Провал

Я была в школе. Я видела все знакомые мне кабинеты. Изрисованные парты с отбитыми углами. Я видела плачущую передо мной девочку, которую я избила несколько лет назад в туалете. Я думала о том, что такое — жалеть её. Самое главное — за что. Чем она отличалась от других людей? И почему я должна её выделять среди других? Почему всех всегда интересовала именно эта девочка? Я так и стояла и смотрела на неё, пока вдруг тяжесть не навалилась на меня и не закрыла глаза. Я поняла, что кто-то душит меня. Не здесь — там. Я ещё не проснулась, но машинально стала искать руками то, за что можно ухватиться… и нашла: я ухватилась за волосы и потянула их в сторону, пытаясь сбросить этого человека с меня. Кто-то хотел меня задушить, накрыв ладонью рот и зажав ноздри. Меня не отпускали. Я дёргала за волосы, понимая, что скоро силы уже покинут меня. Я разжала челюсти и укусила человека за руку. Что-то хрустнуло. Надеюсь, не мои челюсти. Мне наконец стало легко дышать. Это была женщина. Я не видела её, но поняла это по волосам. Она зашипела: — Лана, прекрати! Я приложила её головой о стену. — Лана! Ты дура? Я получила пощёчину. На этот раз очень знакомую. — Что ты так больно дерёшься? Идиотка… я думала, ты тут лежишь без памяти, накачанная лекарствами… — Я сегодня ничего не пила. Эмили восторженно вздохнула и погладила меня по щеке. Я перехватила её руку. — Моя ты малышка. Всё как я учила. — Что за бред. — Я фыркнула. — Ты меня хотела задушить? — Нет, просто напугать. Не думала, что у тебя настолько хорошие реакции. У меня есть… — Эмили пошарила в кармане и достала продолговатый блестящий предмет. — Ключик от твоей комнаты. Я хотела взять его, но она раньше сжала его в кулак. — Отдай! — Совсем спятила? Ещё не время. Как Томас? Я была убедительной? Произвела на него впечатление? Я пожала плечами. — У нас с ним завтра очередная беседа назначена. — Тогда я могу подождать, пока ты будешь готова. День, два… неделю. — Я и сейчас готова. Эмили покачала головой, цокнула языком и спрятала ключ. — Нет, не готова. Нам нужно немного подождать. Поговори с Томасом. Возможно, я смогла его переубедить. Он ведь ещё ничего не занёс в документы, только так… — После побега мне точно влетит. И диссоциальное расстройство, и… — Давай инициируем твою смерть, — спокойно предложила Эмили. — Ты совсем с ума сошла? — Совсем, — согласилась она и улыбнулась. — Ну что ты вечно такая серьёзная? Даже шуток не понимаешь? Впрочем… мы можем их запутать и выиграть немного времени. Будто бы я, Эва Браун, похитила тебя, пытала… — Зачем тебе это делать? — Не знаю. — Эмили пожала плечами. — Я же сумасшедшая. Поступила в психбольницу с подозрением на истерическое расстройство личности. Вижу галлюцинации, вечно паникую… — И тебе верят? — Разумеется. Эмили улыбается — настолько искренне и вызывающе, что невозможно ей не поверить в это мгновение. Разумеется, что она кого угодно может заставить поверить. — Давай больше не будем о плохом. — Эмили вдруг ухватила за мою лодыжку, подтянула к себе и опрокинула на спину. Я начала с ней бороться, пытаться опять сесть, но она навалилась на меня сверху, сцепила руки и припала губами к шее. — Колечко — это, конечно, хорошо, но та девушка абсолютно ничего не умеет. — Какое колечко? — пробормотала я. — А ты знаешь, как мне нравится… — продолжала Эмили. Я вздохнула. — Только тихо. Медсёстры ходят иногда по коридорам и