Заряжаю пистолет своих обид Бочка пороха воспитанной вины Распыляю отравляющий все стыд Перспективы боя мне уже видны Люмен — Смерч
22:12 Брат Не смей бросать трубку 22:13 Брат Кайя, я серьезно! 22:17 Брат Возьми трубку, обещаю, я не буду кричать И спустя час только, когда мы с Максом уже были на полпути к дому: 23:54 Брат Позвони как сможешь Я сжимаю сигарету зубами, делая затяжку, и нажимаю на зеленую кнопку, подношу телефон к уху. Два длинных гудка и на другом конце провода раздается нервное «Алло». Нарочито медленно вытаскиваю сигарету изо рта, выдыхаю облачко дыма и, омерзительно растягивая гласные, произношу: — Забыл телефон на работе. Чего ты хотел? — Макс был у тебя? В голосе Владлена столько ненависти, что можно захлебнуться в кислоте его ядовитого голоса. — С чего вдруг такие вопросы? Умело скрываю нервную дрожь, но понимаю, что сюрпризы меня сегодня будут ожидать на каждом шагу. И если от вопросов Макса я отделался, сославшись на игры в БДСМ с девушкой, что отчасти и было правдой, то от брата… — С чего вдруг? — издевательски переспрашивает он, а потом, срывающимся от ярости голосом, шипит: — А с того, что вчера, когда ты бросил трубку, мы с Максом поговорили, и он начал задавать неуместные вопросы об… У меня внутри все обрывается и падает с утеса в океан, но не долетает, разбиваясь о скалы. Именно так я себя и ощущаю, пока Владлен, судя по звукам, идет по коридору к курилке или куда-нибудь еще, где никто его не услышит. А может, в свой кабинет. Он же большой начальник… — О чем? — не выдерживаю я, выкидывая недокуренную сигарету в урну. — О твоей блядской ориентации, о чем же еще! — рычит брат, и я лишь облегченно вздыхаю. — Я сказал, что не знаю, что мы не общаемся, но скажи мне, пожалуйста, откуда он вообще мог что-то узнать?! Чем ты там занимаешься? Мы же договаривались, Кайя, что ты не будешь блядовать! Мне не хочется ничего отвечать, потому что я вдруг понимаю, что все эти неловкие и довольно странные заигрывания Макса могут быть банальным как валенки тестом на гея, который я, возможно провалил. — Откуда он знает, а?! — злости в командирском голосе Владлена хватило бы на целую армию головорезов, и я невольно робею, подчиняясь повелительным ноткам, но вдруг нахожу ответ на его вопрос. — Он видел меня у бара в воскресенье. — У этого твоего клуба извращенцев? — Нет, просто у бара. Немного тематического. Владлен молчит какое-то время, а потом произносит почти спокойно: — Он не стал бы делать выводы по одному лишь бару. Это все твое поведение. Ты ведешь себя как… — Ну уж извини, я пытался сдохнуть! — раздраженно выдыхаю я, чувствуя, как еще чуть-чуть и разобью телефон о заплеванный бетонный пол курилки. И прежде, чем он успевает мне что-то сказать, добавляю относительно ровным тоном, собрав всю смелость в кулак: — Отъебись от меня, серьезно! Не звони, блять. Просто удали мой номер и никогда не звони больше… Судорожно жму на красную кнопку, не попадаю, не вижу ничего, потому что мир размазывается кляксами из-за непрошеных и неуместных слез.***
— О, это прекрасное время было… — мечтательно закатывает глаза Ленка, обнимая своего молчаливого мужа за шею. Олег немного старше всех в этой компании, лет на десять старше самой Ленки, но нам комфортно, ведь мы давно друг друга знаем, притерлись уже. — Я помню, как шла с выпускного домой. Босиком по холодному асфальту, потому что так танцевала, что растерла ноги. Я была в красивом платье цвета спелой вишни, немного пьяненькая и бесконечно счастливая… Незабываемое время! — А я помню, что на моем выпускном мальчишки так надрались, что начали прыгать в воду с моста и скидывать туда девчонок, — добавляет ее двоюродная сестра Таня, потягивая шампанское из бокала. Я тоже делаю глоток шампанского. Детского, разумеется. Омерзительного детского шампанского, которое в шутку мне презентовала Ленка. — И