Я люблю тебя не за то, что в тебе, А за то, чего в тебе нет. Люмен — За то, чего нет
Макс не появляется день, два, неделю, и я уже действительно начинаю переживать, что что-то случилось, но не звоню, опасаясь, как бы он не воспринял мой звонок, как приглашение. Спустя две недели успокаиваюсь. Убеждаю себя, что он просто увлекся какой-то девчонкой и теперь катает ее на тачке по городу, таскает по ресторанам, целует на кухне, но вместо облегчения чувствую только знакомую ядовитую ревность. Правда, в середине дня, когда мы с Ленкой с энтузиазмом обсуждаем планы на выходные, на телефон вдруг приходит сообщение от известного абонента: «Прости, я перегнул». И все. Подозрения подтвердились. Значит, все хорошо. Хорошо ведь? Все именно так, как я и хотел. Плотно сжимаю губы, насильно заставляя себя вышвырнуть ненужные мысли из головы. Ленка замечает перемены в настроении, поэтому быстро начинает щебетать, забалтывая какой-то ерундой. Это работает, но только на время нашего разговора. Стоит нам разойтись по своим местам, ненужные воспоминания тут же налетают со всех сторон, подобно мошкаре облепляя разум. Мне хуево. Не могу думать ни о чем другом, только о его мягких губах, колючей щетине, сильных руках и упирающемся в бедро члене… — Кайя, ты бледный какой-то, — замечает Ленка, касаясь ладонью моего лба, проверяя температуру. — Случилось чего? — Я в порядке. Просто не выспался. Она заваривает мне кружку кофе и кладет на стол пару шоколадных конфет из своей заначки, а я в который раз благодарю небеса за такую подругу. Без лишних расспросов, без упрека, просто забота… 20:47 Макс: я так теюя люблю! Дрожащими пальцами печатаю в ответ: Насколько ты пьян? 20:48 Макс: В хламину Пишу коротко: Где ты? Сейчас приеду И иду отпрашиваться у начальницы, параллельно заказывая такси. Спустя пятнадцать минут таксист высаживает меня на набережной, и я с легкостью на абсолютно пустой парковке нахожу машину Макса, а его самого — на скамеечке возле паркомата. Погода скотская, моросит мелкий дождик, от которого мгновенно промокает одежда, и, когда я подхожу ближе, хватая его за плечо, заставляя подняться, чувствую, как его колотит дрожь. Он наваливается на меня всем телом, пытается выпрямиться, но ноги не держат. Выуживаю из кармана его насквозь промокшей куртки ключи от машины и буквально на себе тащу пьяное тело, с трудом усаживаю на пассажирское сиденье… Макс не соврал, он действительно в хламину. Убираю влажные кудряшки с лица, заглядываю в полуприкрытые глаза и, надеясь, что он меня слышит и понимает, произношу: — Молодец, что не сел за руль, а позвонил мне. Он слабо улыбается, тянет руку к моему лицу, касаясь ледяными дрожащими пальцами щеки. — Я же обещал. Киваю, отстраняюсь и сажусь за руль. Понятия не имею, где он снимает квартиру, а потому еду к себе. Он будто немного трезвеет, потому что до лифта доходит уже сам, а там, прижимаясь виском к стенке, смотрит на меня каким-то нечитаемым взглядом, на что я пытаюсь не отвечать. Даже не поворачиваюсь в его сторону, ожидая, когда кабина доставит нас на самый вверх. Макс, не разуваясь, идет в ванную и торчит там полчаса, а я собираю разлетевшиеся на осколки мысли, избегая смотреть на кофемашину. Она у меня теперь плотно ассоциируется с самым крышесносным поцелуем в моей жизни. Там было намешано все — и страх, и тоска, и желание, и, что немаловажно, преступность подобного поступка. На автомате переодеваюсь в домашнее, перестилаю кровать, ставлю стакан воды на прикроватный столик, достаю упаковку обезболивающих. Хотя Макс молод, вряд ли его мучает сильное похмелье… Еще неплохо было бы достать и для него одежду… — Спасибо, — произносит он, выходя из ванной. Я только пожимаю плечами и отхожу к окну, неосознанно или не совсем осознанно желая отстраниться, убежать от возможных вспышек бурной сексуальной активности племянника, но Макс следует за мной, и мне уже некуда бежать… Он снова непозволительно близко. — Ответь мне, почему