Противоестественно

И я не знаю, что будет завтра, Но по-любому, за всё отвечать головой, И это единственная причина По которой я не зову тебя за собой Люмен — Не зову

В самом дальнем углу коридора мигает и непрерывно жужжит больничная лампа. Ее гудящий электрический звук наполняет вытянутое с запада на восток тусклое пространство пушистым, усеянным колючими звездами, космосом. Эти звезды взрываются искрами в меркнущей реальности и рассыпаются на осколки. Космос становится тягучим, как смола. Он хватает за горло, мешая дышать, за ноги, мешая идти, и я чувствую, как вязну в нем, захлебываясь. Сползаю по стеночке, не пройдя и метра от своей палаты. Сознание переходит в режим бессознательного. Слышу быстрые шаги, направляющиеся в мою сторону, голоса, заглушающие треск лампы, а потом следует пустота. Беспредельная и глубокая, как черный колодец без дна. Бé‎здна. Клиническая смерть. Реанимация. …Громкий звук вытаскивает меня из задумчивости, и я в испуге распахиваю глаза, глядя в пустоту. Едва ли теплая вода льется мне на голову с душа, и я понимаю, что действительно замерз. Поспешно закручиваю кран, хватаю полотенце и, наскоро вытеревшись и повязав его на бедра, выхожу. Даже не глядя в глазок, поворачиваю щеколду, дергаю ручку на себя и буквально ныряю с головой в водоворот охренительного поцелуя. Макс едва ли не рычит, вжимая меня лопатками в стену, и принимается целовать, не потрудившись закрыть дверь. Улыбается, отстраняясь, а потом, не давая опомниться, вдруг жестко хватает за волосы, так что я, не успев отдышаться, давлюсь воздухом от внезапной вспышки возбуждения, пробежавшейся электрической волной по позвоночнику. — Макс… — дышу часто, прерывисто, глядя в его широко распахнутые глаза, взирающие на меня с какой-то непередаваемой смесью желания и нежности. — Я так скучал! — шипит он, безумно улыбаясь. — Ну ты, конечно, устроил мне испытание на прочность! Отпускает мои волосы, пропуская пряди между пальцами, гладит, рассматривая с любопытством, проводит по щеке, губам, ведет к шее, а я не могу пошевелиться, позволяя себя изучать. — Макс, мы должны были встретиться завтра! — шепчу едва слышно, все еще шокированный его внезапным вечерним появлением. — О да, именно этого ты от меня ждешь — смирения и покорности! — язвительно отвечает он, отстраняясь и ласково заглядывая в глаза. — Ты не разрешил искать встреч с тобой, но ничего не говорил про свое ближайшее окружение, и я наладил контакты с твоей Ленкой. Она сказала, ты какой-то печальный всю неделю, да и ушел с работы раньше… Отталкиваю его от себя, и, придерживая сползающее с бедер полотенце, закрываю входную дверь. — Что ты сделал? — осторожно переспрашиваю, глядя в смеющиеся зеленые глаза Макса. — Ты… ты общался с Леной? И что ты ей сказал? Макс становится чуть серьезнее, но все равно закатывает глаза, притворно устало вздыхая. — Ничего. Она сама спросила, — отвечает он, пальцами касаясь моего плеча. Проводит по краю татуировки и, не дожидаясь дальнейших расспросов, добавляет: — Спросила, встречаемся мы или нет. — И ты… Чувствую, как краска уходит с моего лица, заменяясь мертвецкой бледностью, и все, что могу сказать это: — Ты в своем уме? Макс, ни капли не смущаясь, все такой же преисполненный уверенности в своих действиях, теснит меня к кровати, и я послушно отступаю, неотрывно глядя ему в глаза. — Она спросила, я ответил правду. А что мне еще было делать? Соврать? — теплая ладонь ложится мне на плечо, сжимая, кажется, до синяков, которые, конечно же, будут незаметны под татуировками, а жаль… — Может, стоило сказать ей что-то вроде: «Да нет, он мне просто дядя. Но иногда…» Испуганно касаюсь пальцами его губ, не позволяя договорить, и Макса это заводит. Он жмурится, как сытый котяра, и хватает за талию, резко толкает на кровать, так что у меня сердце замирает от страха. — Что ты творишь?! — беспомощно глядя на него снизу вверх, шепотом интересуюсь я. Макс стягивает с себя куртку, отбрасывает в сторону футболку, а потом принимается за ремень брюк. — Я думал весь месяц о тебе, Кайя! Каждый чертов день, понимаешь? Каждый день… Я хочу признаться, что тоже думал, скучал, едва ли волком не выл от страха, что он решит не в мою пользу, или что вскоре его чувства просто сдохнут, перегорят, как китайская гирлянда, а я снова останусь в одиночестве, только на этот раз уже не способный забыть о кратком миге взаимности. Но не могу и слова сказать, зачарованно рассматривая его молодое полуголое тело, гибкие мускулы, перетекающие под гладкой кожей, гипнотическую хищную улыбку на порочных губах. — Думал? — тупо переспрашиваю, когда он наваливается сверху всем весом, больно вжимая меня в матрас. — Я