Девиация: новый вирус / Deviation: new virus

Гэвин («белый ястреб») ‒ имя шотландского происхождения. Цвет: белый. Основные черты: очаровательность, решимость, энергичность, сила воли. Тотемное растение: абрикос. Тип: стабильный, но падкий на эмоциональные вспышки из разряда «симпатии-антипатии». Человеку с именем «Гэвин» с самого детства свойственны крайности. Общение с окружающими людьми нередко приобретает агрессивный или, напротив, излишне близкий характер в силу неустойчивости человека в формировании таких эмоций, как антипатия и симпатия. Эмоции могут захлестнуть человека настолько сильно, что носитель имени может не услышать аргументированные доводы «против» или «за». Подобное явление нередко приводит к дисбалансу в общении с окружающими людьми. Восприимчив к критике. Любое нелестное слово может вызвать резкую негативную реакцию, даже если критика поступила со стороны близкого человека. В плане профессионализма Гэвин практичен и пунктуален, однако склонен к спонтанным поступкам, что может привести к проблемам. В выборе спутницы не придирчив, однако предпочитает отдать выбор той, кто знает толк в ценностях. Окончательный шаг в отношениях мужчина принимает только в том случае, когда удостоверяется в искренности и истинности чувств. Манипуляциям не поддается как в плане отношений, так и в плане бытовой жизни, склонен прислушиваться исключительно к своему мнению.

***

Это было до отвращения и мерзости в зубах прекрасное утро. Почему до отвращения и мерзости? Потому что небо вновь заволокло плотным одеялом темно-синих туч, треснутые ребра и сломанная рука безумно болят. Почему все-таки прекрасное? Потому что штора в палате как назло отсутствует по непонятным причинам, и тучи закрывают яркое солнце от больничной постели, а боль… хех… боль была вызвана далеко не повреждениями, а одной из немногих симпатичных медсестричек, знающей, как умело можно использовать язык. Услышала бы Лу эти мысли и наверняка бы послала его самым отборным матом, но сейчас коллега, обеспокоенно стиснув губы, сидит перед Гэвином на лавочке на территории больничного комплекса и… ждет. Ждет, что он скажет.       Мужчина смотрит на предоставленные ему фотографии. Гипс на правой руке нереально мешает, за четыре дня привыкнуть к этому «аксессуару» оказалось невозможно, однако Рида давно уже не интересует состояние его заживающих ран. На коленке лежит желтая папка, поверх которой расположились несколько крупных снимков с места преступления и с морга. Не сказать, что он испуган: мышцы лица абсолютно расслаблены, если только левая бровь иронично приподнята вверх. Буквально десять минут назад та самая медсестричка (на этот раз намерено накрашена красной помадой) прошла мимо с хихикающим звуком, и Рид, до этого никогда не встречающийся с женщинами больше одного раза, думает о возможном увлечении этим вечером по причине отсутствия других досуговых возможностей. Однако теперь он думать об этом не хочет. Луиза принесла с собой не только пачку сигарет Marlboro, но и ворох новостей, о которых придется размышлять не один час.       Сероглазка (вот прицепилось, гребаная Лу) совсем недавно вызывал у Гэвина нечто вроде спортивного интереса. Сам по себе Рид никогда не бросает расследования, как и любое другое дело пытается завершить, довести до логического конца. Приоритет в стране на данный момент стоит на искоренении девиации, сам лучезарно-свято-непревзойденный-о-его-величество-капитан-Фаулер, отдавая дело Риду (который уже был с Девяткой в одном прицепе) открыто намекнул на малую значимость случившегося преступления. Но Рид не из тех, кто будет спускать убийства с рук, только не в свою смену! И вот, принципиальность превращается в некую маниакальную манию, выедающую изнутри и требующую всего одного: поймать, открыть личность, посадить в тюрьму! Кто же знал, что подобный «азартный» интерес проявляется с обеих сторон.       Хмыкнув, Гэвин небрежно просматривает фотографии. Он чувствует нарастающую тревогу в рядом сидящей подруге, видит это в прикусаной нижней губе, слышит нетерпеливое дыхание и постукивание женских пальцев по деревянной поверхности скамейки. И вроде бы должен испытывать страх или хотя бы волнение, но вместо этого с беззвучным шиком откидывается на спинку лавочки и, в который раз приподняв бровь, исподтишка смотрит на Лу. Женщина замирает в ожидании вывода.

Семью часами ранее

Ночь проходит незаметно, по крайней мере для Ричарда. Детектив ни разу не просыпается, судя по сердечному циклу, который Ричарду удается распознать, стоя у порога в гостевой холл. Какое-то время машина бесцельно стоит у входной арки, но если сначала причиной было желание распознать состояние вверенного напарника, то позже причиной стало внезапное погружение в систему «Киберлайф». И вновь эти неуловимо недовольные взгляды куратора в лице темнокожей женщины. Вновь безмолвные укоры, в которых ясно читается негодование компании из-за отклонения приоритета машины в другое направление.       В очередной раз, стоя посреди сада на белой асфальтированной площадке, Ричард не сразу замечает, как изменилось окружение. Зеленая листва приобрела золотистый оттенок. Цветов больше нет, на их месте возвышаются грязно-желтые кустарники, несущие предчувствие надвигающейся осени. RK900, прислушиваясь к словам Аманды, стоящей у белой сетчатой стены с пожухлыми бледно-красными розами, внимательно, но задумчиво наблюдает за ее действиями. Одна из многочисленных бабочек с рыжими с черной окантовкой крыльями усаживается на ее приподнятую тыльную сторону ладони. Программа туманно осматривает насекомое, лениво вздрагивающее крылышками. И Ричард вдруг ненароком задумывается: все ли машины его модели видят ту же картину?.. все ли слышат этот укор? Который постепенно становится Ричарду непонятным в связи с наступлением осознания одной важной вещи: какая разница, откуда идет угроза, если погибают люди? Почему так важно поймать всех девиантов, от которых не слышно ничего уже несколько месяцев, в то время, как самый обычный человек вырезает город в прямом смысле?       ‒ Твое расследование затягивается, ‒ громко и сурово произносит Аманда, не сводя внимательного взора с бабочки на руке. ‒ Большинство городов будут отчищены от девиации ко вторнику, Ричард, однако обстановка в твоем городе не меняется.       ‒ Дело об убийствах оказалось не простым, ‒ Ричард говорит спокойно, инертно, но все же с толикой напряжения, как если бы сейчас от его слов зависит судьба «Киберлайф». ‒ Увы, я был вынужден столкнуться с внешними факторами в лице доверенного мне детектива, однако спешу уверить вас, что процесс сдвинулся с мертвой точки.       ‒ Неужели? ‒ голос Аманды чуть повышается в приторно-едком интересе. ‒ Что же, по-твоему, послужило мотивацией?       ‒ Полагаю, эмоциональная привязанность человека к одному из офицеров полиции. Преступник неосознанно подтолкнул детектива Вольф к скорому подключению к процессу расследования.       Аманда молчит несколько секунд, после чего переводит взгляд с бабочки на Ричарда. Ни единая мышца не трогается на лице куратора, и все же Ричард чувствует, как падает степень доверия из-за сказанных им слов про преступника. Он знает, почему Аманда так недовольна его взыгравшим интересом к делу. Обстоятельства в участке и в городе и так не самые положительные, но еще хуже будет, если «Киберлайф» вмешается в работу департамента, потребовав перенаправить машину в дело по девиации. Система, заимев накопленные опытом логические цепочки, противоречащие установкам компании, требует осведомиться у Аманды, почему так важно избавиться от всех машин, действуя в убыль реальному положению дел, но взгляд куратора дает понять, что лучше вопросы оставить при себе. Именно так и поступает Ричард, в следующую секунду вынужденный встретиться лицом к лицу с искусственным интеллектом, подошедшим практически так же близко, как детектив Вольф прошлым вечером.       ‒ Приоритеты компании неизменны, Ричард, ‒ взгляд Аманды пронзает машину насквозь, заставляет застыть. Андроид безэмоционально перебегает зрачками по темным глазам куратора, возвышаясь над ней практически на голову. ‒ Департамент полиции Детройта слишком медлителен в ликвидации девиантов без твоей помощи. В случае если ты не переменишь направление, мы будем вынуждены вмешаться в работу полицейского участка.       ‒ Я вас понял, Аманда, ‒ безвкусно отвечает Ричард, чуть качнув головой.       Программа-куратор едва прищуривает веки, после чего отступает в сторону и медленно движется прочь. В гостиную Ричард возвращается к шести утра.       Здесь все так же, как и в момент погружения в сеть «Киберлайф». Те же кресла и диван, тот же камин с зеркалом, полки с пионами. Андроида, нашедшего еще прошлым вечером уязвимое место в приказе детектива не покидать гостиную, так и подмывает переступить порог и пройтись по всем доступным комнатам. Но Ричард не делает этого. Суровый взгляд скользит по помещению и отмечает вздымающиеся почти прозрачные, белые занавески. Детектив Вольф так и не закрыла стеклянную дверь, ведущую на крыльцо заднего двора, и с улицы по гостиной блуждает промерзлый, ощутимый ветер. Весь прошлый день небо было ясное, как в морской штиль, и вот солнце, едва показав свой диск, снова прячется за тяжелыми облаками. Ричард подходит к дверям, дабы закрыть и оборвать гуляющий сквозняк, однако тут же застывает на месте. Пальцы правой руки чуть крепче сжимают ручку двери, после чего вовсе ее отпускают.       Вдалеке, прямо за серой аркой, на фоне темного, густого леса виднеется серо-белая шерсть. Два ясных, голубых глаза не сводят взора с машины, волк приподнимает голову, навострив крупные уши в направлении RK900. Ричард мешкает всего несколько секунд, не смея прерывать визуальный контакт. Уже через мгновение андроид неторопливо, по-хозяйски выходит на задний двор, сминая зеленую траву мужскими полуботинками. Система отправляет уведомление о скором дожде, и едва Ричард достигает старой конструкции с девятью черными отметинами, как на плечи срываются первые капли. Темные пряди опускаются под действием мелкой крупицы, искусственная кожа становится влажной. Волк же, стоя под вытянутой веткой пихтового дерева, избегает прямых попаданий дождинок. Оба теперь смотрят непрерывно, досконально изучая глаза друг друга.       Ричард не торопится двигаться. Кажется, что любое шевеление приведет за собой испуг у зверя, и тот, прорычав, скроется в тени леса, прямо как это делает детектив Вольф каждый раз, возвращаясь домой и прячась в своей комнате. От такой аналогии RK900 едва заметно хмурится, мужская рука с согнутыми пальцами в нерешительности приподнимается вверх. Серый хищник пригинает морду, почти касаясь нижней челюстью высокой травы, и это заставляет андроида помедлить. Кажется, что этим движением Ричард окончательно разрушил странное ощущение таинственности в произошедшей встрече, но уже через секунду волчья морда с опаской и интересом просовывается между прутьев и, настороженно принюхиваясь, тянется носом вверх. Их отделяет всего пять метров, совсем немного, всего ничего! Первый шаг зарождает искры в глазах обоих, и как быстро все обрывается, когда зверь, вытянув голову, резко оборачивается в другую сторону. Раздается злобное, утробное рычание. Ричард следует вниманием за взглядом волка. В отдалении среди темных стволов виднеется человеческая тень.       Ричард не успевает вернуть взгляд на животное. Тот, пригнув уши, бесшумно срывается с места и уносится прочь. Прутья слишком тонки, чтобы мешать видеть ясные очертания рук и расставленных на ширине плеч ног, но и их вполне достаточно, чтобы не видеть лицо или что-то иное. Только мрачная тень, направленная к Ричарду лицом. Андроид медленно опускает руку и обходит арку, и в ту же секунду силуэт теряется в многочисленных стволах хвойных деревьев. В воздухе остаются только непривычно-упоительное ощущение от состоявшейся встречи, подозрительное чувство дискомфорта от появления человеческого силуэта и глухой стук увеличившихся в размерах капель по старой, деревянной арке.

***

Сон обрывается резко, тревожно. С шумным вздохом я вскакиваю на постель, цепляясь рукой с ссадинами за соседнюю наволочку подушки. От испуга реальность теряется, и потому подушка воспринимается, как путы на руке. Мягкий предмет тут же отлетает на пол. Только когда пелена сходит с глаз, а увиденный сон окончательно тает, я позволяю себе осунуться и спрятать запыхавшееся лицо в мокрых от пота ладонях. Какой ужасный сон… какой тревожный сон…       Я видела его. Убитого. Выпотрошенного. Серая с V-образным вырезом футболка разорвана, мягкие и склизкие внутренности в виде темно-бурого кишечника выворочены наружу. Гэвин лежит прямо посреди хирургического стола, по губам течет алая кровь, выплевывающаяся наружу сгустками из-за болезненных попыток что-то сказать. Его светлые глаза неестественно широко распахнуты. В них читается все, что можно читать в глазах замученной жертвы: страх, мольбы, непонимание. И вместе с тем я вижу в нем немую обиду, которую уж никак нельзя испытывать к близкому человеку, пришедшему тебя спасать. Вот только я явно пришла в эту темную комнату с единственным освещением в виде лампы над столом не для того, чтобы вытащить его отсюда. Мои руки, покрытые кожаными перчатками, держат измазанные в крови ножи, лицо чем-то плотно стянуто. Ужас осознания происходящего приходит только когда из охрипшего горла Гэвина, что попытался приподнять голову, сочится булькающее:       ‒ Ты…       Дыхание мгновенно тяжелеет, срываясь на новые циклы. Подняв руки на уровень живота, я с истерикой ищу вокруг хоть какую-то отражающую поверхность и, о боже, нахожу ее прямо справа от себя, в виде затемненного, потрескавшегося зеркала. Истерика смешивается с испугом, рука непроизвольно вздергивает ножик вверх, разбрызгивая капли крови по округе, и некто в отражении делает то же самое. В свете качнувшейся лампы зеркало блестит. Вместе с ним блестят серые глаза в отражении.       Не может быть… невозможно! Нечто рядом отдается звонким эхом, и это оказываются толстые, крупные ножи с зазубренами, выпавшие из рук. Я стараюсь стащить с себя черную кепку, пытаюсь снять горнолыжную маску, но все это словно на клей посажено – попытки приносят только боль и еще больший страх. Собственное шипение срывается на безумный, истеричный плач под мигающим светом лампы. Слезы бегут по лицу, но я не чувствую их за маской. Зато снова слышу этот булькающий, хриплый стон мужчины, твердящий только одно слово: «Ты…». Умоляюще, обреченно, обидчиво…       Отойти от воспоминания о сне, который так и умудряется протиснуться в реальность, получается не скоро. Кое-как стащив себя на край широкой постели, сминая на пути подушки и одеяло, я прячу опустившуюся голову в чуть взмокших волосах и ладонях. Сердце бьется так, как будто было вынуждено пробежать марафон, не говоря уже о шуме взбешенной крови в голове, отдающейся пульсациями в висках.       «Ночью мои датчики зафиксировали повышенную мозговую активность и увеличенное кровеносное давление», Стэн начинает свой отчет аккуратно, боясь спугнуть меня резким звуком своего голоса. Но я лишь вздрагиваю, пошатываясь и поднимая мутные глаза к своему отражению напротив кровати. Ничего жуткого там нет, разве что взъерошенные черные локоны, синяки под глазами и испарина на лбу. Впрочем, даже красная ночнушка стала местами бордовой из-за накатившего холодного пота. «С тобой все в порядке, Луиза?»       Моему другу пишут любовные послания на трупах людей. По городу гуляет маньяк, убивающий всех вокруг. Отец желает наладить контакты с вечно настроенным агрессивно министерством здравоохранения и выпустить на рынок СТЭНа – Синаптико-Технический Эндогенный Нейродатчик, который на деле является полноценным разумом. Нет, Стэн. Со мной не все в порядке.       ‒ Нормально, ‒ бессовестно вру, глядя в расширенные черные зрачки. На деле будь у Стэна физическая форма, и сидел бы он рядом – давно бы прижималась к нему, как маленькая девочка к отцу, в поиске защиты. ‒ Просто дурной сон.       «Мало верится, но если тебе так угодно ‒ пусть будет так»       Дрожь с тела сходит постепенно. Кровь уже не так сильно шумит в голове, сердце возвращается в привычный цикл, перестав наливать мое похолодевшее лицо нехарактерной краснотой. Упомянутое решение отца внедрить компьютер в массы нагло врывается в разум. Окровавленное тело Рида все еще стоит перед глазами, но даже оно не может перебить страх от раскрытия тайны всей жизни. Тайны, которой даже собственная семья не знает.       ‒ Стэн, ‒ на некоторое время закрыв глаза и шумно сглотнув, я поднимаю взгляд на свое отражение. Тело то и дело, что покачивается назад-вперед от все еще гулких ударов сердца. ‒ Ты ведь все слышал вчера, верно?       Пусть компьютер и был в перезагрузке, системы работают исправно даже в таком состоянии. Стэн не спешит давать ответ, и я понимаю его. Осознать, что скоро по миру могут ходить такие же, не говоря уже, что резкая вспышка искусственного интеллекта в телах людей приведет к полному изъятию всех устройств… а какие проблемы ждут моего отца, его Создателя. Уж я-то знаю для себя, что такого допускать нельзя. А вот насчет Стэна… его мнение узнать будет сложнее, учитывая, что его он не может иметь, если дело не касается моего здоровья и психики.       «Да», спустя почти минуту приглушенно отвечает голос с заломинкой. «Слышал»       ‒ Есть соображения? ‒ темная бровь изогнулась в озвученном вопросе, но я знаю. Стэн не ответит. Потому смотрю в голубые глаза в свете тучного утреннего неба без какой-либо надежды.       «Прости, Луиза. Но я не желаю обсуждать подобные вещи». Как бы спокойно он не пытался говорить, в его тоне все же слышится некая обреченность и безысходность. У него есть свое мнение, вот только выражать он его побоится. «Это не корректно с моей стороны»       Я не стараюсь допекать Стэна в ответе. Компьютер попал в довольно неприятную ситуацию, да что там, мы оба в нее попали! Вот только… как бы мы друг друга не обманывали, как бы не старались скрыть очевидного – все и так понятно. Я не считаю и никогда не считала Стэна просто железякой. Как и Стэн никогда себя таким не считал. И все эти игры в прятки и роли «компьютер – носитель» постепенно приводят в тупик. Раньше нам удавалось обходить эти закоулки лабиринта, используя шутки и формальное общение, сейчас обойти их не удастся. На кону лежит наша безопасность. Теперь стоит быть откровенными с самим собой.       ‒ Это касается нас двоих. Корректно или нет, но я хочу знать твое мнение, ‒ виноватая улыбка касается моих губ. Отчего-то воображаю, как Стэн улыбается, однако фантазия оказывается ложной, учитывая, как реагирует Стэн на мое обращение. ‒ И пока не узнаю его, ничего предпринимать не буду.       Половина минуты гнетущей тишины, после чего слышится потерянное, сдавленное «Мое мнение?..». Как бы долго я не смотрела в свое отражение, как бы не вскидывала брови в знак ожидания, Стэн больше ничего не говорит. Остается, пошатываясь, умыться в раздумьях и, не сменяя сорочки, спуститься на кухню в поисках съестного. Увы, такового нет. Приходится браться за деревянную лопатку и выуживать лоток яиц из холодильника.       Одного взгляда на часы хватает, чтобы ужаснуться. Проснуться в воскресенье в начале седьмого утра… конечно, я и не собиралась сидеть дома в связи с последними событиями, и все же надеялась хоть немного поспать после столь ненавистной мне диагностики. Не удивительно, что голова тяжела, как будто заполненная песком, а веки стараются сомкнуться под воздействием остаточной усталости. И было бы не так плохо, если бы не вновь набежавшие тучи, скрывшие от города приветливое солнышко. На дворе едва началась заря, а стоит такая тьма, как будто вечер поздней осени. Еще и мелкий дождь бьет по стеклу, нагоняя тоску.       «У меня к тебе вопрос»       Вдруг подавший голос Стэн настораживает, но я лишь секундно сдвигаю брови, не прерывая процесса взбалтывания яиц с молоком. Просторная кухня белых тонов наполняется звонкими ударами металлической вилки о керамику, и мне становится скучно от этих действий. Терпеть не могу готовить, особенно себе.       ‒ Надеюсь, ты одержимость спрашивать разрешения перенял не у жестянки? ‒ с усмешкой отозвавшись, я устало разминаю плечевые суставы. Атласная ткань сорочки лоснится под светом потолочной лампы, временами скользящими движениями касаясь кружевным подолом обнаженных бедер.       «В общем-то, разговор пойдет именно о нем», лукавый тон заставляет меня оборвать действия, с удивлением глядя в отражение микроволновки. «Вчера вечером датчики отметили не только увеличение давления. В сформированных во время моей перегрузки отчетах я обнаружил данные о перенастройке сердечного цикла. И особенно удивительным фактом является то, что в это же время датчики распознали близкое положение голоса RK900…». Некоторая пауза обволакивает меня непроизвольным жаром. Уши вдруг вспыхивают, пульс сбивается с привычного ритма, и потому Стэн, уловив все эти изменения, слышится по-дьявольски вкрадчиво. «Луиза, может, желаешь пояснить столь нехарактерную реакцию?»       ‒ Этот говнюк шпионил за мной, ‒ пробурчав это, хотя судя по быстро спрятанным глазам, скорее оправдавшись, я с особым усердием возобновляю взбалтывание будущего омлета. ‒ Так что свои намеки оставь при себе.       «Я не намекаю, как ты могла так подумать… просто пытаюсь скрасить твое одиночество разговорами», не сменяя лукавости, на деловитый манер произносит Стэн.       ‒ Хочешь скрасить мое одиночество? Включи Мэнсона, скажем… ‒ прикусив указательный палец и оборвав свои действия, я торжественно взмахиваю рукой, осознавая, какую реакцию понесет за собой просьба о следующем произведении, ‒… «Водевиль».       Так и слышу раздраженное фырканье Стэна. Он терпеть не может мат и иные похабные выражения, а уж данная песня исполнителя индастриал-металла Мэрлина Мэнсона практически сплошь состоит из подобных выражений. Понимание, в какую яму вогнала компьютер, отзывается самодовольной улыбкой на губах. Теперь взбивать яйца становится веселее.       «И у кого ты набралась такого отвратительного вкуса. Помнится, твой отец слушает классику, а брат и вовсе не видит в музыке ничего завораживающего»       ‒ «Целуй, детка, целуй», ‒ в желании позлить Стэна еще сильнее, я блаженно напеваю песню, ведя плечами в импровизированном танце под импровизированную музыку. ‒ «Трахайся, детка, трахайся»…       «Порой ты бываешь неадекватной. Больше я эту похабщину воспроизводить не стану», компьютеру остается только топнуть ногой и сложить руки на груди для пущей убедительности в и без того горделивом голосе. Но я больше не танцую и не пою. Чашка с омлетом зависает в воздухе, содержимое так и не отправляется в сковороду. Ведь меня привлекают голубые светодиоды на дальнем конце заднего двора, что отблескивают и искрятся в свете капель дождя на стекле. Ступор некоторое время овладевает разумом. Уже через несколько мгновений чашка ставится на стол, я, забив на свой довольно прохладный вид для дождливой погоды, обеспокоенно отодвигаю дверь и выхожу под мелкие капли.       «Вернись в дом и оденься, Луиза». Лукавость и горделивость мгновенно сменяются настойчивостью. Отмахнувшись от чипа, я, ступая по мокрой траве босыми ногами, с опаской направляюсь в сторону машины. Ричард не видит меня. Все его внимание устремлено куда-то за периметр территории, сквозь железное ограждение. Белые вставки на его пиджаке смотрятся броско рядом с посеревшей аркой, из-за плотных туч яркие голубые ярлыки отбрасывают мягкие оттенки на блестящую от влаги кожу лица, лоснящиеся и примявшиеся волосы. Спустя минуту после выхода из дома я покрываюсь мелкой дрожью от порывистого ветра, но не спешу обхватывать себя руками. Сознанием овладела тревога, которая, кажется, передалась мне от Ричарда.       ‒ Эй, жестянка, ‒ попытка скрыть свое беспокойство за привычным оскорбительным обращением венчается успехом. Девятка медленно поворачивает голову, не спуская взгляда с темных деревьев, и только после нескольких секунд одаривает меня холодным вниманием. Теперь блики от голубых диодов изящно ложатся на его серые радужки, заставляя серебристые нити искриться. ‒ Ты что здесь забыл?       Молчание длится, кажется, вечность, но то лишь в моем воображении. Ричард, все еще стоя ко мне боком, снова смотрит в густую чащу леса, от которой приятно пахнет мокрой хвоей. Смотреть на его профиль даже приятней, чем в упор. Темные брови периодически сдвигаются, и как же я рада, что в такие моменты не нахожусь в центре его внимания. От него и так на милю веет опасностью и угрозой, а когда светлые глаза смотрят в душу – становится еще страшнее.       ‒ Я видел движение, ‒ задумчиво отзывается андроид, придавая своему низкому голосу нотку пренебрежения.       ‒ Волк? ‒ теперь мы оба смотрим в лес, разве что моя мелкая дрожь приняла самые крупные обороты. Пришлось обхватить себя за голые плечи, правда, это мало помогло от похолодевшего из-за ветра красного атласа.       ‒ Не только. Человеческий силуэт. Кажется, он был здесь вчера утром.       Весть о таинственном человеческом силуэте, что шныряет вокруг моего дома, выуживает из воспоминаний сон. Не хочу даже думать, что эта тварь может наблюдать за нами, особенно теперь, когда Сероглазка принялся использовать чужие тела, как письма счастья. От мысли о возможной слежке меня еще сильнее пробирает дрожь. Подмокшие волосы неприятно налипают на лицо, по холодной коже сбегают поспешные струйки. Удивительно, как атлас еще не вымок полностью.       ‒ Настоятельно рекомендую вернуться в дом, детектив. Для нынешней погоды у вас слишком… ‒ Ричард делает паузу, на несколько секунд позволяя себе обвести меня взглядом с ног до головы, после чего снова возвращается вниманием в лес, не сменяя своей каменной осанки. ‒…откровенный вид.       ‒ Как я одета ‒ тебя не касается, ‒ спешит сойти с губ язвительное замечание.       ‒ Касается до тех пор, пока вы ведете расследование. Я не могу допустить, чтобы еще один следователь попал под опеку органов здравоохранения, тем более, когда преступник выходит на контакт.       Он говорит все это, не глядя на меня, да еще и таким будничным, спокойным тоном, как будто под контактом не подразумевается фамилия на мертвом теле. Беззвучно передразнив машину кривлянием, я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и возвращаюсь в дом. Каково же мое удивление, когда попытка закрыть дверь проваливается. Ричард, все это время следующий за мной, не дает мне этого сделать, накрыв рукой дверной косяк. Ну и ладно. Пусть сам закрывает.       Мы оказываемся в кухне как раз вовремя. Я и впрямь продрогла, и даже удивительно, почему Стэн меня в это не тыкает носом. Убрав мокрые волосы за уши, я возвращаюсь к своему омлету. Будущий завтрак отправляется на сковородку, когда за спиной слышится дверной щелчок, и Ричард, не обращая внимания на скапывающие с его волос и пиджака струйки, встает рядом со столом. Куда он смотрит ‒ без понятия. Точно не на меня, иначе бы кожа уже давно покрывалась мурашками от пронзительного взгляда.       ‒ Меня в дом гонишь, а сам водопадом растекаешься, ‒ я смеряю машину саркастичным взором из-за плеча. Омлет принимается мягко шипеть, наполняя стены кухни помимо звуков капающей воды еще и приятным ароматом скорого завтрака.       ‒ Я не подвержен простудным и воспалительным процессам, детектив, ‒ Ричард отвечает инертно, параллельно с этим усаживаясь на барный стул. Руки его по обыкновению в таком положении сцеплены и уложены на мраморный стол. ‒ Влага на одежде меня не смущает.       ‒ А вот меня бесит, ‒ в воспоминаниях тут же играют влажные дорожки на мужских губах после моего психа в ресторане. Там так хотелось стереть раздражающие следы большим пальцем. Здесь следы одной рукой не сотрешь. И все же не могу смотреть на него в мокром состоянии. Хватает этой слипшейся пряди на правом виске, что своим изящным кончиком касается наружного края брови. ‒ Сними его, пусть хоть немного просохнет.       Вернувшись к своему омлету, я вместе с шорохом высыпающегося перца в своей руке слышу шелест тяжелого и влажного пиджака. Любопытство сдирает с меня все остатки самообладания, даже не знаю, откуда это желание повернуться и посмотреть, что скрывает под собой плотный черно-белый жакет с ярлыками «Киберлайф». И я не успеваю остановить свою мысль, как голова непроизвольно поворачивается к машине. Девятка, не замечая моего внимания, аккуратно развешивает пиджак на спинку барного стула. Черная рубашка невероятно насыщенного оттенка, идеально выглаженная, но покрытая характерными складками в районе плеч, талии и внутренних сторон локтей. Под вязким черным цветом виднеется тусклое сияние голубого цвета диода, но оно тут же перекрашивается в блеклый золотой. Только спустя секунду другую я понимаю, почему изменился оттенок. Ричард закончил свои манипуляции с одеждой и теперь смотрит на меня, чуть прищурив глаза.       Снова красные уши! Да что же это такое! Мне что, пятнадцать лет?! Не выражая абсолютно ничего, кроме суровости, я не отворачиваюсь от серых глаз Ричарда долгие секунды. Спрятать взор вот так просто и сразу означает поддаться, показать свою слабость. Точно не про меня! Я лишь лениво хлопаю ресницами с совершенно незаинтересованным лицом, как бы ставя точку в доказательстве своего хозяйского положения. Андроид от этих гляделок щурится еще сильнее, выпрямляется и надменно вздергивает подбородок. Вот теперь, доказав свой авторитет, позволяю себе вернуться к омлету. И все бы ничего, если бы не очередной кувырок сердечного двигателя, обдавшего холодные щеки румянцем, как только внимание возвращается к яичнице.       «Как теперь ты будешь оправдываться?»       Злобный взгляд в сторону микроволновки, и в голове слышится смешок. Убила бы, будь у него тело.       «Между прочим, должен сказать, что горжусь тобой», быстрая смена темы настораживает, и я стискиваю деревянную лопатку в руке, время от времени посматривая на дверцу микроволновой печи. Благо за спиной все еще царит молчание, ведь на деле эти перемигивания с самим собой насторожили бы кого угодно, в частности Девятку. «Не помню, чтобы ты разрешала Ричарду находиться дома вне гостиной, но твоя лояльность меня радует»       От сказанного кровь от ушей и щек отливает, и я тут же порывисто разворачиваюсь к молчаливо сидящей Девятке. Дыхание затаилось от понимания того, какое мясо может сейчас произойти. Ричарду как и всегда все равно, с какой ошарашенностью и злостью я на него смотрю. Даже раздумываю, не вдарить ли лопаткой прямо по влажному от дождя лбу.       ‒ Я не поняла, ‒ с натужной улыбкой я пытаюсь говорить доброжелательно, при этом щедро приправляя все надвигающейся угрозой. ‒ А ты чего здесь делаешь? Я вроде бы не давала разрешение блуждать по дому.       Тонкие мужские брови вскидываются. Его расслабленный вид говорит о том, что жестянка чувствует себя комфортно, а значит, ни в чем себя не обвиняет. От такого простодушного вида кухня начинает нагреваться не только включенной плитой, но и моим разбушевавшимся от негодования телом.       ‒ Простите, но вы и не запрещали, ‒ Ричард не так бы бесил, если бы не вздернутые в углах губы. Как будто чувствует себя победителем в этаком пари.       ‒ Не поняла.       ‒ Ваше указание во второе мое пребывание на территории вашего дома звучало, как «Останешься сегодня здесь», ‒ он вспоминает слово в слово, как если бы смакует каждую букву. На фоне стука дождя о стекло голос звучит по-особенному самодовольно, а может, мне просто так кажется. В любом случае я понимаю, как сильно прокололась и как много уже машина могла изучить на протяжении всей ночи. ‒ Относительно последующих дней указаний не было.       «Мать честная…»       ‒ То есть, всю эту ночь ты бродил по моему дому? ‒ с тоном на жирный намек спрашиваю я, кивая лопаткой в сторону Ричарда.       ‒ Спешу заверить, что нет. Не бродил. Это было бы неуважительно к вашим чувствам, детектив Вольф.       Ох, с каким самодовольным видом он смотрит на меня! Как если бы поставил на место! Знает, что именно такого поведения в виде несанкционированной прогулки по дому от него и жду, и знает, что понимание не произошедшего доставит мне злость! Лишит возможности поорать, поругать, поерничать! Лучше бы он блуждал по дому, чем не воспользовался шансом. В том случае я хотя бы оправдано чувствовала бы себя злой, а не так, как сейчас, погрузившись в ярость и стыдливость за допущенное предположение!       ‒ А ты у нас, смотрю, каждое слово способен раздуть до размеров слона, ‒ все еще сгорая от негодования в большей степени в свою сторону, я складываю руки на груди, держа лопатку рядом с лицом. ‒ Какие еще грязные приемчики, помимо шпионажа и переворачивания фраз с ног на голову, ты можешь использовать, жестянка?       Наш визуальный контакт по обыкновению растягивается неприлично долго. Серебристые нити, переплетающиеся и отблескивающие в свете лампы холодного оттенка, уволакивают, предлагают увязнуть в них навсегда. Что я говорила о том, что не хочу быть в центре внимания хмурящихся глаз? Готова взять слова обратно, ведь чувствовать на себе потоки доселе неизвестной мне ледяной энергии почему-то невероятно завораживающе.       «Луиза, Луиза…», раздается в голове голос иронично цыкающего Стэна, когда сердце гулко ударяется о ребра, образуя в груди пустоту. Его звуки заставляют меня поджать губы и испытывающе сузить глаза. Ричарда это забавляет. Андроид вежливо склоняет голову, отвечая на мой вопрос:       ‒ Я могу быть максимально открытым, если вам так угодно. Например, могу повторно поинтересоваться, кто такой Стэн, из-за которого могут посадить вашего отца и от которого зависит ваша жизнь?       Не веря в происходящее, я отвожу взгляд и саркастично улыбаюсь, параллельно облизывая губы. Босая нога в нетерпении постукивает пальцами по холодному кафелю, и Ричард ждет ответа, явно ожидая получить нечто другое, но никак не честность. Об этом говорит его предсказывающая негатив мягкая улыбка и вскинутые брови с теплым взглядом, говорящим: «Ну же, давайте, обзовите меня жестянкой снова, доказывая свою слабость».       ‒ Вот что я тебе скажу, ‒ я не обзываюсь, но ядом наполняюсь. Уложив ладони вместе с лопаткой на стол, смотрю в светлые, завлекающие глаза с особым обещанием сделать больно. Но андроид не сдвигается с места, хоть расстояние между нами сокращено как минимум на половину метра, и то только благодаря столу. ‒ Еще раз будешь меня подслушивать или переворачивать мои слова кверху на голову ‒ будет очень больно. Или как минимум страшно.       ‒ Не беспокойтесь, детектив, ‒ его голос звучит тихо, но дружелюбно. И как же меня это бесит из-за ускользающего чувства хозяйского положения! ‒ Ваши слова бессмысленно переворачивать, учитывая, как много сексуального подтекста вы используете. Думаю, Зигмунд Фрейд нашел бы ваше поведение весьма интересным.       «Так-так-так, и что же ты ему ответишь…»       ‒ Я сейчас отправлю тебя на трассу работать, ‒ наши перепалки становятся чем-то азартным, словно в погоне за возможностью главенствовать в нашем тандеме. Я уже не плююсь ядом и не наполняюсь яростью, не прерывая игривого контакта с Ричардом. ‒ Знаешь, по-фрейдовски.       ‒ Я, конечно, понимаю, что мое полноценное сходство с мужским организмом позволит вам провернуть это дело, ‒ от услышанного, еще и таким холодно-лукавым голосом, я впадаю в ступор, резко выпрямившись. В голове наступает молчание, но Ричарду словно мало. Он продолжает наседать, едва заметно улыбаясь моей реакции. ‒ Однако должен предупредить, что самовольное распоряжение собственностью «Киберлайф» понесет за собой крупные последствия, включая уголовную ответственность. Я выполню поставленную вами задачу, а вы после этого будете вынуждены выплатить компенсацию компании.       В кухне воцаряется тишина, нарушаемая очередными кульбитами сердечной мышцы и шкварчанием за спиной. Смотря в эти приторно-невинные глаза, я буквально покрываюсь краской с головы до пят. На кой черт мне знать о подробностях его строения?! На кой ляд он вообще об этом заговорил?! Господи, как стыдно-то теперь!       «Он восхитителен…», тихий голос Стэна звучит восхищенно, а через несколько мгновений раздражает барабанные перепонки невероятным криком. «Просто признай уже, что он восхитителен!»       Так жарко мне давно не было. Не в силах оторвать от машины ошарашенно-стыдливого взора, я стараюсь вырвать себя из тумана, но самолично это сделать практически невозможно. Видимо, Девятка решает помочь мне. Ярко сияя голубыми диодами на виске и под рубашкой, Ричард хищно перебегает по мне взглядом, приподнимает уголки губ и мягко произносит:       ‒ Ваш завтрак, детектив.       Только сейчас я ощущаю запах гари и громкое шипение за спиной. Сорвавшись с места, скорее, ради того, чтобы спрятаться от многообещающего взгляда машины, я судорожно стаскиваю сковородку с огня, едва не обжигаясь. Завтрак испорчен раз и навсегда. Как будто бы я хочу есть после услышанного. Господи, как теперь на него смотреть?!       Потерянно открыв рот и указав на андроида пальцем, я тут же осекаюсь и касаюсь тем же пальцем вдруг сжатых в тонкую полоску губ. Ни одно слово не идет на ум. Предполагаю, что это очередная сраная провокация, попытка испробовать очередную модель поведения, и эта мысль резко отрезвляет. Ричард ‒ машина. Он не способен на эмоции, не способен на желания, на флирт. Все его действия ‒ не больше, чем набор алгоритмов, а значит, все его лукавые взгляды и мягкие, интимного окраса тона всего лишь в моем воображении. Это существенно облегчает душу, снимая краску с лица.       ‒ Очередная твоя вшивая провокация, не так ли? ‒ голос все же дрогнул от недавней чечетки сердца, но я достойно выстаиваю надменный и прямой визуальный контакт. ‒ Прямо как с капитаном Фаулером, ‒ мягкая улыбка с лица Ричарда исчезает, а вот глаза сурово сужаются. ‒ Думал, не догадаюсь?       ‒ К вашему сожалению, я ничего не скрываю. В отличие от вас.       Лопатка под усталый смешок отправляется в раковину. Больше контактировать с Девяткой не хочется. Момент азартного словесного поединка растаял, как сигаретный дым (от мысли о котором жалобно потянуло в легких), сменившись на привкус очередной эмоциональной заслонки. Все же мимолетно я даю себе позволение задаться вопросом, зачем «Киберлайф» сделали RK900 таким полноценным и в каких целях он может эту полноценность использовать в процессе расследования, но теперь эти вопросы не вызывают смущения. Ричард намекнул на тайну о Стэне, и это портит мгновение. Оставшись без завтрака, я в полнейшем молчании ухожу наверх, дабы привести себя в порядок. Но и это оказывается сделать сложно.       Водные процедуры не облегчают, ровно как и погружение в свои мысли. Указания о местонахождении в доме Ричарду так и не были даны, но уверена, что этого и не требуется. Машине слишком сильно хочется одержать победу в нашем маленьком споре, заставляя меня чувствовать себя злобно из-за упущенной возможности отчехвостить пластик. Потому я даже не задумываюсь о вопросе блужданий Ричарда по дому. Туманно высушиваю волосы, навожу порядок в комнате и, печально посматривая на усиливающийся дождь за окном, собираюсь в дорогу. Все, как обычно – джинсы, кроссовки, хвост из волос. Пистолет за поясом, телефон и сигареты в кармане, наушник в ухе. Отчаянно хочется надеть плащ с рукавами в три четверти, но синяки на запястье не дают мне этого сделать. Приходится вползать в ту же желтую толстовку, что и вчера.       Ричарда я нахожу в гостиной, как и ожидалось. Его пиджак аккуратно уложен на спинке кресла, сама машина сидит на диване, задумчиво глядя в сторону лесной чащи. Мыслями он витает вокруг силуэта, да и я тоже задумываюсь о нем, чувствуя легкий холодок на коже. Неприятно осознавать, что кто-то блуждает вокруг территории. Благо ворота открываются автоматически только перед кругом определенных лиц и их машинами.       Покидать дом приходится в молчании, и слава Богу. Слова «Поехали, у нас много дел» не влекут за собой шквал вопросов, зато принимают в ответ короткий кивок головой и отточенные движения рук, надевающие на тело плотный высохший жакет. Воображение рисует, как тяжко отклоняется правый ворот пиджака из-за покоящегося внутри ножика, но я отгоняю эти мысли, терпеливо ожидая Девятку у входа. Дверь за нами запирается, вскоре смыкаются и ворота. Впереди ждет очередной спущенный в унитаз выходной. А впрочем, не жалко, если он спущен ради одной бессовестной задницы из полицейского участка.       Плотный ливень тут же накрыл машину шквалом ударов по металлической крыше. Мягкая обивка и рокот мотора приглушают звуки, однако ливень доставляет неудобство в другом свете. Ни черта не видно. Дворники работают в усиленном режиме, Ричард сидит тихо, не подавая признаков движения, разве что лениво хлопая глазами и отсвечивая в потемневшем от недостатка света автомобильном салоне. Я недолго слушаю радио-ведущего, уже через несколько минут после начала поездки приспускаю окно и разжигаю сигарету, позволяя редким каплям просачиваться внутрь. Размышления о нависшей над другом опасностью ведут еще одну фигуру в мыслях. Мелкие искорки светятся, приятно гармонируя с легким мраком, однако это совершенно не успокаивает нервы. Ведь Тина Чэнь не берет трубку ни на первый, ни на второй, ни на третий звонок. И каждый раз я, раздраженно поджав губы, начинаю судорожно размышлять о причинах отсутствия голоса на том конце. Искренне надеюсь, что она просто забылась в выходном.       ‒ Вы встревожены, детектив? ‒ по обыкновению холодно спрашивает Ричард, следя за дорогой.       Сняв от напряжения наушник, с которого пыталась дозвониться, я вытягиваю из сигареты остатки дыма и отправляю окурок в окно, под ливневую стену. Наполняющий изнутри дым дурманит голову на несколько секунд, и рука, взятая Стэном под контроль, мягко поправляет руль, выравнивая внедорожник на полосе. Благо машин на трассе мало, большинство едут издалека, соблюдая в такую пасмурную погоду крупную дистанцию.       Забавно… тот же дым, что сейчас лениво сочится в сторону окна из приоткрытых губ, вчера был буквально выдохнут в лицо машины. А ведь тот не повел и «мышцей», с неким туманом смотря в голубые глаза. И с каким упоительным наслаждением андроид спросил о Стэне, как если бы знал, что этот вопрос вызовет у меня множество бурных реакций, состоящих в основном из страха. Самое жуткое то, что я теряюсь, прямо как сегодня у кухонного стола. Не знаю, как реагировать, не знаю, что отвечать. Такое со мной происходит впервые за долгие годы. Обычно ситуация держится мной под контролем, позволяя прибегать то к агрессии, то к флирту. А здесь… как реагировать здесь?       Ушедшая в мысли, я не сразу замечаю, с какой наглостью флегматично смотрит Ричард, полностью повернув ко мне голову. Сердце делает кувырок из-за дискомфорта, и я мимолетно бросаю взгляд на Девятку, при этом приглядывая за дорогой. Последнее было сделано как раз вовремя: некий говнюк на электрокаре опасно пытается обогнать черный внедорожник, обдавая лобовое стекло грязной волной. Как много ругательств разносится в моей голове. Даже Стэн в голове раздраженно бубнит нечто вроде «Олигофрен недожаренный».       ‒ Что? ‒ я чуть сбавляю скорость, злобно бросая слово уже отвернувшейся жестянке.       ‒ В лексиконе людей присутствует такое понятие, как «человек слова». Пытаюсь понять, насколько сильно подходит это понятие вам, детектив.       Хмыкнув на услышанное, я придвигаюсь ближе к рулю. Дворники работают на отлично, но поток машин ближе к городу учащается. Приходится щуриться и сжимать руль обеими руками, лишь бы не попасть в аварию из-за очередного возжелавшего обогнать придурка.       ‒ Это ты сейчас к чему?       ‒ У меня была возможность изучить вашу личность путем исследования вашего пространства, но я не использовал ее, несмотря на то, что запретов от вас не поступало, ‒ Ричард поясняет свою точку зрения спокойно, изредка кивая головой. Он умиротворен, а я опять ощущаю подкрадывающуюся потребность удерживать свой авторитет, укоризненно посматривая на Девятку искоса. ‒ Вы обещали оказывать содействие системе адаптации, однако отказываетесь отвечать на вопросы, ‒ проговорив это сосредоточенно, Ричард чуть подается вперед и смотрит на меня, едва повернув голову. ‒ Не кажется ли это вам несправедливым?       Я бы посмеялась, но не хочу. Причина ли в том, что очередной идиот обгоняет нас, сигналя стоп-фарами, или причина в том, что слова Ричарда заставляют раздражаться? Чем бы оно ни было, я усмиряю жестянку удивленным взглядом, вставая на светофоре. Тот самый обогнавший придурок врывается на красном свете, от чего многие машины из идущего поперек потока опасливо тормозят, сигналя в дождь.       ‒ Ты на что намекаешь? Что я не держу слово?       Ричард возвращается на свое место молча. И это становится для меня красной тряпкой для быка. Словно берет на понт, хватает за самое святое – за самооценку и самомнение! Саркастично улыбаясь и облизывая ранку на губе, я ненароком окидываю глазами капли дождя за окном. Могу промолчать, могу отпустить историю, но черт его возьми, не хочу!       ‒ Вперед, ‒ неопределенно взмахнув ладонью аки «дозволение с царского плеча», я медленно направляю машину через перекресток, стараясь держаться ближе к правой полосе. Боковое зрение ловит на себе суровый взор, в ответ которому летит, ‒ задай любой вопрос, кроме Стэна, и я отвечу без колебаний.       Поправочка о Стэне не может не отразиться на Ричарде. И без того хмурые брови сдвигаются над сузившимися в подозрениях глазами, но Девятка не желает развивать тему запрета. Вместо этого со стороны звучит безучастный, мужской голос. Все мое тело тут же напрягается от услышанного, спина непроизвольно выпрямляется. Даже Стэн молчит, обычно ехидничая на тему наглости жестянки.       ‒ Арка для торжественных обрядов, ‒ всего четыре слова, а я уже чувствую себя под дулом пистолета. Жаль поездка закончится еще не скоро из-за затянувшегося дождя, что хлещет по стеклам. ‒ Что она значит для вас?       Не хочу отвечать… ох, как же сильно не хочу отвечать. Молчу уже минуту, испытывая на себе мощь пронзительных глаз металлического цвета, что придает его взору еще большую холодность. Удивительно, как те же глаза на кухне приобретали более мягкий оттенок, пусть и выражая лживое почтение.       ‒ Система адаптации, детектив, ‒ Ричард, решая «помочь» мне с ответом, напоминает об отданном слове. ‒ Вы обещали ответить на любой вопрос.       Очередная сигарета видит свет недолго. Маленький огонек разжигается на очередном светофоре, густой белый дым выдыхается прямо на руль под изучающими глазами Девятки. Никогда не задумывалась о том, как сильно пропитан салон запахом сигарет. Вполне хватает моих стойких духов с запахом лаванды, чтобы в смеси с табаком создать нечто приятное, непостижимое. Жаль, едкое чувство боли из-за разворошенной Ричардом раны нельзя так просто засыпать чем-то приятным, например, меланхоличным созерцанием дождя.       Проходит не меньше минуты и не меньше половины сигареты, прежде чем Ричард, решив не дожидаться от меня содействия, устремляет в свое окно похолодевший взгляд. Он же возвращается ко мне, когда я пытаюсь расслабиться в поредевшем потоке автомобилей, безвозвратно вырывая из сердца накопленную годами обиду.       ‒ Я знаю, насколько у меня тяжелый характер. Длительное общение с мужчинами для меня всегда было той еще проблемой, большинство избегают таких, как я. И здесь нечем гордиться, это настоящий геморрой, ‒ пробурчав последнее с обидой, я внимательно наблюдаю за дорогой, заворачивая направо. Ладонь, что держит сигарету, одновременно с этим придерживает костяшками сустава руль. Огонек вот-вот добежит до конца, и кожа ощутит жгучее тепло, но я не тороплюсь выкидывать ее. Вместо этого стряхиваю пепел в открытое окно, за которым дождь сходит на «нет». ‒ Мне было двадцать три года, когда я познакомилась с Адамом. В общем-то, один из немногих людей, кто смог именно терпеть мой характер. Казалось, что у нас все нормально, единственное, что ему не нравилось, так это моя специализация. Считал, что полицейский – работа не для девушки. Впрочем, это мнение роднило его с Дитфридом. Спелись два дружка до поры до времени.       Вспоминая, как часто эти двое наседали мне на уши, заставляя покинуть стажировку в департаменте Детройта, я готовлюсь покрыться ледяной коркой. Но как же странно ощущать недостаток злости ради столь щепетильного процесса. Совсем как у бара Джимми, где переполненное гневом терпение выплеснуло все свое негодование на машину, так похожую на убийцу лейтенанта. Там Ричард позволил высказаться, смиряя меня пронизывающим, холодным взглядом после пощечины. Здесь он сидит ровно, без тени смущения исследуя мой профиль в упор.       ‒ Нас хватило на два года, и, если честно, будь это обычный разрыв, вся история так сильно не цепляла бы. Но я была готова ради него бросить работу, черт, я написала заявление на увольнение за два дня до свадьбы… теперь-то понимаю, что Адам поставил это условие специально. Думал, я ни за что не соглашусь, и церемонию придется отменить. А я все взяла и испортила, впрочем, как всегда.       Минутное молчание позволяет собраться с мыслями. Окурок скрывается в ветре за окном, так и недокуренный. Ведущий по радио начинает раздражать, и я поспешно его отключаю.       ‒ Этот говнюк за месяц до свадьбы нашел себе какую-то девочку. Я даже не ревела у алтаря, когда он не пришел, предпочтя все сказать через телефон брата. Реветь на глазах у толпы людей… пф, ‒ фыркнув, я устало усмехнулась. Стискиваемый пальцами руль скрипит кожаным покрытием, отчего ладони потеют. ‒ Это сейчас я смотрю на последние месяцы совместной жизни и понимаю, как много было подсказок. Но черт бы их побрал, эти розовые очки.       Глаза Ричарда несколько секунд блуждают взглядом по приборной панели. Жаль, не видно его диода на виске, хотелось бы посмотреть, так ли важна для него эта информация?       ‒ Полагаю, церемония должна была состояться двадцать второго апреля, ‒ изначально его высказывание звучит, как утверждение, но после короткой паузы андроид возвращает на меня взор, добавляя вопрос, ‒ не так ли?       ‒ В первый раз закурила прямо у изножья арки. Там же и затушила сигарету. Это показалось мне таким забавным, что я решила отмечать каждый год этот день отметиной на конструкции. Традиции, как-никак. Немецкая кровь, видимо, играет, ‒ несколько мгновений выжидаю паузу, стараясь собраться с мыслями. Я не из тех, кто будет раскрывать душу перед каждым встречным, ведь все мои негативные позывы на деле чаще всего либо прямолинейность, либо попытки скрыться за ледяными шипами. Об истории знает вся немецкая семья Вольф и английская семья Кирстен, но в участке в курсе разве что Фаулер и Рид. Когда-то еще был в курсе лейтенант… увы, ноябрь унес за собой этого прекрасного человека. ‒ Фаулер, кстати, разорвал заявление после того, как узнал о случившемся. Больше покинуть участок я не пыталась.       Никогда не признаюсь себе в этом, но все же подсознанием понимаю, что все эти похождения, гулянки, флирт и мимолетные ночи… все это попытка доказать себе собственную значимость в глазах мужского пола. Пусть даже в такой слабой и сомнительной форме, и все же хоть что-то. До сих пор пробирает дрожь от воспоминаний о, казалось бы, родном и любимом голосе, вещающем своей невесте о разрыве. Но самое худшее не в самом расставании. Самое худшее крылось в причине и аргументах человека. Не было привычных «дело не в тебе, а во мне», не было «прости меня». Было «не могу с тобой, ты ‒ ошибка». От того самооценка стремительно ринулась камнем вниз, увеличивая скорость с геометрической прогрессией.       