ты не хочешь хотя бы попробовать, — спрашивает он шепотом, и все напирает, заставляя отступать назад до тех пор, пока я не упираюсь спиной в стену. — Потому что твоя юношеская влюбленность скоро пройдет, а последствия разгребать придется всю жизнь, — отвечаю честно и без утайки, стараясь не смотреть ему в глаза. — Юношеская влюбленность? — иронично улыбается Макс, чуть пошатываясь. Он все еще чертовски пьян, но, видимо, долго придумывал, что скажет на каждый мой аргумент. — Я сперва тоже так подумал. А потом понял: все что я испытывал к тебе, как к дяде, уважение, восхищение, благодарность — трансформировались в совсем другое чувство… Беспомощно и обреченно выдыхаю, прикрыв глаза. Мне не хочется верить, что все это правда, потому что если он не шутит, то… блять, слишком уж это похоже на то, что было у меня в подростковом возрасте. Нет, у Макса так быть не может. Помешательство на родственниках — совсем не наша семейная черта, заложенная в генетическом коде. Он просто еще глупый мальчишка, который проникся моей грустной историей и, преисполненный благодарности и вины, теперь неправильно интерпретирует свои чувства. Просто глупый мальчишка и не более. Все тот же Макс. Хочется врезать ему по морде за то, что он навсегда своими неловкими ухаживаниями перечеркнул все, что было. Как теперь за этим сильным, уверенным в себе парнем, рассмотреть того милого кудрявого ребенка? — Кайя, пожалуйста… — шепчет он, касаясь пальцами моих растрепанных и все еще немного влажных после прогулки волос. — Ты запутался, — блуждая взглядом по комнате, избегая прямого взгляда глаза в глаза, отвечаю я. — Тебе просто нужно найти себе девчонку или, ну, если уж на то пошло, мальчишку. Может, даже мужчину… И переключиться. Я не могу… — говорить трудно, но еще труднее дышать, — не могу ничем помочь тебе. Я не то, что тебе нужно. Я… Он ухмыляется и прерывает бессмысленный поток слов незамысловатым образом. Берет мое лицо в ладони и касается губ хмельным поцелуем. Больно вдавливает меня лопатками в стену, наваливается всем телом так, что у меня перехватывает дыхание, но я не могу остановиться, с жаром отвечая на поцелуй, потому что все эти две недели только и думал, что о его губах и неконтролируемой сексуальной энергии, переливающейся через край. Макс целует яростно, не оставляя мне никакого шанса, и я почти уверен, что трахается он так же безжалостно… Хватка запутавшихся в волосах пальцев становится жестче, намекая, что сегодня я это выясню, потому что Макс не станет останавливаться, если я попытаюсь его остановить. Он обнимает меня за талию, прижимая к себе всем телом, и я чувствую себя хрупкой статуэткой рядом с ним, пусть даже отчасти это правда. Руки Макса… сильные. Он выше, крепче, он прекрасно сложен физически, но сейчас все это не важно, потому что он подчиняет меня себе невидимой, но ощутимой доминантностью, непоколебимой уверенностью в своей правоте. Агрессией… Толкает меня спиной на кровать, ни на секунду не разрывая поцелуй, и без лишних разговор принимается срывать с меня домашние штаны, причиняя боль, но я не обижаюсь на него за грубость, понимая, что он просто не в состоянии контролировать себя сейчас. Раздвигает мои ноги, ложится сверху, и я едва успеваю, пока он торопливо расстегивает джинсы, найти в ящике прикроватного столика смазку, открутить крышку и, выдавив на пальцы, смазать себя. Не жалею лубриканта, не переживаю о запачкавшихся простынях, просто пытаюсь хотя бы чуть-чуть облегчить для себя этот секс, потому что ясно осознаю, что Макс не позаботится ни о растяжке, ни о смазке, ни о презервативах. Он направляет свой член в меня, и я крепко зажмуриваюсь, закусывая губу, силясь не заорать, и утыкаюсь носом в его плечо, скрывая эмоции. Мне больно. Мне ослепительно больно до тошноты, до крика, но я молчу, терплю, зная, что долго он не продержится. Он пьян, молод и несдержан. Он… — Ка-айя, прости… — шепчет Макс, хватая меня обеими руками за волосы, заставляя