Противоестественно

Спустя неделю на пороге моей палаты появляется мать. Она выглядит не так, как всегда: на лице ее залегли глубокие морщины, а под глазами появились синие круги, некогда прекрасные каштановые волосы потускнели, и я вижу, что она не особо старалась над прической. Это странно, ведь она всегда была такая модница, так любила ухаживать за кожей и волосами… — Кайя… — мое имя она произносит на выдохе и подходит ближе. В руках только маленькая сумочка. Никаких привычных апельсинов-яблок не наблюдается. И правильно, оно мне не надо. Отец оплачивает лечение, и в стоимость входит питание, а уж там меня кормят так, как нужно для выздоровления. — Что-то случилось? — голос мой звучит хрипло от долгого молчания. Она первый посетитель, не считая, конечно, следователей. Мамины зеленые глаза наливаются слезами, и почему-то я думаю, что из всей семьи она единственная, кто меня любит несмотря ни на что. Она не выражает эмоций публично — боится отца, но здесь мы одни. Мы никому не расскажем. — Сыночек… — тяжело опускается на стул рядом с моей кроватью и берет мою руку в свою. Ее ладонь ледяная, и это приятно. Прикрываю глаза, наслаждаясь покоем. Как давно я не слышал ее голоса. Она не из тех, кто будет причитать и размусоливать случившееся, обсасывая каждый момент. Я благодарен ей за это, ведь хочется забыть все, а не вспоминать. Хватило мне уже следователей. Мы молчим какое-то время, а потом я спрашиваю: — Как Макс? Как Юля? Мама зарывается пальцами в свои волосы, смотрит с невыразимой тоской и горьким сожалением, а все, о чем я могу думать, так это о том, как все-таки брат на нее похож. Он перенял ее гены — ее зеленые глаза, ее каштановые волосы, даже имя ему дали русское, как она хотела. А я пошел в отца — черные волосы, темно-карие глаза и имя старогрузинское. — Макс ходит к психологу. Он стал очень замкнутым. Не играет, не смеется. Сидит часами возле окна. А Юля справляется, ведь она нужна Софи. — Значит, все хорошо. Я узнал то, что хотел. Большего мне и не надо. …Меня выписывают спустя еще неделю. Ребра болят, и глубокий вдох я сделать не могу, но зато нет больше риска проколоть себе легкое. Я уже могу сидеть и ходить, и даже голова не кружится, да и в целом чувствую себя почти здоровым. Физически. Из-за лекарств и обезболивающих, которыми меня пичкали эти две недели, я почти не чувствовал нужды в антидепрессантах, хотя иногда вечером, лежа в своей кровати в этой одиночной палате, я смотрел за стремительно темнеющим небом за окном, слушал треск и жужжание больничной лампы и чувствовал, как сжирает тоска. Мысли о случившемся я блокировал, потому что иначе просто бы обезумел, стал бы винить Владлена, Юлю, еще кого-нибудь, но никто не был виноват. Никто, даже Никита. Он, конечно, тот еще мудак, но ведь и я мог просто не бороться за жену брата. Позволить вытащить ее из камеры, позволить им пустить ее по кругу… Нет, я не мог допустить этого. Она женщина, и я не имел права бездействовать. Тем более Владлен не простил бы мне. Но сейчас, после всего случившегося, он мог бы хотя бы навестить меня… Хотя бы… Стоп! Нельзя думать об этом! Я трясу головой, как собака, чтоб боль вернулась, чтобы я не мог думать ни о чем другом. Так проще просыпаться по утрам. В полдень на экране высвечивается сообщение, что машина такси будет ждать меня у главного входа через час. Отлично, отец даже мне такси вызвал. Какая забота, охуеть можно! Почему-то меня волнует вопрос, а была ли закрыта дверь в мою квартиру все это время, или там уже поселились цыгане? Это возможно, но маловероятно. Все-таки, соседи не потерпели