***
Лёжа на удобной постели, принц раз за разом прокручивал в голове сегодняшние воспоминания, все более твердо решая, что надо как можно скорее выбираться из этого дома, пока смерть не пришла и за ним, как за старым слугой Лироем. От мысленного упоминания им имени Лироя Антуан снова поддался эмоциям и расплакался. Ведь этот омега был единственным, кто поддержал Антуана в этом доме, пока все остальные против его воли решали судьбу за него. Пусть их отношения не были дружескими, но Лирой с самого начала не желал Антуану зла. А теперь он мертв. Почему все, кто был хоть на капельку близок Антуану, или умирают, или же предают его? Чем же Антуан настолько провинился перед этим миром, что раз за разом ему болезненно вонзают очередной нож в спину? Этого Антуан не знал. Также, как и не мог понять такой вопиющей несправедливости по отношению к себе. Принцу удалось уснуть далеко за полночь, но и во сне не пришло желанное успокоение. Наоборот. Всё глубже окунаясь в царство морфея он смутно видел перед собой очертания двух знакомых силуэта. Они неистово цеплялись друг за друга и сплетались воедино, все ближе прижимаясь крепкими телами. Антуан не видел лиц. Лишь очертание полуголых тел, часть чей-то крепкой спины и пары мускулистых рук. Силуэты извивались, будто бы их колышело ветром, пока их разгорячённые тела окутывали тонкие серебристые нити. Сначала эти нити были совсем слабыми и не могли проникнуть в силуэт, который в какой-то момент внезапно оказался лежащим под другим, более мощным телом на постели. А затем Антуан почувствовал всю политру исходящих от них эмоций. Все эмоции сплелись воедино, будто оба силуэта слились и стали одним целым. И сквозь сон Антуан ощущал, насколько он был возбужден и испуган. От столь сильных эмоций он чувствовал огромное давление, будто его голова вот-вот взорвется. Слишком много информации, слишком много всего. Тело омеги будто поднялось ввысь и воспарило над кроватью, подаваясь вперед. К ним. Туда, откуда исходил столь манящий омегу жар, почти как белокрылая бабочка летящая к яркому свету. Мышцы живота тут же скрутило в тугой узел. В узел необузданной, горькой и ревностной страсти. Омега с глухими стонами извивался на постели, повторяя все движения, что видел перед собой, будто это в его тело проникали и ему было и больно, и хорошо, и страшно, и в тоже время отчаянно желанно. Будто бы это его брали с такой ревностной любовью и страстью, от которой горело всё внутри. Омега истекал смазкой, пока серебренные нити со стороны силуэтов через его сон упорно тянулись в его сторону. Но Антуану не было суждено дотянуться до них в ответ, потому что кто-то сторонний их наглым образом обрывал. Кто-то, кто вмешался в столь прекрасный и горячий сон, не давал дотянуться нитям до Антуана, который сгорая от сильнейшего всепоглощающего желания тянулся к ним всем своим существом. И принц злился — злился на того, кто так страстно пытался помешать им троим слиться воедино, стать тем единственным недостающим пазлом, и телом, и душой отдаваясь друг другу скрепить священные узы. И только проникающий сквозь яркое видение тонкий чужой голос грозно напоминал принцу, что ещё рано, что его время ещё не пришло. Разочарованный предупреждением неизвестного голоса Антуан погрузился во тьму. Словно никакого сна и в помине не было. И одним лишь доказательством прекрасного видения стала промокшая от смазки и спермы омеги пижама и распространившийся в комнате аромат горных роз. Не открывая глаз, Антуан вовсю пытался отдышаться, пока его омежий член медленно опадал и по телу разливалась расслабляющая слабость. Его ноги тряслись, когда он пытался их приподнять, чтобы пощупать себя, всё ещё не веря, что это был его первый в жизни мокрый сон. И Антуану не приходила в голову ни одна разумная мысль, чем этот самый сон был вызван. Пока он почему-то не вспомнил свое похищение.. и — это были первые звоночки приближающейся течки.***
Сухие губы медленно касались смуглой кожи, пока крепкие руки обнимали обнаженный торс почти что своего отражения. Шон стоял в объятиях брата и еле сдерживал себя, чтобы громко не вздохнуть и не оттолкнуть от себя добившегося своего альфу. По сравнению с тем, что творилось в комнате Шона сегодняшним днём из-за альфа запаха, то сейчас Иен был спокоен и доволен жизнью, источая в воздух свои особые сексуальные флюиды. Пока они слабо действовали и совсем не помогали бете расслабиться. Поэтому, чтобы не отпихнуть от себя Иена, Шон представлял чуткие губы своего омеги и его хрупкое белокожее тело. Альфа не спешил, он смаковал каждый участок на чувствительной шее Шона, гладил его по спине, ощущая, как мышцы под его ладонями напрягаются и снова расслабляются. И через какое-то время, когда запах альфы уже проник не только в нос