запрокинуть голову, открыть шею. Целует, кусает, оставляет засосы, поднимаясь все выше и выше, пока на ощупь не находит губы… Я хочу отвернуться, избежать прикосновения, но он не позволяет ускользнуть. Чувствую, что еще чуть-чуть, и я закричу. Мне хуево. Просто хуево и до слез обидно. — Прости-прости-прости! — бормочет Макс между торопливыми, почти целомудренными поцелуями. Он все двигает и двигает бедрами, невыносимо быстро, будто желая вытрахать из меня душу, ложится сверху, придавливая своим весом, а я не могу ни ответить, ни пошевелиться, только умоляю себя потерпеть еще чуть-чуть… Когда он наконец-то кончает и обессиленно откатывается в сторону, я не сдерживаю облегченного стона. Я лежу без движения, наверное, полчаса, прислушиваясь к дыханию Макса, стараюсь ни о чем не думать, и вскоре проваливаюсь в беспокойный сон.***
Все тело болит, а уж между ног и вовсе кто-то будто засунул раскаленный штырь, но все это мелочи, которые одно время были для меня обыденностью. Пусть я отвык от такой боли, пусть я больше не позволял так с собой обращаться, но ведь когда-то это уже случалось, да? Это ведь не смертельно, это ведь можно игнорировать. Получится, если попробовать. Всего лишь физическая боль. Бывало и хуже, правда. Ерунда. В отличие от широко распахнутых глаз Макса, которые оказываются вдруг близко-близко, едва я разлепляю веки. Сидит на краю кровати, полностью одетый и собранный, будто готовый хоть сейчас идти в бой. Волосы влажные после душа… — Как ты себя чувствуешь? — протягивая таблетку, видимо, обезболивающего и стакан воды, печальным шепотом выдыхает он. Я мотаю головой, пожимаю плечами, толком не разобравшись в своих ощущениях, и послушно кладу в рот таблетку. Макс молчит какое-то время и вдруг почти обиженно добавляет: — Зачем ты позволил мне? Мне становится смешно от подобных заявлений. — Ах, теперь я виноват, да? У Макса, кажется, сейчас сердце остановится от стыда. Прячет лицо в ладонях, бормочет что-то невразумительное и вообще выглядит таким несчастным, что мне хочется его пожалеть. — Все нормально, правда, — тихо произношу, поглаживая его по спине. Под одеялом жарко, я весь липкий, в смазке, сперме и крови, и мне так чертовски хочется пойти в душ… — Я ничем не лучше их! — зло шипит Макс, а я смотрю на его мучения, ощущая себя беспомощным. Я должен сказать ему, объяснить, как поступать правильно, может, даже немного подоставать своими нравоучениями, но не могу и рта раскрыть. Да что говорить? Что он лучше их всех, просто по своей молодости и неопытности еще не соображает, что все делает не так? Что в этой ситуации виноваты мы оба, я, потому что допустил, а он, потому что не сдержался? Что нельзя поддаваться своим секундным эгоистичным прихотям? Он послушает меня, я знаю, ведь каким-то чудом я сумел заработать у него авторитет, но все равно не могу ничего сказать. Потому что это я дурак! Потому что я должен был все остановить еще вчера, может быть, даже отвезти домой, к отцу и матери, а не к себе. Потому что я взрослый, а он — почти ребенок, вчерашний подросток, у которого гормоны вместо мозгов. Это я поддался секундным эгоистичным прихотям!.. Ну, Кайя, дебил, посмотри, до чего ты докатился! Он теперь будет винить себя в случившемся! — Макс, послушай меня внимательно, — начинаю с энтузиазмом и достаточно бодро, решив исправить все то, что натворил. — Я хотел этого, понятно? Ты ни к чему меня не принуждал, все было по обоюдному согласию. — Да? — хмурится племянник, а потом резко отстраняется и отдергивает край одеяла, демонстрируя бурые пятна крови на простыне. — Так бывает, — стараясь не смотреть вниз, произношу достаточно мягко, хотя голос дрожит все равно. — Приготовь завтрак, а я пока в душ. Идет? Он молчит, кусает губы, видимо, не понимая, как вообще я могу так спокойно относиться к подобным вещам, но потом кивает и уходит греметь посудой, позволяя мне спокойно доползти до ванной комнаты. Я привожу себя в порядок достаточно