Противоестественно

Так не ругай меня, что я зову новую бурю Давай доверимся ей, и плевать, что будет… Пусть проснутся ветры и пройдутся по волнам И там, где сдохло море, будет новый океан. Люмен — Буря

— Это какая-то ерунда, честное слово! — возмущенно бурчит Ленка, застегивая пальто. — Шла днем на работу, решила зайти в магазин купить булочку и кефир. Взгляд упал на сухарики, и я вдруг вспомнила, как в детстве каждый день на сэкономленные на обеде деньги покупала себе эти чертовы сухари и газировку, и все было отлично, а сегодня что? — Что? — Съела я эту несчастную пачку сухарей, так у меня до сих пор желудок болит! Весь день думаю, нахрена мне эти сухари сдались?! Она закидывает сумку на плечо и, продолжая возмущенно бухтеть себе что-то под нос, идет к лифту. — В какой вообще момент мои «секс, наркотики, рок-н-ролл» превратились в «кекс, котики, корвалол»?.. В кабину лифта в последний момент успевает заскочить наш программист Валерка и тут же подхватывает разговор: — Ага, особенно с сексом обидно! Потеешь, ногу сводит, голова кружится, одышка бешенная, пульс подскакивает — и это только предварительные ласки! — шутливо жалуется он, а Ленка все хохочет, разгоняя своим задорным смехом угнетающую атмосферу понедельника. Мы втроем направляемся к выходу, коротко прощаясь с охранником, спускаемся по ступеням, обсуждая вопросы здорового питания, но уже возле самого пешеходного перехода я останавливаюсь, различая знакомый силуэт. — Твой племянник? — заинтересованно поглядывая на парня, спрашивает Ленка, а потом ехидно улыбается: — Иди, поговори, а то сколько он уже будет тут торчать? — Что? — не двигаясь с места, рассматриваю небрежно прислонившегося к дверце машины Макса. С такого расстояния невозможно различить глаза под низко надвинутым капюшоном, но я почти уверен, что он смотрит на меня. — Я его еще час назад заметила под офисом, но не была уверена, что он, — пожимает плечами женщина. — Иди, видимо, что-то серьезное. А я с Валеркой пройдусь. Мне чертовски не хочется разговаривать с Максом сейчас, тем более, что я за эти полторы недели так и не придумал ничего путного, но Ленка права. Убегать от проблем нельзя. — Точно проводишь до дома? — строго спрашиваю у Валеры, чувствуя ответственность за безопасность подруги. — Да не беспокойся, папочка, будет дома в одиннадцать, — смеется он на мой чрезмерно серьезный вопрос и машет рукой. — До завтра! Мы прощаемся, я дожидаюсь, пока они перейдут на другую сторону дороги, когда им загорается зеленый, и только потом направляюсь к Максу. — Привет. Он не отвечает, только хмуро зыркает из-под насупленных бровей и упрямо складывает руки на груди. — Почему ты не отвечаешь на звонки? — сердито интересуется Макс, и я бы сказал, что он выглядит забавно, но это не так. От него веет властностью и какой-то неосязаемой силой, так что идея поставить зарвавшегося мальчишку на место кажется до абсурда смехотворной. Он сам кого хочешь поставит на место. Или на колени. — Твой отец против нашего общения, — произношу глухо, зная, как это звучит. — А ты всегда делаешь только то, что тебе разрешают, да? — парирует он, и я понимаю, что он действительно слышал тот разговор. Мне не хочется продолжать бессмысленную ссору, а потому я отворачиваюсь, чтобы не утонуть в лишающих воли зеленых омутах, и прошу, надеясь, что голос мой звучит не слишком жалобно: — Езжай домой, Макс. Общайся со сверстниками, гуляй с друзьями, встречайся с девушками. Оставь меня в покое, пожалуйста, не звони, не ищи встречи. Не нужен я тебе. — Нет, нужен! — упрямо произносит племянник, открывает дверь машины с пассажирской стороны и кидает повелительно: — Поехали! — Макс! — поднимаю на него глаза, наталкиваясь на решительный взгляд. Боже, как же он похож этим на отца… — Садись в салон, Кайя. Иначе я буду приезжать к твоему дому каждую чертову ночь и ждать в машине, пока ты не соизволишь мне объяснить, в чем я виноват и как могу загладить вину. И, да, предвосхищая твои претензии, сразу отвечу. Это шантаж. Иначе с тобой никак. Провожу