***
На работе Чимин задерживается не по своему желанию, но как такового протеста не предъявляет. С Чонином посидит мама, пока они с Хосоком закрывают смену и меняют ценники, пока Чимин готовится к тому, что нужно будет проверить домашку Чонина, которую тот божился показать. — О, на этот булыжник большая скидка, — Хосок красным маркером проводит сверху черного прочерка — компенсация отсутствия цветного принтера. А стандарт оформления витрины, мать ее, один на всех. — Ты, вроде бы, хотел купить его для мелкого. — Я не уверен, что он сейчас заслуживает его, — Чимин вырезает ценники и откладывает их в сторону Хосока. — На той неделе он писал контрольную по биологии, которую завалил. Мне пришлось приходить в школу и выслушивать напутствия его классухи. Старая женщина уверена, что мальчику необходима мама. — Да уж, — Хосок выдыхает. — Даже твоя матушка не парит тебя этим. Да и хрень это все — про полные семьи, уверен. — Не хрень, — Чимин откладывает ножницы и тянется за полупустой бутылкой с водой. Делает глоток, второй, пока Хосок отвлекается и смотрит на него с немым вопросом. — Не хрень, — повторяет он. — Я не имею никакого понятия, как быть с ним. Он ни во что меня не ставит. Мне звонят родители его одноклассников и жалуются, что он дерется. Он руку на девчонку поднял! Не думаю, что его воспитание было таким отстойным у Чихена. Мой брат души в нем не чаял, а я не могу удержать его, он как танк. Маленький танк массового поражения. — Так накажи его? — Не работает. Он это наказание проглатывает и идет творить херню дальше. Я что есть, что меня нет. Мама моя получше с ним справляется, но не могу же я ей сбросить его и уехать восвояси, устраивать свою жизнь. Хосок вдруг опускает глаза, а после отворачивается. Принимается вновь за ценники. Чимин же решает не молчать: — Да, твой знакомый Чонгук прекрасиво свалил, когда оказалось, что я вообще-то с ребенком. И не мелким, а которому одиннадцать. Ты мог бы и не говорить ему обо мне ничего лишнего — сразу начал бы с самого основного. — Я не знал, как будет правильно, — Хосок стыдливо не поворачивается, но злость и обиду Чимина это не умаляет. — Он просил твой номер и был очень настойчив. Я обронил пару фраз о том, что работаем вместе, и все на том. Не стал перед его носом махать флагом, что у тебя ребенок. Может, у него вообще другие планы на твой счет. Чимин только вновь берет ножницы и режет бумагу. Такое занятие немного успокаивает и усмиряет гнев. Медитация для особо нуждающихся. Ему бы расслабиться. Выпить немного, забыться, заняться сексом, в конце концов. Он не может работать сутками — на работе и дома. И, что хуже, на работе он устает меньше. — Ну, и слава богу, — продолжает Чимин. — Этот Чонгук — не в моем вкусе. Он, конечно, не стремный, но ты видел его херню на руках? — Ты о тату? — Да, я о тату, — Чимин переключается с мыслей о Чонине на мысли об идиотизме Чонгука. — Ощущение, что он просто нарисовал ее маркером. И он выглядит, как какой-то панк. И точно какой-то студент. Хосок медлит. — Вообще… он еще учится… Чимин поднимает на Хосока глаза, встречается с его неуверенным взглядом, и они, не сговариваясь, начинают хохотать. У Чимина ощущение, что он впадает в какую-то истерическую стадию принятия неизбежного. — Студент по имени Чонгук решает познакомиться с парнем, у которого, оказывается, есть ребенок. Боже, да он сам малолетка! Когда ты собирался мне об этом сказать? — Он на последнем курсе заочного отделения! — все еще широко улыбаясь, проговаривает Хосок. — У вас разница год или два. Не со школьной парты же он вышел. — Просто жесть какая-то, — Чимин качает головой, и уже через минут двадцать они заканчивают, закрывают салон и покидают торговый центр. По