***
Руки прикипели к деревянным прутьям у изголовья кровати. Где-то на заднем плане ведущая новостного телеканала вещает об очередной автокатастрофе, в которой обошлось без жертв, а я не могу собрать себя в единое целое, будто это я пострадал в ДТП, а не получил то, чего хотел. Злоба. Черная злоба запаяна в герметичный пакет, что вот-вот прорвется. У этой злобы тяжелый открытый перелом. Кость разлетелась в щепки, впилась в нежную плоть… — Я же говорил, что тебе не стоило артачиться и позволить мне… — Нет, — отрезаю я, открывая глаза. Белый потолок надвигается ближе, прислушиваясь. Стены сжимаются, желая обнять и утешить, погладить по голове оклеенными обоями руками, мягко улыбнуться картиной… От боли остались лишь отголоски. Легкое жжение, покалывание. Руки, сжимающие резное изголовье, и то больше болят. Хочется в душ. Хочется выпить воды или чего покрепче. Хочется… — Нет, — уже мягче повторяю я. — Все хорошо. Кровать скрипит под весом его тела, я чувствую на себе испытывающий взгляд и понимаю, что он хочет получить развернутый ответ, но я просто не могу выдавить из себя хоть слово. В ванной кое-как привожу себя в порядок, с ненавистью разглядывая небритую физиономию и совершенно бандитский оскал. Хочется отхерачить себя подобно Тайлеру Дёрдену, жаль только, ванна девственно чиста. Не пачкать же белый кафель своей грязной кровью. Боль не волнует меня совершенно. Больно — это когда ты откусываешь своими же зубами кусочек собственной щеки из-за удара в челюсть. Больно от разъяренной бабы получить по яйцам. Больно, когда тебе ломают пальцы тяжелым ботинком. А вот трахаться в жопу, блять, не больно. Я на пределе. Я просто хочу выйти в окно. Жаль, что квартира у этого ты-никто-а-я-король находится на пятнадцатом этаже, и я не могу позволять себе такие шалости регулярно. Меня уже заждались. Алек при параде и готов к труду и обороне, а мне бы упасть мордой в подушку и умереть. Он такой весь с иголочки, в идеально выглаженной рубашке, в брюках от Giorgio Armani за штуку баксов. Стоит, застегивает запонки с таким лицом, будто прямо сейчас на первую обложку журнала фоткается. И не скажешь, что двадцать один. Слишком нахальный и самоуверенный оскал. — Ты какой-то бледный, — говорит он, вскинув глаза на мгновение. Я не отвечаю. Что ответить? «Хэй, парень, да все пучком!» или «Не твое дело, съебись» или «Я, кажется, в очередной раз совершил непоправимую ошибку. Может, забудем все, ок?» Пока я отметаю версию за версией, Алек уже решает, что разговаривать с ним я не хочу, и отправляется копошиться на кухню. Никакой домовитости или аккуратности, никаких блинчиков с кленовым сиропом. Засунуть капсулу в кофемашину и нажать кнопку… Я мельком глянул на валяющуюся в углу футболку и решаю все-таки надеть ее. Штаны… когда я успел их натянуть? Они далеко не фирменные. Кажется, я купил их в ближайшем к дому секонд-хенде. Провожу ладонью по волосам и невольно касаюсь пальцами шрама на виске — след недавней стычки в подворотне. Поднимаю с пола пачку сигарет и пялюсь в ее пустое нутро. В таком положении Алек и застает меня. Наверное, мой отсутствующий взгляд говорит о многом. — Ты выходил курить вечером пять раз. Весь балкон провонялся сигаретами, — напоминает он, всовывая мне в руки чашку ароматного кофе. — Так вот почему пачка пустая. — Вообще ничего не помнишь? — с налетом заинтересованности спрашивает он, зачесывая пальцами волосы назад. Я провожаю его руку взглядом, заворожено отмечая, как светлые пряди проходят сквозь по-девчачьи тонкие пальцы. — Совершенно ничего не помню. Забей. Алек едва заметно приподнимает правый уголок своих бледных, будто бескровных губ, и где-то