прислушиваются. — Никогда больше так не делай. — Кажется, я когда-то такое уже слышала. — Если ты… — То что? Эмили нравилось играть в эти игры. Она как специально опять положила руку на шею. Мне пришлось её убрать. — Если бы я не поняла, что это ты, я бы выдавила тебе глаза, ты это понимаешь? — Мои глаза? Такую красоту? Эмили изобразила на своём лице шок, отстранилась и начала часто моргать. Играть невинную у неё очень хорошо получалось. — Ну ладно. — Она осклабилась и опять положила ладонь на шею. — У тебя всё равно бы не вышло. Я пробовала, это сложно. — Убери руки. — Нет, не уберу. Но если захочешь меня убить, то сделай это как можно тише. Я могу сразу сказать, где документы на тебя. — Зачем ты это всё говоришь? Хочешь сдохнуть? — Оставляю тебе право выбора. Убить меня сейчас или… Рука Эмили перестала так сильно сжимать горло. Наоборот, она стала вдруг мягче и скользнула вверх по щеке. Эмили поддела меня за подборок и добавила: — Или потерпеть ещё немного. Маленький город, домик на окраине, тишина и покой… — Это неудачная шутка. Ты сама хоть слышишь, что говоришь? — У тебя ещё осталось какое-то чувство юмора. Это хорошо. — Боже… Я хочу сбросить Эмили с себя, но не могу этого сделать. Иногда мне кажется, что она сильнее. Иногда мне кажется, что порой лучше казаться слабее и в чём-то уступать. В этом и заключается моя сила. И самого главного я не могу отрицать. Мне нравится, что она давит мне на грудь, что мне больно, что жёлтые синяки по всему телу — всё ещё от неё. Они никак не сходят. Они напоминают мне о ней. И о том, что она может сделать со мной. Ведь у неё было четыреста долларов, мои документы и вещи. Но она вернулась. Вернулась, чтобы забрать меня с собой. Я отстраняюсь от её губ, чтобы задать один вопрос. — Ты правда пришла за мной? — А ты хочешь, чтобы я это сказала? Эмили улыбается и говорит мне прямо на ухо: — Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда. И я это сделаю. Совсем скоро. — Её рука начинает развязывать узел у меня на полосатых белых штанах. — Ты знаешь, сколько у нас времени? — Обходы каждый час. — Значит, у нас есть… полчаса. Потом ты прячешь меня, прикидываешься спящей и… — Хватит болтать. Ты тратишь время. В коридоре камеры, ты и так нарушила всё, что только можно было. — Ох, чёрт… Эмили зарывается в мои волосы, прячет лицо и тяжело дышит. На ней те же самые полосатые штаны, только без узелков. Я стягиваю их с неё и одновременно слышу голоса. Какой-то из пациентов проснулся: здесь никогда не бывает тихо по ночам, только под самое утро, когда начинают петь птицы. — Замри, — приказываю я ей. Но Эмили не слушается. Она никогда не слушается и не повинуется мне. Ей нужно делать всё наоборот. Она не двигается, но её рука всё равно развязывает последний узелок. У неё короткие острые ногти. Когда кто-то проходит мимо моей комнаты и останавливается, Эмили впивается ногтями в мой живот и резко проводит ими вниз. Моя кожа горит от боли. — Ты получишь за это, — зашипела я. — Ты каждый раз так говоришь. Эмили запускает маленькие острые ноготки в хлопчатые белые трусы, которые больше на два размера. Сначала мне больно. Но потом я запрокидываю голову, обхватываю её двумя руками и понимаю, что это не то, за что ей стоит мстить. Я мечтаю о том, что никто не увидит её спину, никто не заметит, что мы обе двигаемся в темноте. И уж точно — никто не узнает, что две самые опасные пациентки этой