беты, но и полностью пропитал кожу, Шон уже был готов принимать и отдаваться, независимо от того, кто перед ним. Доведенный ласками рук и губ Шон, уже не стесняясь своего крепко стоящего члена, тёрся об подставленное Иеном колено то откидывая голову назад, то поворачивая ее в сторону и открывая часть чувствительной шеи, позволяя приникнуть к ней губами, покусывать и лизать. Руки Иена медленно спускались к ягодицам брата, пока сам Шон плавился от таких нужных ему сейчас прикосновений и поочередно закусывал зубами свои губы. Иен пытался держать себя в руках, хотя, время от времени, возникающие в его воспалённом крайним возбуждением мозгу картинки по маленьким крупицам разрушали его с трудом сдерживаемый самоконтроль. Альфа старался, он действительно не хотел причинить будущему любовнику боль. Кому — кому, но только не Шону — столь желанному, что Иен был готов на всё, лишь бы тот принадлежал ему всецело не только телом, но и душой. Даже на этот гнусный шантаж, чтобы уверить брата, что он не прикоснётся к омеге.В общем-то, у Иена даже таких мыслей не было, но если подыграть, то этим вполне можно было давить на Шона и брат навсегда выкинет из своей жизни Антуана. Забывшись в своих ощущениях Шон приник своими губами к виску Иена и начал покрывать его лицо мелкими поцелуями, пока не добрался до скул, а затем и до влажных от альфией слюны губ. От Иена стало исходить ещё больше возбуждающего запаха, с трудом расцепив руки брата, Шон сделал пару шагов назад и, не отрывая взгляда, глаза в глаза, упал на кровать. Самоконтроль Иена разрушился в самый решающий миг, когда еще была последняя возможность остановиться. Сознание помутилось от возбуждения, а надетая на нем одежда в миг была скинута на пол с характерным звуком рвущийся ткани. Одним плавным движением Иен разместился между ещё одетых в домашние штаны ног брата и своим ртом приник сначала к коже на ключицах, а затем стал спускаться всё ниже к чувствительным соскам и смуглому животу беты. Шон не сдерживал стонов, пока Иен ласкал своим горячим ртом нежную кожу вокруг ореола сосков и посасывал возбужденные и набухшие бусинки. Иен одной рукой упирался в постель, а второй пытался стянуть с брата штаны. Альфе казалось все происходящее самым сексуальным сном из всех фантазий, в которых он брал брата так, как ему хотелось. Было на столько не реально ощущать под собой столь желанное тело, что терпения на продолжение затянувшийся прелюдии становилось всё меньше. Извиваясь на кровати Шон сгорал от нужды разрядиться, но не мог руками добраться до своего изнывающего члена. Мышцы его живота подрагивали, пока Иен водил своим языком по его животу, опускаясь ниже к уже влажному и ноющему члену. Разводя ноги Шон намекал Иену, что уже пора. Продолжать прелюдии больше не было смысла, однако просить взять его Шону было очень стыдно, хотя куда уж там. Смочив пальцы слюной Иен принялся тщательно растягивать брата. Кожа вокруг всунутого в отверстие беты первого пальца натянулась и вызывала неприятные ощущения. Шон закусил губу, но вскоре, когда Иен стал продвигать палец дальше, стало более или менее терпимо. Второй палец причинил Шону еще больше боли, но Иен не останавливался, продолжая растягивать брата даже когда увидел, что эрекция беты спала. Чтобы подготовить бету, у которого нет своей природной смазки, Иену требовалось постоянно обильно смазывать пальцы своей слюной, ибо чтобы подготовить брата для соития двух и даже трёх пальцев было мало. Анус беты нехотя, но поддавался напору таранящих его пальцев и растягивался, раскрываясь так, как надо было Иену, чтобы избежать разрывов. Эрекции у Шона до сих пор не было, а из глаз уже потекли слёзы. Ему хотелось всё прекратить, но одна мысль об этом и он уже видел заплаканное лицо Антуана, который будет страдать вместо него. И, чтобы избежать подобной участи для своего омеги, Шон потянулся своей рукой к своему члену и стал ласкать себя. Постепенно дискомфорт отошел на второй план, а растянувший до предела анус брата Иен прицелился к раскрытому входу и пробно толкнулся внутрь. Шон зашипел, глаза снова наполнились слезами, а его собственный член то и дело опускался из-за боли. Иен старался успокоить любимого поглаживаниями и поцелуями в живот, плавно двигаясь вперед, пока лобком не уперся в промежность брата. Шон пытался абстрагироваться от боли, пока И́ен толкался в него, и постепенно возбуждение медленно, но возвращалось. Действуя на каких-то первобытных инстинктах, Шон закрыл глаза и, представляя над собой ещё и омегу, сам стал отдаваться постепенно набирающим силу толчкам. Телу альфы было приятно, но мозгу, который уже автоматически считывал эмоции Шона, не очень. Альфа примерно представлял, о ком думал брат, и стал чувствовать, что совсем не злится, а