Пятнадцатый отряд

      Через несколько часов пребывания на самом солнцепёке я начинаю основательно уставать и всё чаще делать перерывы. Я весь мокрый от пота, голова неприятно болит, пальцы устали удерживать ветер и подрагивают. Несколько раз я больно получал по ним падающим камнем. Хорошо, что не так часто, иначе я мог бы просто отбить пальцы до синяков. Но что с этим поделать, это так или иначе часть тренировки. Несмотря на ухудшающуюся концентрацию и тающие силы, я вполне ею доволен. Джинно с этим не совсем согласен, о чём не преминул мне высказаться. Впрочем, выражал он своё недовольство без прежнего ехидства и не столь часто, как обычно, я счёл это хорошим знаком. Офицер всё так же держит свой камень в воздухе, иногда ходит туда сюда, разминая ноги. Но если судить по выражению аккуратного лица и взгляду светло-карих глаз, обращённому куда-то внутрь, он явно думает о чём-то своём. Может, такой зазнайка, как он, просто не может снизойти до похвалы или хотя бы одобрения? В любом случае, мне не до его поведения и вопросов воспитательской этики. Я поглощён своим занятием и очень стараюсь делать ветер с каждым разом всё крепче и сильнее, вспоминая все прежние уроки и прикладывая всё своё упорство. Вскоре мне приходится бороться не только с магией и жарой, но и с накатывающей усталостью. Солнце неуклонно стремится к западной стороне и бросает лучи уже под другим углом. Во время очередной краткой паузы, когда я переводил дух и пытался отдышаться, в голову забредает идея. Возникла она из вчерашней лекции и весьма наглядной демонстрации Сельвигг. Почему нет? Если я попробую впустить себя в частицы, не поглотить их, а захватить. И только потом уже попробовать сотворить магию. Что будет? Если верить услышанному, то должно выйти что-то получше, чем получается при обычном способе, которому нас обучают в других отрядах. А я ведь здесь, чтобы улучшить свои навыки в волшебстве, так? Убираю намокшие волосы, облепившие виски, одёргиваю прилипшую к спине рубашку. Это неприятное чувство грязи и засаленности, придётся его потерпеть. После тренировки приму душ или хотя бы ополоснусь. Вдыхаю душный воздух полной грудью, но кислорода явно мало моему разгорячённому телу. Спустя пару минут наконец выравниваю дыхание и ритм сердцебиения, собираюсь на попытку поднять голыш вверх по-новому.        Давай, Этел, ты уже это делал несколько раз. Позволь себе вплыть во внешний поток, потом медленно захватывай частицы под свой контроль. Это занимает какое-то время, Джинно даже останавливает своё блуждание вокруг. Но в этот момент я не обращаю на него внимания, словно его вовсе и нет рядом. Я сконцентрирован на постепенном захвате магии, чувствую, как тяжело мне это даётся. По ощущениям, я будто бы пытаюсь сдвинуть с места дом, не меньше. Я останавливаюсь, чувствуя, что пот уже течёт ручейком по шее, затекает под рубашку, и понимаю, что весь дрожу от напряжения и что больше частиц мне физически не захватить, иначе всё просто распадётся. Без понятия, много это или мало, но теперь я должен постараться обернуть их в воздушную стихию, в самый обычный поток, который делал за сегодня уже наверное сотню раз. Это в разы сложнее, чем я привык, и голова начинает предупреждающе пульсировать, но я хочу попробовать. Вроде готов, пытаюсь направить воздух вверх и… и дальше меня с силой отшвыривает в сторону прямо на задницу. Однако я пока не чувствую боли от впившихся камней, поскольку ошарашен зрелищем, что предстало перед моими широко раскрытыми серыми глазами. Почти что штормовой порыв ветра, который меня и оттолкнул, диаметром с метр, слишком стремительно устремился вверх, выбрасывая мой камень высоко к голубому небу. Полагаю, приземлится он только где-то в центре двора, может возле кострища. Моя душа замерла от завораживающего, непонятного восторга, которого раньше я никогда не испытывал. Даже несмотря на усиливающуюся головную боль, словно мне кто-то сдавливает череп, я очарован увиденным. Это потрясающе. От какого-то почти что захватывающего ликования меня отвлёк, кто бы сомневался, Джинно. Только совсем не так как раньше, нет. Камень, который на протяжении всех этих часов он заставлял парить, пронёсся в считанных сантиметрах от моего прямого носа. С грохотом врезался в каменную насыпь, поднимая облачка пыли и кроша другие камни на осколки, и они миниатюрным обвалом осыпаются вниз. Сердце пропустило удар, прежде чем забиться быстрее, наполняя меня парализующим ужасом. Теперь я замер не от радостного потрясения, а от испуга. Я ошарашен, и добрая часть чувств просто отключается, когда мозг сделал простое умозаключение.        