никто не утонул? — уточняет Олег, поправляя строгие прямоугольные очки, на что Таня только смеется: — Нет конечно, иначе тон повествования был бы несколько иной! — Ой, да кто тебя знает, — ухмыляюсь я, а в ответ она мне показывает язык, совсем по-детски, будто нам не за тридцать, а как минимум восемь! Мне с ними комфортно. Они знают, что о моем выпускном лучше не спрашивать, так же как и обо всем, что было в прошлом. Хватило одного раза сказать, что это больная тема, чтобы от меня отстали. И я безмерно благодарен им за понимание и чуткость. Да, наверное, именно поэтому мы и дружим. Единственное, где Ленка пошла против моей воли — это день рождения. Она настояла на том, что мы должны отпраздновать даже две недели спустя, собрала ребят, подарок организовала — потрясающий винтажный проигрыватель винила с набором пластинок, а ведь я всего раз вскользь обмолвился, что мечтаю о таком, да вот все руки не дойдут купить. И она запомнила. Она запомнила, черт возьми! Я уже не слушаю, о чем вообще речь, еще о выпускных или уже об отпуске, и, не в силах справиться с острым приступом нежности, принимаюсь бездумно поглаживать пальцами столешницу, улыбаясь, как придурок. На меня никто не обращает внимания, никто не заставляет насильно веселиться. В нашей компании по большей части щебечут Ленка с Танькой, наполняя своими высокими женскими голосами маленькое пространство моей квартиры-студии, а от нас с Олегом требуется помалкивать, изредка вставляя вопросы или комментарии. Нам всем комфортно, нам хорошо. Девушки хотят поговорить, а мы хотим послушать. — …А на эту тему у меня есть анекдот! — заявляет Олег, вдруг развеселившись от бурной радости девчонок, вещающих что-то о пубертатном периоде. — Если снова тот про Петьку и Василь Иваныча, то я не выдержу! — страдальчески заявляет Ленка, потрепав мужа по волосам. — Нет, это про другое! Про Вовочку! В общем, на уроке учитель спрашивает Вовочку… Танька вдруг толкает меня в плечо и взглядом указывает на мой телефон, который я предусмотрительно поставил на беззвучный, чтобы не отвлекали. Высвечивается «Юля». Я киваю, нажимаю на красную кнопку и пытаюсь не потерять нить повествования слишком уж длинного, как для историй о Вовочке, анекдота, но все мысли уже вертятся вокруг Юльки. Почему она звонит? Может, что-то случилось? Ребята смеются над старым, абсурдно смешным анекдотом, а я понятия не имею, чем все кончилось, потому просто вежливо улыбаюсь. — Перезвони ей, — шепчет Танька, выразительно округляя глаза. — Ты сам не свой. Хочу сперва помотать головой, но потом согласно киваю, понимая, что буду думать о том звонке весь вечер. Допиваю дурацкое детское шампанское в хрустальном бокале, гипнотизируя взглядом черный экран смартфона. Что она хотела? Я же просил Владлена не лезть ко мне. Я же просил… В моей крохотной студии нет даже балкона, чтобы уединиться и переговорить, поэтому я только извиняюсь и отхожу к окну. — Да, что случилось? — спрашиваю вместо приветствия, едва услышав ее тихое «Алло» в трубке. — Извини, Кайя, но… Макс не у тебя? — с небольшой запинкой произносит Юлька почти шепотом. — Нет! — говорю, не пытаясь регулировать уровень раздражения. За столом смеются, но я все равно слышу приглушенный голос на другом конце провода. — Он поссорился с отцом и ушел… Чувствую, как начинаю закипать и, надеясь прекратить этот разговор раньше, чем начну по-настоящему кричать, требовательно спрашиваю: — Чего вы все с ним носитесь, как с младенцем? Макс взрослый парень! — Я не слышала, о чем они говорили с Владленом, но думаю, причины для беспокойства есть. Он говорил что-то про Никиту, заброшенный склад и… тебя. Ты не рассказывал ему о том случае? — Я рассказывал Максу о том случае?! — меня распирает смех, как всегда бывает, когда речь заходит про столь омерзительные кусочки моей биографии. — Я? Юль, ты сейчас серьезно?! И