долго. Считаю количество синяков и засосов по всему телу, пытаясь вспомнить, когда он вообще успел их оставить, неторопливо принимаю душ, оттирая себя от крови и спермы, непозволительно медленно и вдумчиво чищу зубы, оттягивая момент, когда нам снова придется столкнуться лицом к лицу. Но вечность прятаться я не могу. В комнате, пока меня не было, судя по всему, была сделана перестановка, да и вообще наведен порядок. Макс перестелил кровать и перетащил к ней круглый обеденный стол, которым я не пользуюсь, отдавая предпочтение барной стойке. Он не произносит вслух, но я знаю, что это забота о моей чертовой порванной заднице… Мне становится немного смешно, но одновременно с тем я испытываю острый прилив нежности и благодарности. — Не знал, чем тебя удивить из того набора продуктов, что есть в холодильнике, и не придумал ничего лучше панкейков, — виновато бормочет он, доставая из холодильника банку клубничного варенья, которое мне как-то передала мама. На столе уже аккуратно расставлены тарелки с горками оладушек и кофейные чашки. — Спасибо, — я осторожно присаживаюсь на край кровати и неловко складываю руки на столе, ожидая, пока он откроет банку и сядет рядом. Взгляд невольно падает на электронные часы на прикроватном столике. — А тебе разве не нужно сегодня на работу? — Нужно, но я позвонил и отпросился, — отвечает Макс, пожимая плечами. — Тебе, кстати, тоже позвонил. — Что? — не сразу понимаю, о чем он вообще говорит. — Ну, я нашел в контактах Лену и попросил ее передать твоему начальству, что ты себя плохо чувствуешь. — Макс! — не могу сдержать возмущенного вскрика, но он только невинно улыбается, и я понимаю, что он прав. Сегодня я вряд ли в состоянии высидеть восемь часов за монитором. Мы наконец-то принимаемся за еду, обсуждая всякие глупости вроде погоды и работы, всеми силами стараясь не затрагивать эту ночь. К концу завтрака даже оба расслабляемся, откидываемся назад на кровать, так и не вставая из-за стола, и я даже могу на секунду представить, что все еще вернется к точке бифуркации. Правда, это чувство исчезает, стоит Максу коснуться моей щеки ладонью, заставляя повернуться к нему лицом. В его глазах горит что-то напоминающее восторг, и я не могу понять, как наш разговор о смене климата может вызывать такие эмоции. Замолкаю на полуслове, забываю о чем вообще говорил, потому что он проводит пальцами по моим губам, чуть оттягивая нижнюю, а потом медленно подается вперед, целуя нежно, осторожно, будто спрашивая разрешения. И я отвечаю. Не сразу, но отвечаю, чувствуя себя так, будто предаю Родину, друзей, мать и… черт, предаю Макса. И это так, ведь я оказываю ему медвежью услугу, играя в эти игры. Но ему, кажется, все равно на последствия. Он нависает сверху, продолжая неторопливый поцелуй с привкусом сладких панкейков, клубничного варенья и кофе. Гладит мое лицо, перебирает пальцами волосы, растворяя в кипящем котле нежности, а потом вдруг разрывает поцелуй, касается губами подбородка, шеи, ключиц, и не нужно быть гением, чтобы понять, зачем он спускается все ниже и ниже. Я уже возбужден, когда он приспускает мои штаны и без раздумий берет в рот истекающий смазкой член. Слегка подаюсь вперед, умоляя взять глубже, и он послушно выполняет это, насколько может. Если бы я был в клубе или баре с незнакомым, но доступным мальчиком, парнем, мужчиной, я бы уже схватил его за волосы и насадил на себя, не вслушиваясь в протесты, но я с Максом, а потому даже не думаю делать резкие движения, позволяя ему контролировать процесс. Он старательно вылизывает мой член, плотно обхватывает губами, сжимая рукой у основания, и, пусть я привык к несколько другому темпу и интенсивности, достаточно лишь одного взгляда вниз, чтобы дойти до оргазма. Хватаю его за плечо, пытаясь отстранить от себя, но он протестующе мычит, и я выплескиваюсь ему в рот… Меня переполняют эмоции, но я не могу пошевелиться или что-то сказать, потому что внутри… внутри будто