Следя за дорогой, я мысленно витаю рядом с аркой. Отвратительная конструкция, подвергнутая коррозии и моему негативу. Молчание с соседнего кресла настораживает, я удивляюсь, почему жестянка не интересуется причиной сохранения этой напоминающей о мерзком дне вещи.       ‒ И что? ‒ вскинув брови, я мимолетом смотрю на профиль Девятки. Его глаза устремлены строго перед собой, по механичному ничего не выражающие. ‒ Ты даже не спросишь, почему я не избавляюсь от арки?       ‒ Я знаю ответ на этот вопрос, детектив, ‒ оповещает жестянка, не сменяя своей флегматичности с примесью суровости.        ‒ Вот тебе на, ‒ дождь окончательно закончился, и дворники снижают активность, время от времени смывая со стекол набежавшие с капота капельки влаги. ‒ Поделишься своими знаниями?       Я говорю без иронии или сарказма, вполне себе интересуясь выводами машины. Порой, стоя на заднем дворе и рассматривая конструкцию, сама задаюсь вопросом о смысле сохранения арки. И снова же подсознанием знаю ответ. Но не хочу его принимать и уж тем более озвучивать. Интересно, насколько сильно интуитивное собственное мнение совпадет с мнением машины-детектива?       Ричард отвечает без заминки, спокойно глядя перед собой. В своем безучастном виде он больше похож на того, кто слушает утренний брифинг, но никак не на того, кто стал свидетелем обнажения покалеченной души. Впрочем, для него я таковой не являюсь. Для него я агрессивно настроенный человек, с которым приходится работать в одной связке.       ‒ Арка олицетворяет вас саму. Поврежденное искореженное под натиском душевной боли и переживаний. Оставляя каждый раз след на конструкции, вы выпускаете собственные волнения. Нечто подобным занимаются люди, склонные к аутоагрессии. Только вы вместо нанесения физических ран своему организму наносите физический вред собственной проекции в виде арки, ‒ на этом Ричард оборачивается ко мне, словно лишая меня возможности оспорить сей факт. С каждым его словом я напрягаюсь вновь, неосознанно вжимаясь в кресло. ‒ Конструкция позволяет вам помнить о пережитом стрессе, благодаря чему вам удается избегать изменений в собственной жизни.       На минуту воцаряется тишина, сбиваемая шумом покрышек из приоткрытого окна и ревом моторов мимо проезжающих машин. Я все еще испытываю на себе пронзительный взгляд андроида и тут же воображаю, с каким сожалением смотрит на меня Стэн. Конечно, он не смотрит. Физически не может этого сделать. Однако воображение штука шутливая.       ‒ Желаете узнать, чем отвечает на ваше поведение заложенный психологический базис? ‒ звучит спустя минуту, вызывая у меня дурное предчувствие. Облизнув губы, я неопределенно пожимаю плечами, давая безмолвное разрешение. ‒ Психологическое саморазрушение может стать прямой причиной психических отклонений. Своими поступками вы затормаживаете свое социальное и личностное развитие. Настоятельно рекомендую пересмотреть свои взгляды на прошлое и направить все свое внимание на будущее.       С этими словами Девятка отворачивается к лобовому стеклу. Все это звучало так холодно, безвкусно, прямо как из уст хирурга над покойным телом. Участок уже виднеется за углом высотки, и я, ощущая скорый холод от пропитанного влагой воздуха, гордо вздергиваю подбородок. Рекомендует он… как вообще машина может рекомендовать подобные вещи? Ни опыта, ни собственных мыслей. Только ограничительные рамки и базовые основы примитивной психологии.       ‒ Много ты понимаешь, ‒ грубо, но сдавлено бурчу я, заворачивая налево в сторону парковки. Площадка, как и должно быть в воскресенье, пустует. ‒ Со всеми своими ноликами и единицами.       Он вновь смотрит на меня, на сей раз слишком холодно для флегматичности и слишком спокойно для раздражения. Зеркало заднего вида бликует от яркого голубого, что мигает на виске машины. Еще немного ‒ и точно окрасится в желтый цвет. Благо, этого не происходит.       ‒ Верно, детектив Вольф, ‒ соглашение отзывается во мне недоумением, но я молчу. Даже странно не слышать от него ответных язвительных комментариев. ‒ Я не понимаю. Но по крайней мере стараюсь понять.       Припарковавшись в молчании ближе ко входу в участок, я неторопливо собираю вещи: пистолет, телефон, пачка с зажигалкой. Ветер из открытой дверцы обдает колкой прохладой, наполняя легкие ароматами озона и мокрой пыли. Непривычно приезжать сюда в выходной день. Увидел бы меня Фаулер ‒ раз пять перекрестился бы.       ‒ Объясните, зачем мы вернулись в полицейский участок? ‒ после того, как дверцы хлопают, а машина сигнализирует о включенном датчике, мы сходимся у капота. Так и подмывает достать по привычке сигарету и зажечь, и я уже тянусь к пачке, пока Ричард осматривает департамент, как тут же отдергиваюсь. Пора прекращать так часто курить.       ‒ Хочу проверить одну мысль, ‒ блекло бросив это, я двигаюсь в сторону стеклянных дверей. За спиной слышатся уверенные шаги. ‒ Но для этого придется обзвонить несколько участков, где побывал Сероглазка.       ‒ Вы могли это сделать из гостиной собственного дома.       Встав в ступор от этой новости, я ощущаю легкий толчок в плечо. Похоже, Девятка шел слишком близко. Настолько, что не успел затормозить. Пальцы едва достигли ручки двери, а я уже смотрю на него из-за плеча, как тупица. Андроида это не смущает. Он тут же понимает смысл моего немого вопроса, спеша пояснить свою мысль:       ‒ Я мог предоставить вам список телефонных контактов всех правоохранительных органов США. Вам следовало только попросить.       ‒ Серьезно?.. ‒ эта мысль мне не приходила в голову. От того я, стоя у двери и пялясь на машину потупевшим взором, чувствую себя идиоткой. ‒ Я что-то об этом не подумала… ну и ладно, мне все равно нужно фотографии в дело распечатать.       Рационально оценив оправдание для поездки в участок, я уже не с таким уязвленным видом вхожу в стеклянные двери. Регистрационная стойка пустует, телевизор отключен. Весь участок погружен в тишину, но любой служащий знает, что это лишь иллюзия. Где-то там в глубине здания находится дежурная бригада и два оператора, готовые кинуться на помощь в любое мгновение. Преступность не спит, в отличие от полицейских.       Серый светлый холл так спокоен… и мне это, черт возьми, нравится. Ни звуков звонков, ни шума бумажек или топота ног. Никого. Абсолютно. С десяток лет назад, отмечая выпуск из академии полиции, я и учебная группа блуждали по парку до самого рассвета. Возвращаться домой по пустующим дорогам было так приятно и волшебно, что даже в душе щемит. Как будто весь мир вымер, оставив после себя только продукты цивилизации в виде построек и машин. Я и забыла, что это за чувство – действительно полнейшего спокойствия.       Обойдя пустующие столы, при этом разнося эхо совместных шагов, я водружаюсь на свое рабочее место. Терминал медленно выходит из «спячки», предлагая заглянуть в обновившуюся базу расследования. Запрос отклоняется – у меня есть дела посерьезней. Радует, что Ричард без каких-либо затупков усаживается рядом на стул посетителей. Видимо, в условиях отсутствия поверхности, андроиду приходится по регламенту внутренних рамок принимать ученическую позицию: руки на коленки, каменная, не касающаяся кресла спина. Меня, распластавшуюся на стуле, это немного раздражает. Впрочем, мне не до этого. База немедленно атакуется в целях найти нужные номера. В течение следующей половины часа голые стены отзываются эхом на мой вежливый говор.       Каждый звонок наполняет меня все большим сомнением. Я, конечно, понимаю, что правительство у нас с появлением президента Уоррен не самое умное, однако не ожидаю, что и департаменты полиции такие же придурки. Как только последний звонок был оборван на учтивом пожелании всего доброго (на деле звучавшем как проклятье со стороны дежурного оператора, потревоженного в воскресенье чужим участком), я с шумом укладываю телефон на стол и задумчиво откидываюсь на спинку стула. Пусть негодование на собственных коллег возрастает, все-таки некоторые вещи теперь легче понять. Например, мотивацию преступника в причинах задержки в нашем городе.       ‒ Что-то не так? ‒ Ричард, все это время молчавший, вскидывает брови.       «Все не так», в таком же задумчивом ключе, как и я, растянуто проговаривает Стэн.       ‒ Даже и не знаю, что тебе ответить, ‒ и не понимаю, почему вообще должна отвечать. Девятка наверняка все слышал своими датчиками. Но это не мешает ему продолжать смотреть на меня вопросительным взором. ‒ Ни один участок не занимался убийствами. От слова совсем.       ‒ На данный момент приоритет правительства и компании «Киберлайф» стоит на изъятии девиантов по всей стране, ‒ судя по спокойному голосу машины, Девятка ни капли не удивлен новостью. ‒ Все силы брошены именно на этот процесс.       ‒ Можно подумать, убийства людей людьми перестали иметь значение. По крайней мере, теперь мы знаем, почему Сероглазка задержался здесь. Рид не из тех, что бросит дело на половине пути, ‒ разболевшиеся виски судорожно потираются холодными пальцами. Сейчас бы кофе… ‒ похоже, ты был прав на счет попыток привлечь внимание. Потому ублюдок остался здесь, когда нашел того, кто будет за ним гоняться по всему городу.       ‒ Тем не менее, не ясна мотивация преступника, ‒ низкий тон андроида приятно ласкает слух благодаря тому, что не так сильно цепляет пульсации в голове. Пропущенный завтрак был роковым для моего состояния. Прости, Рид, но тебе придется подождать. ‒ Все жертвы без исключения являются мужчинами от восемнадцати до пятидесяти лет, все рано или поздно задерживались полицией по причине драк или иного агрессивного поведения. Это единственное, что роднит всех потерпевших.       И ничто из этого не расскажет о мотивации убийцы. Фетиш на мужчин с огромными кулаками? Или месть? Да что угодно может быть с таким списком убийств.       ‒ Ладно, ‒ сонливо похлопав глазами, я придвигаюсь к столу и беру в руки телефон. ‒ От того, что мы здесь сидим ‒ толку не будет.       Список контактов на стеклянной поверхности мелькает лениво. Холодный палец едва касается стекла, листая все буковки от «A» до «W», и вот, я уже нахожу контакт с наименованием «Reed», как вижу то, отчего сознание сковывается ступором. Пять символов в ряд, идущие следующими за Гэвином. Вчера их не было, по крайней мере когда я звонила Риду, следующим контактом значился один работник из судмедэкспертизы. Теперь же его номер сдвинут вниз, на его месте белым светится «RK900».       Потуплено нахмурившись, я демонстративно разворачиваю экран к Ричарду. Вид у меня сейчас не просто уставший, а как у самого настоящего быдла. С губ срываются точно такие же неприличные выражения:       ‒ Это чо за херня, скажи на милость?       Андроид без интереса отводит взгляд на экран, после чего без какого-либо движения головы поднимает его на меня. Удивительно, как при моем надвигающемся гневе Девятка сохраняет невозмутимое спокойствие.       ‒ Мой контактный номер.       ‒ Это я поняла, не тупая вроде. Какого черта он делает в моем телефоне? Не помню, чтобы мы обменивались салфеточками с номерами.       Намек на обычное действие понравившихся людей в каком-нибудь заведении заставляет Ричарда секундно прищуриваться. Диод не сменяет своего голубого оттенка, спина выпрямлена в готовности сносить все претензии. А их у меня много. Даже больше, чем когда Девятка нагло вошла на кухню этим утром.       ‒ Вы не можете игнорировать факт наличия слежки за вашим домом, детектив, ‒ как же раздражает этот спокойный тон. По сути машина влезла в мое личное пространство повторно, страшно подумать, какие манипуляции он мог проделать с устройством и как далеко зайти в его изучении. От осознания этой мысли уши неизбежно краснеют, в глазах блестит ярость и стыд. ‒ Я взял на себя смелость внести свой контактный номер для того, чтобы вы всегда были на связи. Так намного безопасней.       Манерно и медленно промычав, я несколько раз прокручиваю список номеров в раздумьях, а не стоит ли стереть контакт к чертям собачьим. Но все же не решаюсь. За домом и впрямь кто-то следит. Не скажу, что с присутствием номера чувство безопасности возросло, и все же так надежней. Уверена, у Рида он тоже есть. Есть же?.. надеюсь, что да. Стоит проверить.       ‒ Знаешь, что, жестянка. Еще раз сунешь свой нос в мой телефон без моего разрешения, и я… ‒ подняв взгляд, я тут же осекаюсь. Не без причины.       Ричард сидит все так же на стуле, так же в ученической позе, но теперь его глаза плотно сомкнуты, диод на виске горит желтым. Ступор сменяется обеспокоенностью, обеспокоенность испугом. Неосознанно осмотрев участок в поиске того, кто сможет пояснить эту странность (и тут же даю себе по лбу, сегодня же воскресенье), я щелкаю пальцами перед лицом машины несколько раз. Ничего.       ‒ Эй, жестянка, ‒ еще щелчок. Полная тишина. Только темные ресницы чуть подрагивают, удивительно повторяя такт мерцающего золотистым диода. ‒ Хьюстон, ты с нами?       Указательный палец неуверенно ткнул машину в щеку. Теплая кожа как будто придавливается, и внутри ощущается нечто гладкое и твердое. Чувство довольно непривычное. Рука так и не решается снова дотронуться до андроида даже в таком мимолетном касании, и я, под обеспокоенный голос Стэна «может, на самодиагностике…» поспешно набираю номер Рида. Ответ, как ни странно, звучит из телефона уже через два гудка. Сонное, приглушенное мычание не сразу распознается рассеянным вниманием. Сначала мне кажется, что связь оборвалась, и я уже хочу набрать номер заново, как по ту сторону звучит шорох ткани и сдавленное: «Ты там что, померла, что ли?».       ‒ Привет, Рид, ‒ потерянно отозвавшись на мужское замечание, я, не сводя взора с Ричарда, медленно откидываюсь на спинку стула. ‒ Ты там как, в порядке?       ‒ Здесь в порядке только те, кто в морге, ‒ искорёженный волнами тон кажется грубым и уставшим. А может, не кажется. Второе точно уж нет. ‒ Чего тебе?       ‒ Слушай, я тут в участке и…       ‒ В участке? ‒ голос немедленно оживляется, дополняясь скрипом кровати. ‒ Малая, ты меня пугаешь. Вчера в лаборатории, сегодня в участке… с каких пор ты стала трудоголиком?       Удивленный смешок друга перебивает мою обеспокоенность за Девятку, при этом позволяя хоть немного расслабиться. Теперь смотреть на машину в таком состоянии не так страшно. Даже пялиться можно, осознавая, что жестянка ничего не узнает, что я и делаю, прикусив нижнюю губу.       ‒ Не до шуток твоих. Лучше скажи, у твоей жестянки есть проблемы с программным обеспечением?       ‒ Не понял.       Выждав некоторую паузу, я складываю одну руку на груди. Диод Ричарда на мгновение грозно мигает, однако кровавого цвета не перенимает. Все тот же золотистый оттенок, даже ближе к яркому полуденному солнцу. И, самое удивительное, тот же оттенок проглядывается за черной рубашкой, между разведенными полами пиджака. Мозг посещает стыдливая идея отодвинуть верхнюю одежду в сторону, дабы рассмотреть столь незнакомую деталь машины подробнее. В общем-то, потому рука и прячется на груди, подальше от сомнительных мыслей.       ‒ Он сидит неподвижно, закрыв глаза и мигая желтым диодом. К чему бы это?       Усталый вздох с примесью облегчения сходит с мужских губ, как будто я слышу его реальный голос прямо над ухом. Не хватает только дуновения от тяжелого дыхания на виске.       ‒ Ай, опять, наверное, формирует отчет в свой сраный гадюжник. Расслабься.       Тут же звучит облегченное «Слава Иисусе…» от самого заядлого фаната Девятки. Видимо, мне одной не легче. Лучше бы Девятка сломался, и пришлось бы отправить его обратно в «Киберлайф».       ‒ М-м-м… жаль, ‒ испуг отпускает, и теперь я в наглую рассматриваю машину. Молчаливым и с закрытыми глазами он мне определенно нравится больше. Хотя внутри даже немного жалею об отсутствии того самого потока силы, что обычно сквозит из серых глаз. ‒ Я уж обрадовалась, что его обратно на конвейер вернуть надо.       ‒ Ты звонишь мне только для этого? ‒ нетерпения в голосе коллеги столько, что я начинаю ощущать легкое раздражение. Невежество! Я тут за него жопу рву, а ему, видите ли, не хочется разговаривать!       ‒ Нет вообще-то, ‒ окинув Ричарда с ног до головы недовольным взглядом, как если бы это он и есть раздраженный Рид, я отворачиваюсь к компьютеру. На экране виднеются множество фотографий с места преступления, и почти столько значится в папке с медэкспертизы. Большинству из них в скором времени придется распечататься и пополнить желтую папку дела, которую я собираюсь прихватить с собой в больницу. ‒ Мы заскочим к тебе через час примерно. Есть новости по делу.       ‒ Ну йобана, опять ты со своим расследованием, ‒ прямо воображаю, как Рид откидывает голову на подушку и закатывает глаза. Так и просит ремня по заднице. ‒ Нет чтобы просто так в гости заскочить, сигарет привезти.       ‒ Слышь, умник. Это твое дело вообще-то! Которое ты мне так безбожно впихнул!       Это его высказывание поджигает во мне огонь негодования, его же я спешу выплеснуть на телефон, чуть подавшись вперед. Благо Рид не желает вступать в перепалку, всего одной фразой заглушая мою ярость.       ‒ Ладно, ладно, остынь, ‒ его уставший голос имеет отрезвляющий эффект. Воспоминания о его повреждениях отзываются взыгравшей совестью. Больше я не сержусь, сонливо прикрыв глаза. ‒ Приезжай, конечно. Я как раз выползу на улицу, пока дождя нет.       