больницы сейчас вместе, вдвоём, кусают губы, трутся лобками друг об друга; когда очень хочется кончить — причиняют боль, когда очень надо вернуться в реальность — делают всё, чтобы быть здесь. Обдумывают план побега. Здесь камеры, ключи у персонала. Их очень трудно украсть. Как это сделала Эмили? Наверное, тем же самым путём, что и со мной: запустив пальцы под юбку какой-нибудь симпатичной медсестры. Я не хочу ей мстить, но хочу, чтобы она поняла, что этого делать не стоило. — Доброе утро, доктор Кристоф, — говорю я и довольно скалю зубы. Мне так хорошо после прошедшей ночи: всё кажется теперь другим. Лекарства больше не мешают мне жить, руки не трясутся, и поэтому я чувствую себя гораздо лучше. — Хорошее настроение, а? — Хорошее, — согласилась я. — Вижу, что тебе уже лучше от назначенного курса. Это тоже очень хорошо… — Вы же психиатр, вы знаете, что от нейролептиков не бывает хорошо. Они убивают всё живое и оставляют один негатив. Вы это знаете. Но вы не понимаете. Вы ведь никогда не сидели на них. Я посмотрела на Томаса и значительно усилила смысл своих слов лёгким движением бровей. Мимика — вот, что заставляет людей поверить. Они не замечают её, но чувствуют. — Да, это верно. Нейролептики я не пил. — Антидепрессанты? Я уверена. — Откуда такая уверенность? — Томас наморщил лоб так, словно вот-вот готов был рассмеяться. Но это было не смешно — это его удивило. Превращать всё в шутку — один из распространённых способов защиты. — Я просто знаю, и всё. Почти все люди рано или поздно обращаются за помощью врача даже без серьёзных расстройств. Депрессия, апатия, потеря смысла жизни… всё кажется таким непостижимым, а ты себе самым одиноким человеком на свете. Каким-то не таким. Неправильным, да? У Томаса на губах всё это время играет лёгкая улыбка. О да, я угадала. Возможно, дело имело какая-то серьёзная причина: куча долгов по учёбе, работа, а тут смерть матери. Больше похоже на правду. — У тебя никогда не было депрессии, Лана, откуда тебе знать? — Я много времени провела среди больных людей. Я понимаю каждого из них. Я понимаю и вас. — Хорошо, хорошо, я верю тебе. Давай поговорим… о твоей семье. Я наморщила нос, склонила голову набок и посмотрела на дверь за спиной Томаса. Сегодня у меня было настроение играть капризного ребёнка. Главное не стоит переигрывать с этим. Томас не идиот. — Не хочу. Вы всё задаёте вопросы, задаёте… а сами ничего не говорите. Расскажите лучше вы мне о своей семье. — Что ты хочешь узнать? — Что-нибудь о вашей жене. Ну правда, она у вас должна быть. — Должна. Но мне нельзя ничего рассказывать о своей личной жизни на работе. — Боитесь, что я вас найду и убью? Вашу жену и ваших детей? Томас не отвечает. — Да ладно! Я ведь шучу! — На эту шутку только я и смеялась. — Я не буду ничего делать. Мне всё равно, что у вас там происходит. — Я ничего не могу обсуждать с тобой о своей семье. — Я тоже. — Я скрестила руки на груди. — Простите, но я боюсь, что вы приедете в Нью-Джерси и убьёте кого-то. — Лана… — Я смеюсь. — Мне не надо говорить адрес. Расскажи мне, какие у тебя отношения с мамой, с отцом. — Самые обычные, — ответила я. — Какие ещё должны быть? — У детей и их родителей всегда есть какие-то конфликты и разногласия. У вас их не было? — Ну… — Я многозначительно повела бровями. — Не совсем. Что-то да было. Но они со мной особо не конфликтовали, скорее наоборот. — Родители у тебя