языком по пересохшим губам и от удивления даже не могу злиться на него. Что ж такого случилось с ним за неделю, если он вдруг из веселого обаятельного мальчишки превратился в… — Ты ни в чем не виноват и тебе не нужно заглаживать никакую вину, — предпринимаю последнюю попытку образумить его, но лишь натыкаюсь на новый категоричный вопрос: — Тогда почему ты динамишь меня? Вот тут уж я действительно не знаю, что сказать, а потому покорно опускаю голову и забираюсь в салон. Макс ведет машину молча, сосредоточенно глядя на серое дорожное полотно, блестящее от прошедшего пару часов назад мокрого снега. Я украдкой наблюдаю за ним, улавливая на его лице то искорки гнева, то печали, то радости. Он думает о чем-то, и мне действительно интересно было бы узнать, о чем, но я замечаю, что он сворачивает с пустого проспекта в сторону центра, и встревоженно спрашиваю: — Куда ты меня везешь? Макс дергает уголками губ, изображая мимолетную улыбку, но потом снова хмурится и на светофоре резко выворачивает руль вправо, лишь чудом не врезавшись в фонарный столб. — Ужинать, разумеется, — улыбается он таинственной шальной улыбкой и так же резко, будто мстительно, тормозит возле сияющего огнями ресторана. — В «Престиже»? — я устало наклоняюсь вперед, рассматривая вывеску. — Нас даже на порог не пустят. — Пустят, — самоуверенно бросает Макс, а потом поясняет: — Это ресторан хорошего друга отца. Меня здесь знают. — Ужинать мы тоже будем за счет твоего отца? Я не хочу обижать его, подкалывать, но вопрос формируется как-то сам собой, и я задаю его раньше, чем решаю этого не делать. Но Макс только саркастически произносит: — Ха-ха, как смешно. Выходи уже, юморист! Он зол. По-настоящему зол. Мы пропускаем выходящую из дверей наряженную пьяненькую компанию и заходим в теплоту ресторана, оказываясь в узком, освещенном самыми настоящими восковыми свечами в подсвечниках, коридоре. Из-за тяжелой портьеры нам навстречу выступает швейцар и любезно улыбается Максу. — Чем могу помочь? — Нам нужен столик на двоих где-нибудь в уютном уголке, — вкрадчивым голосом произносит племянник, расстегивая свою куртку. — Конечно, позвольте вашу верхнюю одежду… Я машинально снимаю с себя пальто, отдаю в руки мужчины и следую за Максом и невесть откуда взявшимся официантом в полутемный зал. — Здесь пафосно, — не могу сдержать очевидное замечание по поводу немногочисленных посетителей. — Тебе нравится? — Нет, — пожимает плечами Макс, лениво листая меню. — Но ты прав, в такой одежде в других ресторанах меня выгнали бы, как бродягу. Мягко улыбаюсь, прекрасно зная, что он преувеличивает. Конечно, светлые джинсы и черная толстовка — не то, в чем обычно ходят в подобные заведения, но вряд ли швейцар выгнал бы нас только из-за одежды. — Кайя, — зовет меня Макс, и я послушно отрываю взгляд от меню, понимая, что все это время он внимательно наблюдал за мной. — Заказывай все, что захочешь. Я хорошо зарабатываю. Мне хочется пошутить, но шутка звучит слишком серьезно: — Решил быть моим папиком? Макс молчит, то ли обдумывая предложение, то ли прикидывая процент юмора в моих словах, а потом закрывает меню, потеряв к нему всякий интерес, и опирается на сложенные на столе руки, наклоняется ко мне ближе. — Я действительно хорошо зарабатываю. Препод оценил мои способности к аналитике и порекомендовал меня на фирму к своему знакомому. Я не хотел сразу говорить, не знал, оставят ли меня после испытательного срока, но теперь, когда мы заключили трудовой договор… Я тоже закрываю меню и понижаю голос до шепота, проговаривая слова отрывисто и четко, чтобы он понял наверняка: — Это очень похвально, я никогда в тебе не сомневался, но я способен заплатить за себя. Макс плотно сжимает губы, как обычно, когда кто-то решает пойти против его воли, но на удивление не начинает спорить, отстаивая свои позиции. Смотрит и смотрит, беззастенчиво изучая взглядом, а мне становится неловко, и я вдруг забываю как дышать, когда он произносит: — Ты красивый. Мои губы невольно растягиваются в нервную улыбку, сотканную из