уважаю твой выбор, — выдыхает он, почти касаясь своими губами моих. — Ты сказал — месяц, значит, месяц, но до шестого числа осталась всего пара часиков, так что я решил нарушить наш уговор, чтобы утром мы проснулись в одной кровати. И, торжественно усмехнувшись, он быстро целует меня и так же быстро отстраняется, не давая распробовать. — Эй! — протестующе восклицаю я, наблюдая, как он встает и отходит куда-то в коридор. — Макс… — Уже успел соскучиться? — ехидно спрашивает он, выуживая из рюкзака пузырек со смазкой, презервативы… наверное. Не могу рассмотреть, слишком стремительно он двигается, будто не знает, куда деть бьющую ключом энергию. — В клуб мы идем завтра, а сегодня я хочу отыграться за целый месяц непрекращающегося потока мыслей о том, что я сделаю с тобой при встрече! Звучит многообещающе, но я все еще помню наш прошлый секс, а потому внутри все сжимается от предвкушения и страха. Но даже этот лед утопает в сахарном сиропе нежности от его слов. Думал… правда думал. Он снова оказывается близко-близко, осторожно подцепляет края чудом удержавшегося на бедрах полотенца, разворачивая, будто подарок в праздничной упаковке, и смотрит такими глазами, что мне начинает не хватать кислорода… Еще никто не смотрел на меня с таким восхищением и обожанием. Так, будто я чего-то стою. Стыдливо прикрываю лежащий на животе член ладонью и свожу колени, но Макс только фыркает, принимается стягивать свои джинсы. — Аккуратно… — шепчу, когда он хлопает меня по бедру, заставляя переместиться в центр кровати, и сам усаживается поудобнее. Макс игнорирует эти слова, будто вообще не слышит, завороженно ведет ладонью по моему бедру от колена к паху, заставляя раздвинуть ноги, касается напряженного члена, сжимая у основания, и вдумчиво принимается водить по нему рукой, сосредоточенно наблюдая, как он твердеет. — Ты такой красивый… — шепчет он, поднимая на меня глаза. — Ты понятия не имеешь, насколько ты красивый. Везде. Краснею от его слов и совсем не знаю, что на это отвечать, но ему будто и не требуется ответ. Он проводит скользкими пальцами между моих ягодиц, осторожно проникая внутрь. Мне хочется сказать, что я и сам могу растянуть себя, но не могу и рта раскрыть, когда он добавляет второй палец и вводит оба до самого конца, свободной рукой не прекращая неторопливо ласкать ладонью мой уже достаточно твердый член. Сгибает пальцы, принимаясь поглаживать простату… — Ты самый потрясающий человек, которого я знал, — шепчет Макс, наклоняясь ниже, целует глянцевую розовую головку, собирая губами капельки смазки. — Ты с самого детства был моим лучшим другом, я всегда восхищался тобой… Восхищался? Было бы чем восхищаться! Очень сомнительные слова, если смотреть на них с моей стороны. Но ведь Макс видел только красивую картинку, которую я ему показывал. Я всегда старался держать лицо перед племянниками, чтобы… — А-ах, черт! — не сдерживаю протяжный стон, когда он добавляет третий палец, и удовольствия становится слишком много. — Пожалуйста, Макс, я готов! Пожалуйста! В его глазах загораются искорки недоверия, будто он хочет осадить меня, сказать, что сам решит, когда я буду готов, но почему-то все равно послушно убирает пальцы, напоследок пройдясь языком по всей длине члена, и принимается надевать презерватив. — Если будет больно… — начинает он, но обрывается на полуслове, качает головой. — Я сам увижу по твоему лицу. Мне совсем не хочется думать о той ночи и тем более не хочется, чтобы о ней вспоминал Макс, а потому обхватываю его ногами за бедра, вжимая в себя, и замираю, пытаясь расслабиться. Взгляд падает на стоящую на кухонном столе кофемашину, и все тело вдруг пронзает электрическая волна удовольствия, одновременно с тем, как Макс начинает медленно входить. Цепляюсь взглядом за рабочую поверхность, на которой мы как обезумевшие целовались, и, пусть это глупо, но то место теперь для меня какое-то будто сакральное, и я снова и снова возвращаюсь к нему, в мельчайших деталях вспоминая страстный поцелуй, от которого срывало крышу. Мы много целовались и после. Особенно в последний день перед дистанцированием. На каждом шагу, на каждой горизонтальной и вертикальной поверхности, и потом еще прямо на лестничной площадке, забив на то, что можем попасться кому-то на глаза. Как школьники, господи… Эти мысли расслабляют меня, и я без особого труда и боли принимаю немаленький член Макса. — Ты в порядке? — сосредоточенно глядя мне в глаза, спрашивает он, пальцами убирая от лица все еще чуть влажные после душа пряди. — Замри на секундочку, — шепчу в ответ, стараясь не шевелиться. Делаю глубокий вдох и на пробу сжимаю мышцы. Ощущения острые, приправленные осознанием запретности