пути домой Чимин, как и обычно, тормозит у круглосуточного киоска, набирает три бургера, большую картошку — тоже на троих — и, немного подумав, — светлое пиво для себя. Телефон трещит звонком от мамы, он принимает его: — Да, я уже скоро буду, — сообщает он. Выслушав о том, что она ждет, Чимин еще немного рассказывает о прошедшем дне, сбрасывает вызов, но не успевает убрать телефон в карман, как приходит очередное сообщение. Оператор напоминает ему об окончании срока оплаты, но Чимина интересует непрочитанное сообщение от… Чонгука. Чимин останавливается, сверяя дату и число. Ошибки быть не может — Чонгук отписался ему три часа назад с просьбой перезвонить, как только Чимин освободится. Какое-то непонятное ощущение захватывает его — изнутри поднимается волнение, дышать становится тяжелее, руки перестают быть руками, а превращаются в неуправляемые клешни. Но Чимин не звонит ему. Ни сегодня, ни завтра. Ни когда-либо потом. Во-первых, он же сказал, что не заинтересован. Во-вторых, Чонгук — студент и не ведает, что творит. В-третьих, мог бы и сам позвонить.***
— Я устал, — жалуется Чонин, сидя за кухонным столом. Перед ним разложены тетради, распотрошен пенал, учебник приподнят на железной подставке для удобства. Чимин сидит рядом и отсутствующим взглядом смотрит в его тетрадь. — Ты не представляешь, как ты будешь уставать потом, — Чимин подпирает голову рукой и выдыхает. — Тренируй свою усидчивость, мужчина. Когда станешь старше, то поймешь, что нет на свете приятнее времени, чем школа. — Фу, — Чонин тоже выдыхает и принимается переписывать пример в тетрадь. — Ты говоришь, как бабушка. — Я ее сын, я могу так говорить, — Чимин закрывает глаза и вспоминает, что сам он с черта два делал свою домашку. Возможно, если бы у него был дядя, который сидел бы над его душой, пока он делает уроки, ему не пришлось бы работать в торговом центре. Телефон Чонина, новенький, не самой последней модели, купленный по скидке в собственном салоне, мигает оповещением. Чонин тут же тянется к нему, но Чимин успевает его перехватить: — Сначала доделываешь математику, потом проверяешь телефон. Чонин смотрит на Чимина почти что осуждающе. В его глазах узнается Чихен, и Чимин вспоминает, как тот смотрел на него, когда Чимин сказал, что переспал с парнем. — Математика, — непреклонно говорит Чимин, и неожиданно его собственный телефон подает признаки жизни. Он показательно достает его перед Чонином, и тот, надувшись, возвращает свое внимание к тетради. Это Чонгук. Он давит на его совесть и припоминает, что тот задолжал ему чашку кофе. Чимин поднимает глаза на Чонина, который, кажется, не шибко соображает в математике. — Реши пока пример, я сейчас вернусь. Чимин уходит в сторону, набирает Чонгука. Тот отзывается практически сразу. — Неужели, — в его голосе смешок и неизменный уличный шум. — Привет, Чимин. — Привет, Чонгук. Чимин оглядывается назад. Чонин сидит на месте, что-то пишет в тетради. Хорошо. — Так что, — продолжает Чонгук, — ты так и будешь меня избегать? Это ведь кофе, Чимин. Вкусный кофе с каким-нибудь вкусным эклером. Все в выигрыше. — Как видишь, мне приходится много следить за ребенком, — Чимин отвечает не грубо, но впервые чувствует, что может свободно говорить о Чонине с кем-то, кроме Хосока, учителей, родителей его одноклассников и матери. Это распускает ему руки. И язык. — Сколько ему? Двенадцать-тринадцать? — Одиннадцать, — Чимин выдыхает. — Чонгук, я знаю, ты сам еще учишься. Двое детей на одного меня — слишком много. Чонгук некоторое время молчит и отвечает далеко не сразу. Чимину даже кажется, что он немного перегнул, но совесть быстро замолкает и оставляет после себя тянущее ожидание. — Может, пора прекратить