бы такой рокировки. Им, должно быть, приятнее жить со мной — тихим и молчаливым. Ну и что, что иногда бьется посуда? На счастье, должно быть. …Что за глупости закрадываются в мою башку? Должно быть, это все из-за лекарств. Собираю свои манатки в пакет и, подписав какие-то бумажки, наконец-то покидаю больничные стены, едва увидев сообщение, что машина подъехала. Как дальше жить мне неизвестно. Понятия не имею, что там на работе, где моя трудовая и как давно я перестал там появляться. Мне даже не звонили. Очень интересно, как скоро после моего исчезновения они взяли нового работника, выкинув мои личные вещи в мусорную корзину? Жаль, там был добротный степлер. Блять, с лекарствами стоит заканчивать, а то каша в голове начинает напоминать бессмысленный поток сознания. Таксист — веселый лысоватый мужик трещит без умолку всю дорогу и, задорно дергает плечами, прокручивая руль так, будто сидит за баранкой трактора. Кажется, даже подпрыгивает от удовольствия, наезжая на ямы. Может, у него там дилдо на сиденье присобачено, чёрт его дери! Моя квартира оказывается-таки закрытой. Закрытой и пустой. Возможно, о сохранности старой тахты и старого советского трюмо побеспокоился Алек, но я все же надеюсь, что это работа Владлена. При мысли о нем сердце ускоряет ритм. В ушах звон, будто я ныряю на большую глубину. Владлен… боже, почему я не могу вытащить, выскрести, вычистить твой образ из своей памяти?

***

Телефонный звонок раздается в половине седьмого утра. Или вечера? Хер его знает, из-за этих штор в квартире всегда темно. Я выпутываюсь из пледа и пытаюсь рукой нащупать мобильный на полу, но пальцы натыкаются только на остывшие и нетронутые с ужина макароны. Холодные и скользкие, словно дохлые черви. Наконец-то нахожу телефон под кроватью и не глядя нажимаю на зеленую трубочку. — Да? Кто бы это ни был, в такую рань, я должен ответить. Печально осознавать, что жду я одного единственного звонка. — Кайя… Я резко открываю глаза и подскакиваю, отчего ребра взрываются болью. Юлин голос в мой сонный мозг вгрызается бензопилой. Чувствую себя героем идиотского второсортного боевика, словившего вьетнамский флешбек. Пытаюсь унять бешено бьющееся сердце и дышу через раз. Охереть, вот это меня подкинуло! Закуриваю, зажимая трубку телефона ухом. — Слушаю? Юля мнется, говорит какую-то ерунду, извиняется, что не звонила и не приходила, что слишком рано, утро и… — Ты не мог бы посидеть с Софией? Сегодня. Я замираю, не донеся сигарету до рта. Софие, на минуточку, даже двух лет нет, и меня ни разу не оставляли с ней наедине надолго! Да Владлен терпеть не может, когда Юля просто дает мне подержать малышку на руках! — Видимо, альтернативы вообще нет, раз ты меня просишь, — ухмыляюсь и слышу на другом конце провода вздох облегчения. — Конечно, я посижу с ней. Когда? Отлично, мне нужно быть у них дома через четыре часа. Есть время, чтоб помыться, побриться и, может быть, даже что-то перекусить. На кухне делаю кофе с молоком, доедаю холодные и невкусные макароны, выкуриваю сигарету и даже мою посуду, прежде, чем пойти в душ. А посуды накопилось достаточно. Пора вытягивать себя за волосы из болота и возвращаться к прежней жизни. Спустя несколько часов выхожу из метро, наслаждаясь первыми лучами рассветного солнца. Золотая гладь реки разливается где-то на севере: окна их квартиры выходят прямо на эту сторону, и они могут созерцать ее круглосуточно. Река прекрасна. Над ней летают чайки, что гнездятся на противоположном берегу. В плохую погоду она становится темной и неспокойной, но от того не менее красивой. Если не смотреть