и греховности момента, но я совершенно точно готов. Макс склоняется к моему лицу, целомудренно целуя в щеку, и там, где он касается моей кожи, рассыпаются искры порочного колючего удовольствия. Он смотрит мне в глаза, осторожно делая первое пробное движение, а я всеми силами стараюсь не высказать эмоции, чтобы он ни дай бог не принял мое мазохистическое наслаждение за настоящую боль и не отстранился. — Ты такой узкий, боже… — хриплым голосом произносит Макс, пальцами сжимая мои волосы. — Такой горячий, такой… Замолкает, ускоряясь, и я тоже погружаюсь в этот размеренный ритм, начиная улавливать рассыпающиеся по телу импульсы. Концентрируюсь на дыхании, пытаюсь войти в то состояние, которое так мне нравится, но почему-то не могу. Я впервые в жизни не могу отпустить себя, потому что бесконечно думаю о том, как мне не хватает прикосновений, поцелуев, зрительного контакта… Этого всего много, но мне почему-то нужно больше. Макс непозволительно молод, и сперва я даже думаю, что он не поймет, чего я хочу, да и долго не продержится в одном примитивном темпе, но он удивляет меня своей проницательностью. Будто читает мысли, сканирует желания, и вот уже на шею ложатся грубые пальцы, совсем чуть-чуть пережимая воздух. Ровно настолько, насколько это нужно. Я не хочу закрывать глаза, боюсь, что в голову снова полезут мысли о Владлене, но веки сами собой закрываются, когда Макс наклоняется ниже и наконец-то целует так, как я мечтал, безжалостно терзая губы, не давая даже потенциальной возможности думать о чем-либо ином. Физическое удовольствие отходит на второй план. Оргазмы… боже, сколько у меня в жизни было этих оргазмов! С незнакомыми и малознакомыми людьми, выполняющими банальные действия с равнодушием санитаров психбольницы. Просто воздействие на нервные окончания — еще не секс. Это как мастурбировать, используя не свою руку, а другого человека. Чертовски скучное занятие. Мне кажется, что я лишаюсь девственности всего лишь глядя в бездонные зеленые глаза, наполненные тревогой, желанием, любовью и заботой. Какая ирония! Я больше жизни любил глаза Владлена, а в итоге утонул в глазах его сына. Макс чувствует мое настроение, замедляя темп, превращая его в тягучий и плавный, выбивающий из моей глупой башки все ненужные мысли. Он двигается медленно, и я понятия не имею, чего хотел бы он сам прямо сейчас. Но я выясню. Обязательно выясню, как нравится ему. — Мой… только мой… — шепчет он, покрывая осторожными поцелуями мое лицо, и, на контрасте с нежностью, грубо сжимает волосы пальцами. Меня буквально разрывает на кусочки от такого буйства эмоций. В животе все скручивается узлами, между ног горит огнем и немного жжет — смазки не хватает, я бы добавил еще, но не хочу останавливаться и останавливать Макса. Ожидание скорой боли буквально подгоняет, подталкивая к финалу, и я стискиваю в кулаке свой член, выплескиваясь на живот. Макс утыкается лбом мне в плечо, чуть прикусывая не тронутую огнем и татуировками кожу, и вздрогнув, с глухим едва слышным стоном тоже кончает. Ложится сверху, придавливая своим немаленьким весом, и, пусть дышать я могу через раз, мне все равно хорошо, тепло и надежно. К черту этот воздух, к черту ребра, когда он рядом… Обнимаю его, стараясь не касаться запачканной в сперме ладонью, и надеюсь, что он не собирается прямо сейчас подрываться и куда-то бежать. Мне так хочется просто понежиться. — Ты меня как будто насквозь видишь, — голос мой звучит глухо, я все еще прячу лицо у него на плече, боясь поднять глаза, но Макс слышит и тихо смеется, немного приподнимаясь на локтях, но не отстраняясь. Просто давая мне возможность свободно дышать. — Так и есть, Кайя. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя. Мне почему-то очень хочется драмы. Например, пожурить его за то, что не спросил, хочу ли я секса, а просто силой взял то, что причитается. Ну, как силой… просто не оставлял мне шанса сопротивляться его напору. Но я прикусываю язык и молчу, зная, что он скажет. — Ты где так научился? — перевожу разговор на более-менее безопасную территорию. — Что? — снова смеется Макс и, будто почувствовав, что я достаточно насладился столь тесной близостью, осторожно перекатывается на бок, а потом ведет бедрами, вытаскивая член. Это не очень приятно из-за практически полного отсутствия смазки, но я плотно сжимаю губы, не позволяя себе лишних проявлений эмоций. — Заниматься сексом? Мне нравится, что он не назвал это неуместно грубо «ебаться» или «трахаться», поэтому прижимаюсь к нему животом и переплетаю ноги, ожидая продолжения. — Ну, я был сексуально активен раньше, — несколько смущенно произносит Макс, пальцами перебирая мои волосы. — Но это