строгие? — Совсем нет. Позволяют всё. Даже вить из них верёвки. — Чем ты и пользуешься, да? Я мило улыбаюсь. Нет, ну что вы, в действительности было совсем не так, как вы вообще могли такое подумать обо мне. — У тебя есть младший брат, верно? — продолжал Томас. Мне внутри аж передёрнуло от этого. — Его зовут Майк. Ага. — И что у тебя с ним? — Всё нормально. Я думаю, он не подозревает о моём существовании. — Родители прячут тебя от него? — Если и прячут… нет, скорее… не любят обо мне при нём говорить. Не распространяются. Он ещё маленький, ничего не понимает. Играет в свои машинки, плачет, ест, спит. Обычный ребёнок. Я надеюсь, что хотя бы с ним моим родителям повезёт. — А как ты к нему относишься? У вас не было конфликтов? — Какие конфликты? Это смешно. — Я фыркнула. — Ты не нападала на него, Лана? Я отрицательно помотала головой. — Ты уверена? — Был один раз… но это не похоже на нападение. Я тогда была мелкой, ничего не соображала. Он много орал по ночам. Я не могла заснуть, подошла к нему и накрыла его подушкой. — Ты его душила? — Нет, не совсем. Подушкой человека не задушишь. — Но это был младенец. Я пожала плечами. — Это был один раз. Вы же знаете, что я плохо справляюсь со своим гневном. А тогда ещё не могла справиться со своей глупостью. — То есть это, по-твоему, ошибка? Я киваю головой. Ошибка, что я не убила его. Не успела. Не смогла даже повторить во второй раз — было бы подозрительно. У меня всегда два пути: притворяться глухой и немой или потакать своим эмоциям, которых и так мало. Я теряла их понемногу с самого первого дня своей жизни. Во второй день я потеряла любовь. Наверное, самое сильное, что может испытывать человек. То, на чём всё держится. Потому что всё остальное — синонимы. Не знаю, откуда я это взяла. Самая сильная эмоция — ненависть. — О чём ты задумалась? — Я мотаю головой. Нет, ни о чём. — Вы же разговаривали с Эммой? Что она вам сказала? — Рассказала, как вы встретились в первый раз. Я слабо улыбнулась. — И как же? — Ты плакала в баре. — Ах, вот как это выглядело с её стороны. — А что было на самом деле? — Паническая атака. Я ей это не рассказывала. Наверное, она подумала, что я беззащитная или что-то в этом роде… — Да, так и есть. Ты слабая, Лана. Тебе нужна помощь, чтобы приобрести эту силу. Я смотрю на Томаса и размышляю: а хотел бы он увидеть, насколько я сильна? Это было бы последнее его воспоминание. — Расскажи мне, что вы делали вместе. Мне здесь нужно быть осторожной: Эмили могла рассказать всё что угодно, если я где-то ошибусь — это конец. Как на минном поле. Без туманных формулировок, но без деталей. Ошибусь — это конец. — Она работала в одном очень уютном и тихом месте. Знаете, завтраки по утрам, бизнес-ланч по небольшой цене. Кофе и всякое такое. Там играла музыка, которая мне сразу понравилась. Тебя никто не трогает, всё тихо и спокойно… там вообще было мало клиентов. Только во время обеда. А я часто приходила к ней по утрам. Просто чтобы… побыть рядом. Почувствовать, что я… Томас кивнул головой: «Хорошо, хорошо, продолжай». Быть может, мне пустить слезу или это будет слишком? Да, пожалуй, я сыграю преданную любовь. Без страсти, без огня. Я покажу ему такую историю, какая обычно бывает у пар спустя много лет. Уединённая и мирная жизнь. Гармония. Мы будем как настоящая семья — это то, что мне нужно. Наверняка то, что сказала ему Эмили. Не было ничего более твёрдого и