Бульварный роман

      Вероника вовсе не поняла юмора. Она лишь глупо таращилась мокрыми от слёз глазами на Элизабет, которая казалась ей расплывчатым силуэтом из сна. Она была будто слепа, сейчас она была способна смотреть на мир только сквозь свои слёзы. Они слепили её, они заполняли её рассудок, влияли на воспалённое сознание, мешали мыслить. Она тонула в море слёз, тонула без надежды на спасение, но вдруг перед ней появилась последняя надежда, спасительная соломинка в лице Элизабет. Только, ей она в тот момент казалась нарушителем её скорби, которая была чем-то вроде священного ритуала. — Что, простите? — она всё ещё была не в себе, совершенно не осознавая происходящего. — Вероника, у нас проблемы. Серьезные проблемы. — Проблемы? Какие у нас могут быть проблемы, весомее его смерти? — Поверь, могут быть, Вероника. — Если это шутка, то она сейчас неуместна. Миссис Кэррауэй, пожалуйста, оставьте меня. Мне надо побыть одной. — Ронни, послушай меня. Нам действительно надо уехать. Это вопрос жизни и смерти. Нашей с тобой жизни, Ронни. — Я никуда не поеду. Я понятия не имею, что нам может угрожать. По-моему, абсолютно ничего, — равнодушно ответила она. — Вероника, боже мой! Услышь меня, прошу! Нас могут арестовать. — С чего бы? Всё, — она едва сдержала новую порцию слёз, и с большим трудом произнесла, удивительно уверенно, — Его больше нет. Он сам так решил. — Вероника, послушай. Они придут за нами. Они могут убить нас, как убили его. — Он выстрелил себе в голову сам, разве нет? — Нет. Полицейские. Они убили его. Дороти мне об этом рассказала. — Вы лжёте мне. Не знаю, зачем, но определенно лжёте. Я никуда не поеду, ясно Вам или нет? — Но ведь ты можешь оказаться за решеткой… — Какая разница? Я сегодня потеряла человека, которого любила, мне уже совершенно всё равно. — Любила? — Да, миссис Кэррауэй, не удивляйтесь. Вы думали, такая потаскушка, как я, не способна на светлые чувства? — саркастично ответила она, — Ошибаетесь, жестоко ошибаетесь. — Я никогда не называла тебя потаскушкой… — оторопев ответила Элизабет. — Но ведь все так думают, да? Все! Ведь так и есть, на самом деле. Единственный способ выжить в чужом городе, в чужой стране — продать себя, да как можно дороже, что я и делаю. Ведь какая разница, как я пою, когда я такая распутная красивая девчонка? Признайтесь, увидев меня в тот вечер Вы тоже об этом подумали, я видела это в Ваших глазах! Не смейте смущаться и отговариваться, это всё правда. Только он, только он видел во мне человека. А теперь он лежит в холодной земле… Я его… Я больше никогда его не увижу. Я никогда не услышу его голоса… — она вновь разрыдалась, ещё пуще прежнего. Элизабет села рядом с ней и приобняла её за плечи. Она никогда и подумать не могла, насколько человек рядом с ней может быть беспомощным, нуждающимся именно в ней, просто в том, чтобы она хоть как-то попыталась скрасить его разрушительную скорбь. Они долго молчали, лишь Вероника всхлипывала время от времени. Элизабет гладила её по волосам. Они впитали запах сигарет, духов и, почему-то, корицы. Наконец, Элизабет набралась смелости сказать: — Ронни, я ведь тоже потеряла близкого человека… — Я понимаю, понимаю. Просто, меня действительно никто в серьёз не воспринимает. Хорошенькое личико, и всё тут. — А я? Я же вижу в тебе человека, Ронни. — Я знаю, миссис Кэррауэй. — Лиззи. Просто Лиззи. — Так это правда? То, что у нас проблемы? — Да. Вероника, нам нужно уехать. В Глазго, там живёт мой дядюшка. Думаю, он согласится впустить нас пожить.

***

      Пока Вероника укладывала свои вещи, Элизабет побежала в кабинет мужа, надеясь найти там что-то полезное, вроде ценных бумаг, банковских счетов или денежной заначки, которая бы сейчас очень им пригодилась.       Да, конечно, всё в сейфе. И она даже способна его открыть. Она не глядя взяла всё, что там лежала, считая, что раз это лежит именно в сейфе, всё это может пригодится им. Но наличие денег она проверила. На билеты на поезд хватает.       Уже тем вечером они стояли на вокзале. Билеты Элизабет крепко сжимала в руках, как сокровище, так, что они слегка помялись. Ветер обдувал её плечи. Ей было слегка зябко, но это не имело значения. По платформе сновали люди, в суматохе, какая всегда бывает на вокзале. Она наблюдала множество сцен расставаний и встреч. Но её никто нигде больше не ждал. Теперь у неё есть только Ронни.       Вероника смотрела прямо, куда-то вдаль. Кажется, ей снова хотелось заплакать, но она держалась. Она говорила, что терпеть не может плакать в местах большого скопления людей. Элизабет долго всматривалась в её профиль, в то, как отрешённо она смотрит на прибывающие поезда. Она даже не вздыхала, как часто раньше делала. Все её силы были направлены на то, чтобы сохранять серьезное выражение лица. Лишь ветер трепал её волосы.       Она дрожала от холода, что было неудивительно: на ней было лишь платье. Элизабет сняла с себя пальто и отдала ей, решив, что так будет вежливо с её стороны. — Мне не холодно, — оправдывая свой поступок соврала она. — Спасибо… — Вероника улыбнулась краями губ, понимая, что на самом деле ей очень даже холодно, но она не решилась вернуть. Она понимала, почему Элизабет сделала это.       В двенадцать они сели на поезд. Вероника побежала в соседнее купе, знакомиться с соседями, которые любезно пригласили их обеих зайти к ним, но Элизабет тактично отказалась. За стенкой было слышно её пение (видимо, просили что-то исполнить).       Элизабет как раз решила разобрать те бумаги, что второпях прихватила. Она не увидела там ничего особенно полезного или способного заинтересовать её, пока не наткнулась на блокнот в кожаном переплете. Она открыла его сначала, но в нетерпение пролистала к середине, пытаясь понять, что же там содержится. Ей на глаза попалась одна запись, и она решила остановиться на странице, где эта запись расположилась. «14 октября 1921 года Удивительно, но Элизабет что-то нашла в Веронике Вареску, певичке из кабаре Яниса, которая, надо сказать, слегка смахивает на проститутку. Она даже уговорила поселить её к нам. По-моему, глупость, но раз ей так хочется, пускай. Янис в последнее время довольно странно себя ведёт. Такое ощущение, будто он не спал ночей пять. И ещё почему-то всё время нервничает. Вероятно, это из-за нашей недавней ссоры.»       Элизабет резко захлопнула блокнот, осознав, что это личный дневник её покойного мужа. Она была в смятение, её скребло то, что она лезет в его личную жизнь. Если он не сказал ей о странном поведение Яниса — значит, он не хотел, чтобы она знала. И имел на это право. Но, возможно, это была единственная возможность разобраться в его смерти…       Она положила дневник в свой чемодан и решила, что пока ничего не расскажет Веронике.