ослабевает годами натянутая пружина. Меня отпускает, и хочется вопить от облегчения и восторга, ведь впервые за двадцать лет я… боже мой… — Кайя, посмотри на меня, ты чего?! — шепчет Макс, заглядывая в глаза. Вижу его очень мутно, сквозь пелену слез, и не знаю, как объяснить, что минуту назад, посмотрев вниз и увидев его каштановую кудрявую шевелюру, не представил на его месте Владлена… А ведь они так чертовски похожи этими непокорными прядями! — Все хорошо, Макс, все хорошо! — заверяю его, торопливо стирая слезы. Хватаю его за шею, притягивая к себе, утаскивая в поцелуй. Впервые целую сам, прекрасно понимая: я только что дал ему зеленый свет. Мы целуемся упоительно долго, как какие-то молодожены в дурацкой американской мелодраме, но я действительно не могу оторваться от его сладких губ, снова и снова ныряя в пучину безумства. Мы так увлечены друг другом, что не сразу замечаем, как кто-то настойчиво стучит в дверь. — Блять! — шипит Макс, с недовольным прищуром поглядывая на дверь. — И кому там так не терпится?.. — Мне, — смеюсь, нехотя отстраняясь. Поправляю одежду и, стараясь не хромать от вновь проснувшейся боли, иду к двери, смотрю в глазок… Мне становится дурно, когда я замечаю на лестничной клетке Владлена. — Это твой отец, — шепчу, оборачиваясь. Мне не хочется открывать, но Макс решительно поднимается на ноги и подходит ближе. — За тобой, видимо. — Открывай. Он все равно знает, что я здесь. Машина внизу припаркована. И сам, оттеснив меня плечом, поворачивает защелку. — Так и знал, что найду тебя в этой квартире! На звонки не отвечаешь, дома не появляешься, — с порога начинает Владлен, глядя на сына. — Ты о матери вообще подумал? Она день и ночь ревет, переживая за тебя, оболтуса! — И тебе доброе утро, — ухмыляется Макс, склоняя голову к плечу. — Я отвечаю на сообщения Софии, и, если бы вы хоть изредка разговаривали с дочерью, то знали бы, что у меня все в порядке. — Ты меня не учи! — рявкает Владлен, а потом кидает быстрый взгляд на меня, цепляясь за шею… Смотрит поверх моего плеча, и… Да, разумеется, разворошенная кровать, стол с остатками завтрака, оставленный на прикроватном столике пузырек смазки — что может быть красноречивее? Он молчит какое-то время, глядя куда-то в прострацию, а потом тихим, злым голосом произносит: — Я убью тебя, Кайя. — Да что ты говоришь? — язвит Макс, пытаясь выглядеть невозмутимым, но я знаю, что он нервничает. Едва заметно передвигается влево, практически полностью закрывая меня собой. — Уходи, пап, я взрослый мальчик, мне не нужны твои советы. Владлен все никак не может прийти в себя. Смотрит и смотрит вдаль, видимо, обдумывая, как будет меня убивать, а я просто наслаждаюсь тем, что мне не больно смотреть на него. Мне… никак. Я ничего не чувствую по отношению к нему, даже обида и презрение куда-то деваются, угасая. Зато к Максу… О, здесь компот из самых ярких эмоций, будто все эти годы их сдерживала какая-то плотина, и вот теперь она прорвалась, выбрасывая в кровь мощный поток дофамина. — Он разрушит тебе жизнь, — наконец-то безжизненным голосом произносит Владлен, глядя сыну в глаза. — Он использует тебя, а потом выкинет. Это всего лишь месть мне. — Не слишком ли пафосно? — иронично вскидывает бровь Макс, складывая руки на груди. — А твой дорогой дядя разве не сказал, что он помешан на мне с шестнадцати лет? Голос Владлена звучит так, будто он не раскрывает самую постыдную тайну нашей семьи, а вещает прогноз погоды. Макс хочет что-то ответить, но отец продолжает: — Давай, спроси у него, откуда шрамы и татуировки! Пусть расскажет, как резал вены, а один раз даже устроил акт самосожжения, просто потому что я не отвечал взаимностью на его извращенную любовь. Я слышу его будто из-под толщи воды, но все еще не чувствую ничего. Это правда. Все, что он говорит — правда. — Он просто видит в тебе меня, только и всего! — нарочито равнодушным тоном произносит Владлен, невесело улыбаясь. А вот это уже не совсем правда. Макс