что же я мог рассказать? Что меня… Затыкаю себе рот, мельком оглядываясь на ничего не замечающих, продолжающих беззаботную болтовню об отпуске гостей. Юля, кажется, ревет в трубку, видимо, ссора была грандиозная, но я в кои-то веки не чувствую раскаяния за резкие слова. Совет от психотерапевта — жалеть в первую очередь себя, а уже потом всех остальных. Еще раз смотрю на гостей, замечая, что Лена машет мне рукой, призывая закругляться и возвращаться к столу, и торопливо произношу в трубку: — Значит так. Макса я не видел неделю, не переписывался с ним, не созванивался. И где он сейчас, я не имею ни малейшего понятия. Оставьте пацана в покое. Всё, я занят. Выключаю телефон и возвращаюсь к гостям. — Все хорошо? — шепотом интересуется Танька, улыбаясь, и я киваю, наливаю себе в бокал еще немного детского шампанского из идиотской цветастой бутылки с Микки-Маусом и всеми силами пытаюсь вникнуть в разговор. И вскоре действительно удается переключиться, забыть о звонке, ведь Макс… Макс не может ничего знать. Никаких статей в газетах, никаких выпусков в новостях. Тайна покрылась мраком, уж об этом Владлен позаботился. Чтобы, не дай Бог, наша фамилия не засветилась в историях с изн… — Кайя, а ты что скажешь? Куда отправился бы, будь у тебя возможность, щелкнув пальцами, перенестись в любой уголок планеты? — с заговорщицкой улыбкой, будто она джин, способный исполнить мое желание, интересуется Ленка, а я рад, что вопрос был развернутый. — Ну-у, я в детстве бывал частенько на своей Родине, в Грузии, — отвечаю первое, что вообще приходит на ум. — Я родился в маленьком поселке Ахалдаба, возле заповедника Недзви. Там потрясающе красиво, особенно зимой. Я бы хотел туда. — Неужели там красивее, чем в Альпах? — восклицает Танька, видимо, продолжая отстаивать свою мысль, что нет ничего ничего лучше Швейцарии. Я невольно вспоминаю небольшой городок, окруженный горами, бабушку с дедом, их уютный домик, извилистые лесные тропинки… и мы с братом, рассекая свистящий воздух, летим на велосипедах с холма так быстро, что, кажется, сердце выпрыгнет. Я тогда еще упал и ревел, рассматривая сквозь слезы ссадину на коленке, а Владлен успокаивал меня, обнимая и поглаживая по голове. Не ругал, подражая отцу, что я ною, как девчонка, не смеялся надо мной. Просто жалел… — Я был там счастлив, — смотрю Таньке в глаза и улыбаюсь совершенно счастливой улыбкой, а она лишь умильно вздыхает, щурится, прикладывая руки к покрасневшим щекам. — Нет, так не пойдет! — заявляет Ленка, хлопая ладонью по столу. — Ты говоришь, скорее всего, о моменте, а не о месте! А мы должны выяснить, куда поехать отдыхать! — Но ведь места прочно связаны с нашими воспоминаниями о них, — замечает Олег, успокаивающе поглаживая жену по спине. — Помнишь, мы ездили в Таиланд, и ты там траванулась салапао? Что ты мне тогда сказала по приезде? Что мы никогда больше не поедем в прямом смысле сраный Тайланд! Все за столом буквально взрываются пьяным смехом, а больше всех смеется Ленка, видимо, совершенно не обижаясь на публично озвученные интимные подробности. — Нет, милый… — вытирая мокрые от выступивших слез глаза, размазывая тушь, отрицательно мотает головой она. — Речь о розовой ретроспекции. Если ему там было хорошо раньше, не значит, что сейчас, если он туда попадет, там будет так же круто… В дверь, ввиду отсутствия звонка, кто-то вдруг настойчиво стучит, отчего я едва ли не подскакиваю на месте. — Кто это? — чуть испуганно шепчет Танька, оглядываясь. А я пожимаю плечами и иду открывать. Смотрю в глазок… — Бля-я, — шепчу сам себе и оборачиваюсь к гостям. — Прошу меня извинить, это мой племянник и он, кажется, немного не в себе. Щелкаю замком, запуская пьяное тело в квартиру. Макс заходит молча, придерживаясь за стену, а мне вот очень интересно, как он за полчаса-час успел надраться и приехать ко мне, или наоборот