Он ведь едва ли не размозжил мою голову. Сидя поворачиваюсь к нему с глазами на пол лица и открытым от шока ртом. Я так потрясён, что не смею требовать от него ответов на немой вопрос: какого, мать твою, хрена?! И таким я не видел его за все дни, что был тут, и даже не допускал, что такой человек, как он, может выглядеть так. А благодаря самому настоящему испугу я разглядел всё до мельчайших деталей. Лицо исказили ярость, негодование, вперемешку с каким-то отчаянием. Нижняя губа закушена чуть ли не до крови. Он чуть наклонил голову, как хищник перед прыжком, русые волосы прикрыли глаза. Но даже через пряди я вижу, как он недобро на меня смотрит, словно я убил кого-то из его родных или же намеренно уронил ему на голову камень никак не меньше того, коим он запустил в меня. Длится это проявление эмоций лишь секунду, офицер берёт себя под контроль, суёт руки в карманы и протяжно выпускает воздух через ноздри. Лицо принимает почти что привычное мне выражение, только с неким возмущением и более сильным оттенком презрения. Но за что? Почему? — Никогда, — он не говорит, угрожает мне словами, чеканя их, — не смей делать то, о чём и понятия не имеешь.        Тон понизился до рычащего. Нервно сглатываю и теперь начинаю чувствовать холод по всему телу. Мокрая рубашка и пот лишь усугубляют это дело, волосы встают дыбом, а по всему телу бегут мурашки. Но я не решаюсь поёжиться, чтобы их разогнать. Я вообще теперь лишнее движение делать боюсь. Что ему взбредёт в следующий момент? Я не знаю. Теперь Джинно выглядит оскорблённым, будто я и в самом деле сделал что-то такое. То есть я, при полном отсутствии руководств и правок с его стороны, решил попробовать что-то новое, и это карается смертью? Это вот такая тут система обучения?! Всё не свожу с «учителя» широко распахнутых глаз, когда он начинает говорить почти уравновешенно. — Вставай и делай так, как я тебе показывал.        Я медленно, осторожно встаю на ноги и недоверчиво смотрю на него. А если я снова сделаю что-то, что его разозлит, что дальше? Нет, я слышал, что во время обучения всякое бывает, но лично столкнуться с таким я оказался не готов. Я даже не решаюсь показывать уже своё возмущение и злобу, поскольку всё ещё испуган и не без основания жду следующих неадекватных поступков.        Видя, что я не двигаюсь с места и наблюдаю за ним, как за опасным зверем, он закрывает глаза и скорее всего считает про себя до пяти. Его губы беззвучно и вполне чётко шевелятся. Наконец он произносит фразу, которая якобы должна меня успокоить. — Если бы я хотел попасть тебе в голову, я бы это сделал, уж не сомневайся, а теперь возвращайся к тренировке.        Куда уж сомневаться! Я и не сомневаюсь, я не готов спокойно с стоять рядом с человеком, который намеренно хочет мне навредить. Но с урока он меня не отпускает, так что повернуться к нему спиной и быстро ретироваться в условно безопасное место я не могу. По всей видимости, офицер не раскаивается в содеянном, однако он меня не поторапливает, когда я слишком уж долго озираюсь в поисках камня и пытаюсь прийти в себя. Он не ругает меня, когда я не глядя подбираю камень меньше прежнего. Больше никаких едких комментариев от него не слышно до конца тренировки. Продлилась она ещё часа полтора. Напряжённых с моей стороны полтора часа. Затем он снисходительно кивает, что от него можно расценивать как очень щедрый жест, молча разворачивается и уходит. Всё. Урок окончен. И суть его, похоже, в том, что инициатива наказуема камнем по голове. Поднимаю руки к болящей голове и закрываю ими глаза, я очень устал. Но почему он так среагировал? Чем я его разозлил? Это потому, что я попробовал сделать не так, как он мне велел? Не припомню за ним этой учительской ревности и надсмотра. Голова уже порядком гудит и руки трут виски в попытках унять эмоции, вопросы, коим предстоит быть без ответов. Хватит на сегодня злоключений. Вяло бреду к жилым срубам, не знаю, чего я хочу больше: поесть или поспать. Солнце уже начинает золотиться, опускаясь всё ближе к западной