смеси смущения, страха и злости, и я отшатываюсь назад, когда к столу подходит официантка. — Готовы сделать заказ? Макс выжидающе смотрит на меня, ожидая, что же я скажу, а я забываю все позиции в меню и беспомощно мечусь взглядом по залу, понятия не имея, какая вообще концепция ресторана. Макс без слов понимает и произносит: — Два лосося в сливочном соусе, один салат с прошутто и один с креветками. Девушка быстро записывает в своем блокнотике и уточняет: — Напитки? У нас чудесная винная карта. — Мы не пьем, — без улыбки отвечает Макс, даже не пытаясь заигрывать с симпатичной официанткой. — Апельсиновый фреш, пожалуйста, а мне чистый американо. Она уходит, а я все не могу выкинуть из головы странный комплимент, потому произношу: — Механизмы соблазнения девок на меня не подействуют. Звучит глупо и как-то слишком резко, но я вообще не способен сейчас мыслить здраво. Какого соблазнения?.. — Мне не нужны девки, — пожимает плечами Макс, откидываясь на спинку стула и, не давая мне возможности зацепиться за это громкое заявление, произносит: — Я съехал от родителей. Вот так новость! И Владлен даже не позвонил, чтобы обвинить меня в этом! Удивительно! — Вы помиритесь с отцом, и все будет хорошо. — Обязательно, — немедленно соглашается Макс, кивая. — Как только он перестанет быть таким мудаком. Мне становится смешно, потому что уж кому как не мне известно, что мудаком он не перестанет быть никогда, но я молчу, не желая говорить о Владлене. В моем случае «с глаз долой — из сердца вон» единственный возможный выход, а каждый раз трепать себе нервы подобными разговорами, возрождая в душе тоску и обиду, очень нечестно по отношению к себе. Макс явно чувствует неловкость, не зная, о чем говорить, и я решаю прервать его судорожные попытки найти нормальную тему, предложив ненормальную. — Ничего не получится, Макс, — произношу спокойно, заглядывая в растерянные зеленые глаза. Да, я не дурак. Я понимаю его неловкие намеки. Теперь понимаю. — У нас разные интересы. Ты ничего обо мне не знаешь. — Но я хочу узнать! — горячо заверяет племянник. — Понимаешь? Мне не нравится то, что происходит, но я не знаю, как грамотно все завязать узелком и спрятать, чтобы никто никогда не нашел. Внезапно возникшая рядом с нашим столиком официантка заставляет нас разорвать сцепившиеся взгляды и принимается расставлять блюда. — Чего-нибудь еще желаете? — участливо спрашивает она, поглядывая то на Макса, то на меня, и, не получив ответа, торопливо удаляется. — Я заказал два разных салата, чтоб ты мог выбрать тот, который тебе по душе. Пожимаю плечами и беру с креветками. На самом деле мне наплевать, хоть с уксусом и битым стеклом. — Кайя, это нечестно, — сделав глоток обжигающего кофе, произносит Макс. — Ты знаешь обо мне все, а я о тебе ничего. И всегда, когда я спрашивал что-то, ты уходил от ответа. Может быть, сейчас поговорим? — Мы бы поговорили, если бы это был разговор племянника и дяди, но тебе же не достаточно! — отвечаю раздраженно, незаинтересованно ковыряя вилкой наверняка потрясающе вкусный лосось. Макс, видимо, тушуется, потому что замолкает на какое-то время, размышляя о чем-то своем, а я не смею поднимать на него взгляд, полностью сосредоточившись на еде. Настолько сильно погружаюсь в задумчивость, что до меня не сразу доходит смысл его небрежно брошенной фразы: — Я хотел сперва тебя к себе отвезти, но потом понял, что тебе это не понравится. — Что? Смотрю на его посуровевшее лицо, на закушенную, будто от досады, губу и понимаю, что действительно не имею ни малейшего понятия, как нам быть. Ведь он серьезен, он не шутит. — Да, хотел пригласить тебя к себе. Наверное, все было бы проще, если бы ты пил алкоголь. Вино, как вариант… — Ты охренел? — обалдело глядя на самодовольно ухмыляющегося Макса, шепчу я, чувствуя, что еще немного, и начну паниковать. — Думал подпоить и…? — Расслабься, я же шучу, — качает головой племянник, пальцами обводя края кофейной чашечки. — Просто поговорили бы. А ты о чем подумал? — Ни о чем! — разозлено отшвыриваю от себя вилку