сперва приехать, а потом надраться… — Мы, наверное, уже пойдем, — с притворным энтузиазмом заявляет Ленка, вскакивая на ноги. — Да, Олег? Нас, наверное, уже дети заждались. — М-м, пожалуй, да. Вызову такси… Макс не в состоянии даже говорить, судя по всему, а я не могу смотреть в его сторону. Хочется отвернуться, хочется выкинуть его из квартиры и забыть обо всем, но я не могу, потому что знаю этого дурачка, знаю его характер. Сядет за руль и убьется или ввяжется в драку, или… Особенно после ссоры с отцом. Мне хочется высказать ему все, что я о нем думаю, но я лишь направляюсь к гостям, извиняюсь за такой неприятный сюрприз, пытаюсь объяснить ребятам, что не могу его выкинуть на улицу, а они в ответ лишь смеются, отвечая, что дело молодое, что они все понимают. И я знаю, что они действительно не обижаются. Едва ли дверь тихо щелкает, оставляя нас с Максом наедине, племянник с неожиданной ловкостью для нетрезвого человека, наваливается на меня всем телом, опрокидывая на кровать. У меня перехватывает дыхание, мне становится физически больно от нехватки воздуха, а еще до тахикардии страшно. Но Макс только пьяно мычит что-то невразумительное, обхватывая меня руками поперек живота и утыкаясь носом куда-то в район подреберья. Шепчет, шепчет, шепчет, стискивая в объятиях так сильно, будто желает сломать мне чего-нибудь, а я пялюсь в потолок, стараясь не смотреть вниз, не смотреть на него, не думать. — Я не… должен… — бормочет он невнятно, потираясь носом и колючим подбородком о мой оголившийся живот, и крепко зажмуривает глаза, будто пытаясь сдержать слезы. — Макс, отпусти меня! — злюсь, не понимая, что произошло. — Отпусти, я не слышу, что ты говоришь! — Прости, — глухо, жалобно, виновато произносит он и не думая отпускать, а мне становится страшно. Так страшно, что я начинаю всерьез вырываться. — Что ты натворил?! — беспомощно шепчу, растерянно глядя на племянника сверху вниз, пытаясь рассмотреть эмоции. — Макс! — Прости-прости-прости! — частит он, еще сильнее сжимая хватку. — Отпусти! Мне больно! — кричу, пытаясь отцепить его руки от себя, и Макс вдруг действительно прекращает сдавливать мои ребра медвежьими объятиями и поднимает голову. У него такое выражение лица, что я с абсолютной безнадежностью понимаю, что случилось что-то непоправимое, что мир рушится, что… — Я не должен был, — убежденно отвечает он четким и будто совершенно трезвым голосом, продолжая обнимать меня, но уже бережно, без былой пылкости. — Не должен был забывать все то, что с тобой сделали. Значит, Юля была права, и Макс каким-то образом узнал про склад, Никиту, похищение и мой джентльменский жест. — Я правильно понимаю, — начинаю осторожно, чтобы не сболтнуть лишнего. — Ты напился и приехал ко мне, чтобы извиниться за то, что был ребенком и просто забыл о том… инциденте? Макс смотрел на меня такими страшно виноватыми глазами, что никаких слов и не требуется, но… — Как ты мог?! — выдыхаю рассерженно, глядя на него с нескрываемым упреком и возмущением. Племянник выглядит настолько несчастным и смущенным, что мне хочется его успокоить, сказать, что все в прошлом, но я не могу. Меня переполняют эмоции. — Как ты мог пьяным сесть за руль?! Требовательно протягиваю руку к ошарашенному Максу. — Ключи! Быстро дал мне свои чертовы ключи! Он досадливо кусает губы, но выуживает их из кармана и покорно отдает, с собачьей тоской наблюдая, как я кидаю их на прикроватный столик. — А теперь послушай меня внимательно! — прицельным взглядом глядя в огромные зеленые глаза, обрамленные слипшимися от слез черными ресницами, раздельно произношу я, так, чтобы он понял и принял. — Во-первых, это было много лет назад. Во-вторых, твоей вины в случившемся нет, понятно? Я защищал твою мать, потому что она женщина, и тебя, потому что ты был ребенком. И если бы передо мной снова встал тот выбор, я бы поступил