Блекло глянув за окно, я отмечаю все те же тяжелые тучи. Ветра больше нет: покрывшееся зеленью дерево на территории участка не шатает своими лапами, разросшийся кустарник под окном не царапает об подоконник. Все, что осталось от прошедшего ливня – влажные струйки на прозрачном стекле, напоминающие о таких же дорожках на губах Ричарда прошлым днем.       Так. Это что за хрень? Немедленно выкинуть из головы!       Глянув на Ричарда со стыдливым укором (и словно назло зацепившись взором на сомкнутых, полных губах), я горблюсь над столом. Становится настолько стыдно, как если бы кто-то мог услышать мои мысли. Но нет. Вместо них кое-кто слышит скачок сердца с нарастающим давлением, от которого щеки покрылись краснотой.       «По всей видимости, мне скоро придется заводить отдельный протокол о твоих «случайных» скачках артериального давления», Стэн пользуется воцарившейся тишиной в телефоне, дабы извергнуть очередную саркастичную шутку.       ‒ Что, решил выгулять себя? ‒ отмахнувшись от компьютера и вновь смерив погруженного в отчет Ричарда холодными глазами, я возвращаюсь вниманием к монитору. От одного касания к клавиатуре снимки уходят в заранее подготовленную, дежурную флэш-карту.       ‒ Знала бы ты, как я заебался лежать в четырех стенах.       Я понимающе киваю головой. Уж мне, проведшей почти год в койке без возможности движения, как никому другому понятны чувства мужчины. Больница сама по себе та еще угнетающая атмосфера, но в условиях невозможности нормально передвигаться это угнетение усугубляется, становится самой настоящей причиной для депрессии.       ‒ Раз так устал, пиши отказную и вали на работу. Как раз заберешь свою железяку, встретишься с Сероглазкой… ‒ начинаю я, уже слыша торопливое бормотание Рида.       ‒ Не-не, я лучше еще поваляюсь. В задницу ваше веселье, мне здесь не так плохо, чтобы опять в это дерьмо влезать.       Прости, Гэвин. Но тебе придется влезть в это дерьмо. Ведь теперь оно касается тебя напрямую.       Попрощавшись с мужчиной и выслушав наставления на тему покупки сигарет и необязательного приобретения ненавистных Риду апельсинов, я убираю телефон на стол и откидываюсь на спинку стула. Последний жалобно скрипит под моим весом, и все же прочно сносит легкое покачивание из стороны в сторону. Все мысли занимает друг, попавший в реальную передрягу, я настолько глубоко ухожу в размышления о странностях поведения Сероглазки, что не замечаю, как начинаю бесцеремонно блуждать взглядом по андроиду. Тот и не думает «просыпаться».       Желтый диод перемигивает, снова возвращая свое спокойное, золотое свечение. В такие моменты машина мимолетно хмурится, темные ресницы вздрагивают. Не знаю, что происходит в его голове, но почему-то, глядя на это умиротворенное лицо с секундными проявлениями эмоций, кажется, что там в программах творится что-то удивительное. Темные пряди, небрежно уложенные друг на друга по направлению к макушке, мутно переливаются шелком в приглушенном свете из окна, как и в последние наши посиделки в участке одна сторона лица освещена мутными лучами солнца, на вторую грациозно ложатся синие блики терминала. Все это играет тенями: ресницы отбрасывают тень на щеки, нос и губы очерчиваются силуэтом, теряющимся в двойном свете. И я бы даже задалась вопросом, почему он такой… гармоничный. От пропорций отдельных частей лица до манер в поведении, как та же самая прямая осанка и уверено нацеленный вперед взгляд. Но всего одно слово напоминает мне о том, с кем я имею дело. «Машина». От этого становится легче.       Разочарованно поджав губы, я нерешительно подаюсь вперед и делаю несколько взмахов перед лицом Ричарда. Реакции не следует, разве что вновь сдвигаются брови и вздрагивают ресницы. Это дает мне уверенность. Палец снова утыкается в щеку. Неловкая секунда и уже несколько пальцев проходят подушечками по теплой, мужской щеке с едва уловимой шероховатостью в виде имитации щетины. Так необычно чувствовать что-то твердое и неестественное под идеально выполненной кожей.       «Ты что делаешь?»       Резко заданный вопрос вынуждает дернуться и испуганно убрать руку от машины. Той едва не прилетело от моих поспешных движений. Я не решаюсь разговаривать со Стэном, мало ли что могут записывать слуховые датчики Ричарда, зато Стэну очень многое говорит сбившийся сердечный цикл и адреналин в крови. Потому слышу в голове саркастичный смешок, кажется, скопированный у Рида.       С силой вытесняя бездну страха в груди, я дрожащими пальцами беру телефон. Собственные руки не слушаются, от того устройство с грохотом возвращается на стол. Только когда спугнутое дыхание выравнивается, а жар сползает со щек и ушей, я аккуратно беру устройство и нахожу контакт Тины. К сожалению, гудки повторяются раз за разом, как при первом звонке, так и при третьем. Не нравится мне это. Как бы ничего не случилось.       Звонить на четвертый раз я не решаюсь. Вместо этого обеспокоенно нахмурившись, выуживаю флэш-карту из терминала и, бросив стыдливый взгляд на сидящего в трансе Ричарда, ухожу в комнату с оргтехникой. Но даже здесь меня ждут удивительные приключения. Ведь огромный принтер со стеклянным экраном не желает запускать файлы в печать, то и делая, что отправляя их в очередь. Бесчисленные нажатия на кнопку ни к чему не приводят, разве что в очереди теперь пятьдесят файлов.       ‒ Да что с тобой… ‒ перезагрузив принтер, я вытаскиваю карту и снова вставляю ее в ячейку. Очереди сбрасываются, однако уже через минуту становится понятно, что лучше не стало. Теряя терпение, я раздраженно постукиваю ладонью по серой боковине корпуса техники. ‒ Ну же, работай!       «Ударами ты ничего не добьешься», надменно констатирует Стэн, то и дело, что останавливая ладонь в сантиметре от пластика.       ‒ Нет у меня времени на разбирательства! Шевелись, Плотва! ‒ пересилив компьютер, я все же смачно ударяю по принтеру. Хлопок отзывается от молчаливых стен слишком громко. Эффекта это не возымело. Принтер самостоятельно перезагружается под мой слышный стон.       Видимо, хлопок заглушает иные звуки, иначе я свою невнимательность оправдать не могу. Ведь уже в следующее мгновение меня обдает теплом, а с левой стороны показывается рука в белом рукаве пиджака. Перепуганное сердце не то от неожиданности, не то от понимания, кому эта рука принадлежит, делает прощальный реверанс и спускается в образовавшуюся пустоту в желудке. Я замираю, не в силах отвести от уложенной на сенсорный экран белой ладони широко распахнутых глаз. Кажется, легкие перестают работать, на время отказавшись от спасительного кислорода.       ‒ Здесь ошибка в системе, детектив, ‒ будничным тоном вещает Ричард, находясь в считанных сантиметрах от моего уха. Исходящее от него тепло дополняется жаром вновь вспыхнувших щек. Было бы куда легче, если бы его пиджак не касался моей опущенной левой руки. ‒ И исправить ее можно только через программу, а не через агрессию.       На экране быстро мелькают какие-то коды и шифровки, но все они пробегают мимо моего внимания. Я словно навострившийся заяц под дулом охотничьего ружья, не могу пошевелить даже пальцем. Холодные имитированные вздохи обдают разгоряченную кожу прохладой, в любой другой ситуации я бы просто влепила машине по роже, но тело словно цепями скованно. Так и стоим мы почти минуту, деля половину метра на двоих. Разве что Ричард абсолютно спокоен, я же едва дышу.       Мелькает ошибка, и Ричард, ничего не видящий в нашем слишком тесном положении, подается вперед, якобы в желании рассмотреть ее получше. Но я не тупая. Ему не нужно ее видеть, будучи подключенным к системе принтера. Это очередная провокация, при которой Девятка намерено сокращает между нами расстояние до пары сантиметров, почти что касаясь своей щекой моего виска.       ‒ Так намного лучше, не правда ли? ‒ без тени намека произносит Девятка, наконец, отлепив руку от экрана и выпрямившись за плечом. Легче не становится. Он по-прежнему слишком близко, обдавая мой висок своим дыханием.       Принтер, издав как будто благодарный писк, принимается печатать фотографии. Звук выдергивает меня из прострации, и я враждебно кошусь на машину снизу вверх.       ‒ Справляюсь как могу, ‒ попытка скрыть смущение за очередной язвительностью срабатывает только в моем воображении. В голове уже слышится приглушенное и насмешливое «Знала бы ты, как палишься» и Ричард, как будто услышав его голос, невинно вздергивает углы губ. Это движение вызывает у меня очередной приступ красноты на коже.       ‒ Избивая все, что отказывается вам подчиняться? ‒ как ни в чем не бывало, задает вопрос Девятка.       Мне нечем ответить на этот ироничный вопрос. Чувство смущения не испытывалось мной, пожалуй, уже с десяток лет, и потому столь забытое ощущение ввергает меня в потерянность. Все, что остается делать – перескочить с темы на тему, покрываясь очередными шипами.       ‒ Я смотрю, у тебя и впрямь подчистую стерто понятие «личного пространства», ‒ со злобой впиваясь в серебристые глаза, наполненные хищным ехидством, я, не глядя, вытаскиваю уже распечатанные, теплые фотографии. Ричард не трогается с места, продолжая пялиться испытывающим взглядом. ‒ Бесишь. Отойди.       Один уголок губ вздергивается вверх, и андроид, намерено отклонившись вперед на несколько сантиметров, делает шаг назад. Дышать становится легче. Вот только краснота не скоро сойдет с горячих щек.       «Помнишь одного преступника, которого ты задержала два года назад? Тот, кто после освобождения пытался приударить за тобой», вернувшись к принтеру под пристальным взглядом Ричарда, я стараюсь абстрагироваться от окружающего мира. Увы, под заинтригованный голос Стэна сделать подобное невозможно. «Пожалуй, здесь похлеще страсти будут»       Раздраженно поджав губы, я сосредотачиваю недовольный взгляд на потухшем экране принтера. Компьютер понимает мой взгляд правильно, учитывая, что в следующее мгновение барабанные перепонки колеблются, оглашая виноватое, механичное «Прости, я просто шучу»       Больше мы не задерживаемся в участке. Прихватив изрядно располневшую желтую папку, я поспешно покидаю участок, все еще покрываясь судорожным румянцем. Последний сходит постепенно, едва лицо обдает холодом уличного ветра. Смесь смущения и стыда накрывает волной, особенно когда мы водружаемся в холодный автомобильный салон, и Ричард, принудительно получив папку на свои колени, смотрит на меня, чуть повернув головой. Голод задвигается в самый дальний угол, отдавая место в желудке дрожи и едкому чувству неловкости. Не знаю, что за линию поведения Девятка испытывает, но она мне не нравится! Скорее бы Рид уже вышел из больницы, иначе я точно отправлю машину на дно реки прямо в своем автомобиле.       Сигареты летят одна за другой. У участка я решила хоть немного умерить свой пыл, но после выходки жестянки это просто невозможно! Ричард время от времени бросает на меня безучастный взгляд, всякий раз реагируя на судорожно разжигающийся огонек в женской руке. Помимо его настороженного с толикой ехидства взгляда в голове звучит «Луиза, спокойней», и все это только усугубляет положение. Радует то, что дороги пустуют. Больничный комплекс достигается нами уже через пятнадцать минут. А еще радует, что здесь же рядом есть магазин, где я поспешно покупаю пачку Marlboro под негодующим вниманием Девятки. Подавать голос тот не пытается, ровно как и молоденький мальчишка-продавец. Парень, завидев андроида, перепугано молчит, выслушивая заказ. Пачка не раз падает на пол в его руках, как и мое самообладание. Обдав продавца, зашуганного от вида возвышающегося за моим плечом машины, раздраженным взглядом, я тут же расплачиваюсь, и мы безмолвно покидаем магазин.       Найти Рида не составляет труда так же, как и в первый день. Сухих лавочек на заднем зеленом дворе больницы не так много. Их всего четыре и все они находятся под одним навесом. Гэвин, сидя посередине одной из них в одной футболке и больничных светло-серых штанах, удерживает левую руку на спинке, пока правая, загипсованная все так же прижата к груди. Его голова с растрепанными волосами откинута назад, щеки и подбородок покрывает изрядно сгустившаяся щетина.       ‒ Не спи, муха в рот залетит, ‒ пошутив в стиле пятиклашки, я усаживаюсь по левую сторону. Как ни странно, людей на улице мало, разве что несколько стариков в инвалидных колясках, ведомые медсестрами в белых халатах. Все они неторопливо прогуливаются по дорожкам, подставляя лица насыщенному влагой ветру.       Рид показательно зевает, поглядывая на меня одним глазом. Этот его манерный вид отзывается во мне закатившимися глазами. А вот сам мужчина, резко перестав зевать и приподняв голову, с ленивым удивлением смотрит на то, как Девятка присаживается рядом со мной. Хорошо хоть здесь андроид не додумывается сократить расстояние до минимума. Тогда бы он и впрямь вызвал у меня праведный гнев, после чего конструкции инвалидных колясок прогуливающихся дедков дополнились бы новыми технологиями.       Пока я ни капли не удивляюсь усевшемуся рядом Ричарду, Гэвин в немом вопросе переводит взгляд на меня. При нем Девятка никогда не позволяет себе таких «вольностей», ведь Риду абсолютно по барабану на поведение самой машины. Но я не Рид. Меня эта маньячная машина с его постоянным нахождением за спиной раздражает. Потому я пожимаю плечами, откидываясь на спинку скамьи.       ‒ Терпеть не могу, когда кто-то за спиной стоит. Не знаю, почему ты это так спокойно переносишь, ‒ вытащив телефон из кармана, я небрежно подкидываю устройство, исследуя взглядом больничную территорию. Здесь довольно чисто. Светлые бетонные дорожки, газон и редкие кустарники, чуть поодаль набережная с одурманивающим ароматом реки. Уверена, в солнечный день здесь хорошо, но в пасмурный еще лучше.       ‒ Срал я, что он там за спиной делает, ‒ ни меня, ни Гэвина не смущает, что Ричард сидит совсем рядом. Судя по всему, ему тоже абсолютно все равно, что о нем отзываются в третьем лице. ‒ Пусть хоть гуськом ходит. Лишь бы работать не мешал.       ‒ У тебя как всегда все просто, ‒ аккуратно убрав телефон на колено, я вытаскиваю припасенные сигареты с зажигалкой и протягиваю мужчине, не глядя. Со стороны мы смотримся так, как будто собрались именно для этой процедуры. Гэвин, касаясь моей руки своими пальцами без задней мысли, забирает пачку и ловко одной рукой разрывает упаковку. Даже смотреть не надо, как умело он проделывает все эти трюки по зажиганию сигареты при наличие всего одной рабочей руки. Уже не раз приходилось видеть подобное. ‒ Что врач говорит?       Неодобрительно окинув взглядом гипс, я обеспокоенно смотрю на профиль мужчины, выпускающего вверх клубы дыма. Гэвин блаженно прикрывает глаза, некоторое время соблюдая молчание. Только когда весь дым тонкими струйками высвобождается из легких, блекло осматривает свою руку.       ‒ Как всегда всякую хуйню, в которую никто вникать не станет. Колет что-то и шут с ним. Так что я себе тут устроил небольшой отпуск, с вашего позволения, ‒ усмешка трогает его губы, и я понимаю, что это был намек на переданное расследование. Легкий толчок по здоровому плечу мужчины заставляет того посмеяться, морща от боли нос.       ‒ Смешно ему, видите ли. Хочешь, я тебе этот отпуск испорчу? Я сюда, между прочим, не просто так приехала, а по твою душу, ‒ пригрозив расслабившемуся мужчине пальцем, как обычно это делает строгая мамочка, я отмечаю, что Гэвин и не смотрит на меня. Светлые, хищные глаза устремлены куда-то за мою спину, медленно скользя по больничной территории. ‒ Гэвин, правда, будь серьезней. У нас проблемы.       ‒ У кого этих проблем нет, ‒ он улыбается, совсем как в баре, когда видит какую-нибудь посматривающую на него красотку. Продолжает скользить взглядом по парковой зоне, и я, напрочь забыв про сидящего рядом Ричарда с желтой папкой, нахожу объект внимания коллеги. Одна из медсестер с ярко-красной помадой на губах смущенно улыбается, проходя мимо с кипой каких-то папок. Их взгляды то и дело, что цепляются. Это бесит. Очень сильно бесит по причине беззаботного отношения Рида к проблеме, которую я ему принесла.       Как только Рид подмигивает и в ответ слышится удаляющееся хихиканье совсем еще молоденькой медицинской сестры в коротком белом халате, я выхватываю у флегматичного Ричарда папку и небрежно бросаю ее прямо на бедра Гэвина. Мужчина тут же отлепляет свой взгляд от двери, в которой исчезла девушка. Одна затяжка выуживает из сигареты все, что можно, после чего та отправляется в рядом стоящую урну. Фотографии медленно вынимаются мужской рукой, грозясь ворохом осыпать бетонную площадку.       ‒ Что, весело тебе? ‒ буркнув это довольно громко, я поворачиваюсь к Риду всем телом, закинув одно колено на скамью. Злость в груди сменяется беспокойством, ведь Гэвин больше не улыбается, пусть на лице его абсолютный пофигизм. Вряд ли собственная фамилия на трупе человека спугнет этого мужчину. Его вообще ничто не может напугать. ‒ Я знаю этого человека. Судьба однажды свела. И знаешь, меня абсолютно не радует, что на его груди красуется твое имя!       