чертить границу? — голос у Чонгука совсем не обиженный. — Твой мелкий — уже не такой мелкий, каким ты его представляешь. А я, знаешь ли, уже тем более не ребенок. Чимин перестает дышать, потому что неожиданно для самого себя выпаливает на одном только выдохе: — Тогда почему ты зовешь меня на эклеры? Надлом. Улица на той стороне шелестит ветром. Где-то в отдалении, такое впечатление, слышны детские крики, будто Чонгук — где-то рядом со школьным стадионом. Ветер становится сильнее, от этого в динамике слишком шумно. Еще немного — и динамик надорвется и потухнет замертво. Как и то, что сейчас до предела натянулось в груди Чимина. Голос Чонгука звучит по-другому, когда он неуверенно спрашивает: — Хочешь приехать ко мне? Чимин переводит взгляд на спину Чонина. Он сидит на стуле, не достает до пола ногами, что-то увлеченно пишет в тетради, и ни одна мирская суета не трогает его, как будто бы. Наверное, он снова рисует на полях. Великий математик, мать его. Шум в динамике неожиданно затихает и Чимин с каким-то страхом отнимает телефон от уха. Но — нет. Звонок все еще отсчитывается секундами. Чонгук не положил трубку. — Я хочу эклеры, — наконец, произносит Чимин. И, погодя, неуверенно добавляет: — И вкусный кофе тоже.***
Чонгук держит в руках тонкий лист меню, и Чимин с каким-то недоверием рассматривает буквы на его костяшках. Пальцы у Чонгука — тонкие, длинные. Запястья — узкие, словно на один обхват. Чимин поднимает взгляд. У Чонгука родинка на носу, родинка под губой. У Чонгука темные глаза, он часто хмурится; отросшие, немного вьющиеся волосы, тонкая верхняя губа. Куртка с заклепками. Черная футболка под ней, широкая и безразмерная совершенно. Узкие скинни. Громадные кроссовки. Байк на улице. Татушка, вон, на пальцах. Чонгук совершенно не вписывается в интерьер эклерной. Он больше похож на размытую черную кляксу в тетради Чонина, за которую, несомненно, полагается выговор. Клякса, которая бывает по неосторожности, из-за спешки, из-за неумения красиво писать. Чимин случайно задевает его колено своим, чем привлекает внимание. — Ты выбрал? — спрашивает Чонгук. Чимин кивает: — Да. Буду вот эти два. Чонгук поднимается с места и идет к кассе, оставляя Чимина за столиком одного. На его стуле, белом, с рельефным узором, висит рюкзак. На столе — лежит оставленный телефон. Рядом с телефоном — спутанные проводные наушники. В голове — звенящая тишина и полное отсутствие плана действий. Когда Чонгук подходит к столику с кофе и эклерами, Чимин чувствует запах — запах кондиционера для вещей, тонкий запах чего-то парфюмированного мужского, запах малоизвестный и чужой. И именно в этот момент Чимин вспоминает, что устал. И что, как однажды, это свидание будет длиться веки вечные, что Чонгуку, на самом деле, интересно провести время с симпатичным парнем постарше его. Что, в конечном счете, приведет обязательно к сексу, неосторожному, быстрому, резкому. И Чимину придется кончать от дрочки самому и много терпеть. Чимин смотрит Чонгуку в лицо и не краснеет. Да и разве не за этим здесь чувак Чонгук? Он пригнал сюда на байке, он пытался познакомиться с ним у Джонни дома. У Джонни, который сидел за убийство. Чонгук знает, что у Чимина есть ребенок. Чонгук, как и бывшие, ломает об него глаза и, Чимин готов биться об заклад, уже не раз представлял его губы на… А сейчас просто пытается склеить его свиданием в эклерной, чтобы показаться нормальным, а не типичным чуваком. Но Чимин все равно заводится. Чимину не нужны свидания. Чимин — другой. Он прогуливал школу, красил волосы, много раз оставался на отработки. Родители постоянно сравнивали их с Чихеном, который был успешнее, но это мало волновало его. Как и родителей, собственно. Потому