точно так же, ясно? Губы Макса дрогнули, будто он хотел что-то спросить, но он крепко сжимает их, продолжая сосредоточенно слушать. — И наконец по поводу того, что ты ничего не помнишь… — мне хочется сесть, но Макс практически лежит на моих ногах, не давая двинуться, да еще и давит на живот руками, так, что говорить трудно. Но я не хочу нарушать момент, понимая, насколько он важен. — Убедить тебя, что ничего не произошло, было самым правильным решением. Мы все боялись, что твоя психика сильно пострадает. Повторяю, Макс, ты был ребенком. Чуть старше Софии сейчас. Он качает головой, глядя на меня полными упрека и безграничной тоски блестящими глазами. — Мне кажется, я все видел… — Ты ничего не видел и видеть не мог! Все случилось в другом помещении! — говорю открыто, практически называя вещи своими именами. Теперь он уже не ребенок, но Макс все равно нервно вздрагивает на последних словах. — Единственное, что ты видел — меня с разбитым лицом. А остальное додумываешь. Вины во взгляде становится не меньше, может, даже больше, но он теперь хотя бы знает, что не был свидетелем, а это, на мой взгляд, уже должно его успокоить. — Ложись спать, — впервые за все это время позволяю себе прикоснуться к его кудрявым каштановым волосам. Поглаживаю, пропуская пряди сквозь пальцы. — Поговорим на трезвую голову. Макс кивает, прижимается к моему животу щекой, устало прикрывая глаза, и вдруг… целует в оголившийся от его манипуляций живот. — Боже… — едва слышно шепчет он, снова неосознанно стискивая меня в объятиях. — Боже-боже-боже, да что же это такое? Мне становится дурно, я хочу освободиться от хватки и убежать как можно дальше, потому что поведение Макса не на шутку пугает. Кожа в том месте, где касались его губы, горит огнем, а дыхание перехватывает уже не из-за механического воздействия. Мы лежим так достаточно долго. Настолько долго, что Макс успевает уснуть, позволяя мне наконец-то выскользнуть из кольца его сильных рук. Хочется написать Юле, что он у меня, чтобы они не переживали, но боюсь, они решат за ним приехать, а потому убираю телефон как можно дальше, избегая соблазна, и принимаюсь складывать грязные тарелки в раковину, изредка поглядывая на спящего Макса. В верхней одежде и обуви, свесив ноги с кровати, он выглядит таким молодым и глупым, что я даже не мог на него злиться.***
— Проснулся? Как себя чувствуешь? — я выключаю кофемашину и забираю чашку, приятно обжигая пальцы о нагретые стенки. В квартире и без того прохладно, но я дополнительно приоткрыл окно, впуская свежий воздух. Макс моргает, трет бледное лицо, пытаясь прогнать сонливость, и хрипло бормочет: — Омерзительно. Можно я приму душ? — Разумеется, — делаю глоток кофе, прижимаясь бедром к рабочей поверхности. — А потом я отвезу тебя домой. Знаю, что он недоволен, но спорить не решается. Я вообще не намерен сейчас выслушивать его оправдания или уговоры. Ну и что с того, что уже почти половина десятого вечера? Разве это причина оставлять его у себя на ночь? Я злюсь, потому что страх за дурачка, который сел пьяным за руль, наконец-то осознается в полной мере, а я… а я ему не отец, чтобы как-то влиять. От бессилия и злюсь. Наблюдаю, как Макс несколько раскоординированно стаскивает с себя куртку, разувается в коридоре и только потом, стараясь не смотреть мне в глаза, идет в душ. Там в стаканчике его зубная щетка, а где чистые полотенца он и так в курсе. Мне, наверное, стоило бы что-то приготовить, но ни сил, ни желания нет, только раздражение. И стыд. Он знает обо всем и он, теперь, скорее всего, будет копать дальше. — Кто тебе рассказал? — спрашиваю, когда Макс выходит из ванной комнаты чуть более адекватный, чем десять минут назад. — Что? — с подчеркнутым равнодушием бурчит он, направляясь в коридор. Надевает куртку, наклоняется, чтобы зашнуровать ботинки. — Не строй из себя дурачка! Кто