Разгоряченные слова, приправленные порывистой тревогой, не вызывают у Рида никаких эмоций. Некоторые снимки были оставлены поверх желтой папки, большая часть вернулась в дело. И я жду. Жду хоть какой-то реакции, хоть что-то! Жду и впиваюсь пальцами в деревянную поверхность спинки, перебегая испуганным взором по покрытому щетиной профилю друга. Реакция следует, вот только не та, о которой воображала фантазия. Гэвин, с чьими взъерошенными прядями играет поднявшийся ветер, заламывает одну бровь, глядя на самый верхний снимок, где на трупе потерпевшего, накрытого полотном чуть ниже груди, красуются вырезанные блеклые буквы «R E E D».       ‒ Это самая мерзкая валентинка, которую я когда-либо получал, ‒ от его слов у меня глаза расширяются, а грудь непроизвольно срывается на саркастично-раздраженный смех. ‒ Ебал я в рот эту вашу романтику.       ‒ Ты что, совсем кретин? ‒ повернувшись к Ричарду, я, неожиданно для самой себя, указываю на Рида пальцем и спрашиваю, ‒ Ричард, он кретин? ‒ удивленный моим обращением Девятка едва успевает открыть рот, как я снова поворачиваюсь к Риду, убравшего снимки в папку. ‒ Нам нужно срочно искать этого ублюдка, пока он снова не добрался до тебя, а тебе бы все шуточки шутить!       ‒ Ты его не найдешь, ‒ спокойный разговор Гэвина никак не сочетается с моим перепуганным состоянием. Раздраженно хлопнув по бедрам, я встаю со скамейки, привлекая пронзительный взгляд Ричарда. Рид все это время продолжает задумчиво вещать. ‒ Ричард его не видел, а я по окулярам личность определять не умею.       ‒ Но мы не можем просто сидеть на месте и ждать очередного трупа с твоими инициалами. И не факт, что этот труп будет не твоим!       Вновь поднявшийся ветер уносит мои слова за спину, но все присутствующие их прекрасно слышат. Облизнув пересохшие губы, я складываю руки на груди и делаю несколько рейдов, мельтеша перед скамьей. Не могу сидеть на месте! Не могу ничего не делать! Мышцы и грудь словно жалят огромные огненные муравьи, подгоняя меня в потребности попытаться решить проблему хоть как-то! Теперь понимаю, почему Рид последние две ночи службы патрулировал улицы и отзывался на все возможные вызовы. Раньше мне эта идея казалась глупой, сейчас же так и хочется сесть за руль и бесцельно блуждать по дорогам, то и дело, что осматривая город.       ‒ Этот сраный придурок не просто так пишет твою фамилию. Он же не просто так задержался в нашем городе, ‒ порывистые слова срываются с губ, но Гэвин не смотрит на меня. Вертит здоровой рукой папку, беспечно откинувшись головой на спинку и смотря вверх. ‒ Я обзвонила все участки, ни в одном из них никто не занимался этим делом всерьез. Ты первый, кто ответил на его «посылку».       Недаром было применено именно это слово. В условиях открывшейся информации ранее оставляемые Сероглазкой трупы и впрямь выглядят, как вызов обществу от извращенного убийцы. Легче от этой мысли не становится. Напротив, мышцы еще сильнее твердеют и наполняются огнем, требуя приступить к делу.       Остановившись боком к мужчине, я делаю глубокий вздох с закрытыми глазами. Отчаяние, охватившее разум, постепенно отпускает, позволяя холодной логике брать верх. Конечно, это лишь иллюзия. На деле я все еще охвачена легкой паникой, что затмевает все возможности мыслить разумно.       ‒ От твоей паники дело дальше не сдвинется, ‒ Гэвин словно читает мои мысли, поглядывая на меня из-под приспущенных ресниц. С несколько секунд мужчина не двигается, после чего отдает папку Ричарду и горбится под грузом холодных мыслей. ‒ Он ведь где-то проводит свои манипуляции с телами, верно? ‒ губы мужчины искажаются в догадке уголками вниз. ‒ Значит, нужно понять, что это за место. Оттуда уже и будем отталкиваться.       ‒ На трупах нет ничего, кроме их собственной крови. А последний и вовсе чистенький, как после банного дня, ‒ неоднозначный кивок головы указывает в сторону Девятки, намекая на озвученную как-то догадку машины в стиле «попытки обратить внимание – послание». ‒ Найти место практически невозможно, так же, как и его самого.       Рид задумчиво осматривает здание больницы, после чего хмурится и мотает головой в ответ на свои собственные неозвученные предположения. Мой вопросительный взгляд заставляет его выпрямиться и небрежно достать очередную сигарету из пачки. Та тут же зажимается в зубах, ожидая своей участи от зажигалки в мужской руке.       ‒ Отправимся завтра в морг, ‒ сквозь стиснутые зубы бубнит Гэвин, несколько раз чиркая зажигалкой. Огонек озаряет его лицо только после третьей попытки, разжигая искорки на конце табачного изделия. ‒ Жопой чую, мы что-то там упустили.       Пронаблюдав за клубами серого дыма, поспешно уносящийся ветром, я разворачиваюсь к мужчине всем телом и окидываю его вопросительным взглядом. Радует, что железяка все это время молчит, изредка перекидывая безучастный взор с меня на детектива. Хоть здесь хватает мозгов держать язык за зубами.       ‒ Отправимся? ‒ как бы с намеком переспрашиваю я, не ожидая услышать следующее.       ‒ Заебался я здесь торчать, тем более, пока эта, как ты называешь, Сероглазка по городу шалается, ‒ зажигалка отправляется в карман больничных штанов, и сигарета точно в танце дергается от каждого шевеления мужских губ. Едкий дым заволакивает лицо Рида, отчего тому приходится щуриться.       ‒ Знаешь, я понимаю, что тебе нужен отдых, все дела. Но ты даже не представляешь, как рада я слышать от тебя подобное. Мне тоже не в радость… ‒ раздраженный взгляд исподтишка цепляется за пронзительные серые глаза, которые немедленно сужаются. Уши снова вспыхивают, выдавая мое негодование вкупе со смущением от недавней ситуации у принтера. ‒ …возиться с твоей жестянкой.       Гэвин неопределенно мычит. Наше молчание затягивается, я наблюдаю за тем, как маленький огонек то и дело, что путешествует от пальцев Рида к обветренным губам; за тем, как тучи сгущаются, заставляя улицы темнеть еще сильнее. Ветер утихает, вдоволь наигравшись с ветками кустарников и деревьев. Больше на улице никого нет, кроме стоящих у входа нескольких фельдшеров неотложной помощи в бело-синих костюмах с электронными ярлыками.       Оглядев последних, я некоторое время обеспокоенно хмурюсь. Один человек в униформе периодически выплывает в памяти, вот только дозвониться до него не получается уже несколько дней. Пожалуй, будет не лишним заехать к ней домой. Заодно увижусь с Сумо ‒ старым пушистым разбойником.       ‒ Ты не созванивался с Тиной? ‒ кое-как отведя взор от людей в униформах, я встревоженно приподнимаю рукава толстовки и смотрю на детектива сверху вниз. Мужчина неопределенно пожимает плечами, после чего с немым вопросом в глазах впивается в мое лицо. ‒ Она не отвечает уже несколько дней. Не хочу думать, что с ней что-то случилось в процессе расследования.       ‒ Сегодня воскресенье. Может, как обычно выгуливает своих шавок, ‒ Гэвин никогда не имеет ничего против Тины или ее собак, однако его характер не позволяет ему ясно осознавать, какие неприятные вещи может порой говорить в сторону коллег, включая меня. Потому я не обращаю внимания на столь неприятное выражение, все в той же тревоге прикусывая губу.       ‒ Наверное, ты прав. Меньше негатива. Ладно. Нам пора. Дел еще дохрена и больше.       ‒ Оставь мне Девятку на пару минут. У меня к нему отдельное задание, ‒ Ричард на эти безэмоциональные слова не реагирует, флегматично окидывая окрестности спокойным взглядом. А вот у меня возгорается целый спектр эмоций, начиная от недоумения и заканчивая ехидством. Рид отмечает все эти чувства на моем лице, уже ожидая шквала шуток.       ‒ Что, соскучился?       От шутливого, самовлюбленного тона Гэвин противно морщится. Светлые, покрытые пеленой от сигареты и усталости глаза манерно медленно вскидываются на меня исподлобья, после чего звучит грозное:       ‒ Отодрать бы тебя по жопе, мелкая. Чтоб знала, на кого язык поднимать.       ‒ Окей, окей, мачо. Шучу. Отоспись за этот день. Если ты хочешь вернуться завтра, то силы тебе понадобятся, ‒ простодушно улыбнувшись, я уже хочу сделать шаг в сторону на пути к выходу с территории больничного комплекса, как отмечаю на лице друга некоторые изменения. Он больше не шипит и не злится. Теперь его взор встревоженно нахмурен, спина постепенно выпрямляется в боевой готовности.       ‒ А, ну стой, ‒ от резкости действий Рида я едва ли не падаю на бетонный пол. Закинув сигарету в зубы, детектив, опасно подавшись вперед, перехватывает мое левое предплечье. Только сейчас понимаю, откуда столько настороженности в его глазах. Ведь они внимательно осматривают цепочку синяков, постепенно приобретающие бледность. ‒ Это что?       Чувствую, как пронзительно смотрят на меня серые глаза с черной окаемкой. Как резко изменяется пульс от воспоминаний о сильной, цепкой руке на запястье, о прикрытом страхе так и не ставшего мимолетным любовником мужчины, который он испытывал при виде андроида с уверенным взглядом. Я даже не могу идентифицировать эти ощущения. Нечто опасное, захватывающее и интригующее. И вместе с этим болезненно сладковатое от осознания одной единственной мысли: такой слабой я себя еще никогда не чувствовала. Приятно бесит.       ‒ Да так, один придурок в баре зацепил, ‒ неоднозначно пробубнив это, я прячу взгляд от заинтригованного Рида. Интрига эта правда имеет негативный характер, учитывая, как темнеют глаза и мрачнеет взгляд детектива.       ‒ Когда ты уже прекратишь шляться по пабам в одиночестве.       Гэвин поспешно отпускает руку, позволяя мне тут же спрятать синяки под желтым плотным рукавом. Сигарета, зажатая в его зубах, тлеет, разнося тонкие серые нити по округе.       ‒ А я была не в одиночестве, ‒ сказанные слова были намеренно надменны и саркастичны настолько, насколько у меня это может получиться. Подняв подбородок, я, не прекращая поправлять рукав, с поддельной вежливостью смотрю на машину, мечущую в меня ледяные искры из черных суженных зрачков. ‒ Не так ли, Ричард?       Его имя было перетянуто, и никто из сидящих напротив не успевает ничего сказать. Отсалютовав Гэвину, я неторопливой походкой двигаюсь в сторону выхода, оставляя двоих в полном одиночестве. Вот только ворот я так и не достигаю. Вместо этого подхожу к высокому дереву с пробивающимися белыми почками, что скоро станут цветами, и достаю телефон из кармана. Увы, но и в этот раз Тина не отвечает. Ни на первый, ни на второй раз. Уже на третьем звонке, сделанном скорее по рефлексии без особой надежды, я замечаю рядом движение. Здесь так много бабочек, и большинство из них имеют пестрые рыжие окрасы. Их крылья лениво трепещут, некоторые, усевшись на серую кору, раскрывают свои прекрасные рисунки, больше похожие на глаза хищников. Гудки на линии прерываются. Оператор извещает о том, что абонент не желает отвечать.       «Возможно, детектив Рид прав». Прижав телефон к губам, я стараюсь унять холод в жилах. Не нравится мне все это. «Тебе следует поберечь свои нервы, Луиза, ты слишком близко все воспринимаешь»       ‒ Не хочу думать, что что-то пошло не так, ‒ шепот растворяется в шуме поднявшего за спиной ветра, от которого спасает высокое, бетонное ограждение. И все же бабочкам приходится несладко. Легкие порывы воздуха заставляют их активно работать яркими крыльями, откидываясь время от времени в сторону. ‒ Я все равно заеду к ней домой.       «Если тебе будет от этого легче – непременно. Но сначала требую подкрепить организм. Мозг уже давно посылает тебе сигналы о голоде, а ты их игнорируешь»       Едва Стэн произнес это, как разъедающее чувство пустоты в желудке наполняет меня. Ранее голод отодвигался на задний план под ворохом обиды в машине, стыда в участке, тревоги под навесом рядом с Ридом. И вот, он возвращается, наполняет меня, при этом не в силах отогнать мысли о Тине. Той, что не отвечает мне вот уже несколько дней.       ‒ Полагаю, мы можем отправляться, детектив, ‒ суровый тон Ричарда за спиной обрывает во мне все мысли, и я, раздраженно оглядев машину из-за плеча, так же нахожу силуэт отдаляющегося Рида. Машина тем временем, находясь в пределах метра, пронзает меня тяжелым, ледяным взглядом, практически граничащим со злостным. От его вида мурашки по коже, но я не подаю реакции, как и обычно отвечая ему колким замечанием.       ‒ Что, наворковались? Я уж надеялась, что он тебя себе оставит, избавив меня от мучений, ‒ сделав полшага назад, я разворачиваюсь к машине, уже готовая обойти ее и двинуться к выходу. Но Ричард не дает мне этого сделать. Андроид чуть склоняется вбок, как бы давая понять, что разговор на этом не закончен.       ‒ Судя по всему, мой вывод об успешно достигнутой интеграции оказался ошибочным, ‒ так и смотрят на меня сверху вниз стального, жесткого оттенка глаза, от которых веет неподдельным холодом. Ричард неизменно держит руки по швам, и все же даже их расслабленный вид ввергает меня в состояние слабости. Если быть точнее, дискомфорта от ощущения возможной угрозы. Недаром пальцы правой руки, зажавшие телефон, рефлекторно касаются левого запястья. ‒ Вы так старательно пытаетесь избавиться от меня. Мне казалось, что мы смогли с вами достигнуть понимания.       ‒ Ты что, серьезно? ‒ саркастичный смешок сходит с моих губ, заставляя Девятку жмуриться от подозрений. Или негодования. И вроде бы вряд ли от второго, учитывая, кем Ричард является, но почему-то в насыщенных черных зрачках вижу именно эту «эмоцию». ‒ То, что я рассказала тебе парочку душещипательным историй из своей жизни ничего не значит. Ты как был жестянкой, так ею и останешься.       Проговаривая последние слова четко и ясно, я с самодовольной улыбкой, пропитанной злостью, пальцем тыкаю в синий переливающийся треугольник на пиджаке Ричарда. Андроид инертно отклоняется левым плечом назад, при этом не спуская с меня внимательного взгляда. Мы не кричим, не ругаемся, не повышаем тон ни на йоту. Напротив, практически шепчем, разве что я смешиваю свой голос с грозным, приглушенным рычанием волка. И все же, несмотря на угрозы в моем тоне, Ричард видит что-то еще. Что-то, выдающее мою реальную звериную настороженность и чувство опасности, которые царят в груди. Ведь уже в следующее мгновение машина приоткрывает губы, слегка вздернутые в уголках, и теплеет во взгляде. Еще спустя несколько секунд его рука поднимается вверх, и пальцы аккуратно ложатся мне на правое плечо, сгребая оттуда нечто. Они же превращаются тюрьмой для некрупной, но весьма броской бабочки, которую андроид спокойно держит в своей руке на уровне моей груди.       ‒ "Павлиний глаз". Довольно удивительное создание, ‒ он не отрывает от меня вежливого взгляда, при этом позволяя рассмотреть трепыхающееся несчастное животное в сильных, мужских пальцах. От понимания происходящего мне становится дурно, но самое ужасное, я чувствую в груди очередные приплясывания сердечной мышцы. Стэн на сей раз не стремится мне указать на этот факт. Он молчит, перебегая затравленным взглядом от бабочки к голубым глазам вслед за мной. ‒ В природе существует такое понятие, как мимикрия. Безобидный организм умело имитирует внешний вид хищника, при этом не представляя никакой опасности, ‒ Ричард медленно отрывает от меня взор, без интереса рассматривая яркие крылья безвольного насекомого. Его голос звучит приглушенно, хищно, отчего холод в жилах дополняется дрожью по коже. ‒ Столь хрупкое создание, пытающееся спрятаться от внешнего мира за имитацией опасности…       Дышать становится тяжело. Точнее, невозможно. Кислорода не хватает, учитывая, что легкие и вовсе отказываются от работы, и все, что я могу – враждебно наблюдать за шевелящимися мужскими губами, за медленно перекидывающимся на меня взглядом серых глаз в полуметре от меня. Сердце не обращает внимания на отсутствие воздуха. Его цикл то и дело, что изменяется, обдавая мои щеки и уши краснотой. В который раз за день машине удается ввергнуть меня в смесь ядерных эмоций, от ненависти до… восхищения?..       ‒ Что мне с ней сделать, детектив? ‒ Ричард склоняет голову, вежливо предоставляя мне возможность решить судьбу несчастного животного, что оббивает свои крылья о мужскую ладонь. Серые радужки искрятся от азарта и понимания, в какое неловкое положение ему удается кинуть агрессивно настроенного человека. ‒ Убить или отпустить?       «Пусть отпустит», с толикой настороженности звучит в ушах, и я не собираюсь перечить Стэну. Мне и самой не нравится перспектива уничтожить невинное создание, да еще и руками жестянки, смотрящей на меня маньячно, практически туманно. Может, с утра эти игры в «кошки-мышки» и приносили некое удовольствие, но сейчас от них по телу блуждает мороз.       ‒ Отпусти, ‒ грубо, но сдавленно проговариваю я, не сводя глаз с черных, увеличенных зрачков. И Ричард, приподняв один уголок губ, отвечая мне тем же взглядом, сжимает кулак. Чувство страха вспыхивает во мне с новой силой. ‒ Сраный убийца.       Больше не в силах выносить его ледяное внимание, я, толкнув машину плечом, вырываюсь из гнетущего плена общества Девятки. Чувствую спиной его надменный взор, но ноги несут меня вперед на автомате, подальше от больницы, от дерева и от убитого невинного создания с прекрасными крыльями. Создания, в котором я отчетливо видела саму себя. Увы, но даже наспех зажженная сигарета не помогает избавиться от чувства опасности и обреченности. Которые, как и смущение, были забыты мной на протяжении многих лет.

