Ильмас и Монга, иволга и Волга маловато логова для волка, да долга дорога моей матрёны к моей могиле, как спирт на моей Селесе
Арысь-поле
Открытая дверь так и манит. Переступить порог, выйти в звездную ночь, окунуться в мерцающий свет, окатить себя им с ног до головы, как из бадьи, чтоб капало с конца косы в лужи от вчерашнего дождя. Здесь ей нет места, она не умеет прясть, она не умеет ткать, она не умеет шить, игла так и рвется из рук, ткань мнется и рвется в колючих пальцах Арыс, которая и хотела бы стать послушной дочерью, да не может. Но она всё равно остается, чтобы слушать насмешки мачехи и тихие вздохи отца. Завтра её свадьба. На шее болтается мужнино кольцо, почти черное от прошедшего времени, серебро тускло блестит, он, конечно, хороший, красивый летний парень с голубыми глазами и такими крутыми кудрями, что любая девушка готова умереть от зависти, но Арыс его не любит и не хочет любить. Дома у неё остается маленький брат, сын мачехи, которого она любит, как родного, Арыс не хочет оставлять его одного, Вадим маленький и рыжий, почти медноголовый, счастливый, говорит она, ведьмачонок, шепчутся соседи. Вот она сидит за столом, и шум вокруг, как бывает, когда гонят волков, да прям в ямы с кольями. Он хороший, убеждает она себя, стерпится слюбится, но дело не только в женихе-без-пяти-минут-муже. Кольца — целых два по обычаю — давят ей на самое нутро, выжимают, выжигают метки. И в гвалте свадебного угара чудится её тонкий лесной ветерок, в котором чувствует она гарь, гниль и траву, свободу и месть. Арыс хочет подняться с места и выйти вон, пойти прямо по тропке, лечь на поляне и умереть, окруженной ягодами черники. В дальнем углу комнаты, прижавшись к стене, сидит Ваденька, морщит нос. Почему-то она понимает, что он тоже чувствует лесной дух, и остается сидеть на своей скамье. Жизнь в мужниной семье оказывается тяжела, но Арыс пытается, туго плетет косу, укладывает её вокруг головы и идет батрачить по дому. Муж и правда хороший, добрый и внимательный, но ей все равно. Иногда отец приходит к ней, улыбается, говорит: «Как же славно всё вышло, доченька, правда?» «Правда, » — лжет Арыс, понимая в душе, что выбора не было. Вадим не приходит совсем, даже с отцом, даже с остальными детьми не пробегает мимо. Зато появляется сестра, мачехина дочка, высокая, глазастая и вся золотая, девица-краса. Куда там Арыске-дуре, сама кудрявая, конопатая и маленькая, как мальчик, а вон какого жениха отхватила. Этого сестра не говорит, но Арыс умеет читать взгляды, а тайное раскрывается на её ладони цветком папоротника. Мачеха тоже не приходит, да и зачем ей видеть нелюбимую падчерицу, соперницу-колдунью? Ночью Арыс бегает в лес, гладит шёлковые травы, щебечет по птичьи, мавок заговаривает, не ходите до деревни, не топите ребятишек, и вас самих никто не тронет. Арыс не угрожает, он спокойно просит, и на просьбу откликается всё живое, да и неживое тоже, холодные камни растворяют свои внутренности у неё в руках, папоротник зацветает под голой ступней, зло обходит деревню. — Ведьма, ведьма, — несется ей в спину, Арыс летит, перепрыгивая кочки и пригорки по болотистому полю, ей кричат — Арысь бежит. Ей кричат, а рысь бежит, и ветер бьет по конопатой морде. Потом ходили жечь нору, да не нашли норы, ходили травить добычу, но не нашли добычи. Арысь таится. Пока она стерегла деревню от зла, то поселилось среди людей. Она приходит вечерами под окна своего дома, слушает чуткими ушами с кисточками голоса. Вадим рыжее с каждым днем, не солнце, но старый медный меч. Ведьма-мачеха всё такая же, она плетет ткани, плетет песни, но песни её не добрые, а новые, зло-весёлые, как отрывистый гиений хохот над трупом врага. Вадька бегает в лес, собирает ягоды, зовет лешего на поединок, Арысь сурово смотрит, и леший не откликается на крик мальчика. Арысь его защитит. Когда Вадим вырастает, ему тоже не находится места среди людей. Арысь со своего болотистого поля следит за ним и, когда понимает, что он ушел и не вернется больше в эту злую деревню, сдирает с себя звериную кожу, становясь такой же Арыс, как была в день свадьбы, да другой. Ноги у неё в грязи до колена, кожа в царапинах, а на шее — рубины. Арыс идет в деревню, на ней простая холщовая рубаха, стянутая с веревки в крайнем доме. Деревня молчит и смотрит на неё немыми глазницами окон. Арыс думает, что она ничего им не сделает, если они попросят. Но никто не выходит её встречать. Арыс снимает с шеи ожерелье, отламывает один, как яблочко с ветки, и, размахнувшись так, что хрустит плечо, бросает его в самый центр деревенской площади. Просто так ведьму не убить, её уничтожит только огонь, и пусть все, кто слушал ведьму, кто гнал Арыс, горят. Потом она уходит тропкой сна туда, где её брат. Она знает будущее, ведает прошлое, у неё есть еще рубины, но рысья кожа трещит в самом центре пожарища за её спиной. Арыс оборачивается только для того, чтобы, сморщившись, посмотреть на отчий (когда-то и кому-то) дом. Потом это место назовут Арысь-поле, но травы там не взойдут.