тебе рассказал?! Я очень зол. Мне хочется прямо сейчас закатить скандал, но я не позволяю себе этого. Нервно прокручиваю ключи от машины на пальце, гипнотизируя широкую спину Макса взглядом. Он будто специально меня игнорирует, но я продолжаю этот разговор в машине. — Я был честен с тобой, может, тебе тоже стоит попробовать? — завожу двигатель, выруливаю с парковки… И как только он умудрился не попасть в аварию? — Хорошо, — наконец-то выдыхает Макс, отворачиваясь к окну. — Я не поверил твоей истории про БДСМ игры с женщинами, ведь ты совсем не заинтересован в женщинах, это заметно. Но и в мужчинах, судя по всему, тоже не особо, да? — он кидает на меня беглый взгляд, но я на него даже не смотрю, умело скрывая, что мое сердце после его слов забилось с перебоями. — И… у меня были какие-то обрывистые воспоминания из детства, но я не был уверен, что они правдивые. И все как-то так сошлось… — Что сошлось? — Отец обсуждал со своим партнером по бизнесу какого-то Никиту, и я все понял, — он снова качает головой и вдруг поворачивается всем корпусом ко мне, заглядывая в глаза. — Понял, почему ничего не находил в интернете, вспомнил бесконечные суды, на которые ходил отец, толпы юристов и адвокатов дома, с которыми он сидел до поздней ночи. Он… — Макс поджимает губы, будто ему стыдно и неловко об этом говорить, — он просто вычеркнул все, что тогда случилось, да? И тебя тоже вычеркнул, когда на самом деле должен у тебя в ногах прощение просить? Я на секунду отрываю взгляд от дороги и обреченно улыбаюсь, понимая, что Макс на самом-то деле ничего не знает. Если бы знал, что я помешан на его отце, он бы так не говорил. — Так ты решил вместо него у меня прощение попросить? Мой ироничный вопрос почему-то воспринимается очень серьезно. — И попрошу! — убежденно заявляет племянник. — Макс, мы уже это обсудили, да? Ты ни в чем не виноват, — мне хочется прекратить этот бессмысленный поток самобичевания и перевести разговор на то, что действительно важно. — И как же ты нашел информацию? — Попросил совета у друга, которому помогал с разоблачением губернатора. Ты же знаешь, то, что однажды попадает в интернет, уже никогда не сможет исчезнуть. Статьи о том случае были, но отец через суд заставил сайты удалить их. Вернее, удалить те, что с фамилиями и фотографиями. Но в свободном доступе есть те, что ограничиваются общими фразами «известный бизнесмен», «схема выкупа», «предательство» и… — Макс понижает голос до шепота, прежде чем произнести: — … «групповое изнасилование». Я титаническими усилиями сохраняю на лице нейтральное выражение и продолжаю спокойно вести машину, контролируя ситуацию на дороге. Мне не хочется как-то комментировать его заявление, но он и сам уже начинает задавать вопросы. — Поэтому ты стал таким, да? Если честно — нет. Та ситуация мало на меня повлияла, она всего лишь показала, насколько маленькое значение я имею в жизни брата. Я никто и ничто, я позор семьи, о котором хочется забыть. Но Макс не должен этого знать, поэтому я отвечаю более развернуто. — Нет, я тебе уже говорил, что ни о чем не жалею. Я такой, какой есть, потому что мне так удобно. Когда-нибудь ты поймешь, что не все должны быть веселыми, общительными и обаятельными. Я беру с приборной доски маленький пульт для открытия автоматических ворот и заезжаю во двор потрясающего двухэтажного таунхауса, в который Владлен с семьей переехал несколько лет назад. Мы, не глядя друг на друга, выходим из машины, и Макс протягивает ладонь, видимо, желая получить свои ключи обратно. — Я отдам их только твоей матери, — заявляю, пряча руки в карманы куртки, будто он стал бы отбирать ключи силой. — Я не маленький ребенок! — О да, ты очень взрослый и рассудительный, раз додумался сесть за руль пьяным! — в моем голосе плещется яд, но я уже немного остыл, готовый к нормальному диалогу. — Шагай давай… Я открываю