нерушимого, чем семейные узы. Ей ли это не знать. Надёжного. — Она давала почувствовать мне, что я не одинока. — Тебя мучает одиночество, Лана? — Да. — Я сглатываю. — Я никогда этого не понимала. Только… сейчас. Когда у меня появилось, что терять. И, чтобы добавить реалистичности, а я ведь тот ещё псих, я добавляю совершенно другим голосом: — Я боюсь её потерять. Я никому не позволю причинить ей боль. Я убью этого человека. Томас опять кивает: — Хорошо. Значит, одиночество… — Оно накрывает меня по ночам. Знаете, приступы обычно появляются в темноте, когда непонятно, где ты начинаешься, а где… конец. Я не могу этого вынести. Мне нужно иметь хоть какой-то контроль. — Что-то вроде… твёрдо стоять на ногах? — Да, точно. — Я облегчённо вздыхаю. Я делаю вид, что не могу найти слова. — Она даёт мне это почувствовать. Я не знаю, как это объяснить… Перейти черту или нет? Сделать это? Я вдруг резко наклоняюсь вперёд. Мои руки лежат теперь на столе. Мои глаза на уровне глаз Томаса. Я вижу испуг. Он медленно начинает отстраняться. Накрыть его руку своей или к чёрту, это будет слишком? — Пожалуйста, скажите, что вы выпустите меня отсюда. Пожалуйста… мне очень нужно её увидеть. Я не знаю, что с ней, в порядке ли она, что делает, как проходят её дни… Я долго не моргаю. По моим щекам скатились две скупые слезинки. — Лана, успокойся. Пожалуйста. Мы делаем всё, что только возможно. Я пытаюсь тебе помочь. Можно устроить так, чтобы Эмма навестила тебя или… — Мне не нужно это ваше «или». Я хочу вернуться к ней. Я хочу нормальную жизнь, а не то, что вы с ней сделали. Эти… эти больницы, койки. Что я сделала? Что я сделала?! — Я повышаю голос. — Вы скажете? Разве я… напала на кого-то? — Не напала, но ты можешь… — Я буду пить все лекарства. Я буду ходить к вам. Когда вы захотите, всё что угодно. Можете хоть в соседней комнате жить, просто… верните мне её. Томас тяжело вздыхает и встаёт с кресла. Такого кожаного и широкого кресла с удобной спинкой, которое я много раз видела у всяких крутых психиатров. Удалось ли мне его убедить? — Я позову санитаров. Быть может, мы ещё увидимся перед отбоем. Ты, кстати, подружилась с кем-нибудь из пациентов? — Нет. — Я качаю головой. — И почему же? — С нами, шизофрениками, никто не хочет дружить. Я тоже не хочу слушать про то, что каждый второй санитар — террорист. Или что за окном летающие тарелки. Что угодно. Я вижу в глазах Томаса одобрение. Нет, нет, нет, нет… Я вижу на обратном пути Эмили. Я говорю ей одними губами: нет, нет, нет. Мне на секунду показалось, что мы смогли заронить в его душе сомнение. Мы ведь говорили о долгосрочных отношениях, не о сексе на стороне, не об увлечении. Он должен это понимать. Он должен чувствовать это. И я должна была признать: в любом случае, это была самая лучшая и убедительная моя игра. Всего-то заставить поверить, что у тебя остались чувства. Как же это сложно, когда к тебе нет доверия. Вечером мне сказали, что у доктора Кристофа дела. Важные беседы с коллегами. Ну конечно. Я больше не буду пытаться. Я сделала всё, что в моих силах. Пускай теперь сам размышляет над тем, что происходит. И кто я такая. Возможно, человек, который может и хочет любить. Хочет познать всю силу чувств. Он учится, словно ребёнок. Но, возможно, я и есть психопат. Не самый обыкновенный — необычный. Я умею лгать. Я умею подражать и играть. Я прячусь от них уже много лет. Я потрясающая.

