче раскачивается позади его тела, слыша звонкие хлопки с каждым соприкосновением с этими бледными ягодицами. И правда в том, что только Хакс достоин слышать отголоски умершей Республики в этом надломленном голосе. — Крифф, крифф… — не сдерживаясь, напрягается Кайло, когда отдается своему желанному удовольствию. И Хакс ликующе улыбается. Республиканский акцент из уст того, кто предал ее, кто смотрел на ее гибель — разве это не прекрасно?

***

Хакс думал, что все слышали. Но правда была в том, что это слышал только Кайло. Генерал тонко стонет, пронизывающе смотрит в глаза, прерывисто выдыхает в ответ на горящий жаждой обладания взгляд — без слов умоляет о прикосновениях, об ответной ласке. И Рен ложится на его пышущее жаром тело, льнет разгоряченной грудью к его груди, позволяя Хаксу положить на свои плечи узкие ладони — сжимая покрытую испариной кожу, вцепляясь в блестящие в свете каюты мускулы. — Не смей больше дразнить меня, — тягуче произносит Хакс, хищно прищуриваясь, и Кайло не может удержаться от ухмылки. Чистый, породистый имперский акцент. Четкие и выверенные фразы, строгость, безапелляционность, звенящая сталь в словах — Рен готов прижаться к его горлу раскрытым, влажным ртом, ощутить в нем зарождающие порывистые вибрации. Готов был слушать его часы напролет. И он продолжает мучить его: смазанным поцелуем в распахнутый коралловый рот, твердым, настойчивым напором, с которым он поддерживает обжигающий нервы темп, медленные толчки меж его ног. В глазах Хакса вновь вспыхивает на миг потухшая страсть. Это именно то, что он так желал увидеть. — Я же сказал тебе, — вкрадчиво произносит он с шелестом простыней. — Конец прелюдии. О, как властен этот тон — воплощение нерушимой, алчной и ненасытной Империи. И Рен дает ему то, что тот так бархатно просит — ликующе ускоряется, поощряя своего генерала за желаемые, ласкающие слух слова. Имперский акцент из уст того, кто является ее преданным сыном, кто подарил ей всю свою жизнь — разве это не прекрасно?