«Папуль, сегодня я вернусь поздно. Нужно делать проект, а справиться с этим, как знаешь, за пять минут невозможно. Ближе к восьми буду дома»
У Чуи бы никаких подозрений не возникло, если бы он знал, где его дочь находится. Даже телефона нет ни у неё, ни у него. Хороший повод проклинать всё на свете и не смыкать глаз, которые и так просят их закрыть и как следует выспаться. Нет же, Чуя действительно упёртый до тошноты и бубнит себе под нос: «Не спать, не спать». Удивительная выдержка. Только продержался он маленько. Спустя полчаса заснул на диване и сам не понял, как таковое произошло. Хитоми с Акихико, если говорить напрямую, над проектом не парились вообще. Она купила мармелад, принесла в школу, а после уроков вместе с парнем подалась к нему в дом. Он ведёт её непонятными путями, и девушка старается запомнить дорогу, ведь в восемь вечера ей предстоит самой блуждать посреди неведомого и искать путь домой. Хотя что-то ей подсказывало, что одноклассник не оставит её одну, — проводит, составит компанию, развеселит и пожелает хорошего времяпровождения перед прощанием. У Акихико дома никого не было. Когда всё-таки Хитоми спросила о матери, то он ответил кратко: «Работает». На стенах висели фотографии, и на них лишь два человека. Семья по непонятной причине неполная, однако затрагивать эту тему голубоглазка не решалась. В конце концов, всякое могло случиться: недоразумение в отношениях, частые скандалы в сопровождении битой посуды, несчастный случай или же незапланированная беременность. По технике и самому дизайну стоит отметить, что семья живёт не бедно. Хитоми по непонятной причине сравнила свою семью с семьёй парня и убедилась, что всё-таки некоторые люди, живя то ли без матери, то ли без отца, подняться на ноги могли. В чём же причина того, что Чуя не способен устроиться на нормальную работу и не корёжиться на рынке? Ответ был прост на самом деле, только вот Хитоми всего о нём не знала. Совместными силами одноклассники рыскали в Интернете. Акихико никак не мог сосредоточиться, часто отвлекался на мелочи и забивал рот мармеладом, запивал чаем, а Хитоми — смотрела на него воодушевлённо и боялась улыбнуться. Что-то внутри сжимается, затем быстро колотится и просится вырваться наружу. Возможно, это то самое чувство любви или её личное преувеличение всего происходящего, однако оттолкнуть от себя что-либо она попросту не могла. — Так, ты читаешь первые три абзаца, — шатен взял в руку карандаш и возле начала абзаца написал «Х». — А себе короткие оставил. Нечестный ты человек, Акихико, очень нечестный. Так уж и быть, прочту три длинных, — она отобрала у него лист и взглядом пробежала по строкам, удивляясь всё больше и больше. — Ты не мог отыскать попроще слова? — Не боись, прочтёшь. Начиная читать в голос, у девушки язык заплетался. Не нервничала вовсе, о непонятных словах думала, читала порою донельзя растянуто одно-единственное слово, а Акихико еле смех сдерживал. Действительно подстава: у него абзацы короткие и менее мудрёные. — О, ты смотрела «Магистр дьявольского культа»? — Нет. Когда-то девчонки говорили о чём-то подобном. — Мы просто обязаны это посмотреть с самого начала. А потом и до второго сезона дойдём. Как тебе такое? — Только недолго. Их «недолго» затянулось на часа эдак четыре, пока весь первый сезон не был досмотрен. Акихико уже начинает зевать вместе с Хитоми, часики тикают и тикают. Она ужаснулась, увидев на настенных часах десять вечера. — Теперь-то отец меня точно прибьёт, — поднявшись, побежала обуваться. — Я тебя провожу. Парень позвонил кому-то по телефону. Похоже, снова вызывает такси. — Не трать деньги, — просила она. — Я виноват, что ты задержалась. — Это я за временем не умею следить. На улице их ждал водитель в машине. Представить страшно, сколько юноша выкидывает денег на эту роскошь. А ведь до леса ещё ехать да ехать. Хитоми взялась объяснять путь домой снова, но водитель как будто знал наизусть и опережал каждое опрокинутое слово о повороте. Быть может, знает дорогу в лес без её подсказок, но по пути лесному, говоря начистоту, ездило мало народу. Поблагодарила она Акихико, выбежала из машины, помахала рукой и тихо на носочках пробралась в дом. Чуя спал крепко до сих пор, и ей это как раз на руку. Закрылась в своей комнате и сразу же спать легла.***