***

— Мистер, э-э-э… — Томас, — повторяет в который раз за день доктор Кристоф. Он так устал. Сегодня был трудный день. Он хочет отдохнуть. Он не может уже успокаивать больных, следить за ними, говорить. Он устал думать о главном своём пациенте, о девушке, похожей больше на подростка, с большими и глубокими глазами, в которых даже прочитать можно было, о чём она думает. От этого ему и было страшно. Она ведь догадывается. — Я хотела бы показать вам что-то. Что-то… с видеокамер. — Что именно? Девушка немного смущается от этого голоса. Томас раздражён. — Я не уверена, что это действительно то, о чём стоит волноваться или… может быть, просто помехи. Тень. Что угодно. Просто… посмотрите, хорошо? Самое главное — это предупредить вас. — Валяйте. Доктор Кристоф следует за медсестрой. Они спускаются вниз, на первый этаж. Охрана в который раз здоровается с ним. Он видит на столе карты, которые те пытаются спрятать рукой. — Садитесь. Вот здесь… Они что-то долго ищут, перематывают. Настраивают звук, который очень плох. — Это было вчера. Вернее, сегодня. Ровно в два часа ночи. В коридоре. Обратите внимание на эти две палаты. Медсестра аж пальцем нажимает на экран — его это так раздражает. — Вот! Охрана тоже заинтересовалась и встала за его спиной. — И что? Это тень, — говорит один из мужчин. Тень и правда была. Но странная, неясная. Она была словно от прошедшего мимо человека. Но никто по коридору не проходил, это было видно. — А с других камер? — Другие камеры показывают другие палаты в коридоре. — Знаете, такое ощущение… хм-м… — Мужчина кашляет и продолжает: — Раньше тут обзор был немного другим, что ли. Камера сдвинулась. Надо подняться и поправить. Видите, даже соседнюю дверь видно. Томас не слышал их. Он проматывал запись. Тень двигалась взад-вперёд. Можно было заметить очертания фигуры. Она отделилась от одной двери и двинулась к соседней. Очень быстро. Томас узнал спустя некоторое время палату, к которой двигалась тень. Почти в самом конце коридора. Палата Аланы. Но кто это тогда мог быть? Человек? Или совпадение? — Кто в соседней палате? Вот в этой. Рядом с Аланой. Медсестра наморщила лоб: — Новенькая девушка. Она очень плоха. Постоянно возбуждённая. Ею занимается Тони и кто-то ещё, не могу вспомнить имени. Совсем обезумевшая. У неё какой-то приступ. Она не опасна, нет, но… думаете, это она? Как она вышла? — Это невозможно! — воскликнул мужчина. — Это невозможно, — соглашаясь, повторил Томас. — Наверное, это тень. В самом деле. Я пойду… пройдусь по отделению. — Как хотите. — Медсестра кивнула на прощание и пропустила доктора. Было глупо волновать его этой тенью. Теперь она и сама так думала. Томас шёл по отделению и думал. Он машинально просматривал двери палат. Прошёл час с момент отбоя. Кто-то ещё не спал. Медсёстры выглядели вымотанными. Он не так часто в последнее время бывал в больницах или частных клиниках, но он всё равно знал, каково это. Как сложно. Никто не выдерживает долго. Почти все ломаются. Либо их ломают. Даже самые мирные больные не такие спокойные, как это кажется на первый взгляд. Он и сам однажды получил сотрясение мозга из-за одного такого. Он отлично знал их всех. Но он не знал Лану. Никак не мог её разгадать. Томас был на втором этаже, когда он почувствовал, что в кармане вибрирует его телефон. Это Грейс. Он рад видеть её. Томас только днём отправил ей запись разговора с Ланой. Он должен держать её в курсе всего. Только Грейс сможет ему помочь. Им обоим, поправил он себя. — Томас? — Мне казалось, уже поздно в Америке. Никак не ждал, что… — Где Лана? Томас удивляется: — В палате, спит. В чём дело? Ты прослушала, что я тебе сегодня прислал? Тебе не кажется это всё… необычным? — Томас, я уверена, она что-то задумала. Я поклясться могу. Она не спит! — Мне проверить её? — Сейчас же! Конечно! Её нельзя никогда оставлять одну. Это всё была игра. Когда я встретила её