кромке леса, находящегося в десяти шагах от частокола. Пока оно касается верхушек зелёных деревьев и скоро скроется за ними, обозначив приход сумерек и прохлады. Мда, день прошёл быстро и насыщенно. Выхожу к центру двора и обнаруживаю, что он как никогда безлюден и тих. Костёр не разведён, на крыльце сруба никто не сидит, возле горы никого не видно, лишь ветер проносится по двору. Вспоминаю, что на тренировку по стихиям выдернули только меня, Сирил вызвался сам, а остальные наверное начали позже нас, поэтому никого нет. И прежде чем я успеваю решить, что же мне делать и чем заняться одному, дверь барака со скрипом открывается, наружу с грохотом выкидываются объёмные деревянные вёдра с широкими, металлическими ободами, и следом за ними появляется Тэсс.        А вот и моё занятие на ближайшее время, по совместительству источник информации о происходящем. С пользой отвлекусь от всех не самых приятных впечатлений сегодняшнего дня. Даже головная боль ослабла, чему я несказанно рад. Спешно направляюсь к девушке через пустынный двор. Она вытаскивает из прохода коромысло. Пепельные волосы растрепались из некогда аккуратного пучка и неровными прядями свисают со лба и над ушами, но она кажется, пока не замечает этого. На круглом лице застыла усталость и лёгкая печаль. Она выглядит в этот момент такой одинокой, что мне невольно хочется её хоть как-то подбодрить. — Что делаешь? — простой вопрос, чтобы начать беседу. — Тебе помочь?        Офицер изумлённо вскидывает голову, очевидно, так глубоко ушла в себя, что не заметила моего приближения, затем чуть улыбается. — Не откажусь, мне нужно натаскать воды, раз остальные сейчас заняты. Принесу второе коромысло.        Она скрылась за дверью, ненадолго оставляя меня вновь в тишине. Отлично, благовидный предлог спросить про озеро. К тому же, в её словах я нашёл подтверждение своей версии, что остальные сейчас тренируются. Но Сирила и этого наглеца Джинно нигде не видно. Вот же сволочь, мог бы и помочь своему товарищу, учитывая, что воды надо принести много. Ещё одна галочка списке недостатков моего недоучителя: скидывает работу на младших офицеров, на девушку к тому же. В аккурат между покушением на жизнь ученика и самодовольством. Тэсс вернулась и с улыбкой бросила мне в руки длинное коромысло. Повертев его пальцами, я подумал, что это весьма архаичный способ. — После заката мне нельзя находится за воротами, — весело напоминаю девушке, пока цепляю вёдра к деревянному приспособлению. — Ну ты же пойдёшь со мной, — офицер выпрямилась, разместила коромысло на плече, — вдвоём четыре или пять ходок, и готово. — А где Джинно? — как бы сам собой задаю логичный вопрос. — Он уже освободился и может тебе помочь.       Белёсые глаза девушки меркнут на пару секунд от какой-то грусти. Знаю я, какой, видел нечто подобное в отношениях моих сверстников, благо сам этим не страдал ни разу. Парень, который не обращает на тебя внимание, вот какая проблема читается во всём её виде.       Судя по всему, она этим-то и расстроена. Она направляется к воротам, я следую со своим грузом за ней. Когда она поворачивается ко мне, то возвращает прежнее дружелюбное, улыбчивое выражение лица. Точнее, скрыла свою тоску за этой маской. — Он, наверное, пошёл отдыхать в гору, у него сегодня был… тяжёлый день.       Тяжёлый день? Я тебе сейчас расскажу, у кого был тяжёлый день. У человека, которому в голову прилетела каменюга. Спокойно, Этел, нет смысла вываливать на неё недовольство. Во всяком случае, в таком виде. К тому же, она в произошедшем не виновата. — Заметно, он явно не в духе, — говорю как ни в чём не бывало, — даже камнем в меня запустил. — Правда? — в голосе сквозит искреннее удивление. — Совсем нехорошо, надо бы сказать об этом Сельвигг.        Тэсс задумчиво качает головой и хмурится, и сквозь маску проступает всё та же тоска и даже обида. Мы подходим к воротам, вдвоём отпираем массивный засов, который кто-то уже успел задвинуть. Девушка явно над чем-то размышляет, самое время задать пару осторожных вопросов. — Да? Он выглядел нервным, когда вернулся с отгульного, да и ты тоже, — какой я хитрец, мне бы в разведчики идти. — Что-то случилось, пока вы были в деревне, Тэсс?        