в глубине сознания я нажимаю кнопку «сохранить». Он красив. Не настолько, чтоб сходить с ума, но достаточно для того, чтоб хотеть его. А еще он богат. И остроумен. Пожалуй, последнее мне и нравится в нем. Которая эта ночь? Десятая? Пятнадцатая? С ним я могу не думать о Владлене, о родителях, о своем прошлом. С ним мой мозг отключается. Усмехаюсь и делаю глоток обжигающего кофе, чувствуя, как вспыхивает болью язык. — Что? — Алек откидывает со лба челку, а я издевательски тяну: — Вью-юноша. Он приподнимает бровь, и я понимаю, почему он так удивлен. Кто-кто, а он явно дьявол во плоти, а не милый мальчик. — Так мне тебя представил Никита. Я думал, что ты какой-то малолетний слюнтяй-романтик, что повелся на угрюмого молчуна и бывшего алкаша. Алек только пожимает плечами. — Я не романтик, но на бывшего алкаша действительно повелся. — Разочарован? — Еще бы! Он подходит ближе и смотрит в глаза своим пронзительным, будто сканирующим взглядом. Иногда меня эти немигающие глаза пугают. — Я думал грубо трахнуть тебя, чтоб ты отстал, — признаюсь ему, делая очередной глоток обжигающе горячего кофе и убираю чашку на столик, боясь разлить его на белоснежную рубашку Алека, так как уже чувствую его руки на своей груди. — А в итоге вьюноша трахнул тебя. Какая ирония судьбы… — Да ирония, ведь это именно то, что мне нужно… …Спустя пару минут переступаю порог его дома и выдыхаю громко и смиренно. Мои таблетки перестали действовать. Думаю, нужно увеличить дозу, но врач что-то там говорил о последствиях. Они сильные. Явно сильнее меня. А сегодня мне понадобится вся сила, которую я могу себе позволить использовать. Заскочить домой, чтобы побриться и переодеться во что-нибудь поприличнее мятой и не совсем свежей футболки. Может быть рубашка? Вопрос скорее состоит в том, чего от меня ждут. Костюма? Фрака? В семнадцать я бы пришел в самом неопрятном и наименее подходящем наряде, какой только смог бы найти, но, как там говорит отец? Я несу ответственность за честь семьи? Прикуриваю и минут пять стою посреди улицы, разглядывая блюющего в кустах бомжа. А ведь я был почти таким же, когда в последний раз вышел из колонии. Тоже слонялся по улицам, воровал, бухал, как черт… Нужно идти. Родители и так не рады меня видеть, но мы с братом наследники его фирмы и должны присутствовать на некоторых официальных встречах. Наследники… хах. Наследник всего один — мой брат. Я не смогу удержать в руках фирму, даже если очень захочу. Мля. Все-таки таблетки лучше выпить сейчас. Но разве их можно пить на голодный желудок? Похер, в принципе. Главное не наблевать в миску с греческим салатом, если вдруг таблетки полезут обратно. Сильные антидепрессанты перестали помогать мне уже давно. Очень сильные только сейчас.***
Нож в правой руке, вилка в левой. Доведенные до автоматизма движения, формальные улыбки, попытки не обращать внимание на неодобрительные взгляды отца и жалостливые взгляды матери. Мне хочется провалиться сквозь землю от стыда. Один только брат не смотрит на меня, и это правильно. Единственное правильное решение. Я для него не пустое место, нет. Пустые места остаются без внимания, а он же игнорирует специально, всеми силами заставляет себя не смотреть. Да, будь мне семнадцать, я бы специально заговаривал с ним. Специально вынуждал его отвечать. Первый зам отца не затыкается и вещает что-то о политике, хотя тема эта должна быть закрыта на семь замков, запечатана, зарыта в землю, ведь ей не место в приличном обществе. Смотрю на свои руки. Нож в правой, вилка в левой. Локти прижаты к бокам, спина ровная. Как тупо. Я делаю на автомате действия, которые мне не свойственны. Куда проще сжимать