все не важно — техника, приемчики всякие, контроль дыхания. Главному меня научила Ксюша. Ты же помнишь Ксюшу? От упоминания имени бывшей девушки Макса внутри неприятно дергает за ревностные нити моей собственническая натура, но я не подаю вида. Киваю, утыкаюсь носом ему в шею, готовый слушать хоть до скончания веков. Особенно, когда слова вибрацией отдаются в его груди. — Я много рассказывал тебе о ней, но самое главное не рассказал. — Она на самом деле мужчина? — смеюсь над своей глупой шуткой, и замечаю улыбку в голосе Макса, когда он отвечает: — Нет, она женщина, но она моя учительница. Школьная. Ей тридцать два. Мне хочется вскрикнуть от удивления, но я могу позволить себе только шокировано распахнуть глаза. Почему-то не хочется никак это комментировать и я просто жду, пока он продолжит. — Я всегда выглядел старше сверстников, ты же знаешь. Видимо, восточная кровь или что-то еще, но… тестостерон пер, рано начала расти борода, рано появилось влечение, рано повзрослел, в общем. И на выпускном мы оба напились, начали целоваться, занялись сексом в туалете. — Ты рассказывал, но ты сказал, что… — Я сказал, что она из школы. Это ведь правда. Она из школы. — Вы долго были вместе? — Полгода, — ухмыляется Макс, заправляя мои волосы за ухо и принимаясь почесывать, как кота. — Это не важно, Кайя. Чего мы вообще за Ксению Алексеевну заговорили? А, точно, вспомнил. Эта мудрая женщина научила меня чувствовать партнера. Она говорила, что идеальный секс получается только тогда, когда тебя заботит удовольствие любимого человека больше, чем свое собственное. Молчу какое-то время, пытаясь представить Макса в постели со взрослой женщиной, и спрашиваю, так до конца и не сумев спрятать ревностные нотки: — Ты любил ее? — Нет, но она умела очаровывать. Она не первая красавица и уж явно не мой типаж, — он ухмыляется, чуть отстраняя меня от себя, чтобы заглянуть в глаза, и шутливо произносит: — она же не мой хмурый задумчивый дядя, да? — Ой, хоть в постели не называй меня дядей! Макс сжимает пальцы у меня на шее, подтягивая ближе к себе, целует в и без того искусанные губы. — Некоторые люди умеют очаровывать, — шепчет он, поглаживая меня по щеке. — Применяют всякие приемчики вроде красной помады, чулков и накручивания локона на палец. А у тебя это получается и без всяких хитростей. Ты восхитителен в своей естественности. Молчу, не зная, что на это ответить. Моя самооценка валяется в грязи с шестнадцати лет, и поднять ее — дело непростое, но для начала я заставляю себя хотя бы не спорить с ним. Пусть говорит, как думает. В конце-то концов, это слишком унизительно — переубеждать кого-то в подобных ситуациях.

***

— Ты готов? — крепкая рука ложится на мое колено и с силой сжимает, а я не могу поднять глаза вверх, оторвать взгляд от потертостей на своих джинсах. — Кайя? — Я готов, да! — торопливо отвечаю, сжимая руки в кулаки. Пытаюсь собраться с мыслями, но не могу выкинуть из головы еще один, уже утренний секс, от которого между ягодиц, кажется, до сих пор скользко и немного тянет. Секс, наполненный горячими поцелуями и неторопливыми ласками. Без боли, без принуждения, только чистый непрекращающийся кайф. Может, к черту этот клуб? Может, стоило навсегда остаться там, в объятиях друг друга?.. Макс кладет ладонь мне на плечо, заставляя посмотреть ему в глаза, и тихо спрашивает: — Ты боишься идти? Не хочешь? Мы можем… — Нет! — торопливо прерываю его, касаюсь пальцами его губ. — Я не боюсь. Просто никогда не имел подобного опыта. Это будет не обычная сессия. Мы договорились с топом обо всех деталях и… это будет скорее обучающий урок, а я — наглядное пособие. Он вскидывает бровь, высказывая недовольство, и категорично заявляет: — Ты не наглядное пособие. Я должен узнать, чего хочешь ты, а не как быть хорошим универсальным топом. Слабо улыбаюсь, поглядывая на часы. — Ты будешь хорошим топом. Но вот тебе первый урок — никогда не позволяй сабам опаздывать. Ты должен контролировать их и не спускать с рук подобные проступки. — Ишь раскомандовался! — шутливо ворчит Макс, ощутимо ударив меня ладонью по бедру. — Идем уже! У нас еще три минуты. Но я останавливаю его, хватая за запястье. — Подожди, я не все сказал. Вздыхаю, не зная, как правильно преподнести, и решаю, что сказать прямо, без утайки и попытки сгладить углы, это лучшее решение. — Я хочу, чтобы ты понял, что это не обязательная программа. Твои действия доставляют мне такое удовольствие, о каком я и мечтать не мог! — признаюсь вполголоса, прямо глядя в светящиеся интересом глаза. — А этот недоБДСМ — всего лишь… не знаю, как объяснить. — Не нужно, — останавливает меня Макс, мягко улыбаясь. — Я понимаю. Читаю твои