В моём голосе отмеренная доля беспокойства. Много сведений — не мало сведений. И я считаю, что имею право так вызнавать их, меня чуть не убили сегодня. Я должен знать хоть что-то о своём «учителе», с коим провожу добрую часть дня. Может, смогу предугадывать его неадекватное поведение. Мы вышли за пределы лагеря, задвинули ворота, чтобы прикрыть их. — Ну, — слова звучат всё так же раздумчиво, — он со сна разворотил сарай, в котором спал. Наверное, ему приснился дурной сон, только он ничего мне сказал. Никому не сказал. — Целый сарай? — я не удержал изумления и прикусил язык, понимая, что это может спугнуть желание девушки разговаривать на эту тему. — Да, та ещё рухлядь, — она смотрит перед собой, — Малоун быстро соорудил из камней новый, так хозяин был, кажется, только рад такой замене.        Офицер резко подняла голову, обернулась на меня, прикусив нижнюю губу. Очевидно, она поняла, что разговаривала всё это время с учеником, а не с собой или с тем же Малоуном. Теперь может, сожалеет о сказанном вслух, но девушке только семнадцать и такая несдержанность вполне естественна. Вполне естественна, когда дело касается личных чувств, с которыми не с кем поделиться.        Тэсс снова натягивает на лицо открытое, миролюбивое выражение, на этот раз более искреннее. Скорее всего, смогла отодвинуть свои переживания в угол сознания и не думать о них и о Джинно. — Пойдём, помощничек, — дружелюбно бросает она мне и направляется к слабо виднеющейся тропинке.        Сумерки уже медленно начинают сгущаться, и лес выглядит темнее, чем обычно. Офицер, однако, уверенно ведёт меня сквозь него, и, к своему удивлению, я понимаю, что мы движемся не в сторону озера, а куда-то восточнее. О чём я сразу же и спросил. — Мы идём не к озеру? — К реке, — девушке хитро скосила на меня белёсые глаза, словно знает о подлинных причинах моего вопроса, — там более живая вода. — Живая? А почему просто не наколдовать воды, и не нужно будет носить её вёдрами, — выбранная дорога начинает уходить вниз, и я осторожно придерживаю коромысло на плече, — разве так не проще и не быстрее?        Офицер хмыкает, прежде чем дать мне ответ. Она осторожно и медленно спускается по тропе, явно не желая свалиться. А нам ещё предстоит несколько раз идти вверх с полными вёдрами воды. — Сельвигг считает, что есть вещи, которые по возможности стоит делать руками. Говорит, что человек сам по себе способен на многое и не стоит об этом забывать. К тому же, это дань уважения дару магии. — Не применять что-то высокое для чего-то низкого? — я улыбаюсь, поскольку мельком знаком с этой концепцией, встречающейся чаще у старейшин. — Да, — моя собеседница рассмеялась впервые за вечер и, наверное, за день, — верно.        Через двадцать минут мы дошли до реки. Она не такая широкая и бурная, как та, что я пересёк, направляясь в пятнадцатый отряд, но поплавать в ней можно. Волны неспешно окатывают берег, поросший травой. Солнце лишь недавно скрылось за пышными кронами деревьев, поэтому от воды пока ещё веет слабым теплом. Тэсс опускает вёдра и начинает наполнять их водой. Я сперва с блаженством умываю потное лицо, затем следую её примеру. В голове ещё крутится парочка вопросов. Решаю начать с самого трудного. — Тебе ведь нравится Джинно?        Девушка роняет наполненное ведро в реку, но успевает его подхватить до того, как течение унесло бы его в сторону. Она поднимает на меня изумлённое, открытое лицо с растрёпанными белыми прядями волос. В миндалевидных глазах почти что светится робкое удивление. — Нет, с чего ты взял?        И если бы я не видел её полднем, если бы я не следил за ней на протяжении всего нашего разговора и захода к реке, я бы принял её выражение лица за подлинный ответ. Но так как я всё это видел и отмечал про себя, и, возможно, по тому, что мог наблюдать за ситуацией со стороны без всякой предвзятости, в этом поведении от меня не укрывается её желание спрятать свои чувства. Она определённо из тех девушек, которые никогда не признаются первыми, но не упустят возможности позаботиться о дорогом человеке, слепо надеясь, что будут когда-нибудь замечены. — Просто показалось, — я пожал плечами и водрузил на них коромысло с полными вёдрами. — В твоём возрасте всегда всё кажется, — отшутилась с лёгкой улыбкой Тэсс.        Она наклонилась, взяла коромысло, устроила его на плечах и повела меня обратно к лагерю. Начинало неуловимо холодать, тяжёлый день близился к своему завершению.