рукой чей-то член, и засовывать в рот его, а не форель в сливочном соусе. Чувствую непреодолимое желание рассмеяться, но это лишь отсутствие эффекта от таблеток. Я жалок. — Несомненно, он не должен был выносить этот вопрос на обсуждение… — Как вам результаты голосования?.. — Пожалуй, они обратятся в арбитражный суд… Все эти фразы проходят мимо. Я отвечаю заместителю отца на автомате и осознаю, что не имею никакого собственного мнения по поводу политики. Просто говорю то, что он хочет услышать, чтоб этот надушенный и важный человек самодовольно ухмыльнулся, найдя во мне единомышленника. Боже, неужели он не замечает фальши? Неужели не видит, что нельзя верить ни единому моему слову? После ужина я предельно вежливо прошу меня извинить и, ссылаясь на важные дела, ухожу, не дождавшись десерта. Брат пожимает мне руку неохотно, смиренно, под чутким взглядом отца. Да, папа, сегодня я вел себя, как хороший мальчик. Настолько хороший, что ты даже можешь вернуть мое имя в завещание. — Было приятно с вами пообщаться, надеюсь, еще увидимся. Поболтаем о жизни, хотя, я думаю, вам молодым не очень-то интересно с нами, стариками, — Николай Степанович или Степан Николаевич пожимает мою руку и его глаза бегают, будто у крыски. Он мне неприятен, но я сдержанно улыбаюсь на кривую шутку. Мы еще минуту обмениваемся любезностями, и я наконец-то свободен. Дверь за моей спиной закрывается, и я чувствую, будто на шее наконец-то развязалась удавка. Почти на ощупь двигаюсь к калитке и, только оказавшись вне зоны досягаемости, позволяю себе достать из кармана пузырек с таблетками и закинуться сразу двумя. Может быть, хоть сегодня я смогу уснуть?***
Дверь в мою квартиру распахивается с такой силой, что я едва не роняю чашку свежезаваренного кофе. Алек в своих белоснежных кедах и джинсах с дырками на коленях выглядит необычайно гармонично. Так ему больше идет. Пафосный мальчик-мажор, коим он и является. Ухмыляюсь, делая глоток кофе, не обращая внимание на боль в обожженном языке, и почему-то думаю о брате. А ведь когда Владлену было двадцать, он тоже одевался в подобном стиле. Это сейчас он семейный человек, а раньше… — Ты никогда не запираешь на замок? — Алек осматривается, даже не думая закрыть за собой дверь на лестничную клетку. Мне похуй, даже если она будет нараспашку весь день. — У меня нечего брать. Это только отчасти правда. Брать есть что, но какая разница, есть оно или нет? Всё это барахло имело бы ценность, будь у меня тот, с кем я мог бы и хотел делить быт, к кому хотел возвращаться после работы, кто был бы благодарен мне за то, что я есть. Звучит достаточно эгоистично, или добавить что-то еще? Алек смотрит выжидающе, поигрывая ключами от машины, а я делаю максимально равнодушное выражение лица. Он не выдерживает первый. — Может быть, ты начнешь собираться? Я только приподнимаю бровь и ухмыляюсь. Уверен, получается жуткая улыбочка. — Куда? Алек злится, и это забавляет. Милый мальчик, но все-таки… — Ты обещал, что будешь сегодня в клубе. Никита празднует день рождения, ждёт только нас, и там будет… — Мой брат, — я заканчиваю фразу за него. — Спасибо, я в курсе. Мальчишка только равнодушно пожимает плечами и идет на кухню. Достает из холодильника продукты и мастерит себе бутерброд. Я молча наблюдаю за ним, допивая кофе, и, честно говоря, побаиваюсь, что он начнет задавать вопросы. А он начнет рано или поздно. Алек обводит взглядом кухню, и его взгляд падает на пузырек с антидепрессантами. Название известное, и он не может не знать, что это и для чего. Он мальчик смышленый, сможет сложить два плюс два. Хотя вряд ли он поверит в… — Вы не особо ладите, да? Сканирует