и достаю предусмотрительно переложенную из кармана куртки пачку сигарет. — Здесь нельзя курить, — замечает Макс, поглядывая на меня с легкой иронией. — Но курилка здесь определенно должна быть! — хочу уже встать и отправиться к швейцару с вопросом, но на Макса снова вдруг находит какая-то черная туча повелительности, и он строгим отцовским тоном произносит, не повышая голос: — Нет, потерпишь. Сядь. Я хочу рассмеяться. Правда хочу, но нервно-истерически, потому что не могу принять тот факт, что у меня мороз по коже от этого командирского тона и взгляда… Особенно колючего взгляда прищуренных зеленых глаз. — Макс, ты перегибаешь палку, — тихим, злым голосом шепчу я, сжимая пачку в кулаке от бессилия. Внутри все корчится в муках, тело инстинктивно желает подчиниться приказу… — Да? — небрежно скользнув взглядом по практически пустому залу, равнодушно вздыхает племянник, а потом солнечно улыбается: — Я знаю. А еще знаю, что тебе это нравится. В который раз за вечер я задыхаюсь от возмущения, но не могу возразить. С правдой трудно спорить, даже когда она такая безобразная и грубая. — Значит, ты не хочешь говорить, да? — отталкивая от себя едва ли тронутый салат, констатирует Макс. — Тогда я сам буду спрашивать. Итак, почему ты позволяешь мужчинам делать тебе больно? Вопрос как обычно застает врасплох, хотя я готовился к нему, знал, что он задаст его одним из первых. — Дело вовсе не в боли, — отвечаю прямо, потому что говорить о себе проще, чем о каких-то несуществующих «нас». — Дело не только в боли, а скорее в подчинении и унижении. — Садо-мазо разве не об этом? — Макс, судя по всему, о подобных практиках знал только понаслышке. — Тогда что тебя привлекает в подчинении и унижении? Мне не хочется объяснять, тем самым толкая его в это вонючее болото порока, но раз уж начал… — Много причин. Одна из которых — я отдаю полный контроль кому-то, отпускаю ситуацию и на краткий миг позволяю себе не думать, а плыть по течению. В этом смысл подчиненной позиции, в этом суть — стать слабым, но чувствовать себя защищенным сильным доминантом. Домом. О самой главной причине, заключающейся в желании наказать себя, предпочитаю умолчать. Макс тоже какое-то время молчит, видимо, переваривая услышанное, а потом задумчиво произносит: — Но при чем здесь плетки? Я видел следы на твоей спине. Тебе нравится, когда тебя бьют? Умный мальчик. Умеет задавать вопросы. Я, конечно, могу начать импровизировать, пересказывать услышанные краем уха факты вперемешку с антинаучной хренью о нервных окончаниях, реакциях мозга на боль и удовольствие, но не хочу. — Иногда это возбуждает, и я не знаю почему. Делаю глоток сока, пряча покрасневшие от стыда щеки за стаканом, хотя он, конечно, при таком освещении просто не может видеть краску на моем лице. У Макса вдруг становится такой взгляд, что сразу понятно — он уже выстраивает в своей голове какие-то хитроумные схемы, которые наверняка опасны для жизни и на самом-то деле непригодны. — Если ты собрался херачить меня плеткой, то сразу предупреждаю — это не сработает! — торопливо заявляю я, выразительно округляя глаза. — Не-ет, что ты! — с притворной улыбкой тянет Макс, и я впервые за весь вечер замечаю искры настоящего веселья в его глазах. — Ну, если ты не собираешься есть, то можем идти? Заторможено киваю, наблюдая, как он подзывает официантку, просит счет и, расплатившись, направляется к швейцару, даже не проследив, иду ли я. А я иду. Как коза на веревочке следую за ним, забыв, что хотел разделить чек пополам. Мы дома спустя пятнадцать минут бешеной гонки по ночному городу. Я толком ничего не съел, но почему-то совершенно не голоден. А еще сонливость как рукой сняло и чертовски не хочется оставаться в одиночестве, поэтому, когда Макс спрашивает, приглашу ли я его войти, согласно киваю. Нам совершенно не о чем говорить, поэтому я, едва стянув куртку и разувшись, иду на кухню, как дурак мою руки в кухонной раковине, совершенно не задумываясь над тем, что делаю. — Классная штука, — произносит Макс, останавливаясь рядом с