мысли, помнишь? Мы выходим из машины и торопливо направляемся к дверям клуба. Охранник изучает наши паспорта и пропускает, а я стараюсь внимательно следить за эмоциями Макса, пытаясь понять, как ему обстановка. — Похоже на гостиницу, — признается он, останавливаясь у нужной двери. — Ну, готов? Есть какие-то правила приличия, когда заходишь в «комнату удовольствий»? Ухмыляюсь на отсылку к хорошо известному фильму, исказившему весь смысл БДСМ, и проверив время на часах, отвечаю: — Я в Тему попал через этот клуб и больше нигде не бывал, так что правила могут отличаться. Но у нас — сабу не позволено опаздывать и заходить в комнату после Господина. Внутри светло и просторно. Я специально выбрал свою любимую комнату без всяких пугающих атрибутов вроде средневековых распорок, крюков или зрительного зала. Почти домашняя обстановка, если не считать шкафов со всякими флоггерами, стеками и хлыстами. — Даже бар есть? — улыбается Макс, рассматривая выставленные на обозрение бутылки с алкоголем. — Не думаю, что можно пить перед сессией. Подхожу ближе, прижимаюсь к его боку, инстинктивно пытаясь укрыться от волнения в крепких объятиях, и ловлю в зеркальном отражении свой испуганный взгляд. — Лучше не пить, — раздается сзади голос, и я вздрагиваю, быстро оборачиваюсь на звук. Мужчина бесшумно прикрывает за собой дверь, поворачивает ключ в замке и лучезарно улыбается. Макс немного напрягается, сильнее сжимая меня руками, но всего на секунду. Уже спустя мгновение отпускает, подходит ближе, пожимая протянутую руку. Я смиренно молчу, опуская взгляд в пол. Раньше, в самом начале своего пути в роли саба, меня больше всего бесило именно это правило клуба — сабу руку не подают. Хочу улыбнуться своим мыслям, но не могу. Все слишком серьезно. — Макс, — представляется племянник. — Алек, — тихо отвечает Господин. — Обычно имена не используются, но у нас ситуация необычная, потому я не буду настаивать на соблюдении всех формальностей. Он, я точно знаю это, хищно усмехается, глядя Максу прямо в глаза, а потом обращается ко мне: — Сделай три колы со льдом. Киваю, отхожу к бару, вслушиваясь в разговоры, и украдкой поглядывая в сторону топов. Достаю из маленького холодильника бутылку воды, лед, наполняю стаканы… — Кайя не рассказывал, как мы познакомились? — улыбается Алек и указывает на высокий барный стул, приглашая Макса присесть. — Ты, наверное, заметил, что у нас с ним тоже разница в возрасте почти десять лет, но это никогда не было проблемой. Я сразу разгадал, чего он хочет. Это было видно по горящим жадным блеском глазам. Он ухмыляется, смотрит на меня пронзительно, и я не могу пошевелиться, будто нахожусь под прицелом. Макс слушает внимательно, прокручивая в руках свой стакан с колой, отчего кубики льда приятно стучат по стеклянным стенкам. — Думаешь, саб хочет принадлежать кому-нибудь и больше ничего? Не-е, все намного глубже. Саб хочет эмоций, которые не может получить от скучного, обыденного мира, наполненного пресным чаем и платежками за электричество. Саб хочет фейерверк ощущений, хочет потеряться в боли и найти себя в удовольствии. Поэтому такой концентрат нельзя давать сразу — захлебнется. Только дозированно. Удивленно приподнимаю бровь, понимая смысл его слов. Алек, конечно же, замечает, ухмыляется. — А что ты думал? У нас настолько плотный график, что мы не можем устраивать порки каждую неделю? Можем хоть каждый день, но тогда ты или перегоришь, или станешь конченным педиком. Из тех, что засовывают в себя на камеру дилдо ХХXL. Это бывает редко, но, поверь, я видел таких. Хочу открыть рот и спросить, а как же тогда топы? Не пьянит ли их власть? Но не успеваю. — Поэтому, Макс, если ты все-таки войдешь во вкус, — он растягивает губы в какой-то совершенно жестокой улыбке и продолжает, — не устраивай дяде сессии каждый вечер, иначе вы перегорите. Я краснею от этих слов, а Макс ничуть. Смотрит все так же серьезно, слушает, запоминает… Блять, он действительно настроен решительно. — Так вот о знакомстве… — Алек неопределенно машет рукой, будто разгоняет предыдущую тему, как мошкару. — Я думал, что он уже все, закончил свой жизненный путь, но нет, как оказалось, я ошибся. А теперь, возможно, я тебя расстрою, но второе, что хочет саб — сильного топа. Настолько сильного, чтобы ему можно было довериться. А Кайя сильнее всех, кого я знаю, потому до его уровня дотянуть сложно… Мне кажется, или Алек впервые за семь лет нашего знакомства смотрит на меня с уважением?.. — Поэтому ты должен каждый день воспитывать себя, чтобы замечать то, чего не замечают другие. Не бездумно запрещать ходить куда-то, надевать что-то и употреблять что-то, а уметь найти аргументы, почему нельзя