меня взглядом, и я чувствую себя провинившимся школьником, что оправдывается перед завучем за частые прогулы. — Если бы я хотел обсуждать брата, я бы пошел к нему, — говорю резко и, нет, я не жалею об этом. Пусть лучше сразу поймет, что я не из тех, кто будет перетирать кости за спиной. Особенно свои кости. — Но, тем не менее, Никита в курсе. Ставлю чашку на стол с громким стуком. Мне даже не надо открывать рот, чтоб Алек понял, о чем я хочу спросить. Парень поднимает обе руки в защитном жесте, не выпуская из одной надкусанного бутерброда, и тихо отвечает, не спуская с меня глаз. — Он только сказал, что у тебя зацикленность. Да, Алек определенно не дурак. В отличие от Ника, что своими неосторожными словами вложил в руки мальчишки последний кусочек пазла. Зацикленность, таблетки, нежелание видеться с братом и мои предпочтения в постели. И дебил бы понял. Но я не хочу опровергать или подтверждать теории, которые (я уверен) он уже построил в своей голове. Догадки — это наклонная плоскость, и рано или поздно по ней можно скатиться вниз. Алек уходит спустя минуту молчания. Это глупо, но я действительно боюсь, что он заговорит с Владленом и что-то ему скажет. Что-то скажет… Дрожащими руками выбиваю сигарету из пачки и с наслаждением вдыхаю дым затяжка за затяжкой. Спустя час я уже в шаге от того, чтоб прыгнуть в такси и помчаться в клуб. Не знаю зачем. В голове прокручиваются разные варианты развития событий. Вот Алек подходит и спрашивает у Влада напрямую, а тот дает ему в табло, даже не дослушав. Вот Алек напрямую спрашивает у Никиты. Вот Алек ничего не спрашивает, а сам рассказывает кому-нибудь. Не знаю, что там может происходить, но одно я знаю точно. Если Владлен даже просто допустит мысль, что я мог кому-нибудь рассказать свою позорную тайну, он вычеркнет меня из жизни, как сделал это десять лет назад. Но только с той огромной разницей, что второго шанса реабилитироваться мне не будет дано. В прошлый раз, когда я вышел из детской колонии, мне едва ли исполнилось восемнадцать. Я пил как проклятый, бил ебла в барах и снова попадал за хулиганство. Я жил, как бомжара и рыдал по ночам, как девка, на чужих диванах подставляя задницу первому встречному. Я был отбросом. Я был сучкой этого города. Все ради того, чтоб вытравить из себя противоестественные, никому не нужные, гадкие чувства. Судорожно выдыхаю и тушу сигареты об руку. Слезы брызгают из глаз от безысходности и боли. Это чертовски больно. И тогда я услышал, что у Владлена родился сын. Я приполз к нему на коленях, умоляя позволить видеться с малышом. Не знаю, почему для меня это было так важно. Ребенок… боже, как будто я когда-то мечтал о детях! Он смотрел на меня сверху вниз, стоя на пороге своего дома, а я ползал перед ним на коленях. Пьяный, жалкий… Брат присел на корточки и сказал тихо, но четко, голосом, не терпящим возражения: «Ты бросишь пить и пойдешь лечиться». Что он видел перед собой? Алкаша, уголовника, дебошира, шлюху, бомжа. Что видел я? Отца, мужа, сына — одним словом мужчину. Как я мог мечтать, что он когда-нибудь улыбнется мне? Наивный чукотский парень.***