пошатывается, как от обморочной слабости, хватается рукой за стену, и быстро оборачивается на меня. Я вижу боль и растерянность в его глазах, но голос по-прежнему тверд. — Это так? — спрашивает он своим фирменным командирским тоном, и я отвечаю честно: — Нет. Если бы Владлен пришел на час раньше, я бы не был уверен, но теперь точно знаю, что меня отпустило. Вот так быстро и легко, будто отрезать гнилую плоть. Макс смотрит внимательно, изучающе, пытаясь различить фальшь, но я не нервничаю, стойко выдерживая сканирующий взгляд. Мы понимаем друг друга без лишних слов. — Уходи, — произносит Макс, снова поворачиваясь к отцу. — Мы без тебя разберемся. И Владлен действительно отступает назад, но прежде, чем дверь закрывается, произносит: — Что бы ты ни решил, я все равно буду на твоей стороне. Мы наконец-то оказываемся наедине. Мне снова неловко, беззаботную радость кто-то растоптал ботинками, оставляя лишь жалкие остатки увядающего ребяческого счастья. Даже не верится, что я мог забыть о своем уродстве и на краткий миг поверил, что каким-то образом сумею унести эту тайну с собой в могилу. Макс возвращается к столу и принимается убирать посуду, а я не знаю, что делать и что говорить, потому что должен как-то объясниться, пока он не построил какие-то сумасшедшие теории в своей голове. Но, пока я судорожно пытаюсь отыскать здравые аргументы, он произносит: — Я всегда это знал. Про тебя и отца. Видел, как ты на него смотришь, слышал обрывки разговоров, но не верил. А это, значит, правда. Макс переносит стол на место, возвращает на него проигрыватель винила. — Отчасти. Я поправляю покрывало на кровати, убираю смазку в ящик столика и только потом поворачиваюсь к нему лицом. — В пятнадцать-шестнадцать лет я понял, что люблю его. Но он, конечно же, отверг меня, и я ушел в отрыв, — отвожу взгляд, когда замечаю, что он хочет подробностей, которые не могу ему дать. А потому перескакиваю этот этап жизни: — Я узнал, что родился ты, и приполз к нему на коленях. Умолял простить и позволить увидеть тебя, обещал завязать со всякими разными… вещами. Так мы начали сотрудничество. Прохожу по комнате, потому что не могу стоять на месте, и Макс тоже, видимо, пытается занять чем-то руки. Моет посуду, убирает продукты в холодильник, протирает стол. — Потом был… м-м, инцидент на складе, о котором ты знаешь, и я просто решил, что должен исчезнуть. Бесследно. Но просчитался. Обвожу пальцем края татуировок, слабо улыбаясь. — Меня спасли рыбаки. Увидели тлеющий камыш… тогда сыро было, а я неадекватно воспринимал мир. Экстравазация, попался разбавленный… не важно. Не получилось уйти спокойно, только еще больше беспокойств доставил твоей семье. Макс судорожно выдыхает, будто все это время не дышал, и хватается до побелевших костяшек за столешницу. Его обуревает гнев, и я не хочу еще больше отталкивать его от Владлена. — Вы оплатили все операции, потом реабилитацию, — говорю намеренно о всей семье Макса, потому что это правда. Пусть дети тогда не участвовали в процессе моего восстановления, но Владлен с Юлькой очень много вложили в меня. Безвозмездно. — Но теперь я свободен от всего этого! — заявляю прямо, уверенно глядя в зеленые глаза. — Я не употребляю алкоголь, я не принимаю наркотики, я не сижу на таблетках и я не люблю твоего отца. На последней фразе Макс дергается вперед, будто хочет подойти ближе, но потом отшатывается, заставляя себя остаться на месте. — У меня все иначе! — решительно произносит он. — Я не помешался на тебе, я просто… — Влюбился? — Нет! Влюбленность — это что-то мимолетное, — парирует он, взмахнув рукой. — Сегодня есть, а завтра нет. К тебе я чувствую слишком много всего и давно, а сексуальное желание всего лишь присоединилось к тем, другим чувствам. Я уже говорил тебе об этом и готов повторять снова и снова! Мне нравится, как это звучит, и так чертовски сильно хочется поверить в эти слова… Видимо, я слишком долго молчу, потому что Макс вдруг оказывается