***

Ричард провожает женщину взглядом, повернувшись к ней полубоком. Его не беспокоит, как отныне детектив будет смотреть на него, как быстро будет продвигаться дело, как много претензий ему придется вытерпеть в свою сторону. Меньше часа назад ему казалось, что он нашел нужную точку воздействия, наконец подстроился под человека, и вот детектив в который раз показывает свое негативное отношение к вынужденному сотрудничеству, разрушая очередную линию поведения. И, самое странное, это вызывает у андроида нечто вроде раздражения с последующим упоительным видом перепуганной женщины. Выходка с бабочкой была импровизированная, спонтанная, не подсказанная ни психологическим базисом, ни системой адаптации. Детектив ринулась на выход, скрывая свой страх, и это вдруг ощущается системой, как победа. Это же вынуждает Ричарда оставить собственные вложенные модели взаимодействия, обращаясь к более обширной информационной платформе в виде мировой сети, контакт с которой может быть чреват последствиями. Но это Ричарда не волнует. Потребность усмирить человека, словно лишняя шестеренка в огромном часовом механизме переворачивает все с ног на голову, и отчего-то не кажется такой уж плохой идеей.       Вернувшись вниманием к своей руке, андроид аккуратно разжимает не стиснутые до конца пальцы. Пустого места в кулаке остается достаточно, чтобы животное осталось целым. Бабочка, несколько раз встрепенув целыми крыльями, тут же поднимается в воздух, лениво спеша к своим собратьям.

***

Поездка в сторону все того же кафе напротив полицейского участка дается сложно. Стэн молчит, видимо, усомнившись в своем кумире, я молчу, не желая смотреть на Девятку. И все равно время от времени кидаю в его сторону укоризненный косой взгляд. Единственный, кого здесь все устраивает – это сам Ричард. Ученическая поза остается неизменной, разве что правая рука придерживает желтую папку с делом, не давая той свалиться на дно машины с бедра жестянки. Паркуясь, я готовлюсь шикнуть в сторону Девятки, который наверняка захочет выйти из автомобиля вместе со мной, однако последнего не происходит. Сигареты немедленно отправляются в карман, вслед за ними ‒ телефон и запасная зажигалка. Уже через минуту меня обдает холодным ветром со срывающимися каплями вновь начавшегося дождя, еще через пять минут я сижу в потемневшем от недостатка света кафе. Людей здесь куда больше, чем в четверг, когда Стэн отчаянно пытался впихнуть мне в рот кусочек палтуса.       Та же самая официантка быстро подает мне меню и точно так же быстро приносит бифштекс с картошкой фри. Время от времени девушка опасливо посматривает в высокое окно, видимо, отмечая присутствие жестянки во внедорожнике, что припаркован в отдалении, однако уже через десять минут официантка заметно расслабляется. Никто в этот раз за мной следом не идет, что невероятно радует персонал.       Куски мяса лезут через силу. Всеми мыслями я кручусь вокруг кулака машины, здесь же пробиваются размышления о чертовом трупе Лютера Эванса, ставшего «посыльной птичкой» для Гэвина. И все это крутится, заворачивается по спирали, мешая мне нормально мыслить. Но не только я теряюсь в ворохе событий. Стэн подает приглушенный, разочарованный голос только после того, как тарелка с насилу доеденным бифштексом отодвигается в сторону.       «Он убил ее…», разочарованно практически шепчет компьютер, явно потерянный от того, что не знает как именно реагировать и стоит ли реагировать вообще. Ведь сам Стэн, будучи исключительно искусственным интеллектом, по всем законам логики не должен цепляться за происходящее, если это не касается моей безопасности. Все его недовольства в сторону личностей, сующих нос в мое личное и постельное дело, основаны на неприкосновенности жизни носителя. Я и сама ни разу не слышала этой обреченности в его заламывающимся по-механичному тоне. Потому напрягаюсь, уже успев зажечь сигарету и наполняя полупустой бокал с водой белым дымом.       ‒ Да, Стэн, ‒ почти шепотом без какого-либо удивления отвечаю я. ‒ Убил.       «Я просто… я не могу давать оценку чужому поведению, не касающегося твоей жизни, и уж тем более не имею права выражать свое мнение относительно посторонних»       ‒ Нет, имеешь, ‒ показательно стряхнув пепел в стеклянную пепельницу на столе, разминаю шею поворотами головы. Наушник, все это время покоящийся в ухе, как бы не нарочно подставляется под внимание посетителей, давая понять, что я не сумасшедшая и не разговариваю сама с собой. ‒ И даже больше тебе скажу. Я хочу знать твое мнение.       Стэн размышляет, чувствую это ментально и даже знаю, как бы выглядел компьютер, имей он физическую форму. Задумчиво, мрачно, сдвинув брови вместе и сверля взглядом руки на столе. Ненароком в голове звучит вопрос: а как бы Стэн выглядел вообще? Какую бы внешность имел, какой цвет глаз, какие волосы, какой рост? Что предпочитал бы носить? Что предпочитал бы слушать? С кем общаться? Простые и даже легкие вопросы, которые никогда не найдут ответа в силу своей сложности.       «Это было ужасно. Мне не понравилось», констатирует Стэн, говоря несмело, но уверено в своем мнении. И оно доставляет мне облегчение. Оно ставит меня на ступень выше в противостоянии Девятке. Глядишь, компьютер полностью перебежит на мою сторону, отдав предпочтение человеку, а не его пластиковой игрушке.       На улице стремительно холодает. Едва начавшийся дождь обрывается. Ветер утихомиривается, но как только порог часов переходит три – температура сразу падает на несколько делений вниз. Попав на улицу из ресторана, я тут же радуюсь, что предпочла надеть не плащ, а толстовку. Первое вряд ли бы мной застегивалось, а второе, не имея никаких застежек, и закрывать не надо. Ричард ничего не говорит, когда я возвращаюсь в машину. Он молчит, когда внедорожник трогается с места, намереваясь покинуть административный центр города и направиться в частный квартал с жилыми коттеджами. Произошедшее словно ставит точку в нашем сотрудничестве этим днем, и мне бы радоваться, что не придется контактировать, но любой взгляд на соседнее кресло тут же напоминает о несчастном животном с яркими крыльями, так тоскливо ассоциируемое со мной, ставшей заложницей сложившейся ситуации.       Я не должна работать над этим делом. Не должна делить одну машину с жестянкой, для которой проще простого уничтожить хрупкое создание, не имеющее никакой ценности. Я должна сидеть у себя дома в свой выходной или на крайний случай ездить по городу по делам преступления против тети Тины Чэнь. А вместо этого я снова предпринимаю попытку дозвониться патрульному, которая полагалась на мою помощь, снова не получаю ничего в ответ, снова нетерпеливо давлю на газ, устремляя машину сквозь мрачный, тучный сумрак непогоды. Несправедливо. Нечестно.       Достигнуть дома Чэнь удается только к четырем часам. Дороги постепенно темнеют из-за сгустившихся туч, и вместе с тем большинство водителей и прохожих поспешно прячутся в своем жилье в страхе попасть под ураган. Последнего не наступает. Только прохладный ветер, влажный аромат прерванного дождя и общий мрак погоды.       Двухэтажный коттедж Чэнь выглядит приветливо со своей зеленой травой, чистым крыльцом в белых оттенках и светло-голубыми стенами с треугольной крышей. Высокий деревянный забор не скрывает задний двор, достаточно просто приподняться на цыпочки и рассмотреть аккуратно остриженные кустарники и множество собачьих игрушек на траве. Жителей дома во дворе не наблюдается, потому я, окинув Ричарда взглядом в безмолвном приказе сидеть и не рыпаться, выхожу наружу и без какого-либо стеснения топаю по дорожке прямо к крыльцу. Дверной звонок отдается начавшимся внутри дома лаем одной из собак. Через несколько минут слышится мужское: «Ларри, фу, у меня сейчас уши лопнут!». Мистер Чэнь, уже знакомый мне за долгие годы работы с его женой, дружелюбно протягивает руки для объятий после того, как дверь открывается нараспашку.       ‒ Лу, какими судьбами? ‒ темноволосый Лан так мило улыбается, отчего его узкие глаза сужаются еще сильнее. Маленькие ямочки вокруг губ окрашивают лицо, придавая ему удивительную жизнерадостность. И я бы может даже обнялась с человеком без задней мысли, если бы не явно свежая темно-синяя строительная краска на его футболке и домашних штанах серого цвета. Мужчина, поняв, почему я отдернулась, спохватывается и так же отстраняется, осматривая свой внешний вид. ‒ Прости, совсем забыл. Мы затеяли небольшой ремонт на втором этаже. У меня голова кругом от этого запаха, спасает только пиво.       «Такое себе спасение», многозначительно бурчит Стэн, с которым я по инерции соглашаюсь кивком головы.       ‒ Привет, Лан. Я ненадолго, если не помешаю, ‒ Лан приветственно впускает меня в дом, обдавая запахом краски и слабого алкогольного напитка. Радость на его лице играет во мне облегчением. Значит, с Тиной все хорошо. ‒ Хотелось бы увидеть Тину, она не берет трубку.       Как только дверь за спиной захлопывается, в коридоре появляется вся орава семейства Чэнь. Четыре пса, каждому из которых от силы пять лет, нетерпеливо машут хвостами и обнюхивают темные джинсы. Золотистый ретривер поспешно подставляет свою морду для дружелюбных ласк, и я так же поспешно сажусь на корточки и принимаюсь чесать пса за загривок. Теперь собачьи морды стараются изучить смутно знакомый запах моего лица.       ‒ Тины нет, ‒ мистер Чэнь улыбается, уже привыкший к таким порывам счастья у своих подопечных. Но его легкое беспокойство в голосе выдергивает меня из взаимных приветствий с собаками. Поднявшись на ноги, я с тревогой смотрю на Лана, который мгновенно замечает мое волнение и тут же спешит заверить, что все хорошо. ‒ Она и этот… как его… Лоуренс проводит какую-то засаду. Вроде как нарвались на девиантов.       ‒ Девиантов?! ‒ услышанное шокирует. Попытки Лана успокоить проваливаются. Теперь в голове каша от непонимания того, как Тина смогла нарваться на машины, если ей всего-то нужно было найти драгоценности своей тетушки.       ‒ Меня не спрашивай, она же никогда не вдается в подробности. Профессиональная этика, все дела, ‒ последнее Лан проговаривает с уважением, и это не удивительно. Сам мужчина является хирургом с довольно большим стажем, потому понимание этики в него вшито едва ли не с начала обучения в институте. ‒ Может, чай или кофе? Я не знаю, когда Тина вернется, но с радостью готов пригласить тебя дождаться ее. Скучно знаешь ли в одиночку красить стены.       «Здравствуй, рабский труд...»       ‒ Вообще-то не откажусь от кофе, ‒ отмахнувшись от недовольного Стэна, я следую за обрадовавшимся Ланом на хорошо освещенную кухню мимо гостевого зала. Взгляд ненароком осматривает комнату, в составе которой электронный камин с телевизором на стене, диван с креслами и накинутым на один из них пледом, куча игрушек и множество фотографий, большинство из которых отображают морды живущих здесь четвероногих друзей. Но меня не интересует уже знакомая обстановка. Я отчаянно пытаюсь найти того, кто так и не вышел встречать меня на пороге. При упоминании которого на душе становится по теплому тоскливо. ‒ А где Сумо?       Лан, вымыв перепачканные руки, недоуменно на рефлексах осматривает кухню, как будто ища его здесь. Среди четырех довольных морд мужчина не находит одну единственную, после чего с виноватым видом сжимает губы и пожимает плечами.       ‒ Последний раз видел его на заднем дворе. Если хочешь, можешь поискать, ‒ как только Лан озвучивает разрешение, я тут же направляюсь в коридор, ведущий на задний двор. В спину однако слышится торопливое бурчание, адресованное далеко не мне, ‒ да что вам опять надо?! У вас у всех миски полные! Макс, фу! Не смей! Вон со стула!..       Последующие поучения проносятся мимо. Дверь под натиском холодной ладони скрипит, впуская в дом прохладный воздух, и кое-кто за спиной тут же нетерпеливо цокает когтями по паркету. Один из псов в лице южной русской овчарки, высунув язык, вырывается наружу и принимается с гулким тявканьем носиться по траве между кустарников. Мимолетная улыбка затрагивает мои губы, но она тут же сходит вниз, когда глаза находят у ступенек, ведущих на крыльцо, понуро лежащего крупного сербернара с рыжими пятнами. Пес не видит меня. Темные глаза смотрят строго перед собой, пропитываясь грустью и скукой.       ‒ Эй, дружище, ‒ знакомый голос вынуждает собаку лениво приподнять морду и обернуться в мою сторону. Лежащий до этого хвост сонливо вздергивается, но Сумо не спешит ко мне подходить. Вместо этого с тоской в груди к нему подхожу я, устраиваясь на последней ступеньке и похлопывая по левому бедру в приглашении обняться. ‒ Грустишь здесь, да?       Сумо раздумывает недолго. Его привлекают знакомые запахи сигаретного дыма, лаванды и человеческих гормонов, к которым он так привык за время общения со мной при жизни лейтенанта. Я не была частым его гостем, однако все же приходилось бывать в доме коллеги. Иногда брала с собой собаку с позволения хозяина и уезжала куда-нибудь в парк. Потому могу с точностью уверять каждого, что раньше Сумо был куда оживленнее. Даже его хвост по мере приближения ко мне виляет вяло, без особого энтузиазма. Собака грузно сваливается на ступеньку, укладывая крупную морду мне на ноги. Больше я не осмеливаюсь что-либо говорить.       Время доходит до отметки шести часов незаметно. Я просидела с Сумо практически в обнимку около половины часа, и так не хотелось отпускать собаку с ее жесткой, длинной шерстью и удрученным кряхтением, доносившимся из груди пса. Сумо время от времени, стоит только прекратить ворошить шерсть на морде, приподнимает голову и робко сует холодный, мокрый нос в ладонь на коленке. Овчарка, вдоволь набегавшись на заднем дворе, так же несмело пристраивается рядом. Сумо на это наглое поведение недовольно сопит, но рычания не доносится. Меня хватит на всех, тем более, что овчарка не требует ласк. Она просто лежит рядом, периодически реагируя на лай в доме.       Кофе наполняет мою кружку как минимум два раза. Помогая справиться с одной из стен на верхнем этаже, я напрочь забываю про Девятку и Сероглазку. До того легко и просто общаться с мистером Чэнь, который сыпет дружескими шутками налево и направо, который превратит любую серьезную тему в тот еще стенд-ап. Но Тина не приходит и к шести часам. Сумерки обволакивают улицы со всех сторон, и когда на дорогах зажигаются фонари – я прощаюсь с Ланом, предварительно потрепав за ухом каждого четвероногого жителя. Не в обиду семейству Чэнь, задерживаюсь на морде Сумо и тихо обещаю ему как-нибудь съездить в парк. Пес словно бы понимает слова, отвечая нетерпеливым движением хвоста.       Вернувшись в машину, я даже не замечаю Девятку, который все время сидит неподвижно, глядя перед собой. Он же напротив, блекло одаряет меня безучастным взором, как только во внедорожнике вспыхивают потолочные лампы. Приборная панель озаряет нас холодным, синим оттенком, перебивая теплый свет.       