Брат смотрит на меня с презрением. Он всегда так смотрит, когда ему приходится прибегнуть к моей помощи. Юлька позвонила вечером и попросила посидеть с Максом, потому что больше некому. Недолго, всего пару часов, но и это было для меня за счастье. С мелким меня редко оставляли одного. Время пролетело столь стремительно, что я даже не успел привыкнуть к его обществу. Вот Макс достает свою коллекцию машинок, а вот уже и пора прощаться. — Владлен, я… — мне хочется сказать хоть что-нибудь. Хоть что-нибудь, чтоб задержаться еще ненадолго. Понимаю, как сейчас выгляжу. Небритый, невыспавшийся, наверняка, с темными, нездоровыми кругами под глазами. Зрелище не для слабонервных, определенно. Брат смотрит, придерживая дверь. Уверен, он мечтает, чтоб я ушел. Сказать мне действительно нечего, и я выдавливаю из себя самую жалкую из всех возможных улыбок и ухожу. Хочется подбухнуть, забив на кодировку, хочется вернуться к наркоте. Хотя почему это происходит, мне не понятно. Я же пью таблетки, да и ничего такого особенного в этот день не произошло. Меня и раньше просили посидеть с мелким, а отношение Владлена ко мне так и вовсе не меняется со временем. Все на своих местах. И я на своем месте. Моя квартира выглядит еще более убогой, когда я возвращаюсь в нее после того, как побывал гостем в доме брата. Они с Юлей чистюли, аккуратисты, педанты. У них всё разложено по полочкам. Они — лучшие люди, которых я знал. Иду почти наощупь, в комнатах так темно, что можно выколоть себе глаза, все равно ничего не изменится. Никогда ничего не меняется, даже если очень хочется. Никаких криков, никаких истерик мои стены не видели. Правда, видели тихую попытку суицида, а так больше ничего примечательного. В памяти только кровавое пятно на ковре, да порванные обои. Наверное, это была наивная попытка привлечь внимание брата. Самая глупая попытка в моей жизни. Просто нужно было резать глубже, сильнее давить на лезвие… Я, наверное, смирился с положением вещей. — Может быть, ты будешь закрывать дверь хотя бы когда уходишь из квартиры? Мальчишка сидит на диване, закинув ноги в белоснежных кедах на пыльный журнальный столик. — Может быть. Сую руки в карманы, и отчего-то мне становится стыдно. Этот милый мальчик весь такой чистенький, весь такой беленький, что может ненароком испачкаться об засаленную обшивку дивана. Достаю с верхней полки пачку сигарет и закуриваю, не удосужившись открыть окно. Идти до балкона далеко, да и слишком большой соблазн поскользнуться и ёбнуться вниз. Выдыхаю дым в серый потолок и наконец-то спрашиваю у своего гостя, не хочет ли он чего. — Ты выглядишь хуже, чем обычно, — бурчит он вместо ответа и хмурится. Замечаю в его руках пузырек с моими таблетками. Хреново. — Давно ты на барбитуратах? Пожимаю плечами, пожевывая зубами фильтр. Давно ли? Охереть, как давно. — Я удивлен, что ты еще не сдох. У них бешеные побочные эффекты и нужно четко соблюдать дозировку, и вообще многие из них запрещены, и… Я не слушаю весь этот бред. Иду на кухню и возвращаюсь только, когда он затыкается. Я, правда, не знаю, что делать дальше. Объяснить ему все? Послать его нахер? Соврать? — Послушай, что бы ни произошло в прошлом, оно в прошлом… Закатываю глаза. Боже, сколько людей пытались меня лечить. Все заканчивается одинаково. Слушаю, киваю, вернее, киваю, но не слушаю. Зачем? Что этот мальчик, возомнивший себя всезнайкой, уверенный, что сможет наставить меня на путь истинный, скажет нового? — Твой брат… Слово срабатывает, как триггер, и я весь обращаюсь вслух. — Проблема в нем? Я смотрю на Алека непозволительно долго. Настолько, что он все понимает, но я не могу отвести взгляд. Глаза вспыхивают ликованием, голова сама собой дергается вверх, и он раскрывает рот от удивления. Нет, не от шока. От удивления. До него еще не дошло. Пепел падает на ладонь, но я не обращаю внимание. Может быть, хоть боль приведет мысли в порядок? А Алек вдруг выдыхает с такой силой, будто ему под дых ударили. Он не верит, но уже наверняка знает. — Да ладно?! Правда что ли? Да, он никогда не был дураком. Слишком умный для своего возраста. Явно умнее меня. — Зацикленность… — проговаривает про себя, и вот уже последний кусочек