Обсидиан и Янтарь

Когда Кайло жадно впивается в его шею своим алчным ртом, захватывая в плен жаркой влажности тонкую кожу, Хакс шипит, как разъяренный сарлакк, но не смеет отпрянуть, лишить себя извращенного удовольствия чувствовать на себе скользящие края чужих зубов. Только предупреждает, заставляя уйти из голоса сладкую дрожь. — Не оставляй следов, — говорит он, вздрагивая в ответ на вольный, жесткий укус. — Не выше воротника. И легкий, почти переливчатый смех похож на нежную ласку, отдается мягкой вибрацией у основания шеи. — Не делай вид, что тебе не нравится, — глухо произносит Кайло, опаляя дыханием острую грань его открытой ключицы. — Быть помеченным мной. Хакс запрокидывает голову, касается затылком холодной стены пустого коридора, отдаваясь на минуту во власть любовника, но потом зарывается облаченной в перчатку ладонью в густые кудри, чтобы оттянуть Рена от себя излюбленным жестом. Посмевшего потревожить его, утащить, спокойно идущего меж стен, в тень, чтобы дернуть в сторону строгий воротник кителя, оголяя плавные черты его шеи себе в прихоть. — Никто не должен увидеть, — тихо шепчет Хакс. Он не знает, в который раз говорит эту фразу. Их отношения были под запретом — под строгим кодексом Первого ордена, под жестким целибатом Сноука. Для всех они враги, вечные соперники, не забывающие подарить друг другу взгляд, полный ненависти и презрения, выплевывающие уверенные бравады фраз в лицо, словно оскорбления. Но за чужими спинами они позволяли себе длиною в мгновение взгляд, полный невысказанной вины, могли преподнести извинения в дар за резкость и грубость ранее звучащих слов, залечивали страстью, нежностью и заботой нанесенные раны. Ночью они могли спрятаться в каюте, надежно скрывающей их от посторонних глаз, днем — были обязаны играть эти роли, соблюдать осторожность. Пусть иногда безумие и захватывало их, как сейчас пожирает Кайло. Пожирает неумолимо, болезненно, вынуждая его прижимать любовника к хладным дюрасталевым стенам. — Никто и не увидит, — отвечает Кайло, и от его теплого тона Хакс зажмуривается, благосклонно дает ему еще пару секунд, чтобы насытиться собой. А потом мягко отталкивает, слыша разочарованный стон. Минута, чтобы привести себя в порядок — одернуть китель, скрыть покрасневшую шею, пригладить волосы и тщетно попытаться убрать со скул невольный румянец. Минута, чтобы заставить себя оторваться от горячего тела — забыть о желании на те часы, что остались до конца его смены. Минута, чтобы неслышно в последний раз обласкать его взглядом — и оторваться от стены, возвращая себе гордую осанку. — Увидимся позже, Рен, — бархатно говорит Хакс, возвращая на вновь бледное лицо скупую маску — генерала, питающего всю глубину ярости лишь к одному человеку. — Увидимся, — хрипло повторяет магистр распухшими яркими губами, возвращая на лицо хищную маску — Кайло Рена, питающего всю глубину ярости лишь к одному человеку. Никто не узнает, как давно стали эти маски лживы и обманчивы.