что Чихен вытаскивал все на своем горбу, был один за двоих — и сыном, и мужем, и отцом. Чихен еще говорил, что не осуждает. Что Чимин может спать, с кем хочет, но только не нужно врать ему, не нужно игнорировать звонки, что он должен знать о его жизни немного больше. И Чимин знакомил его с некоторыми друзьями, рассказывал ему о бойфрендах, неуверенно просил совета, когда ему разбивали сердце. Чихен всегда был лучше и мудрее его. И он бы посмотрел на него с укором, если бы был здесь. Потому что Чонгук — студент, как и те, с кем Чимин зависал в свое время. Он — вылитое прошлое, только с новым запахом, новым лицом, но старой аурой (установкой, если угодно). — Почему ты передумал? — спрашивает Чимин, не притрагиваясь к кофе или эклерам. Чонгук словно ждал подобного вопроса. Не меняется в лице, даже глазом не ведет. — Ну, ты красивый. — Не типа Джонни, — напоминает Чимин, дразнясь. — Серьезно, Чонгук. У меня одиннадцатилетний пацан под опекой. Я что-то типа молодого отца в двадцать три. И все, что ты мне можешь сказать — это «ты красивый?». Чонгук глотает эклер, кивает. — Я знаю, что ты хочешь переспать со мной. — А ты не хочешь? — наконец, зеркалит Чонгук. — Эти эклеры — лишь оттянутое время, оттянутое неизбежное. И не пытайся отрицать. Ты ломал глаза об меня еще на твоей кухне. Чимин, наконец, обращает внимание на эклеры. — Удивлен, что ты заметил. Твоя голова была под раковиной, а мой последний секс был года два назад. Конечно же, я смотрел на тебя. — И эклеры мы едим просто потому, что ты стесняешься принять решение. Чимина абсолютно устраивает такой ответ. В этот вечер он возвращается домой рано и приносит несколько эклеров для Чонина.***
Лампочка в подсобке, кажется, стала еще тускнее. Чимин не помнит, чтобы его назначали ответственным за инвентаризацию, но почему-то из раза в раз он возглавляет всю эту страшную процессию и уносит домой головную боль и паранойю, все ли верно он сделал. Хосок периодически врывается, как всегда, в спешке. Копается в коробках, ищет аксессуары, иногда роется в телефонах, иногда ищет планшеты, иногда разменивает деньги в их кассе для инкассаторов. Чаще всего он бормочет что-то себе под нос, что-то типа ну где же, точно были тут, не видел ли ты. Иногда, когда не торопится или когда в торговом зале нет людей, он, распахнув дверь, потягивает кофе (иногда даже не свой, а Чимина) и много разговаривает. — Значит, свидание в эклерной, — Хосок самодовольно смотрит на него из-за стакана. — Чонгук написал в твиттере, что был на свидании с красивым мальчиком. — Мальчиком? — Чимин недоуменно отрывает взгляд от бумаг. — Он сам мальчик. Хочет просто казаться старше, а между тем увлекается комиксами, машинами и, судя по трубам, еще и сантехникой. Не удивлюсь, если у него дома фигурки роботов. — Чонгук вообще умеет много всего. Золотой и незаменимый мужчина в доме. — Фу, тебе лишь бы выгородить его. Он смотрит японские мультики. — Ты тоже их смотришь, — напоминает Хосок, и Чимин сдается. Он устало улыбается и откладывает листы в сторону. — Я не понимаю, что ему нужно. Ну, ради секса, конечно, он может и старается, но меня гложет дурацкое предчувствие. Или ощущение. Я не знаю, как это понять. — Не припомню, чтобы Пак Чимин был заядлым девственником. Мы знакомы со школы. Тебе напомнить, как легко ты велся на мужиков? — Боже, здесь же прослушка, Хоби… Не делай чувакам из контроля качества работу с перчинкой, — Чимин прикрывает улыбку запястьем. И будто бы он действительно смущен, будто бы снято покрывало сурового сейчас. — Для меня не проблема переспать с ним, к тому же мы единогласно пришли к этой мысли еще в чертовой эклерной. И он, как я понял, лишь ждет отмашки, но я… В зал заходят клиенты, и