Хитоми не рассчитывала на доброе утро в субботу, когда проснулась. Столкнулась на кухне с отцом, и тот перешёл к заглавному: — Ты не могла предупредить меня в другой день? В четверг, среду? — он малость обижен, что дочь заставила его сердце трепетать в тот вечер. — Папуль, извини, я забыла. — Забыла она, ты глянь. Однажды и инсульт случится из-за подобного. — Ну папуль, не начинай! Девушке хватило одной смерти родного человека. Ввиду того, что Осаму приходился человеком подлым по отношению к её отцу, она не смела принимать его за родственника как такового; да и стоит отметить, что память Хитоми произвольно обманывает, строит свои ветки событий и результатов, поэтому крёстного своего попросту помнит периодически. Быть может, Чуя всё это время влиял на неё с такой силой и эмоциональностью, что весь негатив уходил разом с подлецами, умевшими испортить их, казалось, счастливую жизнь. А Накахара действительно переживает как любящий отец. Он не готов и не будет готов пережить то, через что прошёл много лет назад. «Вдруг ей нужна моя помощь? Если ей сейчас неистово плохо одной или страшно идти наедине со своими придуманными или реальными фобиями, монстрами, мыслями?». Чую в последнее время тревожит абсолютно всё, и он не смеет отступить от одной тревоги и перейти к другой — они не жалея атакуют, и понимает Накахара ведь, что его девочка справится со всем сама, без его излишней поддержки или руки помощи, однако отцовское сердце как-никак обливается кровью, когда ребёнка рядом нет. Порой ему хочется последовать за ней по пятам, — мало того, на самые пятки и наступать — чтобы быть настороже, подсказать что-нибудь необходимое и попросту находиться вблизи, не дать в обиду. Чуя не рассказывал ей многого из своей жизни и не торопился. Ему достаточно в выходные дни просыпаться, будить осторожно дочь, выходить в лес и начинать тренировку. Возраст, конечно, уже не тот, что прежде, однако форму он старается держать. При этом ещё и Хитоми обучает рукопашному бою. Мужчину в очередной раз будит пение птиц, и это должно быть хорошо, ведь природа, чёрт возьми, но нет! Он встаёт с кровати и без лени движется в ванную, а после и в комнату к дочери, которая так забавно спит, что словами не передать. Чуя будит её, и они на голодный желудок идут тренироваться. — Давай же, ну! Бей! — Накахара стоит в двух метрах от Хитоми и нахально улыбается. — Тебе-то легко говорить, не на меня же тебе руку поднимать! — Будто бы бить дерево веселее. Не бойся, ответной реакции не будет, — он упирается руками в колени и ожидает, когда дочь всё-таки покажет на нём силу своего удара. — Представь, что я маньяк. — Очень похоже! Хитоми бы никогда не подняла руку на отца независимо от его состояния: алкоголь будет пленить его иль в здравом уме пребывать будет — плевать. Да и не пил он вовсе. Сам себе запрещал. Чуя, кстати, тоже никогда не применял физическую силу, если Хитоми, девочка иногда непослушная, не повиновалась. Взрослая почти она, в конце концов, а свою точку зрения иметь может — и даже должна — всегда. Главное, через предел не переходить и нервы не трепать друг другу своими капризами да фразой «Нет, сделай по-моему!». Всё-таки Чуя, зевая на ходу, уменьшил дистанцию меж ними и выставил обе руки вперёд. — Ударь хотя бы так, чтобы мы вдвоём поняли, что тебе следует подправить, — Хитоми слабо ударила кулаком в открытую для удара ладонь отца, и тот, присвистывая в негодовании, сказал: — Да ты совсем хиленькой стала. Раньше было куда лучше. Случилось ли что? Как чувствуешь себя? Она устала повторять, что чувствует себя отменно и что сейчас пребывает в хорошем расположении духа, однако пришло время нагло, откровенно врать, говоря о обратном. Ей не плохо и не прекрасно — ей безразлично, и постепенно это чувство заостряется где-то внутри, давит на сознание и она сама себя уверяет, что ей всё равно на каждый свой вдох и выдох. Сама суть олицетворяет иное: ей далеко не плевать, а из-за чего-то холодно и одновременно жарко в груди, перед глазами то и дело является образ возлюбленного, отчего она отталкивается с каждый миражом дальше, якобы оберегаясь или опасаясь конечного результата. Она ничего не рассказывает Чуе из-за стыда и скромности, потому что он, наверное, не поймёт, прикажет сидеть дома. Для неё всё после признания обернётся в муку, и поэтому Хитоми настораживает сама себя, упрашивая себя лишь об одном: «Признайся ему, признайся же!». Только вот признание сиё отдавать собралась не отцу — мальчишке, что никак из головы не выскользнет, что не перестанет являться в её мечтах в образе самого настоящего принца на белом коне. Наивно ли? Естественно. Но такова и есть первая, сильная любовь подростка. Её трепещущее сердце успокаивал и будоражил миг, когда Акихико Кимура нежно, по-своему аккуратно и бережливо касался её ладоней, охватывал своими; когда он обворожительно улыбался и напоказ выставлял два ряда жемчужных зубов; когда он хохотал, поднимая её, Хитоми, на руки. В общих чертах танец шёл полным ходом, и именно их были готовы хвалить, так как вели себя спокойно, с мягкой серьёзностью и временами как-то по-влюблённому. Девушка зачастую отводила взгляд в сторону, ведь парень порой настоятельно всматривался в её радужки привлекательно-голубые словно тихое безграничное море. Ох, знал бы он, как это море бушует во времена неизбежного шторма. Он проникает в её внутренний мир с каждым днём понемногу и чувствует себя тем самым кораблём-счастливцем с гордым названием. Сможет ли его догнать назойливый шторм, потерпит ли крушение? Зависит лишь от него, ведь управлять следовало как можно аккуратнее.