(Не)Беззаботная юность

Йеджи на Джисона насмотреться не может. Тот за два месяца отсутствия выглядит живее и бодрее. Джисон весь светится, рассказывая о жизни в Америке, и никто не перебивает его рассказ. Йеджи его таким счастливым давно не видела, он, словно, реабилитацию прошел. Рядом с ним Чанбин или Чан, как защитники (в какой-то степени они и есть его старшие братья), да Бомгю в него вцепляется. Они вдвоем о чем-то говорят, не прекращая (да о музыке они, о музыке). Строят планы о походе в студию с самого утра (Джисон здесь на месяц точно, а что там дальше, спросить страшно). Йеджи смиряется, что внимания его ей не получить. Хани — это ведь солнце их, он как лампа настроения всей группы. И нуждаются в нем все (даже вредный до него всегда Чонин, ведь Джисон для него любимый хен, прости Чан). Но Джисон садится рядом с ней, когда остальные бегут к воде. Он толкает ее локтем, а затем улыбается, когда она смотрит. И Йеджи не сдерживается, когда ее глаза слезятся. Она позволяет слезам стекать по ее щекам, глядя мутным взглядом на яркую улыбку перед собой. — Я так виновата, Хани. Джисон сгребает ее в объятья, касаясь губами виска. Обнимает крепко-крепко, как в детстве когда-то. Йеджи цепляется за него, всхлипывает и продолжает шептать извинения. — Тут виноватых нет, если честно. Мы все проебались. — Ты ведь снова уедешь, да? — чуть успокоившись, спрашивает девушка. Джисон кивает, говорит, что приехал уладить кое-какие вопросы касаемо перевода. И что Чан с Чанбином тоже с ним поедут, их трирача будут писать музыку и дальше вместе. Чану предложили место в магистратуре, Чанбину — одобрили перевод. И квартиру они уже подыскали подходящую со студией. Йеджи за него рада. Искренне рада, ведь Джисон живет своей мечтой. Вот только. — А Хенджин? — тихо, но Хан дергается так, словно для него это оглушительно громко. — А Хенджин останется здесь. И может, звучит тоскливо, но Джисон ведь упрямый. Йеджи не знает, как в своей жизни разобраться, куда ей в его лезть. Девушке если честно даже предложить ему нечего. Она не знает конкретно, что между ними произошло (никто не знает, если честно). В один момент они пытались задеть друг друга не только словесно, но и с причинением телесных повреждений (все доходило до того, что Чану и Минхо приходилось их растаскивать по разным углам). А потом в один день вся их компания пыталась преодолеть шок из-за мирно беседующих парней, что сидели за одним столом и делились закусками. Они подходили друг другу идеально, словно кусочки давно потерявшегося пазла смогли найтись и завершить картину. Если бы только Йеджи была чуть внимательнее, сосредоточившись не только на себе и Феликсе, то смогла бы заметить изменения в своем лучшем друге еще давно. Но Хан Джисон всегда улыбался и звонко смеялся, создавал вокруг себя огромное количество шума, что и стало его защитой от окружающего мира. Йеджи никогда не перестанет корить себя за невнимательность и в какой-то степени равнодушие. — Тебе больно, — все же рискует девушка и шепчет, в тайне надеясь, что ее слова будут заглушены шумом прибоя. Джисон не отвечает ничего, только смотрит на волны бушующего моря. Вокруг раздается беззаботный смех их друзей, что не был слышан так долго вместе. Йеджи не может не думать о том, что с возвращением Джисона будто все становится на места (даже если явление временное, даже если пора научиться жить без личного солнца всей компании). И девушка уже даже не надеется на ответ. Хан вправе вообще ее игнорировать за все случившееся по ее вине, даже ненавидеть за отдельные поступки. Но Йеджи знает, что такие, как Джисон, не умеют испытывать подобные негативные эмоции к людям (Хенджин не в счет, там ненависть переплеталась в клубок с другими чувствами). — Больно, — его голос звучит едва слышно, разбиваясь в чужом смехе и криках чаек. — Но это пройдет. Йеджи смотрит на него пристально, пытается хоть что-то найти в уголках недрогнувшей улыбки. Джисон все также смотрит на волны бушующего моря, обняв себя руками за колени. — В этом мире все проходит. Даже любовь.

Вопрос лишь в том — сколько времени для этого понадобится.