внутренний альфа, скуля от удовольствия, сам тянется к этим приятным эмоциям брата, мечтающем об Антуане. Но даже несмотря на это, Иен был против так просто отдавать Шона в белые ручонки омежки. Возможно, после свадьбы он подумает над тем, чтобы делить омегу на двоих. Но сейчас, именно в этот момент, это невозможно. Ощутимые толчки набирали темп, Шону становилось лучше, но не на столько, чтобы разрядиться. Тем временем за своими мыслями альфа даже не понял, насколько близко подошел к границе, взрывающей удовольствием мозг оргазму. Он толкнулся ещё пару раз и излился в нутро Шона, пока сам бета, продолжая чувствовать еще крепкий член Иена и немного набухший узел, не приподнялся и не оттолкнул от себя альфу. Член со «чпоком» выскользнул из нутра беты, а он сам без особого удовольствия выплеснулся себе на живот, забрызгав также и своего брата.***
Как Шон и обещал своему брату (и любовнику), он не пошел проверять состояние Антуана. Хотя вот уже три дня омега не выходит из своей комнаты и никакие уговоры слуг и графа не помогают. Людвиг рвет и мечет. Он даже поехал навестить своего тестя, дедушку обоих братьев, который был оракулом, но так ещё и не вернулся в особняк. Шон очень переживал, осталась всего неделя до свадьбы и тот первый раз с Иеном был.. Нет, сейчас Шон не хотел об этом думать. Ему следует послать гонца, чтобы тот привез лекаря и он осмотрел раны и общее состояние омеги. Шон переживал, что выходка Иена могла спровоцировать какие-нибудь новые болезни как телесные, так и психические. Поэтому действовать следовало немедля. Оставшийся в особняке за главного Иен, не стесняясь никого, повсюду зажимал Шона, урывая редкие поцелуи и тщательно потираясь о его тело, оставляя свой альфа запах. Наконец гонец уехал с написанным бетой письмом и Шон, пользуясь тем, что Иен вышел на улицу проверить своих любимых лошадей, поднялся на второй этаж и, прислонившись ухом к деревянной двери, прислушался. В комнате Антуана было тихо. Испугавшись, что омега сбежал или же что-нибудь себе сделал, Шон повернул дверную ручку вниз, но дверь не поддалась. Она совсем немного, лишь на пару миллиметров, отошла от дверной рамы, но этого хватило, чтобы почувствовать благоухание горных роз, совсем скоро готовой к спариванию омеги. Антуан здоров! Сдерживая нервный смех, Шон закусил нижнюю губу, прислонившись к дверям лбом. Чай, что готовил для омеги Лирой, помог ему выздороветь — бесплодия у Антуана больше нет. Шон не мог поверить своему счастью, значит его любимый сможет понести, и это очень хорошо. После свадьбы они уедут и тогда, возможно, у них появится малыш — их малыш. Шон настолько обрадовался, что совсем забыл, возле чьих дверей находится. А в это время стоящий перед стойлом своего жеребца И́ен, стоял и слушал эмоции брата. Теперь, после их соития, он мог их читать так четко, словно он мог слышать мысли. Но злиться пока ещё рано. Наоборот, если омега может понести, так почему бы ему не понести от них обоих? А потом от омеги можно будет легко избавиться. Иен ещё немного постоял, погладил молодого жеребца по крупу и дождавшись вызванного Шоном лекаря, вошёл обратно в дом. Шон уже сидел в столовой и со всех своих сил пытался скрыть блеск счастья в глазах, но у него ничего не выходило. А довольный собой Иен, отправив лекаря у омеге, старательно делал вид, что ничего не замечает. Шон догадывался, что после их с Иеном первого раза в нем что-то изменилось, но сердце всё же упорно требовало быть рядом с любимым омегой. Ведь Антуан не выходил из своей комнаты уже три дня и даже на похоронах Лироя, прошедших уже на следующий день после его кончины, от омеги не было ничего слышно. Ел Антуан в своей комнате, там у него своя ванная и санузел, поэтому он с лёгкостью мог там оставаться сколько пожелает, не видя Шона и ни с кем не общаясь.***
Поздно ночью выпивший Людвиг вернулся назад в свой особняк. Без Лироя и его нотаций было грустно и плохо, а от того, что Людвиг узнал от своего тестя оракула, становилось ещё хуже. В особняке нигде не горел свет и, спотыкаясь, раскачивающийся из стороны в сторону граф, еле-еле поднялся по лестнице к себе в комнату. На этаже он слышал какие-то звуки, а когда подошёл ближе, то услышал приглушённые голоса обоих сыновей. Из комнаты Шона доносились всхлипы, стоны и спокойный голос Иена, мирно говорящий, как он страстно желает и любит своего истинного. Людвиг вздохнул и, открыв дверь в свою комнату с громких хлопком, так что было бы слышно на всем этаже, закрыл её. Теперь графу многое стало понятно. Все его ошибки и то, что омеге в этом доме не место. У Антуана есть предназначение и пока Людвиг жив, пока его срок ещё не подошёл, ему следует держать сыновей при себе. Таковы были слова оракула, тестя и отца его любимого супруга.