подаренным ребятами виниловым проигрывателем. — Что слушаешь?.. Он перебирает пластинки, а я молча наблюдаю, как он выбирает музыку. — Вау, R.E.M? — улыбается, кидая на меня заинтересованный взгляд, а я и без продолжения знаю, что он скажет. — У нас с тобой похожий музыкальный вкус. Уже что-то. Он внимательно изучает список треков на коробке, видимо, пытаясь найти любимый, а потом умело настраивает, и моя маленькая уютная студия наполняется полуночной мелодией. Покачиваясь в ритм, он проходит к окну, цепляет пальцами белую штору. Бездумно улыбается, будто не решаясь что-то сказать или сделать… — Заваришь кофе? — не глядя на меня, интересуется Макс, и я, пожав плечами, принимаюсь заправлять кофемашину, прислушиваясь к мелодии. Один трек подходит к концу, сменяясь более известным «Losing My Religion». Горячее дыхание обжигает мою шею, ерошит отросшие волосы, и я чувствую запах какого-то несомненно дорогого мужского парфюма. …That's me in the corner… Он непозволительно близко, он… — Что ты делаешь? — срывающимся голосом шепчу я и рассыпаю по столу кофейные зерна, чувствуя прикосновения губ к своей шее. — Макс?.. — Тише, — просит он, прижимаясь ко мне со спины. Он не специально, но я все равно чувствую, как мне, блять, в задницу упирается его напряженный член, и неосознанно, пусть даже едва заметно, но прогибаюсь, как течная сука, подаваясь бедрами навстречу… Становится действительно страшно, и я хочу развернуться к нему лицом, осадить, но вижу, с какой силой его пальцы сжимают столешницу по обе стороны от меня, и замираю, испуганный столь агрессивным напором. Он вдруг грубо отбирает у меня никому уже ненужную упаковку кофе, зашвыривает ее обратно в шкафчик и хватает меня за плечи, резко разворачивая к себе. Не спрашивая разрешения, не предупреждая, подхватывает меня под ягодицы и усаживает на стол, впиваясь в губы порывистым безрассудным поцелуем, а я, ошалелый от такой бесцеремонной наглости, инстинктивно обнимаю его ногами за бедра, буквально вжимаясь пахом в его пах… Макс будто срывается с цепи, путается руками в моих волосах, гладит по спине, запуская теплые ладони под рубашку, а я уже не могу ни о чем думать, выгибаясь навстречу, как последняя сволочь подставляя губы, бессовестно утягивая его за собой в царство огненной похоти. Он словно интуитивно чувствует, что сжимать, кусать и тянуть нужно чуть сильнее, чем это позволено в нормальных, пусть даже страстных поцелуях, и тогда я, как бы я не умолял себя прекратить, просто не смогу остановиться, наслаждаясь его раскаленными до бела руками, умелыми губами и таким зрелым мужским возбуждением. Мне стыдно за себя, за свою порочность и распущенность, за свою слабость и неспособность прекратить это безобразие, и я не стал бы оправдывать себя тем, что Макс целуется так, что от него невозможно оторваться, потому что я и он… Он опускает руки ниже, сжимает мое бедро, задевая большим пальцем болезненно пережатый тесными джинсами член, и я готов прямо сейчас, прямо на этом столе раздвинуть ноги перед ним, лишь бы только он не останавливался, но Макс… Грубо отталкивает меня, смотрит затуманенными глазами, облизывая блестящие от слюны губы, а потом скользит диким взглядом ниже, к моему паху, и снова ухмыляется своей фирменной нахальной улыбкой. — Не говори мне потом, что не хочешь меня. Понял? — азартно смеется, на секунду подается вперед, коротко целуя мои приоткрытые от удивления губы, и на самом деле отходит на несколько шагов назад, оставляя меня сидеть на столе в одиночестве. — Что, не удовлетворен? — насмешливо произносит он, ни капли не стесняясь оттопыривающего ширинку члена. Будто и не замечает своего возбуждения, направляясь в коридор. Слышу, как он там возится с курткой, надевает кроссовки… — Нам сперва нужно узнать друг друга получше, так что секс только на третьем свидании! — заглядывает на кухню и, видимо, его так веселит мое обалдевшее выражение лица, что он решает добить емким и многозначительным: — Ну или на втором. И я только сейчас замечаю, что музыка все еще играет.