на берег, можно даже забыть, где находишься. Да, лучше не смотреть, ведь там найдешь некогда чистый и приятный на ощупь песок, перемешанный с сигаретными окурками и другим мелким мусором, что идет рябью от сильного дуновения ветра. Ветви растущих на берегу ив качаются и приятно шелестят, будто пытаются передать воспоминания. Они здесь столько лет… А вечером, когда затихают птицы, воздух наливается тяжелым ароматом ночи. Однажды я ночевал в этой квартире. Когда Юля рожала Софию, Владлен позвонил мне и попросил приехать, чтоб я присмотрел за Максом. В тот раз я всю ночь простоял на балконе, пока племянник сладко спал в своей комнате, не подозревая, что стал не только сыном, но и братом. Я размышлял, а что чувствовал Владлен, когда узнал, что родился я, и теперь он старший брат? Родители не рассказывали, да мы и не спрашивали никогда. Сначала было не до того, а потом… — Ох, как хорошо, что ты приехал раньше! — Юля уже в верхней одежде, когда я переступаю порог их квартиры. — Разве? — я смотрю на часы. Действительно, на полчаса раньше. — Я везу Макса в центр психологической помощи, а у Влада встреча с адвокатом, так что… — Юлька разводит руками, нервно улыбается и вдруг… обнимает меня, прижимаясь щекой к моему плечу. Это так неожиданно, что я даже не успеваю ничего понять. Она прерывисто выдыхает, ещё сильнее сжимая руки, и шепчет едва слышное «спасибо». Я не стал ничего отвечать. Так было нужно, а значит и благодарить не за что. — София в манеже играет с кубиками. Если захочет кушать, бутылочка на кухне на столе. Юля берет с полки свою сумку, убирает в нее мобильный телефон и отворачивается от меня, зовет сына: — Макс, ну что ты там копаешься? Понизив голос до шепота, поясняет: — Нам посоветовали вести себя как прежде, не акцентировать внимание на том, что произошло. Я киваю, расшнуровывая ботинки, и мне ужасно хочется увидеться с Максом, но почему-то на душе неспокойно. Племянник заходит в коридор и останавливается в паре метров от меня. Смотрит внимательно, серьезно. Не кидается на шею, как обычно бывало. Это бьет больнее кулака. — Привет, — улыбаюсь через силу, но он ведь все равно поймет. Почувствует. — Привет. Юля смотрит виновато, но ее вины здесь нет. Он отойдет и все будет хорошо. — Зай, мы пошли! — кричит женщина, заглядывая в зал, и я не могу расслышать ответ Владлена, но это и не важно. Юлька с Максом уходят, а я делаю глубокий вдох и наконец-то прохожу в комнату. Брат сидит на диване перед широким панорамным окном, и взгляд его устремлен на реку. Руки сложены на груди, на лице залегли первые морщины… Мне кажется, даже седина в его волосах появилась не так давно, хотя, может быть, я преувеличиваю… На журнальном столике перед ним раскиданы бумаги, стоит ноутбук и чашка нетронутого кофе. Печальное зрелище, конечно, но на то есть причины. — Как дела с… делом? — задаю, наверное, самый неуместный и глупый вопрос, потому что Владлен поворачивает ко мне голову и смотрит хмуро. Так, будто он отец, вернувшийся с родительского собрания, а я — провинившийся школьник, что разбил окно в классе и провалил контрольную. Его вьющиеся каштановые волосы в беспорядке, а очки едва придерживают спадающие на лоб пряди. Ему давно пора подстричься… — Ты до сих пор не подал заявление об… — не договаривает фразу до конца. Губы его дергаются, будто он хочет скривиться от омерзения. — …изнасиловании? — заканчиваю за него, присаживаясь на край дивана, и мне становится противно от самого себя. Сколько же во мне грязи. — Я не собираюсь его писать. — В каком это смысле не собираешься? — произносит слова