Хосок искренне просит прощения. Он уходит работать, оставляя Чимина с отчетами, товаром, мыслями о Чонгуке, мыслями о своих бывших, мыслями о том, что все никак не может оформиться в нечто осязаемое. Хотя бы в слово. Он вздыхает, снова берет листы. В голове стоит гудение от перемотки счетчиков. Лампочка слишком тусклая, от этого болят глаза. Еще необходимо заехать после работы за школьной формой Чонина в химчистку. Он берет телефон. Смотрит на последние контакты, пролистывает список вниз, до чувака. Что бы сказал Чихен? Чимин смотрит на имя контакта и закрывает глаза. Космос, как к нему ни взывай, не отвечает, и никакие мысли никак не идут. Вздыхает. Пролистывает список вверх. Набирает Чонину. — Ты дома? — спрашивает Чимин, когда тот поднимает трубку. — Да, я дома. Смотрю телевизор. Бабушка, кстати, смотрит его со мной. — О боже, — Чимин смеется. — У вас просмотр мелодрамы? Чонин отвечает без особой уверенности: — Да, наверное… — Чимин понимает, что, наверное, он не знает, что значит «мелодрама». Зато Чонин в курсе, что такое гейство. — Ты поел? — Да, бабуля делала рагу. Кажется, мы теперь лопнем! Чимин смеется снова и обещает, что никто еще не лопался от рагу. Потом говорит: — Приду сегодня вечером позднее, чем обычно. Хочешь что-нибудь из магазина? Чонин раздумывает, но, так ничего и не придумав, говорит, что ничего не нужно. На этом Чимин заканчивает звонок, дожидаясь, чтобы Чонин сбросил его первым, и еще некоторое время с какой-то тоскливой улыбкой смотрит в пустоту.***
Иногда Чимину страшно одиноко. Вся его жизнь всегда казалась ему шаблоном чьей-то книги, где он — главный герой, с красивым лицом, красивыми мыслями, со своей идеологией, своими привычками и тягой к чему-то совершенно на него не похожему. Однажды Хосок рассказал ему про Джонни, и Чимин загорелся. Его поднимала по утрам одна только мысль, что однажды он встретится с ним лично, побеседует, мило будет улыбаться и оставит после себя приятное послевкусие. А потом, как полагается, будет ждать ответного шага пойманного на крючок. Чуть позднее Джонни обвинят в убийстве, но как-то все совсем прозрачно и нелепо, поэтому срок дадут не очень-то и большой — года четыре, что ли. Чимину хватит этого времени, чтобы переключиться. И искать любовь. Искать смысл жизни. Любовь, как и смысл, никак не приходила. Чимин посещал свидания, ходил гулять в одиночестве, много общался с Чихеном, приходил в гости и баловал мелкого Чонина, который был без ума от него и говорил, что он лучший дядя на свете. У Чимина — розовая пыльца несерьезности. Он был почти что ребенком, когда пришло время встать перед гробом родного брата и открыть глаза. Место, где он очутился, больше не было тем, где он привык жить. Мать с отцом много ругались. По большей части — друг на друга. Потом они рыдали, и были безутешны. Чимин тогда не отходил от Чонина, который грустными глазами смотрел на дверь спальни своих родителей и, как эта самая дверь, не открывался. До Чимина дела, как оказалось, тоже никому не было. Он скучает по Чихену. Он так скучает по своему брату, что порой хочется распять всю свою печаль где-нибудь внизу, в гостиной, чтобы видели все-все. Чтобы пожалели его. Он очень хочет поговорить с ним и рассказать, каким он был идиотом, все то время, пока прожигал свою жизнь в никуда, пока не делал ничего значимого, пока игрался и просто искал чего-то. Он хочет услышать одобрение, одобрение именно от него, чтобы Чихен разрешил ему поступить безрассудно снова — ответить Чонгуку, позвонить ему, может быть, даже просто встретиться. А переписка растет и растет. И Чимин физически уже не может не отвечать. Чонин это, к несчастью, тоже замечает. — Ты переписываешься со своим парнем? Чимин