дверь, запускаю его внутрь, и нам навстречу уже спешит Юлька. — Боже, где ты был?! — рычит она, негодующе поглядывая на сына. Потом поворачивается ко мне. — Я так и знала, что он у тебя! — Приехал после твоего звонка, — протягиваю ей ключи и добавляю: — До утра за руль ему нельзя. Ну, я пошел… Разворачиваюсь, чтобы уйти и спокойно на улице вызвать такси, но негромкий голос с хорошо знакомыми властными нотками, произносит: — Подожди. Замираю, буквально ощущая, как склизкие щупальца обреченной беспомощности ползут по моему телу, сковывая ледяным страхом. Я снова не могу пошевелиться, не могу сопротивляться, только стоять и ждать приказа. Будто я там, в клубе, перед Господином. Так и хочется принять какую-нибудь унизительную позу, демонстрирующую мою покорность. Гадость. — Зайди на минутку в мой кабинет, — небрежно произносит Владлен, и я наконец-то оборачиваюсь, поднимая на него глаза. Он кажется равнодушным и спокойным, по-домашнему уютным в излюбленной клетчатой рубашке поверх футболки, в серых спортивных штанах, с буйными непокорными кудрями, прихваченными очками. Такой же великолепный, как и всегда. В кабинете Владлен сразу становится за свой стол, Юлька подходит к окну, опираясь о подоконник, а я замираю практически в дверях, готовый в любую секунду сбежать… — Макс, выйди, — спокойно произносит Владлен, и я быстро оглядываюсь, понимая, что племянник все это время следовал за мной по пятам. — Нет! — холодно отвечает он, складывая руки на груди. Такой же упрямый, как отец. И такой же уверенный в своей правоте. — Макс… — Нет, папа, я никуда не уйду! — рычит он, сцепляясь с отцом взглядами. — Тебе придется считаться с моим мнением и придется считаться с мнением Кайи. Я бы восхитился его смелостью. Все-таки говорить такое родителю… я себе подобное позволить не мог. Хотя, Владлен вряд ли когда-нибудь бил Макса. Уверен, он бы не оставил его в камере с заключенными, не позволил бы им избивать ни в чем не повинного мальчишку, не… Да, Владлен не такой. Он хороший, при всей его строгости и непреклонности, он за своих детей готов убивать, а я не должен быть камнем преткновения в их отношениях. Никогда. — Макс… — шепчу, оборачиваясь к племяннику. — Пожалуйста, выйди. Он едва ли не задыхается от возмущения, видимо, думал, что я поддержу его, возомнил себя защитником обездоленных, но не спорит, выходит из кабинета, прикрыв за собой дверь. — И как ты только сумел заработать у него авторитет? — недовольно ворчит Владлен, опираясь руками о стол. — Для начала, я хотя бы говорю такие слова как «пожалуйста», «спасибо» и «извини», — с деловитым равнодушием бросаю я, засовывая руки в карманы. — О чем поговорить хотел? Брат молчит какое-то время, а потом вздыхает, трет уставшие глаза пальцами и заявляет, не глядя на меня: — Ты должен прекратить общаться с Максом. — А разве я ищу с ним встреч? — отвечаю холодно, пока что сдерживая внутри клокочущую ярость. Оцепенение проходит, как всегда бывает после длительного нахождения в одном помещении с ним. Для меня пять минут в одной комнате — это уже слишком много, особенно, если половину этого времени я не способен вообще хоть на какие-то самостоятельные волевые решения. — Я не звоню ему, не пишу. Так может тебе стоит выдвигать свои требования Максу, а не мне? — Ты знаешь, о чем я! — произносит Владлен, выразительно вскидывая бровь. — Нет, не знаю. Хватит уже лезть ко мне! Я просто привез его, потому что он пьян, а ты нашел и здесь приглашение почитать мне нравоучения, да? Блять, Владлен… — мне физически хреново от его пронзительного взгляда, но я продолжаю, стараясь не смотреть в глаза. — Ты требовал, чтобы я не лез в твою жизнь, так какого черта лезешь в мою? Хватит приказывать и контролировать… Юля хочет что-то сказать, но Владлен успевает раньше: — Это не так. — Не так? — мой голос срывается, я вот-вот улечу в