четко, отрывисто, и я слышу в его голосе такое бешенство, какого еще не слышал никогда. Кажется, он на грани. — Тебе разве Юля не сказала? — приподнимаю бровь, удивляясь собственной выдержке. — Это не было изнасилование. Владлен прищуривается, и его руки сжимаются в кулаки. Он смотрит на меня напряженно, и в этих красивых и безгранично любимых зеленых глазах плещется кислота. — Еще скажи, что ты хотел этого! Я — образец спокойствия. Чувствую себя плотиной, что вот-вот рванет, но пока это не случилось — я мотылек на вершине храма истины в безветренную погоду. — Ты сам назвал меня шлюхой. Смирись уже. — Это бред. Я смеюсь. Хочу сказать что-то колкое, язвительное, что-то, чтоб ударить побольнее, но не нахожу, что именно. Мой смех прерывается столь же резко, как и начался. Владлен в лице не меняется. Молчим, и я слышу, как лепечет София, играясь в своем манеже. Идеальный ребенок, очень самодостаточный. Макс был не таким. Он устраивал истерику, если его оставляли одного в кроватке или как-то иначе ограничивали пространство. Непривычно видеть его таким молчаливым, как сейчас, но… — Что тебе сказал Никита? Не могу удержаться, чтоб не съязвить: — Мы много не говорили. У меня, знаешь ли, рот был занят. Мне кажется, что Владлен меня ударит, но он только выдыхает сквозь зубы и откидывается назад, закрывая лицо руками. Снимает очки с головы и небрежно кидает на столик. — Послушай, я должен тебе кое-что расказать, — произносит он, поворачивая ко мне лицо. Он очень похож на мать, особенно под таким углом, но вот характер у него отцовский. Жесткий. Он всегда был чертовски жесткий. Я весь внимание, потому что этот разговор становится похож на что-то, чего у нас не было уже лет десять. Разговор. Охереть, мы будем говорить. Несите кислородную маску! — Когда ты вышел из тюрьмы… — брат поворачивается ко мне всем корпусом, подпирая голову рукой. Выглядит расслабленным. Мне кажется, я даже могу различить улыбку на его лице. Иллюзия. — Я попросил Никиту приглядеть за тобой. Дать тебе квартиру и найти работу. Я не могу скрыть удивление. Оно лезет изо всех щелей. — Я думал, это его инициатива, а квартиру и работу нашел отец, но… — Нет, отец сказал, что… — Владлен запинается и машет рукой. — Черт с ним, его слова ничего не значат. Я купил квартиру и нашел работу, а Никита проследил, чтоб ты пришел в себя. По моей просьбе. — Зачем ты все мне это сейчас рассказываешь?.. Мой мир просто рушится. Он следил за моей жизнью. Он не бросал меня, хотя я был ему противен. Он… — Не перебивай, — брат хмурится, но продолжает: — Когда в ментовке ты говорил мне те слова, ты вообще соображал, перед каким выбором ты меня поставил? Что я должен был ответить тебе там, когда ты рыдал и смеялся, умолял меня не бросать тебя и проклинал? Говорил, что любишь, что никого так не любил, как меня? — он повышает голос, а я все сильнее чувствую себя школьником, что стоит перед разъяренным отцом. В голове такая каша, что мозг отказывается связывать одно с другим. Мы никогда не обсуждали то, что тогда произошло, а сейчас он сам начал этот разговор. Сам. Блять, я все еще сплю или я умер и попал в рай? — Блять, я был мальчишкой! Как ты мог заставить меня выбирать между братом и всем, что я имел? Я хотел засмеяться, но смех застрял в глотке. Он учился в университете на первом или втором курсе. Ему едва ли исполнилось восемнадцать и единственное, чем он занимался — это пил в клубах да лапал девок. Пока я сидел по малолетке и совал в себя все, что горело, стояло, или вштыривало. — Что я должен был ответить там, стоя рядом с матерью и отцом? Что я должен был