испуганно поднимает на него глаза, как будто его отчитывают за очередной прокол. Он снова попадается в сети, где ситуацией управляет его малолетний племянник, но никак не он. — Ты доделал корейский? — Я уже взрослый и имею право знать. У тебя появился парень? — Чонин показательно откладывает ручку и смотрит на Чимина взглядом Чихена. — Ты теперь будешь чаще уезжать и оставлять меня с бабушкой? Чимин не может поверить собственным ушам. — По-моему, ты все еще маленький для таких вещей, — Чимин прокашливается в кулак и садится ровнее. Ему некомфортно. Он ощущает себя идиотом. Меньше всего ему нравится это чувство. — Ну да, маленький, — грустно вздыхает Чонин и, на удивление не начав спорить, поднимает со стола ручку и продолжает занятие корейским. Чимин настороженно смотрит ему в затылок. Что бы он сделал, будучи его отцом? Какие бы слова сказал? Что бы он ему предложил? Может быть, спросил? Может быть, дал идею и провел лучший в мире выходной? Что делают порядочные отцы в порядочных семьях? Он не может найти ни единого ответа. Но… Но что бы он сделал, будучи просто его дядей? Когда ответственность можно спихнуть на отца, когда за твоими действиями есть еще человек, которому не все равно? Когда ты не один? Чимин? — Я бы хотел пригласить его к нам, — говорит Чимин, не сводя взгляда с затылка. — Мы с ним не встречаемся, но я думаю, что он… неплохой человек. — Если это тот тип, у которого клевый байк, может, он меня прокатит? — Чонин вдруг с надеждой оборачивается к Чимину и тот, хватаясь за этот вариант, как за соломинку, задумчиво хмыкает: — Если только он будет не против тебя прокатить.***
Чонгук на пороге их дома — все еще странное явление. Ни эффекта дежа вю, ни какого-либо ностальгического эффекта это не вызывает. Только какое-то нелепое ощущение, будто что-то идет не по плану. Чимин придирчиво осматривает его с ног до головы. Шлем под мышкой, кожанка, растрепанные волосы, рваные джинсы и огромные кроссы. Ничего не изменилось, и Чонгук — по-прежнему Чонгук. Чимин снисходительно отходит назад, пропуская его в дом и не сдерживаясь от нелестного комментария: — Выглядишь, как бунтарь с задней парты. Тебе шестнадцать? Чонгук за словом в карман не лезет: — А ты все еще красивый. Чимин опускает взгляд и — щелчок. Дверь замыкает их в этом доме втроем. За окном уже начинает садиться солнце, темнеет уже довольно рано. Да и погода не особенно классная, дома, информация сотка, куда приятнее. Чонин выходит как раз в это время, под мышкой держа свой потрепанный скейтборд. Увидев Чонгука, он заметно тушуется. Чимин тоже чувствует неловкость, но Чонгук охает: — У меня точно такой же скейт! Чонин неверяще смотрит на него: — Точно такой? Прям точно? Как этот? — Точно-точно, — Чонгук подходит к лестнице и протягивает руку: — Можно? Чонин с сомнением смотрит на Чимина, но Чимин не может ему запретить. К тому же он ощущает какую-то лютую неловкость от всего происходящего, поэтому жмет плечами. Чонин быстро спускается со ступенек и вручает Чонгуку скейт. Смотрит так любопытно. Сначала на лицо Чонгука, потом на все остальное. На руки тоже смотрит. Тот трогает колеса, сообщает, что надо подкрутить, чтобы ездить было удобнее, и спрашивает у Чимина, есть ли у них инструменты. Интрументы, конечно же, есть, но Чимин понятия не имеет, что именно ему нужно. — Папа хранил их в гараже! — вдруг срывается Чонин. — Пойдем, покажу! Он первый выбегает из дома. Чимин ловит взгляд Чонгука и чувствует себя нехорошо. Тот на повышенном тоне, чтобы его услышали, сообщает, что уже идет. Но с места не двигается. Чимин же качает головой: — Иди и подкрути, что там необходимо. Я этого в любом случае не сделаю. Через десять минут Чонгук показывает