Необратимые

Утром, вернувшись из душа в свою спальню, Гермиона находит на кровати платье – оно немного короче, отличается по фасону от вчерашнего, но все еще довольно простое. Как подтвердилось на собрании общины, все до единого носят довольно странную, с обилием замысловатых швов и линий одежду. Рядом с платьем лежит нераспечатанное письмо. «Гермиона, Я выбрался в маггловский квартал и позвонил твоим родителям: они были слишком обеспокоены, чтобы заставлять их ждать письма. Все передал. Они ждут тебя, как только ты сможешь освободиться. Что у тебя за проблемы? Пожалуйста, отзовись как можно скорее и объясни. А лучше приходи к нам с Джинни, чтобы доказать, что жива и здорова. Рон вернулся с Чемпионата и подливает масла в огонь, выпытывая у нас, куда ты могла запропаститься. Мы беспокоимся, Гарри». Она прижимает к себе пергамент, и ей действительно кажется, что от письма исходит неповторимое тепло, так нужное ее мертвецки холодному телу. Прижимает и думает. Нужно что-то ответить. Но община явно непроста и не допустит самодеятельности, хотя Петра вместе с письмом и принесла все необходимые принадлежности для ответного отправления. «Гарри, Возьми помощников и проверь на все виды магии поместье по адресу, который напишу ниже. Официально будем считать, что запросил мой отдел. Подтверждение, кому бы оно ни понадобилось, в любой момент смогу отправить с совой. Я опасаюсь сказать больше и уж тем более не смогу прийти к вам. И, боюсь, это затянется на несколько месяцев. Пожалуйста, скажи всем, кого ты упомянул в письме, что я люблю их. А сам ты и так все знаешь. На всякий случай: не паникуй пока и не делай мне хуже. Гермиона». Смело решив восстановить в уме все повороты замка, ведущие к выходу в сторону совятни, она спускается по лестнице и сомневается, не зря ли умолчала о том, что произошло. Но на всем протяжении пути интуиция продолжает настойчиво шептать ей, что она поступает правильно. Так что, делая шаг в жилище местных сов, Гермиона не без тоски смиряется с собственным решением сохранить превращение в секрете от внешнего мира. – Ну что, красавицы, кого из вас можно отправить в гости к знаменитому Гарри Поттеру? Большинство сов никак не реагируют на это, только одна рыжеватая начинает беспокойно двигаться. Она кажется Гермионе слишком маленькой, и в итоге письмо прикрепляется к лапке крепкой на вид серой птицы. Стоит только отпустить ее в путь, как у рыжей усиливается суматоха: она вдруг резко взмахивает крыльями, поднимается над жердочкой, перелетает в центр совятни и в очаровательном повороте превращается в молоденькую девушку-вампира. – Дора! – восклицает Гермиона от неожиданности. – Прости, я не хотела тебя напугать, – скромно улыбается вампирша, при этом быстрым взглядом скользит по руке Грейнджер, которую та по привычке потянула к палочке. – Видимо, заснула вчера тут, когда вернулась из ночного полета. Дора взъерошивает свои короткие волосы, и из них вылетает пара листьев. – Как твои дела? – спрашивает она одновременно с этим. Гермионе надоело выдумывать что-то оригинальное в ответ на подобные вопросы. Она отворачивается к окну, через которое видит маленькую серую точку – удаляющуюся сову, – тут же уносясь мыслями вслед за птицей и невольно отвечая молчанием. Дора подходит и встает рядом. – Я превратилась семьдесят пять лет назад, добровольно, потому что не хотела больше жить так, как жила, – это долгая грустная история, потом как-нибудь расскажу. А смерти – темной, беспросветной, смерти, за которой поистине Ничего… я боялась. Но, знаешь, я понимаю тебя. Первый десяток лет вампирской жизни у меня ушел на сомнения и сожаления. – Потом смирилась? – Потом смирилась. – Мне кажется, я не нравлюсь общине. Дора делает шаг в сторону, облокачиваясь на свою собственную жердочку, чтобы удобнее было смотреть на Гермиону. – Мы боимся тебя. А ты боишься нас – и не жди, что я успокою, будто бы зря. Нет, мы все здесь опасны. Одного слова, движения достаточно, чтобы напряженная атмосфера взорвалась к чертям. Но то, что ты не нравишься… это неправда. Дора улыбается, заметно сдерживая веселье. – Среди нас много хороших ребят. Просто обстоятельства – врагу не пожелаешь. Я думаю, и у тебя, и у общины это пройдет – эти наточенные друг на друга клыки, я имею в виду. Серая птица уже растворилась в линии горизонта, но Грейнджер продолжает смотреть туда так пристально, что слезятся глаза. Утренний воздух свеж и приятен коже, но Дора закрывает окно и зашторивает его, указав пальцем на выходящее из-за облаков солнце. Часы в доме бьют семь раз – Гермиона уже не удивляется, что хоть и негромко, этот звук доносится до ее вампирских ушей. – Ты можешь выбрать себе личную сову, – предлагает Дора. И смеясь добавляет: – Только не меня. Та, что ты отправила, и вот эти – свободны. – Ты не превращаешься в летучую мышь? – спрашивает Гермиона, когда собеседница уже собирается уходить. Дора оборачивается и усмехается, обнажая клыки: – Летучие мыши – это моветон. А после со всей своей сверхъестественной скоростью она покидает совятню: напоследок подмигнув, буквально растворяется в воздухе.

