Счет, которого не было

Неделя летит за неделей, весна сменяет зиму, и у меня такое ощущение, что Сев оживает вместе с природой. Медленно, но оживает. Растрепанная стопка дешевых детективов уныло лежит в углу рядом с камином – Сев использует их для растопки, словно сжигая с каждой книжкой кусочек своей хандры и усталости. А я не могу отделаться от ощущения, что мы оба впали если не в детство, то в отрочество. Мы часами говорим о магии, волшебном мире, Хогвартсе, Зельеварении... Сев, как и четверть века назад, нередко пытается перевести разговор на Темную магию и Защиту от темных сил, но я упорно возвращаюсь к темам, которые кажутся мне более безобидными, хоть и понимаю – Сев лучше меня знает, какая магия опасна и чем именно. Но дело даже не в разговорах, а... во всем остальном. Мы ведем себя как подростки, которым боязно перейти от неуверенных поцелуев к чему-то большему. Каждый день я возвращаюсь домой ровно в десять вечера, как примерная девочка. И с легким разочарованием вспоминаю напор и чуть самовлюбленную самоуверенность Джеймса, вернее нет, с разочарованием я думаю о том, что именно этой самой самовлюбленной напористости мне и не хватает сейчас в Северусе. Дело не в „подростковых гормонах“, о которых сейчас постоянно пишет Рита Скиттер, нет. И даже не в том, сколько всего навалилось на Сева за прошлые годы. Дело в характере – подростком он тоже вряд ли вел бы себя иначе. А в конце марта Сев вдруг спрашивает, видела ли я, как изменился район, где я прежде жила – детская площадка, старый кафетерий миссис Гринхилл, река... Удивляюсь сама себе, что за столько времени так и не собралась взглянуть на эти места, и тут же удивляюсь еще больше – Сев неожиданно предлагает: - Давай пройдемся? Туда. И я с радостью соглашаюсь. Я бы пошла куда угодно, раз Сев готов выбраться из своей скорлупы хоть ненадолго, а уж посмотреть на места своего детства... День дразняще-солнечный, но ветер пронизывает до костей. Детская площадка заброшена, качели покосились и словно глубже вросли в землю, все поросло бурьяном, выглядящим после зимы особенно уныло, а на месте кафетерия – какой-то грязноватый бар. Но вот берег реки точно такой же, каким я его запомнила, и это успокаивает, вселяет надежду. Главное осталось неизменным. В дом в Тупике Прядильщика мы возвращаемся продрогшие, но настроение у меня замечательное. Как в детстве после прогулок с Севом. – Тебе понравилось, как все изменилось? – спрашивает он недоуменно, и я улыбаюсь в ответ. – Река совсем не изменилась. И ты точно так же ежился от ветра, даром что перчатки на этот раз у тебя были. Взгляд у него на какой-то момент становится настороженным, недоверчивым, а потом Сев хмыкает и качает головой: – Думаю, в следующий раз лучше бы пойти гулять куда-нибудь в центр Лондона. Камин у меня работает исправно. Да и до маггловской электрички идти четверть часа, не больше. – Было бы здорово, – улыбаюсь я еще шире, и тут мне приходит в голову почти хулиганская мысль: – Сев, а насколько ты мне доверяешь? – Что? – переспрашивает он ошарашенно: – В каком смысле? Ты же знаешь, что я тебе доверяю, как никому другому... – … кроме себя. Сев, ты бы доверил мне самого себя? Целиком и полностью? Хотя бы на минуту? Он смотрит на меня совсем растерянно и пожимает плечами, вернее, передергивает ими. А потом произносит с досадой: – Кажется, я это подтверждал не раз и не два. – И тем не менее, если я предложу тебе совместную аппарацию со мной, ты заартачишься, завозмущаешься и сделаешь такое лицо, словно я хотела оскорбить тебя до глубины души. А причина у этого будет одна – недоверие к моим способностям, к тому, что я в состоянии перенести твою драгоценную персону в Лондон без потерь. Сев хмурится и кривит губы, но не отвечает, и я уже не рада, что затеяла это шуточное подначивание. – Это не недоверие, – произносит он раздраженно. – Я знаю, что тебе двойная аппарация вполне по силам. Но она не по силам мне, понимаешь?! Мне даже с одиночной не справиться! – Понимаю, Сев. Именно поэтому было бы естественнее, если бы аппарировала я. Пока ты окончательно не придешь в норму. – А пока смириться с тем, что ты возишься со мной, как с калекой и жалеешь убогого? – произносит он таким злым шепотом, что мне становится не по себе. – А пока смириться с тем, что ты поправляешься не мгновенно, и что мне хочется быть с тобой. И заодно перестать жалеть себя и записывать в калеки. Тебе это не идет, Сев. Глупо выглядит, - отвечаю ему в тон. Он долго буравит меня глазами и молчит, я не выдерживаю и сбегаю на кухню заваривать чай. Горячий черный чай с парой капель рома – то что надо после этой прогулки. И этого разговора. Сев приходит на кухню, когда чайник уже закипел, наблюдает, как я отмеряю чай из жестяной баночки и заливаю его кипятком – я стою к Севу спиной, но чувствую его взгляд, не могу только понять, злится он или уже остыл. Не хочу увидеть раздражение на его лице, поэтому и не поворачиваюсь, жду и грею пальцы о теплые бока белого фаянсового чайника. Сев обнимает меня за плечи – не злится! Он осторожно – не хочет снова оставить след – целует в шею и произносит примирительно: – Ты права. Но я не жалею себя. Мне просто неприятно, что сейчас я слабее. – Ключевое слово – „сейчас“. И ты сам это прекрасно понимаешь, Сев... – Твоими бы устами, – буркает он, но недовольства в его голосе уже нет. – Пусть будет совместная аппарация. Поворачиваюсь к нему лицом и впоминаю о чае уже очень нескоро, выпутываясь из старой колючей простыни на кровати Сева. Поцелуи его на этот раз горячее и жестче прежнего, словно в Севе наконец прорвало какую-то плотину, сдерживавшую чувства и желания. Невольно сравниваю его с Джеймсом, хоть и понимаю, что это нечестно – сравнивать сорокалетнего с двадцатилетним. Не знаю, была ли я у Джеймса первой, но он казался мне тогда очень опытным, едва ли не – до чего же забавно сейчас это вспоминать – прожженным. Они-то с Сириусом бахвалились в Гриффиндорской гостиной, что окрутили половину Хогвартса, мальчишеский треп и есть мальчишеский треп... А Сев кажется мне сейчас совсем мальчишкой, хоть я и знаю, что у него были женщины из приспешниц Волдеморта. Так говорил Гарри сам Волдеморт, и Сев потом подтвердил мне эти слова, тут же попытавшись неловко оправдаться, что все это нужно было „для дела“ – чтобы сохранить согласованную с Дамблдором „легенду“ – словно я могу обвинить его в измене. – С Джеймсом было лучше? – полуспрашивает-полуутверждает он неожиданно, словно читает мои мысли. Нет, Сев не пытался воспользоваться легилименцией. Наверняка нет. Просто у меня на лице все написано. Крупными буквами. Хоть и трудночитаемой готической вязью. – С Джеймсом было иначе, – отвечаю ему честно. – Но с тобой было хорошо. Слова кажутся мне невыносимо пошлыми, и я боюсь, что Сев сейчас спросит еще что-то, придется отвечать, а от моих ответов он только больше впадет в паранойю и самокопание, поэтому я просто целую его, сначала в губы, а потом в корявую нить шрама, протянувшегося от шеи к груди. В конце концов, он свое ко мне отношение тоже выражал делом, а не словами.