ответить брату, который клянется мне не в братской любви? Ну зачем же ты так… Я же давно уже обсосал эту тему со всех сторон. Зачем снова?.. — Владлен, моя жизнь пошла по пизде. Я не выплыву, — говорю это, не чувствуя контроля над словами. Я будто пьяный, и язык меня не слушается. Перед глазами картинки: решетка камеры, мои руки, что тянутся к Владлену, мои слезы, застывающие на щеках. Я зову его, умоляю не бросать, но он растерянно и испуганно косится на отца, лицо которого бледнеет с каждой секундой, а потом… а потом просто разворачивается и уходит. Отец хватает меня за грудки и притягивает к себе сквозь прутья, и я ударяюсь головой, рассекая себе бровь об железо… — Нет, ты сможешь, — он говорит это уверенно, но он не знает. Ничего не знает. — Нет, не в этот раз. Губы кривит извиняющаяся улыбка, и меня почти ломает от подступающих слез. Я не имею права плакать. Не имею! Не здесь, не сейчас! Сука, пожалуйста, только не сейчас! О, боги… Горячие слезы скатываются по щекам и подбородку, цепляются за плохо сбритую щетину. Я поспешно вытираю глаза рукой, замечая, что брат встает с места, делает ко мне пару шагов и всего не секунду мне кажется, что он меня ударит или… обнимет. Ну, пожалуйста! Только не будь таким равнодушным! Но он только проходит мимо, а я чувствую, как земля, диван, вся эта квартира на шестом этаже элитной многоэтажки уходит из-под ног. Такому бесхребетному слабаку, как я, страдания прописаны. Я боюсь того, что будет дальше. Я боюсь, что он уйдет, тем самым продемонстрировав свой похуизм, но он возвращается спустя несколько секунд со стаканом воды. Сует его мне в руки и садится на место. Самое неожиданное, что я мог предположить. Самое маловероятное, чему я бы даже шанса не дал. Я пью воду, постепенно успокаиваясь. Холод приятно остужает, и слезы сами собой высыхают. Интересно, почему все «лечатся» водкой, а не водой. Как по мне это эффективнее. Владлен смотрит, закусывая костяшки пальцев, и наконец-то продолжает. — Я всегда поступал так, как считал правильным. Окей, как бы ты посоветовал мне поступить? Вопрос застает меня врасплох. Я столько раз моделировал в голове ситуации, в которых наконец-то буду счастлив, но когда доходит до дела, все мысли кажутся абсурдными. Даже та, где мы вместе. В первую очередь та, где мы вместе. — Я хочу… исчезнуть из вашей жизни, — слова даются непросто, но решение созрело давно. Взять бы где-то смелости. — С глаз долой, как говорится. Попробую начать все сначала. Брат медленно кивает. Мне больно это признавать, но, кажется, я вижу в его глазах облегчение. Это так пугающе и в то же время сладко. Как сдирать с раны подсохшую корочку. Нити, связывающие нас, порвутся, как отрывается хвост у ящерицы. Она сбрасывает свой хвост, чтоб убежать, вот и я бегу. Бегу, как зверь из леса, охваченного пламенем, как люди от чумы, как дезертир с поля боя. Как слабак. — Может быть, так будет лучше. Он снова кивает, а я нервно закусываю губу. — И куда же? — спрашивает осторожно, тщательно подбирая слова. Чтоб не спугнуть? Не беспокойся, братик, я уже давно все решил. — Не знаю. На юг? — А деньги? — Я откладывал с зарплаты. Хотел… отдать Никите за квартиру. Там приличная сумма. А квартиру вы продадите. Вам сейчас нужнее. Сжимаю губы, понимая, что мне удалось его убедить. Так будет правильно. Впервые за много лет я знаю, что делаю. Слышу, как шумит София в соседней комнате, и, должно быть, ей надоело играть одной. Разрываю зрительный контакт с братом и поднимаюсь на ноги. Немного шатает, но нужно взять себя в руки. Осталось немного. Небольшое усилие над собой и… Спустя