рядом, обнимая, прижимая к себе, как глупое неразумное дитя, и я расслабляюсь в его руках, на краткий миг позволяя себе забыть обо всем. Он ерошит ладонью мои волосы, пропуская пряди сквозь пальцы, и его нежность так остро контрастирует с ночной грубостью, что я буквально начинаю дрожать от злости на суку-судьбу и ополчившегося на меня всевидящего Бога, который создал меня таким дефектным, который… — Ты чего? — шепотом интересуется Макс, замечая мое состояние. Молчу, только утыкаюсь носом ему в плечо, пряча глаза. А что я могу сказать? Что он действительно идеально мне подходит? Сладкая булочка с корицей — днем, доминантный самоуверенный господин — ночью? Ему бы немного опыта, сдержанности, и он бы стал просто идеальным любовником. — Идем в субботу гулять? — чуть отстраняя меня, чтобы поймать блуждающий взгляд, предлагает он, а я… Блять, черт дернул меня сказать: — В эту субботу я в клуб. — Клуб? — Макс удивленно вскидывает бровь, а потом понимающе кивает. — БДСМ, да? В голосе прослеживаются ревностные нотки, и я уже жду, что он начнет уговаривать не идти, готовлюсь отвечать, что там запись за месяц, и я не могу просто отменить встречу, но вместо этого он выдает: — Позволь мне поприсутствовать! Первые пару секунд я шокированно молчу, но потом до меня доходит смысл слов, и я почему-то чувствую, как мои щеки начинают гореть от стыда. — Макс! — Я хочу научиться! — горячо отвечает он, хватает меня за плечи, не давая отстраниться. — Я хочу понять, как тебе нравится, как мне себя вести! Мне больно и горько это говорить, но я все равно убежденно произношу, глядя ему в широко распахнутые глаза: — Этому невозможно научиться, это должно быть внутри! Макс не тушуется, не смущается и даже не думает отступать. Только ухмыляется таинственно, сильнее сжимая пальцами мои плечи. — С чего ты взял, что у меня нет этого внутри? И я не могу не согласиться. Есть. Конечно же, у него это есть, только вот стоит ли вытаскивать это наружу? Может, так бы оно в нем тихо и спало, поднимая ощерившуюся пасть только в редких сексуальных играх с какой-нибудь милой девушкой, готовой к экспериментам? Она бы громко стонала «нет-нет-нет», и так же громко кричала «еще-еще-еще». Может, зря я дразню сонного медведя? Может, зря я так преждевременно записываю себя в список людей, которым позволено что-то ему запрещать? Может, зря я соглашаюсь?.. — …это уже какой-то сраный куколд! — глухо выдыхаю последний разумный аргумент и до боли кусаю губы, но Макс доволен ответом. Слишком доволен. — Хорошо! — заявляю я с напускной строгостью в голосе. — Но не в этот раз, а следующий. Этот топ не позволит никому постороннему присутствовать, особенно другому топу… — вижу, как в глазах Макса загораются благодарные искры, соседствующие и уживающиеся с радостью, что его уже записали в доминанты, но не акцентирую на этом внимание. — А на следующий месяц я договорюсь о сессии со своим хорошим знакомым. Мы с ним обсудим сценарий, и тогда ты посмотришь. Может быть поучаствуешь… Но! Я наконец-то беру себя в руки, достаю из чулана мозги, которыми, видимо, забываю пользоваться, и включаю строгого дядю, наставляющего племянника на путь истинный. Наверняка есть и другие решения, но я их не могу предложить просто по причине того, что не способен думать адекватно. А потому произношу, глядя Максу в глаза, чтобы он точно уяснил. — У меня есть одно условие! Макс кивает, сосредоточенно глядя на меня. Даже улыбаться перестает. — Сегодня, как я понимаю, мы проводим весь день вместе? Дожидаюсь, пока он снова кивнет, и продолжаю: — Тогда с завтрашнего дня и ровно на месяц мы не встречаемся, не созваниваемся, не списываемся. Мы не знакомы, ясно? — И я не могу встретить вас, таинственный незнакомец, где-нибудь на улице? — обворожительно улыбается он, но, заметив мой строгий, полный немого упрека взгляд, снова становится серьезным. — Я понял, что ты хочешь сказать. Даешь мне время передумать? — Да, — мне хочется