пазла на своем месте. Мне не хочется проваливаться сквозь землю или что-то еще. Алек вдруг вскакивает на ноги и хватает меня за руку, переворачивая запястье. Я не сопротивляюсь. Рассматривает кривой шрам и вдруг спрашивает тихо и как-то пришибленно: — А он знает? Я снова лишь пожимаю плечами и натягиваю рукава сильнее. Здесь уж правда я понятия не имею, знает он или нет. Нашла меня соседка и вызвонила Юльке. Очнулся в больнице, и до самой выписки ко мне лишь единожды пришла мама. Повздыхала, поохала и упорхнула, подальше от своего бестолкового сыночка. Соответствующую запись в карточке сделали, психиатра уведомили и домой отпустили. — Он никогда не будет с тобой. Алек говорит это тихо, пытается придать голосу равнодушные нотки, но я слышу жалость. — Охуеть ты новость сообщил! — зло и нервно закуриваю вторую сигарету, пытаясь успокоить колотящееся в груди сердце. — Это называется любовной аддикцией. Это надо лечить. — У тебя степень научная по психологии? — не пытаюсь скрыть раздражение в голосе. Зачем, ведь он и так понимает, что меня мало интересует его мнение по поводу моей тупости. Алек вздыхает, поднимая глаза к равнодушному потолку, и объясняет, как маленькому: — Я не враг тебе, Кайя! Разуй глаза! Посмотри, на кого ты стал похож! Этот разговор надо заканчивать. Я не хочу, чтоб он читал мне нотации. — Мы едем в клуб, — заявляет тоном, не терпящим возражений, а я и не хочу возражать. Мне плевать на то, в чем я, поэтому, затолкав в карман пачку сигарет, выхожу следом за Алеком из квартиры и под его пристальным взглядом закрываю дверь на замок. Никита уже на месте, хотя я не знаю, когда он бывает не на месте. На часах время движется к полуночи, и я добираться домой буду пешком, так как, придурок такой, забыл взять деньги на такси — хватит только на метро или на пачку сигарет, но учитывая, что метро закрывается через пару минут… Закуриваю, едва приземляя задницу на сиденье рядом с Ником, а Алек растекается рядом, отпивая от своего бокала какой-то дряни. Придурок, за рулем ведь… — Может быть, расскажешь, почему пропустил мой день рождения? — Никита говорит беззлобно, но вот у меня злости хоть отбавляй. Это же надо — спиздануть такое при Алеке! Зацикленность, видите ли! — Не хотел приходить. Что-то еще? — смотрю на него, не отрывая взгляда, радуясь, что играет не самая ядреная композиция, и мне не нужно кричать. Помимо нас троих я замечаю еще парочку парней — постоянных друзей Ника и кучку девчонок из Ян, Насть, Альбин, Марин, Карин или как их там зовут. Блондинистые и веселенькие — как раз по вкусу хозяина вечеринки. — Откровенно, — Никита смеется, и я вижу, что зрачки его расширены, а на щеке виднеются крошки небезызвестного порошка. — Тобой кое-кто активно интересуется. Если тебе поднадоел член милого вьюноши, могу предложить кое-что близкое тебе. Но не надейся, что это надолго. Приподнимаю бровь и, закусив сигарету зубами, лезу в карман за телефоном. — Диктуй номер… Никита смеется, поглядывая на меня то ли неодобрительно, то ли равнодушно и наклоняясь к самому уху, произносит: — Он сам тебе позвонит. Хотя, может быть, и не позвонит. Придет без звонка… Его рука ложится на мое колено, с силой сжимая, а я хочу дать ему в морду. Просто издевается. — Тебе же нравится, когда к тебе без звонка приходят, не так ли? Особенно через черный вход. — Да пошел ты, — шиплю в ответ, сбрасывая его руку и отодвигаясь подальше. Понятия не имею, зачем он ищет мне мальчиков. Никита теряет ко мне интерес, переключаясь на пышногрудую девицу в обтягивающем платье, а я предпочитаю пересесть на другое кресло. Здесь все нередко перетекает в секс, а это меня мало интересует.