настоящую истерику. — А как тогда ты объяснишь то, что я вынужден даже трахаться по расписанию в строго оговоренном месте, как какой-то кобель на случке?! Это было твое условие, братец! Ты настоял! Психовать и голосить, когда Владлен с женой такие спокойные и непоколебимые, до тошноты обидно, но я не могу сдержаться. Особенно, когда он произносит: — Я пытался огородить тебя от блядства. Я замираю, ошарашенно моргая, будто мне отвесили хлесткую пощечину, и не могу найти слов, чтобы достойно ответить. Значит, он видит мою личную жизнь только в блядстве. Даже не допускает мысли, что я могу иначе. — Да пошёл ты! — говорю это намного тише, чем все, что было сказано ранее, но чаша терпения Макса, который, я уверен, все это время стоял под дверью, слушая, видимо, переливается через край. Рывком открывает дверь, кричит что-то отцу, но я уже не слышу. Мне так больно и обидно, что я не могу ни о чем думать, и только когда Макс хватает меня за запястье, выхожу из оцепенения. Бью его по руке, освобождаясь от хватки и, глядя прямо в широко распахнутые от изумления глаза, отчаянно выдыхаю: — Да отстань ты! Мальчишка! Не нужна мне твоя жалость! Ни на кого больше не глядя, а в особенности на удивленного моею грубостью племянника, спешно покидаю дом. Останавливаюсь только на крыльце, чтобы достать сигареты и закурить. Слышу приглушенный крики: опять ссорятся, и едва ли не роняю зажигалку, когда рядом раздается писклявый детский голосок: — Тут нельзя курить. Мельком глянув на Софию, закутанную в плед с головой, отвечаю: — Мне можно. — Никому нельзя. Даже папе. Вытаскиваю так и не зажженную сигарету изо рта и сую ее обратно в пачку, наблюдая, как София подходит ближе с явным намереньем сесть на ступени. — Девочкам нельзя сидеть на холодном, — передразниваю ее писклявый голосок, но потом вздыхаю, понимая, что она ведь все равно будет делать то, что хочет. Чертовы гены чертового Владлена! Снимаю с себя шарф, складываю его квадратиком и кладу на деревянную ступеньку. — Мальчикам тоже нельзя сидеть на холодном, — с робкой улыбкой бормочет она, когда мы уже минуты две в полном молчании наблюдаем за расхаживающей по двору кошкой. Она права, мне немного холодно, но после слов Владлена как-то вообще становится наплевать на печальные последствия промерзания моей задницы. — Они с папой ссорятся каждый день, — наконец-то София предпринимает новую попытку завести разговор. — Кричат друг на друга везде, где бы не сталкивались. Я уже и не помню, чтобы они нормально разговаривали. Мычу что-то неопределенное, продолжая вертеть пачку сигарет в руках, мечтая прямо сейчас взять и закурить. Вспоминаю слова: «Не сможешь удержаться от того, чтобы купить пачку, вытащить сигарету, щелкнуть зажигалкой и вдохнуть дым?» и прячу ее в карман. Могу. Могу удержаться. — Почему они ссорятся? — продолжает состоящий из вопросов монолог София, рассматривая свои выглядывающие из-под пледа ноги в теплых махровых носочках и тапочках с заячьими ушами. Решаю ответить наконец-то, чтобы не отталкивать ее от себя еще дальше. — У Макса сложный период в жизни. Это скоро пройдет. Племянница пожимает плечами и вдруг задумчиво произносит: — Может, он просто влюбился? Смотрю на нее заинтересованно, удивляясь такому предположению. Я не знаю, когда девочки начинают думать о мальчиках, но… но ей почти десять. Это уже пора, или еще рано? — С чего ты взяла? — спрашиваю осторожно, боясь спугнуть, смутить. Но София, видимо, не из тех, кого так просто смутить подобными разговорами. Она быстро повзрослела, и, если Владлен с Максом не перестанут орать друг на друга, то ее словарный запас, к тому же, пополнится новыми выражениями. — Ну, я когда влюбилась в одноклассника, тоже с мамой огрызалась. — А потом что? — А потом прошло, — София пожимает плечами, беззаботно улыбаясь, и мне впервые за весь вечер становится тепло на душе.