Чонину пару трюков на скейте перед парадной дверью, но тот просит прокатить его на байке. — У меня почти что пустой бак, приятель, — Чонгук разводит руками. — Если получится, может, в другой раз? Чонин разочарованно выдыхает и переспрашивает, точно ли не хватит ни на один кружок вокруг дома, на что Чонгук отвечает, что никак не хватит и ему еще нужно будет доехать домой. Тогда Чонин, наконец, теряет запал, как это бывает у мальчишек его возраста, сообщает, что телефон он взял и уходит гулять. — Не поздно для прогулок? — видимо, не решаясь задать этот вопрос при Чонине, Чонгук спрашивает сейчас. Чимин жмет плечами: — Я пытался ему запрещать, но в прошлый раз он вылез через окно. Он садится на диван и трет виски пальцами. Чонин, который ведет себя с Чонгуком открытее и дружелюбнее, чем с Чимином, это какой-то несправедливый удар исподтишка. Он не был готов встретиться с реальностью, где его авторитет действительно отсутствует. Чонгук неловко стоит в коридоре, спрятав руки в карманы куртки. — Так, — начинает он издалека, — ты решил мне позвонить первым. Я удивлен. — Я, в общем-то, тоже. Может, чай? Чонгук соглашается на чай. Он снова оставляет свою куртку на диване, как в прошлый раз, и садится за стол, рассматривая все вокруг. Повисает неловкая тишина. Чимин не знает, о чем говорить, а Чонгук никак не спасает положение и продолжает просто считать ворон. Это напряжение дрожит, как солнечный зайчик на холодильнике — вибрирует, прерывается тенью, но светится, светится, светится. К тому времени, как Чимин ставит перед Чонгуком стеклянную чашку, он ощущает себя обессиленным. Он уже жалеет, что пригласил Чонгука. Потому что Чонгук оказывается лучше — он лучше ладит с детьми, лучше понимает Чонина, больше разбирается во всех этих штуках, которые хорошо умел Чихен, и явно лучше чувствует себя сейчас. Чимин садится не рядом, а напротив. Чонгук поднимает на него свои черные глаза и присверливает одним взглядом. — Ты выглядишь неважно. Чимин готов сказать, что чувствует себя он тоже не ахти. Но проглатывает. Чай же в глотку не лезет. — Был трудный день. — Ты пригласил меня на чай, — Чонгук улыбается и ставит локти на стол. — Кстати, мне нравится чай со смородиной. Это мой любимый. Спасибо. — Я вообще-то чай люблю больше кофе, — неожиданно честно признается Чимин и удивляется, когда слышит: — Я тоже. Они обмениваются улыбками. Чонгук — в чашку. Чимин — в запястье. Неловкость разбавляется чем-то еще, но становится легче и не так странно. Откровенничать становится тоже легче. — Скажу честно, я думал, ты пригласил меня не на чай. Чимин сидит за целый стол от Чонгука, с легким стуком ставит чашку на стол и спрашивает ниже, чем собирался: — А зачем? А зачем, Чимин?..***
Чимин не помнит, когда был заведен настолько сильно в последний раз. От Чонгука пахнет кондиционером, гелем для душа, совсем едва уловимым, и кожей. Его футболка практически лежит у него на лице, пока он, придавленный к дивану, старается прекратить думать о том, что это будет самой грубой ошибкой, если Чонин вернется в скором времени. У Чонгука стояк — каменный. Он прижимается к его животу и трется, и Чимин, почти что безотказный, вытягивается под ним и старается не задохнуться от глубокого поцелуя. Внизу тянет возбуждением, ему хочется снять штаны и позволить сделать с собой вообще любую херню, какую от него только попросят. И Чимин кусает выстиранную футболку и почти рычит. Руки Чонгука находятся повсюду — и под свитером, и на ширинке, и на шее, и в волосах, и под коленями. Чимин немного отрезвленно смотрит Чонгуку в лицо, когда тот, расстегнув его узкие джинсы, с трудом стягивает их с бедер, оставляя Чимина лежать голым ниже пояса и со спущенным до