минут пятнадцать, за которые я успел почитать Софие книжку, построить с ней замок из кубиков и даже пару раз получить погремушкой по лбу, приходит адвокат — солидный дядька в дорогом костюме и очках. Таких дядек я с самого детства постоянно видел рядом с отцом. Они на людях очень важные, а в неформальной обстановке топят плоские шутки и пьют столько, что ни один тракторист не перепьет. Я пожимаю адвокату руку и, зная, что меня спрашивать не будут, потому что он занимается вопросом отжатой доли бизнеса, а моя порванная задница не в его компетенции, ухожу с Софи в детскую, дабы не мешать заниматься важными делами. Интересно, насколько этот адвокат осведомлен? Судя по тому, как он постарался скорее разорвать зрительный контакт, знает он достаточно. Мне знаком этот взгляд. Смотрит, как на побитую собаку. Ну что ж, смотри. Я даже не хочу подслушивать. Правда, нет никакого желания. Но укрыться в этом доме негде. Впрочем, все, что они обсуждали, было мне не понятно. У меня-то никакого образования нет, и все эти бизнес термины… — Кайя. Собственное имя кажется таким чужим и незнакомым, что я не сразу реагирую. Поворачиваю голову на звук, только когда София начинает вырываться из моих рук, протягивая ручки к отцу. Я отпускаю малышку, позволяя Владлену забрать ее, и книжка, которую я ей читал, с глухим стуком падает на пол и закрывается. — Он ушел, — произносит брат, покачивая дочь. Софи настойчиво пытается вырвать ему клок волос, но Владлен будто и не замечает этого. — Если ты хочешь, ты можешь идти. Я перевожу на него взгляд и, должно быть, мне не удается скрыть осуждение во взгляде, но брат ничего не говорит, и я тоже предпочитаю молчать. Понятное дело, он хочет поскорее избавиться от меня. Я медленно поднимаюсь на ноги и приближаюсь к ним, собираясь поцеловать племянницу в щечку в последний раз, перед тем, как… уеду, но Владлен едва заметно пятится, делая шаг назад. Будто боится, что я снова совершу глупость, как в тот раз на кухне, и поцелую его. Ну, что ж, я не гордый. Гордости во мне уже не осталось. Я делаю ещё шаг и почти касаюсь губами нежной щечки, но в последний момент вспоминаю, что я делал этими губами, этими руками, и меня будто током шибает. Легкий аромат туалетной воды, подобранной заботливой женушкой, низкий баритон, который говорит мне что-то, лицо, так не похожее на мое. Все это расплывается в мареве, а глаза застилает пелена слез. Я вдруг понимаю, как много потеряю. Понимаю, как много никогда не имел. — Кайя… Его голос звучит, как из-под толщи воды. Я не слышу, что он говорит, потому что отчаянно пытаюсь высушить слезы, чтобы запомнить его лицо. Вытираю мокрое лицо руками и чувствую горячую ладонь на своем плече. Взволнованный Владлен, кажется, пытается до меня докричаться, но так и не выпускает Софи из рук. Ухожу от прикосновения, потому что просто не могу с собой справиться. Таблетки не помогают, а от эмоций давление скачет, как бешеное. Вытираю глаза рукавами и ухожу в коридор. Почти вслепую ищу свою обувь и, не зашнуровывая, выскакиваю на лестничную площадку. Слышу вслед «ну куда ты пойдешь в таком состоянии?!», но мне насрать. В таком состоянии только топиться. Так! Спокойно! Останавливаюсь, когда хлопает подъездная дверь. Ветер высушивает слезы, и я наконец-то понимаю, что забыл свою куртку. Ну и похер. Выкинет. Холодно, конечно, но разве это сейчас важно? Прикуриваю и невольно поднимаю глаза вверх, безошибочно определяя балкон. Конечно же, никто не смотрит мне вслед прощальным взглядом. Кому я нахер нужен. Так только в сказках бывает, а жизнь не сказка — я это уже уяснил.