и почему надо. Но это я обобщаю. Вряд ли Кайе нужно объяснять почему наркотики — бяка. А вот стать настолько хорошим топом, чтобы снять с него большую половину его забот и тревог, чтобы он наконец-то смог вздохнуть спокойно… Он опирается локтями о стол, замолкая на несколько секунд, обдумывая что-то, а потом произносит. — Да, быть топом в отношениях — самое сложное. Нельзя выключать контроль ни на секунду. Только изредка делать вид, что позволяешь сабу руководить. Когда это войдет в привычку, ты сам поймешь, насколько вам обоим комфортно принимать решения в таком формате. — Хочешь сказать, что даже в выборе цвета обоев топ должен делать выбор, а саб смиренно молчать? — спрашивает Макс, и я слышу в его голосе металл. Ему не нравится то, что говорит Алек, и мне страшно представить, что будет, когда начнется непосредственно сессия. — Он же не раб в конце-то концов! Это не здоровые отношения. Алек согласно кивает и поясняет: — Вместе с правом выбора приходит и ответственность, которую нести придется тебе. Целиком и полностью. В том-то и хитрость, что у монеты две стороны, и одна из которых носит название «последствия». Но самое сладкое во всем этом — доверие. Когда ты будешь настолько понимать и чувствовать своего саба, что без слов улавливать его желания по вербальным и невербальным знакам, войдешь с ним в резонанс и станешь единым целым, то ты поймешь меня. Я вывожу пальцами узоры на запотевшем стекле стакана и могу только надеяться, что Макс понял его слова. — А теперь о принципах БДСМ, — резко меняет тему с философской на идеологическую, произносит Алек. — Главные правила, которыми ты должен руководствоваться — Safe, sane, consensual, то есть безопасно, разумно, добровольно. Никаких увечий, в том числе моральных, никакого незащищенного секса с незнакомцами, никакого алкоголя, наркотиков или других психостимуляторов, никакого чрезмерного насилия. Думаю, про стоп-слово рассказывать смысла нет. Его всегда выбирает саб, и у Кайи по классике — «красный». Иногда он произносит «оранжевый», если нужно сбавить обороты. В случае, если рот закрыт, мы обычно используем сигнал из боевых искусств — два хлопка по столу, по телу, по полу, по чему угодно. Алек убирает стакан в сторону, легко спрыгивает с барного стула и отходит в центр комнаты. Расставляет ноги на ширину плеч и выглядит на самом деле угрожающе… он опытный дом, раз способен вызывать такие эмоции. Молча и без лишнего пафоса указывает пальцем на пол, и я, кинув быстрый взгляд на Макса, торопливо иду к нему и одним плавным движением опускаюсь на колени. — Ты должен знать, чего он ждет, а чего не переносит, — обращается Господин к Максу, а потом вдруг размахивает и ударяет меня ладонью по лицу. Щека вспыхивает от боли, но я не вскрикиваю, будучи готовым к этому. Слышу, как сзади меня Макс вскакивает на ноги, и мне дико хочется обернуться к нему, сказать, что все нормально, но я не могу пошевелиться. Так и стою, беспомощно слушая, как Алек говорит: — Так можно, и так тоже… Хватает меня за волосы и рывком запрокидывает голову, обнажая горло. Я плотно сжимаю губы и прикрываю глаза, потому что мне физически больно не от манипуляций Господина, а от того, что я знаю — Макс едва сдерживается, чтобы не кинуться меня спасать. И Алек тоже это знает, но лишь азартно произносит, испытывая его терпение: — Хочешь, чтобы он открыл глаза — приказываешь открыть глаза. Все просто, — и обращается ко мне: — Посмотри на меня. Я подчиняюсь, смотрю в наполненные жестокостью светлые глаза, вспоминая того самоуверенного мальчишку, что доводил меня до черты психологическим насилием. Он не умел сдерживать свои желания, а я — свои. Но теперь все иначе. — Он не любит, когда его лишают возможности говорить, — сообщает Алек, вновь обращая свое внимание на напряженного, как струна, Макса. — Не любит, когда слишком много боли и не переносит жесткий секс. Все проникновения в его тело должны быть нежными и, желательно, безболезненными. Хотя бы постарайся. Это правда. После того инцидента на складе я ненавижу излишнюю грубость в отношении своей многострадальной задницы и рта. Меня не триггерит, но… — Остальное на твое усмотрение, — Алек наконец-то отпускает мои волосы и кладет руку на плечо, толкая вниз. Я сажусь, покорно опуская взгляд, и прислушиваюсь к тому, что делает Макс. Не слышу его шагов, не слышу его голоса, и порой мне кажется, что он вообще ушел. Но Алек продолжает говорить. — А теперь наконец-то, когда мы обсудили боль, можно и о более сладком, как по мне. Подчинение. Наиболее непонятная и неизученная часть. Даже сами сабы не могут объяснить до конца, что же их так привлекает в позиции униженного. Он давит мне на