* * *

Стоит только Грейнджер занести кулак над дверью кабинета, как оттуда доносится голос вожака: – Проходите, Гермиона. В комнате, кроме Дрейвна Элмерса, оказывается и Людовик, его правая рука. Он сидит в глубоком кресле, сложив пальцы с длинными ногтями на своем круглом животе, и, как всегда, улыбается. – Мы решили, что должны поговорить втроем, если вы не против, – усталым голосом поясняет Элмерс. Гермиона молча занимает свободное место рядом с вампирами. – Насчет покушения на меня… – продолжает Дрейвн. – Наш ищейка, Джереми, как только это случилось, обшарил весь лес вокруг. В общем, все, что мы знаем сейчас: это был чужак. Определенно вампир, а раз не из нашей общины – значит, дикий. Людовик подтверждает слова Элмерса кивком. – По моим сведениям, диких вампиров в Англии около двухсот, – говорит Гермиона. – И они уже семь сотен лет не подбирались к Лондону. – Около того, – напряженно отзывается Элмерс. – И… да, верно. – И больше никаких улик? Людовик поясняет: – Это была безупречно сильная магия. Далеко не все дикие вампиры способны на нее, а тем более учитывая силу самого Дрейвна, понимаете?.. – Понимаю, но это не улика, пока нет возможности проверить всех диких вампиров на силу их магии. – Верно, – подытоживает вожак. Наступает молчание, только где-то на первом этаже смеются над какой-то шуткой пара вампиров. – А что с нападением на меня? – интересуется Гермиона. – Мы позволяем себе предположить, что это тоже был дикарь. Хотя прямых доказательств нет, потому что вас предусмотрительно перенесли после укуса в совсем другое место. Но допустить, что это сделал кто-то из нас, – значило бы подразумевать… – …гражданскую войну в общине, – заканчивает за Дрейвна Грейнджер, и тот поджимает губы. – В вашей ситуации есть призрачная, но все-таки значимая нить, – бодро сообщает Людовик. – Любой обратившийся – по собственному желанию или насильно, все равно – чувствует сильную связь с укусившим его вампиром. Это ощущается буквально кожей и всеми внутренностями. Не до такой степени, чтобы прекратить себя контролировать, но достаточно, чтобы, скажем, лишний раз не спорить или, образно выражаясь, пойти за ним в заведомо изнуряющий и малоэффективный поход. Убедившись, что Гермиона заинтересованно слушает, Людовик добавляет: – Однажды я случайно оказался недалеко от укусившего меня дикаря. И знаю, о чем говорю. Элмерс задумчиво стучит пальцами по столу. Несколько фактов остаются неозвученными. Во-первых, они не найдут напавшего, пока Гермиона не начнет путешествовать по местам обитания вампиров-дикарей, во-вторых – скоро ее отдел и особенно начальник потребуют объяснений и подробностей. Очень скоро. – Мы не хотим конфликта с волшебным миром, Гермиона, – доверительно сообщает Дрейвн. – Придется рассказать о моем превращении, – отвечает она. – Надо придумать как. Иначе дальше дело не пойдет. К тому же, мне кажется, нам нужны союзники, которые помогут с поиском нападавших. Элмерс недовольно хмурится, а Людовик бросает на него понимающий взгляд и говорит: – Мы несколько сотен лет избегали союзов с волшебниками. Большинству из них нельзя доверять: как только представляется случай, они втыкают в тебя осиновый кол. – Но мне же вы доверились, – осторожно возражает Гермиона. – У меня есть отличные связи с авроратом, Дрейвн. С хорошим сегодняшним составом аврората. – Я знаю, что вы писали Поттеру о поместье, в котором на вас напали. Она изо всех сил сохраняет спокойное выражение лица. – Я не сказала ему ничего лишнего. И скоро мы получим новости о том, какая магия могла использоваться там, как часто и, возможно, даже кем. Вожак смотрит на нее пристально, не давая ответа, а раз не отказывается тут же, явно собирается взять время на размышления. Пока Людовик начинает рассказывать, как однажды познакомился с великолепной волшебницей, оказавшейся вампироненавистницей, и окончательно разочаровался в любви и преданности, Гермиона прокручивает в голове одно довольно полезное, но печальное знание о вампирах: они ненавидят авроров больше, чем всех остальных живых существ.