коленей бельем. — Мы не успеем, — Чимин сипит и тут же облизывает губы. Чонгук задирает его ноги, подхватив под колени, и прислоняется прохладной ширинкой к горячему. — Мы не… черт… Чонгук вообще сосредоточен и молчалив. Он вновь целует его в губы, целует так глубоко, что Чимин тихо скулит от нехватки реальности под руками и в голове. И приходит в себя сразу же, когда Чонгук вставляет в него палец. — Тише, — Чонгук шепчет и смотрит очень серьезно. — Мы успеем. — Нет, мы не успеем, — Чимин пытается отстраниться, но Чонгук не дает. Это пугает, и пугает настолько, что Чимин дергается в неверии, но быстро успокаивается, потому что Чонгук убирает палец. С незатуманенной головой заниматься сексом уже не так хочется. Чонгук задирает его свитер вверх и вновь целует. Эти поцелуи заводят, Чимина так в принципе никогда не целовали, поэтому он легко соглашается попробовать снова. Он закрывает глаза и чувствует горячие пальцы на своем члене, чувствует, как Чонгук сжимает и принимается двигаться бедрами в такт с ладонью. Чимин откровенно не знает, куда положить руки, цепляется за чужую футболку, без единой капли одеколона, и сжимает ее, сжимает до треска, сжимает так сильно, пока Чонгук возбуждающе двигается сверху и трогает его. Чимин не может больше целоваться. Но Чонгук — голоден, и Чимин стонет, гнется, и едва не хнычет. Даже, кажется, бьет Чонгука по плечам, но… не отталкивает. Мнет. Царапает. Щипает. Чонгук ему просто подрочил, понимает Чимин, когда оргазм пропитывается сквозь него и уходит, как вода через губку, оставляя приятную усталость в теле и туман в голове. Чонгук лениво слезает с него, садится на пол рядом. Чимин закрывает глаза и… осмысляет. Да уж, на этом диване он никогда не делал ничего подобного. Если подумать, этот дом вообще, наверное, пережил что угодно, но не гейский полусекс. Ха-ха. Чонгук тяжело дышит. Чимин, обессиленно поднимая руку, наощупь находит его голову, кладет сверху свою ладонь и лениво забирается пальцами в локоны. Что он хочет сказать? Они в молчании сидят еще минут пять, пока Чимин не решается одеться. Он поднимается с дивана, подтягивает белье, джинсы, поправляет свитер. И опускается на пол, к Чонгуку. — Ты куда чувствительнее, чем я себе представлял, — делится Чонгук и смотрит ему прямо в глаза. Чимин не решается ответить. Он трет свои губы. И чувствует, как их стягивает от непозволительно грубых поцелуев. Ощущения — странные. — Спасибо, что остановился, — Чимин несмело смотрит на него, и быстро, тут же буквально, отводит глаза. — Мы рисковали, очень сильно. Чонин мог вернуться домой с минуты на минуту. — Тогда мне казалось, что мы все сделаем быстро, — Чонгук улыбается и вытягивает ноги вперед. Он запрокидывает голову на диван и закрывает глаза, и Чимин смотрит на его профиль. Как-то даже и не верится, что целовал его губы, что прижимался к его носу и слушал его сбивчивое дыхание. Делился с ним всем. — Ты… — он не решатся произнести дальше. Это просто до безобразия неловко, хотя и ничего необычного. — Да, — Чонгук приоткрывает глаза, поворачивает голову и снова смотрит на Чимина в упор. — Не спрашивай. Мне хватило. Уставший Чонгук после всего — милый. Чимин облегченно и глубоко выдыхает. А в груди его — огромная трещина, с какой-то тупой и пульсирующей болью. Трещина неумолимо разрастается, ноет, и лава из ее глубин сочится и топит Чимина затрудненным дыханием и необъяснимым предчувствием, но у него получается отдышаться. Чонгук как-то совсем нежно берет его руку, целует костяшки пальцев, проводит губами, целует снова. И от этой нежности… хочется разбить голову. Потом Чонгук уходит. Чай со смородиной, его любимый, остывает на столе. И телефон Чимина замолкает этим же вечером.