впервые, она все два часа без устали рыдала. И во второй раз. Она играла ребёнка передо мной. Я ей верила. Господи, Томас… Томас уже идёт по коридору. — Она знает, что у меня кто-то есть. Это ужасно. Я боюсь за свою жизнь и жизнь своих родных. Она опасна! — А что же тогда с Эммой? — Я не знаю. Этого я не могу понять. Она какая-то… как персонаж, понимаешь? Томас подходит вплотную к двери. Прикладывает руку. Слушает. Тишина. Он как можно тише приоткрывает небольшое окошко в двери и заглядывает в него. Изо всех сил напрягает зрение. — Как будто неживая… На кровати какие-то тени. Сейчас достаточно тепло. Но она всё равно завернулась в одеяло. И, кажется, спит. — Лана на месте. — Ты уверен? Можешь зайти? — Боже… Это последнее, что слышит от него Грейс. Дверь толчком распахивается. Доктор не может держать телефон в руке и роняет его. Томас тоже падает. Горячая боль растекается по голове. Он чувствует что-то липкое у виска. Знакомые глубокие и страшные глаза смотрят на него и улыбаются. Злорадствуют. Лана наконец делает то, что так хотела сделать. — Не двигаться, тебе ясно? Делай всё так, как я тебе говорю, либо ты пострадаешь. — Не только ты. Томас слышит новый женский голос. Но даже он не кажется новым. Тоже смутно… знакомым. Разве что жёстче. Вокруг его горла затягивается что-то гладкое и длинное. Томас хрипит, хватается за удавку и понимает, что это провод. Старый добрый провод от зарядного устройства. Он тут же вспомнил, как одна из медсестёр жаловалась сегодня на то, что не может найти зарядку для своего телефона. Кто-то наверняка взял её и не спросил, так она подумала. Лана поднимает телефон. — Это ты, Грейс? Не молчи, пожалуйста. Главное не бойся… всё будет хорошо, если ты оставишь меня в покое, ладно? Так и передай им всем. Лана приближает динамик к губам и негромко повторяет: — В покое. Идём! Она роняет телефон на пол и торопливо идёт по коридору. — Видишь скальпель, Томас? Это игра. Тебе нравятся игры? — Это же очевидно, — фыркнула девушка за спиной, которая подталкивала его к выходу. — У меня для тебя есть важная роль. Ты молчишь и делаешь то, что я тебе говорю. Можешь заплакать для убедительности. Мы будем играть… в шантаж. — Ага. Это была её идея. Я предлагала распилить решётку на окне. — Идём, — шикнула Алана. Так они и ввалились втроём к охране, к кучке зевающих медсестёр, встречая на пути санитаров, которые уступали им путь. «С дороги! С дороги, или я убью его!» То же самое Лана сказала и внизу. — Открой дверь. Да, ты. — Она ткнула скальпелем в крайнего мужчину. — Быстрее. Хочешь, чтобы я воткнула это в тебя? Они все сомневались. Они все замерли как один. — Доктор… — шепнула медсестра. — Заткнись, крошка, — подала голос девушка за спиной, которая называла себя Эвой Браун. Или Евой: две личности слились в одну. — Делайте, как она говорит, — хрипло сказал Томас. И их выпустили наружу. Он сделала правильный выбор: всегда стоит прислушиваться к словам психопата. У них была пара минут, чтобы скрыться. Полиция уже ехала сюда. — Мы найдём тебя, Лана, — сказал Томас. — Пожалуйста… не стоит. Подожди! Они оставили его лежать на траве, прямо возле лавочки. Заложник им больше не был нужен. Как и смерти других людей. — Это ведь ты убила человека в заброшенном ресторане? Этим же самым скальпелем? Лана останавливается, хотя девушка с ней дёргает её и торопит. Она оборачивается и смотрит на траву. — Второй мужчина жив. Он в точности дал твоё описание. Тёмные волосы, худая… одну звали Эффи, другую Лана. Это то, что он запомнил. — Я просто защищала её, — сказала Алана. — Либо мы, либо они. Понимаешь? Томас не понимал. Он смотрел им вслед и не пытался их остановить. Это было бесполезно. Он сам допустил эту ошибку. По своей вине. Он… поверил. А ей хватило секунды доверия, чтобы перевернуть его жизнь. Теперь у него была одна забота — не оказаться на месте того мужчины. С перерезанным горлом. Или слепым.