голову, заставляя упасть к его ногам, и я без особого удовольствия выполняю. Стелиться ковриком перед кем-то на глазах у Макса… я бы скорее упал к ногам самого Макса. — И в этом сабмиссивы оказались сильнее доминантов! — сокрушенно качает головой Алек и поясняет: — Нам, топам, порой так хочется утвердить свой авторитет, оскорбляя других, что порой задумываешься, а так ли высока твоя самооценка. Если бы его интересовало мое мнение, я бы ответил, что меня в сабмиссивной позиции привлекает то, что я подвергаюсь наказанию за свою порочность, правда, сейчас как-то уже не очень хочется быть наказанным, но… Господин ставит мне на спину ногу в тяжелом армейском ботинке и давит, прижимая к полу. Он по моей просьбе не облачался в кожу и металл, но образ все равно не повседневный — черная рубашка, черные джинсы в обтяжку и эти берцы… Слышу, как Макс судорожно выдыхает: — Ты уверен, что ему нравится это? Вот прямо сейчас нравится? Не знаю. Я и сам не уверен. А Алек тихо смеется: — У него есть возможность использовать стоп-слово. — Может быть, он его не использует, потому что это учебная сессия? — предполагает Макс, и я слышу его тихие шаги, приглушенные ковролином. — Может быть, будь вы наедине, он бы уже остановил тебя? Нет. Я хочу попросить его не вмешиваться, не подкармливать растущее внутри меня сомнение в правильности действий. Он не должен потакать моим слабостям… Но пока я размышляю обо всем этом, Алек уже произносит: — Ладно, тогда нам стоит испытать границы его терпения. Кайя, снимай рубашку. Послушно поднимаюсь, пряча от Макса глаза, и принимаюсь расстегивать пуговицы. Знаю, что за всем этим последует. Мы договорились с Алеком о приблизительном сценарии, но, пусть даже морально я готов к порке, внутри все почему-то замирает. Испытание границ терпения — это именно то, что я так ненавижу. По своей натуре я очень терпелив и предпочитаю молчать, если мне что-то не нравится, и если дом вдруг хочет поразвлечься и вытянуть из меня хотя бы «оранжевый», то… Боже, прошлый раз, когда мне пришлось остановить сессию, дом рассек мне кожу до самого мяса. Шрам до сих пор иногда болит. Да и что тут говорить, если за почти семь лет в Теме я называл стоп-слово всего лишь раз пять. — Девайс выбирай себе по вкусу, главное помни, что надежная фиксация саба обязательна. Это для его же безопасности. В более жестких сессиях в рот еще вставляют специальный кляп, чтобы язык не прикусил, но, как я уже говорил, Кайя не терпит чрезмерной боли. — Ты уверен, что ему нравится? — снова спрашивает Макс, и я слышу, что он нервничает. Алек прищуривается и вкрадчиво произносит: — Меня больше интересует, нравится ли тебе. На самом деле меня тоже это интересует. Я протягиваю руки для наручников, сделанных из специальных мягких материалов, но Алек вдруг обматывает мое запястье веревкой… — Показываю, как правильно завязывать узлы, — произносит он, подзывая Макса ближе. — Вот тут один раз перехватываешь снизу, потом петля… Племянник смотрит внимательно, запоминая, а я украдкой поглядываю на его сосредоточенное лицо, мысленно извиняясь за то, что допустил это. Снова. Господи, я просто неисправимый идиот. Но когда мои руки уже надежно связаны, и Алек наконец-то позволяет опустить их, Макс вскидывает на меня глаза, и я замечаю в них живое, почти детское любопытство. — И как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает он, склоняя голову к плечу. Я мельком смотрю на Алека и после едва заметной одобрительной улыбки отвечаю: — Все хорошо. Мне нравится… чувство контроля. Голос мой кажется слишком хриплым и каким-то жалобным, так что Макс, кажется, совершенно не верит в эти слова, но я говорю правду, просто немного не уверен, что эта правда понравится ему. — К фиксатору, — Алек указывает на стол, и я послушно иду туда, хотя на самом деле предпочитаю кровать. Там можно уткнуться в подушку лицом и позволить себе поорать. На обитом искусственной кожей столе такого не сделаешь. Он привязывает мои руки, а потом обходит стол и больно ударяет ладонью по ягодице. Ткань джинсов приглушает, так что мне скорее обидно и стыдно. Немного непривычно быть лишь наполовину раздетым, но мы договорились об этом заранее. Все-таки мы с Максом, наверное, вместе, хотя от одной лишь подобной мысли мне становится не по себе. Слишком сладко и хорошо, чтобы быть правдой. Если все действительно так, как я себе намечтал, то это мои первые отношения за всю жизнь… И даже их я умудрился заляпать этой грязью! — Я предпочитаю стек, он более контролируемый и оставляет красивые красные пятна, но сегодня возьмем кожаную плетку. Ощущения более яркие. Слышу, как он идет к шкафу, выбирает девайс, попутно объясняя Максу: — Если вздумаешь покупать, никогда не жалей денег на хорошие материалы. Дешевый китайский ширпотреб может серьезно навредить. А еще помни, что нельзя пользоваться чужими необработанными, да и свои тоже стоит держать в чистоте. Как-никак, а тут идет прямое взаимодействие с кожей. Иногда с кровью… Вот, возьми, почувствуй вес. Стою как дурак, посреди комнаты, пока они там ведут светские беседы, и, пусть я прекрасно понимаю, что все это всего лишь часть игры, все равно становится пусто и обидно. Напоминает ситуацию, которая повторялась из года в год, изо дня в день. Владлен с семьей. И я, никому не всравшийся родственник… Алек бьет сильно и без предупреждения, и я невольно вскрикиваю, дергаюсь, пытаясь встать, но надежно зафиксированные руки не позволяют двинуться. — Не расслабляйся! — смеется он, ударяя второй раз практически по тому же месту. Второй раз крик не удается сдержать из-за колючей боли. Слишком быстро. Еще не прошла волна после предыдущего, и уже накатывает следующая… Третий раз я только сдавленно мычу, упираясь лбом в мягкий стол и выгибая спину. Переступаю с ноги на ногу, когда четвертый удар ложится на плечи. Хочу уже сказать «оранжевый», потому что жжение становится невыносимым, но Алек вдруг проводит холодной ладонью по горящей коже и произносит: — Давай, Макс, теперь ты. Замираю, стараясь даже дышать тише. Слышу шорох передаваемой из рук в руки плетки, пробный взмах… — Контролируй все, особенно место нанесения. Иначе могут быть не самые радужные последствия. Видишь шрамы… Он проводит пальцем под моей лопаткой, прямо по краю татуировки. — Я стоял у истоков клуба. Можно сказать, я один из инициаторов, поэтому и себя виню за эту ошибку. Мы допустили к сессии по-настоящему жесткого дома. Жестокого и неопытного. Я помню тот день, помню, как кнут резал кожу, но сил вырываться и кричать уже не было. Я мог все это остановить, но не мог отыскать в памяти нужное слово. Все заглушал треск и гудение воображаемой больничной лампы. Мне казалось, что я нахожусь не в клубе, а снова там, в больнице, в ожоговом центре, мучаюсь от боли и одиночества и каждую секунду хочу умереть, но не могу. — Кайя… — прохладная ладонь касается моего лица, и я поднимаю влажные от слез глаза на Макса. Он смотрит на меня испуганно. В руках — многохвостая плетка. Я вижу, с какой силой сжимаются его пальцы, и хочу попросить отвезти меня домой, но шепчу: — Продолжай. Он непонимающе вскидывает бровь, смотрит долго и пронзительно, а потом вдруг в глубине зеленых глаз ужом проскальзывает что-то наподобие злости. Я снова не ожидаю того, что он схватит меня за волосы, оттягивая назад, заставляет поднять голову. — Ты врешь мне, Кайя. Я не знаю, вру или говорю правду, не знаю, хочу ли, чтобы он продолжил, но Макс уже отходит назад, а я облегченно выдыхаю, прикрывая глаза, когда мои волосы освобождаются от хватки. Замах, удар… Вскрикиваю, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Меня начинает мутить от пульсирующей боли, но он не дает прийти в себя и бьет второй раз. Он молод и неопытен, потому не может правильно рассчитать силу и направление удара, и я знаю, что буду жалеть о своем решении, но все равно молчу. Молчу, даже когда сознание затапливает одно единственное желание — спрятаться, а в ушах набатом стучит невысказанное «красный». Немой крик застревает в глотке, обида плещется через край, но я заставляю себя кусать губы и молчать. Молчать-молчать-молчать. — Хватит с тебя, — с улыбкой в голосе произносит Алек. Он проводит ладонью по исполосованной коже, и я невольно скулю от такой простой ласки. Отцепляет мои руки от стола, помогает выпрямиться. — Ревешь? — иронично вскидывает бровь он и приподнимает мое лицо за подбородок. — Это было слишком, да? Не могу поднять глаза на Макса, не хочу даже думать о том, откуда в нем столько жестокости… Да, я хотел этого сам, да, я знал, на что иду, но мне казалось, что он чувствует меня, знает, когда надо остановиться. Как выяснилось, нет. Алек накидывает мне на плечи рубашку и подводит к дивану. Усаживает на него, а потом приносит мой стакан с колой и уже порядком подтаявшим льдом. Жадно пью, проливая половину на грудь, но не обращаю на это никакого внимания. — Макс, метнись-ка на второй этаж. Там комната с красным крестиком — наша медсестричка даст тебе мазь. Он мнется, нерешительно поглядывая на меня, а я просто хочу, чтобы он ушел. Как только дверь за ним закрывается, плотину слез рвет в клочья, и я, роняя стакан, сгибаюсь от невыносимой боли, упираюсь локтями в колени… Меня трясет от не пролитых слез и глухих рыданий, и все, что я чувствую — ледяную ладонь, поглаживающую в незамысловатой ласке разгоряченную кожу.