* * *

Гермиона сталкивается с Петрой на первом этаже, и та сразу спрашивает: – Выпили стакан крови? – Да, полчаса назад, – отвечает Грейнджер. Петра кивает и продолжает сметать с каминной полки пыль. Гермиона рассматривает девушку: черные волосы все так же блестят, изумрудные швы взбегают по косой юбке сарафана вверх, а на лифе, под грудью, они образуют рисунок – абстрактный, но чем-то напоминающий огромный распустившийся цветок розы. – Петра, – осмеливается Гермиона, – я действительно благодарна за все, что вы делаете для меня. Я надеюсь, между нами не будет невысказанных обид. Мне вовсе не хочется иметь врага в вашем лице. Вампирша оборачивается. – У меня нет причин обижаться, мисс Грейнджер. Я просто такая, какая есть. Не пытайтесь найти во мне дружелюбного ангелочка – и не будет никаких конфликтов между ожиданиями и действительностью. Не сказать, чтобы Гермиону удовлетворил этот разговор, но ясно одно: Петра не расположена к искренним беседам, по крайней мере, сейчас, – и Грейнджер уходит наверх. Она останавливается посреди коридора. Душевная боль и недавно пришедшее на смену первоначальному страху чувство одиночества ощущаются при каждом шаге – так очевидно, будто подвернута нога или продуло спину. Гермиона несколько секунд бездумно смотрит на дверь спальни Малфоя, а потом все-таки приближается и стучит. – Открыто. Она заглядывает, не решаясь вступить в комнату. Драко сидит на кровати, перелистывая старые пергаменты; он выглядит немного растрепанным и уставшим. Рукава рубашки аккуратно закатаны. – Малфой, если я бешу тебя тем, что постоянно маячу перед глазами, скажи мне об этом сразу, ладно? Я просто буду знать и хотя бы не приходить вот так «в гости». Мне нужен кто-то, кого я знаю. Пусть и как несносного слизеринца. Драко на протяжении всего монолога смотрит на Гермиону, в удивлении приподняв брови. – Просто входи – к чему столько драмы и предисловий? Она тихо закрывает за собой дверь и садится на стоящую напротив кровати софу, взглядом умоляя Малфоя не издеваться над ней. Впрочем, в глазах Драко нет и следа веселья. Комната оформлена просто, в серых, черных и темно-зеленых тонах. Она немного больше, чем у Петры, но по форме такая же – идеальный квадрат. – За мной постоянно следят, не так ли? Несколько секунд Малфой молча складывает пергаменты. – Тут половина общины блестящих легилиментов, – отвечает он наконец. – Конечно, надеяться, что удастся сохранить мысли при себе, не стоит. – Можешь сказать, кто легилимент? – Тут вопрос скорее в том, кого считать «блестящим». Знаю точно, что сам Элмерс почитывает мысли; его правая рука, Людовик — тоже. Эмиль. И Петра – мастер. Гермиона опускает голову и слегка прикусывает губу. Любопытство не дает ей покоя. Кроме того, пауза сама по себе непрозрачно намекает Драко, что Грейнджер хочет знать кое-что, ее совершенно не касающееся. – Ты… – мычит она, – ты встречаешься с ней? Малфой, видимо, до последнего сомневался, догадывается ли Гермиона об этой щекотливой детали. Он с деланной беззаботностью пожимает плечами. – Тебя интересует, стоит ли начинать романы с легилиментами, или это чистой воды тяга к сплетням? Грейнджер вдруг не может сдержать улыбки и решает честно признаться: – Скорее все-таки тяга к сплетням. Губы Драко тоже складываются в легкую усмешку. – Что-то вроде «встречаешься», да. Но обсуждать это с другими не советую. Предупреждающая интонация только сильнее веселит Гермиону – она оправдывает это нервами и утыкается взглядом в пол, чтобы не рассмеяться в голос. Малфой тем временем прохаживается по комнате: что-то убирает в ящик стола, поправляет постель, открывает шкаф, отыскивая большое полотенце. Его движения – сплошная сдерживаемая энергия, Грейнджер ощущает ее почти физически и засматривается на Драко, сама не отдавая себе в этом отчета. – Теперь не согреться, но все-таки приятно принимать горячий душ, – говорит он, и Гермиона согласно кивает. – Безобидная человеческая привычка. С алкоголем, кстати, точно так же. Теперь не опьянеешь, но почему бы все равно не выпить хорошего вина или коктейль? Они встречаются взглядами. – Если захочется, сообщи. Попросим у Эмиля, у него целый погреб бутылок. – Хорошо, буду иметь в виду. Гермиона встает и направляется к выходу. Но ее не покидает чувство, что она что-то забыла – здесь, в этой спальне, связанное с Малфоем. Она вполне осознает и расшифровывает эту мысль, уже когда стоит перед дверью. И резко оборачивается. Оказывается, что Драко шел прямо за ней – то ли чтобы проводить, то ли чтобы выйти из комнаты тоже. В любом случае они оказываются довольно близко друг к другу. – У меня к тебе еще один сложный вопрос, – тихо произносит Грейнджер. – Сложнее, чем «есть ли у тебя клыки?» – так же негромко шутит Драко. – Если что-нибудь случится, – она проговаривает каждое слово внятно и с нажимом, – на чьей стороне ты окажешься? Он не торопится отвечать, и то, что оба не дышат, делает паузу особенно острой. Потом Малфой бросает: – Мы фактически обсудили это в прошлый раз. – На стороне живых? Он медленно, уверенно кивает. Гермиона отворачивается и уходит. Дверь за спиной закрывается, оставляя ее одну в пустом коридоре. В доме, полном вампиров.