выпутаться из его объятий, но Макс уже и сам отпускает, будто чувствует. Я аккуратно присаживаюсь на кровать, глядя на него снизу вверх. — Ты должен пообещать мне, что не будешь искать встреч. Макс не дурачится, вопреки моим опасениям. Уже хорошо. Хотя, лучше, наверное, если бы было наоборот. Показал бы свою незрелость и ветреность, заставил бы меня усомниться, а нужно ли вообще воспринимать его слова всерьез… — Живи обычной жизнью, — продолжаю я, стараясь в полной мере донести свою мысль. — Работай, встречайся с друзьями, пригласи на свидание девушку, переспи с ней. — Кайя! — возмущенно восклицает Макс, опускаясь рядом с кроватью на колени. — Я не собираюсь… — А ты попробуй! — жестко останавливаю его, хватая его руку и сжимая пальцами. — Это мое условие, понятно? Ты даже не представляешь, насколько это затягивает! Ты должен быть готов, должен быть точно уверен, что хочешь именно этого! — Я уверен! — с жаром отвечает Макс, но, заметив, что я не собираюсь сдавать позиции, покорно кивает. — Хорошо. Целый месяц живу обычной жизнью. Приглашу Алину в кино, но секс не обещаю. Улыбаюсь, запуская пальцы в его непослушные кудрявые волосы. Мне хочется поблагодарить его за понимание, но как это сказать? «Спасибо, что переспишь с девчонкой и напьешься с друзьями в баре?» Так и не придумав ничего путного, тянусь к нему за поцелуем, касаюсь мягких губ, но, не получив ответа, отстраняюсь. Макс смотрит на меня каким-то таким странным взглядом, что мне кажется, будто он уже понял, что подобное не для него, и прямо сейчас встанет и уйдет… Сердце начинает биться с перебоями, внутри все сжимается от тревоги и досады, а я уже не знаю, чего хочу больше, чтобы он ушел или чтобы он остался. — Сегодня мы весь день можем быть вместе? — тихо спрашивает он, поднимаясь с пола. Отходит чуть дальше, не глядя в глаза. — Да. Мне неловко, я не понимаю этого холода в голосе и понятия не имею, что сделал неправильно. Паника накатывает волнами, в башке пустота… — Но ты не обидишься, если я прямо сейчас позвоню одногруппнице Алине и приглашу ее погулять сегодня? — вкрадчиво продолжает он, складывая руки на груди. Меня будто током бьет от этого вопроса, но я силюсь улыбнуться и, разлепив пересохшие губы, отвечаю, как мне кажется, достаточно уверенным голосом: — Конечно же я не обижусь. Макс молчит, внимательно глядя мне в глаза, а я всеми силами пытаюсь засунуть поглубже свои эгоистичные прихоти и обиды. — Правда, ты можешь позвонить! — продолжаю свои жалкие попытки убедить его, но замечаю лишь любопытство во взгляде и мне почему-то отчаянно хочется спрятаться под кровать. — Ты вообще можешь делать все, что пожелаешь, я пойму и… Замолкаю, когда Макс вдруг глубоко вздыхает, как родитель, когда его чадо в очередной раз начинает рассказывать байки, как кошка съела все конфеты, а обертки затолкала под диван, и улыбается. — Ты врешь, — с удовольствием, нараспев произносит он, ехидно поглядывая на меня. — Ты бы обиделся. Я давлюсь воздухом и, не сдержав эмоции, восклицаю: — Так это была проверка?! Что за развод для лоха? Макс только разводит руками. — Ну, ты проверяешь меня, я проверяю тебя. Все честно! Должен же я как-то выяснить, на самом деле ты хочешь отношений или просто не можешь отказать. — Что?.. — Ну ты же не остановил меня сегодня ночью, когда было больно, да? — его голос становится мрачным, с угрожающими рычащими нотками. — Даже не пытался. Может, и сейчас тоже соглашаешься только потому, что боишься отказать. Я не знаю, что на это ответить. Я уже и сам жалею, что допустил подобное, но исправить ничего не могу. Мы оба молчим какое-то время, сцепившись взглядами, пока Макс вдруг не разрывает этот гипнотический контакт и не отворачивается к окну. Делает глубокий вдох, прикрыв глаза, успокаивается и отводит назад плечи, будто сбрасывая с себя напряжение. Я вижу, как он сжимает зубы, хмурится, думая о чем-то невеселом, а потом решительно произносит: — Я больше не допущу этого. Обещаю.