Prayer

      Уилл медленно приходил в себя. Было похоже, словно он пытался плыть сквозь густой черный гель, при этом чувствуя, как что-то очень тяжелое тянет его назад. Когда Байерс наконец-то прорвался сквозь туманную пустоту, он вдруг просто застрял. Уилл слышал мерный писк, знакомый и пугающий, который он через мгновение определил как звук кардиомонитора. Байерс различил ритмичный шум совсем рядом с собой, чем-то напоминающий тот, что издавал вентилятор. После Уилл смог выделить из общего гула человеческие голоса, слишком далекие для того, чтобы разобрать слова; что-то похожее на стук капель дождя по стеклу; цоканье каблуков; скрип пола. Потом вернулись другие чувства: он понял, что ощущает холод, от которого не спасали легкие простыни, что лежит на чем-то более жестком, чем его кровать. Байерс чувствовал дискомфорт в горле, почти боль, что-то похожее он испытывал, вернувшись с Обратной стороны, когда, как ему сказали, в его гортани и трахее было что-то. Что-то, из-за чего Уилл отхаркивал уродливых слизней следующие несколько месяцев. Его окружал резкий неприятный запах. Лекарства. Усталый разум подкинул Байерсу очевидную догадку — он в больнице. Уилл никогда не любил больницы, но буквально возненавидел их за последний год. Однако быть среди врачей, конечно, лучше, чем в Нигде. Значит, его спасли. Снова. В его голове не было чужих воспоминаний, туннелей, черного дыма и обжигающего холода. Это было следующим, что Байерс осознал, — он теперь единственный хозяин своего тела. Вот только его тело, тело, которое он прекрасно ощущал, что оно есть, совсем не желало слушаться. Уилл не мог открыть глаза, не мог пошевелить рукой или ногой, не мог говорить и не мог дышать. Байерс запаниковал: он услышал, как писк монитора усилился, но машина-вентилятор, которая дышала за него продолжала работать в устойчивом ритме. О боже. Он в ловушке.

***

      Он не знал, как долго пролежал вот так. Уилл мог понять, когда свет светил в его закрытые глаза, но слишком часто проваливался в забытье, чтобы посчитать, сколько раз он успел погаснуть. К нему приходила мама. Байерс был уверен, что она навещала его каждый день. С ней часто был Джонатан. Они оба говорили с ним, держали его безжизненные холодные руки в своих, роняя соленые слезы на его кожу. И если мама шептала ему, как сильно она хочет увидеть его глаза, и умоляла его очнуться, то Джонатан с каждым разом был все тише и уже несколько раз с отчаянием восклицал: — Ты здесь? Неужели я ни с кем не разговариваю? И Уиллу хотелось кричать, что да, он здесь, он слышит! Ему хотелось сжать чужие ладони в ответ. Посмотреть в родные глаза. Сделать что угодно, чтобы остановить мольбы, которые шептали, кричали, рыдали ему в уши. Но он не мог. А еще его навещал Майк. По его тихим разговорам с мамой, Байерс понял, что друг делает это, несмотря на запреты родителей. Уилл был рад, что Майк не забывал его, но было слишком тяжело слышать печаль в голосе Уилера, его сдавленные рыдания, прерывавшие рассказы об очередном дне из школы. Или об Оди, которая, похоже, была вполне здорова и жила с Хоппером. Байерс не знал, как это произошло, видимо, Майк рассказал об этом еще тогда, когда Уилл был в Нигде. Но Уилер приходил гораздо реже мамы, на что Уилл совсем не обижался. А об Одиннадцать он на самом деле упомянул всего пару раз и каждый раз говорил, что совсем не понимает, почему Оди не смогла связаться с Уиллом, ведь она нашла его на Обратной стороне, а теперь даже искать было не нужно, он прямо здесь. Наверное, она пыталась найти Байерса в Нигде и, конечно, не смогла. Уилл хотел бы, чтобы Оди попробовала сейчас, когда он вернулся. Но Байерс не мог подать сигнал, что что-то изменилось.

***

      В тот день все было, как обычно. Его обмыли мокрыми полотенцами. Расчесали волосы. Несколько раз перевернули на бок и намазали чем-то резко пахнущим спину и бедра. Мама пришла и говорила Уиллу о том, как прошел день на работе и какой сильный дождь застал ее по дороге к нему. А потом она вдруг расплакалась, но не тихо, как обычно, а с каким-то жутким воем и судорожными всхлипываниями. — Детка, — наконец прошептала она, почти касаясь обветренными и мокрыми от слез губами его лба. — Сынок, прошло три месяца. Прошло три месяца, и я… я больше не знаю, что делать. Услышав этот обреченный голос, Уилл пришел в ужас. — Все говорят, что я должна д-двигаться дальше, — продолжала она, роняя горячие слезы на его щеки. — Люди на работе, Карен, даже Хоппер… Но я не могу, детка. Я не могу! Я… я просто не могу отпустить тебя. «Не надо! Пожалуйста!», — мысленно взмолился Уилл. — Врачи потеряли надежду. Я хотела перевести тебя в настоящую больницу, н-но они не позволяют! — мама всхлипнула и провела дрожащей ладонью по его лицу, стирая соленую влагу. — И… не думаю, что нам бы хватило денег на это, — горько заключила она. «Не оставляй меня одного!» Байерс почувствовал, как его сковал ледяной страх, похожий на прикосновения к разуму Теневого монстра. Неужели мама почти сдалась? Она просто оставит его здесь? Или… или она выключит машину, благодаря которой он дышит? Просто выдернет из розетки его жизнь? Нет. Уилл не умрет на больничной койке. Он столько пережил не для того, чтобы его вот так легко выключили. Байерс будет бороться за свою жизнь наперекор всему. Он будет сражаться за свое право жить. — Я не знаю, что делать, детка. Я… Уилл? Свет, казалось, сейчас выжжет его глаза, но Байерс использовал последние силы, которые он и не знал, что у него были, чтобы приоткрыть веки. Все вокруг было слишком, слишком ярким, и Уилл не мог сфокусировать взгляд хоть на чем-то, но по пораженному вздоху матери понял, что сделал это. — Все в порядке, милый, — сказала мама с надеждой, которой он ни разу не слышал с тех пор, как вернулся из Нигде. Она позвала врача и крепко сжала его руку. Он не мог долго держать глаза открытыми. Они снова закрылись, будто сами собой, и Уилл почувствовал себя измученным, как никогда раньше. Звуки отдалялись от Байерса, пока он стремительно проваливался в сон. Но он все же сумел. Он очнулся.