Счет, которого не было

Первые десять лет прошли спокойно. Преподавание в Хогвартсе, варка зелий в свободное время и – раз в месяц, когда старшеклассников отпускают попастись в Хогсмид – поездка в маггловскую клинику. Маленький чистенький городок в ста милях от Лондона, вылизанный до тошноты и очень спокойный. Событие года там – как снимали кошку с дерева в парке. Наверное, Лили было бы приятно жить в таком месте. Не знаю. Я всякий раз накладываю на палату заглушающие чары и подробно рассказываю ей новости волшебного мира – несколько часов подряд, пока не выжму свою память досуха. Мойра мне ничего не говорила, но я почему-то знаю – Лили меня слышит. Рассказываю, что у Уизли родился очередной ребенок и что старшие их дети – сущее наказание для Школы, только один мальчишка более-менее сносный. Рассказываю о других людях, которых Лили знала. Молчу только про ее сына – Поттера воспитывает сестра Лили, это я сообщил ей сразу же, как узнал, и потом только и сообщал, что с ним все в порядке, растет у Дурслей. Вот когда он пойдет в Школу, мне будет не отвертеться, а пока я имею полное право замять для ясности. Конечно же, все эти „не отвертеться“ - плод моего воображения, но я чувствую – Лили спросила бы меня о сыне сразу же, как только смогла бы говорить. Вторая тема, которой я не хочу касаться – Лонгботтомы. Лили их знала не очень близко, кажется, после Хогвартса они почти не общались, но ей важно было бы знать, что с ними сделала Бэлла. По моей вине. Из-за того, что я передал Волдеморту подслушанное пророчество. Но говорить об этом я не могу. Или не хочу. Впрочем, разница сейчас невелика. * * * Поттер меня раздражает до зубовного скрежета. Он до омерзения похож на своего папашу, и тем инороднее смотрятся на его лице глаза Лили. Очень стараюсь рассказывать ей о сыне спокойно и сдержанно, но то и дело срываюсь на возмущенные тирады. Потом извиняюсь. Хотя лучше бы я просто молчал. О своих подозрениях насчет Квиррела я рассказал ей только задним числом, когда все закончилось. Рассказал подробно – обо всем, что знал. Даже не выдержал и нажаловался про испорченную мантию – наверняка же кто-то из его дружков мне насолить хотел. Но пока пересказывал все это Лили, вдруг понял – нет, не насолить они мне хотели. Защищали этого сопляка. От меня. От меня, Мерлин бы их побрал!.. Потом это стало традицией: в течение года я рассказывал „облагороженную версию событий“, чтобы не пугать Лили. А в июле рассказывал правду – о дневнике Волдеморта и василиске, о Сириусе, мантикора его раздери, Блэке и крысе Петтигрю, о Крауче-Хмури и Турнире Трех Волшебников, об Амбридж и смерти Блэка. О Непреложном обете я тоже рассказал только тогда, когда все было кончено. Да, мне лучше было бы и вовсе не говорить ни о чем из случившегося – ни о том, что я убил Дамблдора, ни о том, что Поттер мне теперь уже никогда не поверит. Но я не выдержал, слишком многое на меня навалилось. Хорошо еще, что вовремя прикусил язык и не сказал Лили правду о ее сыне – что Дамблдор растил его все эти годы на убой. Все эти шестнадцать мерлиновых лет. Говорят, убийство разрушает душу. Мне это кажется патетикой и пафосом, но вот именно убийство Дамблдора поставило жирную и жесткую точку там, где я прежде всегда обходился запятой. Шестнадцать лет. Лили могла очнуться еще четыре года назад, но она все еще в коме. И ждать того момента неизвестно сколько – может пару дней, а может восемь лет. Восемь лет, за которые ее сына наверняка убьют. И это еще не самый худший случай – Волдеморт вполне может сохранить мальчишке жизнь, оставить его при себе или отдать Бэлле, чтобы иногда демонстрировать волшебному миру, как жалок и ничтожен этот самый „Избранный“, если содержать его в соответствующих условиях. Лили возненавидит меня еще сильнее, чем Волдеморта, не сомневаюсь. И именно поэтому я не хочу говорить ей правду. Пусть ей хоть сколько-то времени будет чуть спокойнее. Вместо этого я предупреждаю ее, что не смогу больше появляться в клинике – ситуация слишком изменилась, мне обещают директорское кресло, а это означает, что я буду постоянно на виду и не смогу исчезать неизвестно куда раз в месяц. Клиника будет снимать деньги с моего маггловского счета, я позабочусь о том, чтобы там всегда была сумма хотя бы на три-четыре месяца. Думаю, за год управления Хогвартсом я не передал Лили ни капли жизненной силы – положительным эмоциям у меня просто неоткуда было взяться. Зато отрицательных было хоть отбавляй. Волдеморт то и дело убивал кого-то из „неугодных“ на глазах остальных Упивающихся – иногда Авадой, иногда приказывая Нагини напасть на жертву. Антидот от яда этой змеи я себе сварил и принимал его регулярно – мне казалось, что я еще могу как-то повлиять на события, могу как-то помочь мальчишке, и поэтому обязан выжить. Даже если Поттер не сразу согласится принять мою помощь, я могу попытаться. Ради Лили. А потом была битва за Хогвартс, и я понял, что пытаться уже поздно. Я проиграл. Я прошу Волдеморта отпустить меня за мальчишкой, но и сам не верю, что из этого что-то выйдет. Прошу лишь для очистки совести, для галочки. На самом деле мне сейчас хочется только одного – чтобы для меня все поскорее закончилось. Мне хочется тишины и покоя, беззвучья и безвременья. Надеюсь, мир мертвых именно такой. Если я выживу, то как смогу посмотреть в глаза Лили? Как смогу сказать ей, что ее сын мертв и я уже больше года знал, что он не жилец? Я хочу, чтобы она жила, но уже и не думаю о том, как прекрасно все будет, когда она очнется. Потому что меня ничего прекрасного не ждет – это было ясно еще тогда, когда Дамблдор открыл мне правду, просто я старался закрывать на нее глаза. А теперь уже поздно о чем-то думать. Мойра боялась, что я испорчу тот рисунок, что она пыталась исправить. Но ирония в том, что я даже не пытался ничего испортить, все само сложилось именно так, как сложилось. Боль от клыков Нагини такая резкая, что я не выдерживаю и кричу, выплескивая из себя вместе с криком желание вернуть свою Лили в мир живых. Волдеморт уходит, а я зажимаю рану, пытаясь остановить кровь – я чувствую, что в Хижине кто-то есть и это кажется мне очень важным. Самым важным. Поттер. Поттер, Мерлин его защити... Говорить я уже не могу, волшебная палочка откатилась слишком далеко, поэтому я выплескиваю из себя воспоминания так же, как только что выплескивал желание спасти Лили от смерти. Он должен знать правду. Всю, кроме одного момента – что Лили жива. Я не хочу делиться с ним этим, это только мое. И это воспоминание его наверняка ослабит, я знаю. Хотя, что я вообще могу знать... я даже не уверен, что Поттер просмотрит хоть что-то из того, что я сейчас с таким трудом ему дал. Но с его лица на меня смотрят глаза Лили. И я чувствую, что у меня получилось – я сумел отдать ей достаточно жизненной силы, и сейчас она приходит в себя в маггловской клинике. Радости я не чувствую, удовлетворения тоже, только опустошение. Усталость и безразличие накрывают меня темной пеленой, и мир сворачивается в черную точку, заслоняющую все на свете. Покой. Тишина. Ни боли, ни звуков. Почти рай.