Рассовывая по приборным полкам сигареты, телефон и зажигалку, я готовлюсь уже завести мотор и покинуть район в направлении собственного дома, однако холодный тон с пассажирского сиденья перебивает все мое желание. Ричард, не сводя взора с дороги, впервые с больницы осмеливается подать голос. Как ни странно, после тоскливой встречи с Сумо и общества Лана желания задумываться о Девятке не было. Пусть воспоминания о невинной бабочке и оставили осадок, все же я не стала препираться с машиной, не желая портить настроение напрочь.       ‒ Детектив Рид просил меня посетить его квартиру, ‒ мотор грозно урчит, яркие фары освещают пустой участок дороги. Мы смотрим вперед, не видя потребности в том, чтобы смотреть друг на друга. ‒ И я был бы признателен вам, если бы вы доставили меня по месту назначения.       Сумерки постепенно превращаются в ночь. Второй выходной был спущен в унитаз, и идея проехаться по ночным улицам прежде, чем машина в этот раз заедет в гараж, кажется не такой уж и плохой. Я не отвечаю. Вместо этого устало вздыхаю и, размяв шею пальцами под пристальным взглядом Ричарда, вывожу машину на дорогу с обочины. Едва внедорожник покинул район, как жестянка вновь подает голос:       ‒ Я могу предоставить вам адрес, если вы желаете.       Саркастично-усталый взгляд мельком бросается в сторону пронзительных серых глаз, сверкающих синими искрами из-за приборной панели. Кофе играет в крови, отгоняя сонливость, но все же влажный ветер из приоткрытого окна уносит мои мысли, оставляя за машиной шлейф из тяжких раздумий. От этого голова становится чугунной, тяжелой. Идея проехаться по городу теперь кажется не такой уж и стоящей.       ‒ Неужели ты думаешь, что он мне нужен?       Риторический вопрос не сопровождается ответом. Вернувшись всем вниманием к дороге, где во всю в лужах отражаются неоны и софиты бегущих мимо магазинов и заведений, я расслабленно откидываюсь на спинку кресла. Темные тучи постепенно рассеиваются, оставляя после себя мутное, тонкое полотно. Увы, но звезд не видно даже за такой легкой облачностью, а вот поднимающийся диск луны бледно отсвечивает сквозь мягкие тучи, рассеивая свои границы. И вроде так приятно наблюдать за уходящим во тьму городом, где мир постепенно уходит в сон, оставив только работающие увеселительные заведения и освещенные окна жилых высоток. Все же дурные, мрачные мысли проведшего дня тяготеют голову.       Бывать в квартире Рида мне не доводилось, но адрес я знаю как свои пять пальцев. Не только Гэвину приходилось тащить меня в мой дом, пьяную и агрессивную. Я могу назвать не один случай, когда человек напивался в усмерть, вынуждая меня, не такую убитую алкоголем, работать службой доставки. Не один раз посреди ночи приходило сообщение с номера коллеги, адресантом которого на деле были бармены или иные временные собутыльники детектива. И вот, я, сонная, но не злая, водружаюсь в машину и пронзаю ночь светом фар по дороге к уже спящему на столе другу. Но как правило дальше двери квартиры дело никогда не доходит. Уже на пороге квартиры мужчина вдруг наполняется силами и самолично открывает дверь, самолично уходит в глубину квартиры, сваливается прямо на диван в гостиной. А я отправляюсь домой, добивать оставшиеся часы перед сменой сном.       Десятиэтажный жилой дом освещен только у крыльца. Остановив у обочины, я уже хочу выйти из машины, как тут же осекаюсь внезапно подавшим голос Ричардом. Его слова интригуют, заставляя застыть с пальцами на дверной ручке. Голубые удивленные глаза впиваются в андроида, отвечающим мне вполне спокойным взором, не предвещающим беды.       ‒ Не сочтите за бестактность, но я вынужден просить вас дождаться меня здесь, ‒ удивленно вскинутые брови задают Ричарду немой вопрос, и Девятка спешит на него ответить, не сменяя спокойного тона, ‒ детектив Рид просил посетить его квартиру в одиночестве. Ваше общество будет неуместным.       Саркастичный смешок сходит с моих губ, но я не решаюсь воспротивиться. Вместо этого манерно с поджатыми губами отнимаю руку от двери и перебираю пальцами в воздухе, как бы давая понять, что готова дождаться Девятку здесь. Странно… мы словно поменялись местами, где теперь мне предстоит сидеть на улице, а Ричарду решать свои вдруг образовавшиеся дела. Интересно, чего такого ему сказал сделать Гэвин, что даже мне нельзя об этом знать. Неужто и впрямь между этими двумя что-то есть.       Отвратная на вкус мысль была спешно выплюнута из мозга. Поморщившись, я заглушаю мотор сразу, как только за Ричардом закрывается дверь, и погружаюсь в тишину безлюдной улицы. Первые несколько минут проходят незаметно. Последующие пять минут осиливаются уже не так стойко. За это время по мокрой дороге, отблескивающей в свете фонарного столба, проезжают несколько электрокаров и переходят несколько людей. Прохожие все, как один, скрываются в том же здании, что и Ричард. Любопытство начинает одолевать.       «Интересно, что он там делает», Стэн подливает масло в огонь, уже не боящийся выражать свое мнение относительно чужого поведения. Я бы порадовалась этой мысли, если бы не сверлила настороженным взглядом дверь в многоэтажку с последующим возгоранием огня любопытства.       ‒ Думаешь, следует проверить? ‒ почти шепчу я, ожидающая всего одного разрешения на действия.       «После того, что он сделал с бабочкой, мне бы хотелось знать о нем все», немного помолчав, Стэн добавляет, как бы оправдывая свое желание, «для нашей же безопасности»       Это было то самое разрешение, которое я и ждала. Мышцы наполняются уверенностью, машина за спиной захлопывается. Дождливый ветер, наполненный ароматами влаги, бросается в лицо, но тут же скрывается из-за подъездной двери. Я не иду к лифту – Рид живет на четвертом этаже, так что смысла в том, чтобы сократить время на пару минут, не вижу.       Дверь в двадцать восьмую квартиру была прикрыта. Как ни странно, я даже не смущаюсь своему наглому вторжению в чертоги холостяцкой берлоги друга, по-хозяйски открыв темно-коричневую дверь и войдя в гостиную. Ее я видела лишь с порога, и, кстати, подозреваю, почему Рид никогда не пускает меня в дом. На то было сразу несколько причин: нежелание мужчины открываться до конца (ведь ему, как и мне, наверняка есть что скрывать), и, конечно же, понимание, что женщины сюда приходят только с одной целью.       Квартира довольно просторная и хорошо освещенная. Коридора нет, как только попадаешь за порог, тут же через несколько метров натыкаешься на диван перед закрепленном на стене телевизором. Помещение больше похоже на студию, учитывая, что гостевой зал и кухня с круглым столом совмещены, но достаточно взглянуть вперед, чтобы понять, что и дальше есть комнаты. Как минимум три. Одна из них наверняка принадлежит ванной, две другие сто процентов спальни. Вот только я не спешу углубляться, решив остаться в комнате в светло-коричневых тонах. Потолочные лампы озаряют неброский интерьер, от которого веет уютом, из стеклянной двери на лестничную, уличную площадку с пожарной лестницей сочится сине-красный неоновый свет. Уверена, отключи все освещение в гостиной, и сверкающая вывеска с улицы будет играть яркими бликами на светлых стенах. Удивительно, как сильно совпадают эти искры с мигалками патрульной машины. Судя по всему, Гэвина работа сопровождает даже дома.       ‒ Я не удивлен, детектив, ‒ холодный, и вправду не удивленный тон Ричарда, появившегося из другой комнаты, пугает меня. Вздрогнув на месте в попытке оторвать завороженный взгляд от переливающейся вывески за окном, я без тени вины одаряю Девятку безучастным косым взглядом. Руки поспешно складываются на груди из-за неимения другой идеи, куда их деть.       ‒ И на кой черт мы сюда приехали?       Едва саркастичные, недовольные слова сорвались с губ, как у ног не спускающего с меня взгляд Ричарда показывается рыжий кот. Упитанный, пушистый, тянущийся мордочкой к незнакомым доселе запахам. Его хвост, почти как у белки, закручивается и лоснится о черную штанину андроида. Негодование в груди сменяется удивлением. Удивление ‒ умилением.       ‒ Кот? ‒ животное, как будто распознав, что говорят о нем, мурлыкающе мявкает и подбегает ко мне, треся своей рыжей шерсткой. Сказать, что я ошарашена – ничего не сказать. Чтобы такой человек, как Рид, имел кота… да еще такого красивого и явно породистого! Не скажу, что люблю кошачьих. По мне собаки лучше, однако все же вдруг начинаю смотреть на Гэвина иными глазами. Как бы мужчина не старался показать свое стремление к одиночеству, даже он имеет того, кто всегда рядом. ‒ Так мы здесь из-за него?       ‒ Проживающая рядом женщина присматривала за животным, пока детектив Рид в больнице. Но жилец вынужден был покинуть город, ‒ Ричард более не смотрит на меня, уйдя в сторону кухни. Шум открывающихся шкафов меня не привлекает, ведь я, поплотнее стиснув руки на груди подальше от животного, сомнительно впиваюсь в изумрудно-зеленые глаза мурчащей кошки. Зверь изо всех сил старается тереться об мои ноги, требуя к себе внимания. ‒ Детектив Рид попросил позаботиться о животном до завтрашнего дня.       ‒ И зачем это от меня скрывать, ‒ я с обидой в голосе припоминаю, как мужчина просил оставить Девятку на территории больничного комплекса. Теперь и не знаешь, как это воспринимать – недоверие или желание скрыть свою маленькую тайну в виде слабости перед домашним питомцем.       ‒ Детектив Рид бережно относится к своему авторитету, в особенности среди коллег и близких людей, ‒ на этих словах Ричард замирает с пачкой корма в руке. В профиль его нахмуренные брови смотрятся по-особенному грозно, вызывая у меня мурашки по телу. Кот все так же настойчиво трется, протягивая ко мне свою заостренную мордочку. Я, поджав губы, делаю шаг в сторону. ‒ Люди довольно щепетильны в вопросах своего социального статуса.       Здраво закончив мысль, с которой я не могу не согласиться, Ричард возвращается к своим действиям. Некоторое время царит тишина, нарушаемая шумом высыпающегося в металлическую миску корма и громким урчанием кошки. Спустя несколько минут мне так надоедает требования животного опуститься и погладить в знак приветствия, что я поучительно указываю на кошку пальцем.       ‒ Зая, не обижайся, но пойми. Ты кошка, я женщина, и если я тебя поглажу, то наверняка втянусь, и придется собирать свою коллекцию из таких же сорока.       Шум корма прекращается. Вскинув взгляд на Ричарда, отмечаю его недоуменный, полный немого укора взор. Вряд ли ему понять подобные шутки, которым уже столько лет, что борода касается пола. Потому неопределенно взмахиваю рукой с намеком, мол, забудь.       ‒ Как долго ты еще будешь здесь торчать? ‒ я вновь убираю руки на грудь, без интереса наблюдая за действиями Девятки.       ‒ Вы можете дождаться меня в машине, детектив. Мне не потребуется ваша помощь.       Что ж, вполне себе логично. И, на удивление, без намека на враждебность. Окинув гостиную нахмуренными глазами, я спешу выйти из квартиры. Можно было и не подниматься, разве что появилась новая причина для подтрунивания над Ридом. Не просто же так он скрывал от меня наличие кота. Наверняка считает это слабым местом своей самцовой личности.       На улице становится холоднее. Поежившись от поднявшего волосы ветра, я достаю сигарету и неторопливо отхожу от крыльца в тень, рядом с безлюдным переулком. Огонек от зажигалки сменяется огоньком на конце сигареты, которая отливает яркими искрами и бликами на моем лице. Горячий дым пропитывает легкие, оседает в холодной крови, и это так приятно контрастирует на фоне мурашек от ветра, что я на минуту другую позволяю себе расслабиться, задрав голову и выпуская дым в воздух.       «Температура твоего тела составляет тридцать семь градусов по Цельсию», шум ветра на безлюдной улице прерывается голосом компьютера. «Тебе следует вернуться в машину, иначе простудного заболевания не избежать»       Открыв рот, я уже хочу ответить что-нибудь саркастичное или флегматичное, но не успеваю этого сделать. Со стороны переулка слышатся неторопливые шаги. Луч фонаря обрывается в нескольких метрах, потому я даже не могу разглядеть подошедшего, остановившегоя на углу здания. Все, что цепляет мой взгляд из-за плеча – темная спортивная одежда, руки в карманах и тусклая улыбка на губах незнакомого мужчины. По инерции я ищу его глаза в мутном свете прикрытой пеленой луны, но увы, их не видно.       ‒ Сигареткой не угостите? ‒ уверенно, но приглушенно спрашивает мужской, хриплый голос.       Манерно окинув силуэт взглядом с ног до головы, я возвращаюсь лицом к дороге, делая затяжку. И нагло вру, не замечая компьютерное, настороженное «Луиза, вернись в машину» в голове.       ‒ Прости, парень, но я не курю, ‒ вместе с этими словами я делаю глубокую затяжку и выпускаю дым, задрав подбородок.       ‒ Жаль… хотелось по-хорошему.       Слишком близко прозвучавшие слова отзываются бездной в желудке, но я не успеваю даже повернуться, как тело словно охватывает огнем. Мышцы непроизвольно сокращаются, механичный голос Стэна с ноткой паники перескакивает с тона на тон. Я же, ввергнутая в судороги и непередаваемую боль от перебегающих по клеткам электрических разрядов, не издаю ни звука. Зато отчетливо слышу стрекот электрического шокера и гулкий удар, доносящийся откуда-то издалека. Страх не успевает окутать сознание. Вместо него разум накрывает пелена в примеси с адской, обжигающей болью. Только когда стрекот прекращается, а мышцы перестают непроизвольно сокращаться, наполняя меня огнем, осознаю, что тот самый звук удара был звуком моего падения на мокрый асфальт.       ‒ Никогда не перестанет нравиться, ‒ сладко бубнит что-то мужчина, чей голос тонет в ворохе шума крови в голове.       Я теряюсь. Ничего не понимаю. Ноги и руки не слушаются, сердце, ощутившее огромную перегрузку из-за прямого электрического разряда, сбивается на множество ритмов сразу, заставляя легкие задыхаться от сбивчивой работы. Сумрак в голове не дает мне нормально оценить обстановку, и все, что я замечаю сквозь боль и сиплые вздохи ‒ как некто тащит меня спиной на мокрой дорожке в темный переулок, как мышцы всего тела, включая грудную клетку, отказываются отвечать на посылы мозга, то и дело, что заметно вздрагивая. Противный металлический звук шкрябающего по асфальту пистолета, спрятанного за поясом, отдается пламенем в сознании, как если бы кто-то решил расцарапать тупым мелом ученическую доску. Но я не реагирую на эти звуки и искры перед глазами. Все мое сознание крутится вокруг маленького чипа в шейном позвонке, голос которого оборвался сразу после окончания стрекота шокера.       ‒ Стэн…       ‒ Веселая будет ночка, ‒ силуэты нескольких людей пробиваются сквозь разноцветные вспышки перед глазами. Я не вижу лиц мужчин, зато четко распознаю приторный, насыщенный предвкушением тон того, что просил сигарету. ‒ Мордашка ничего так, милая.       ‒ С-с-стэн… ‒ стараюсь дозваться до компьютера, отчаянно заставляя мышцы реагировать на попытки встать. Увы. Они не желают отвечать, непроизвольно и от того больно сокращаясь. Каждая клеточка словно визжит в голове, обволакиваемая адским огнем. Желудок несмело подает сигнал о потребности высвободиться, но все, что мне удается сделать ‒ кое-как разжать и сжать срывающиеся на судороги пальцы правой руки. ‒ С-стэн…       ‒ Придурка кусок, ты кого притащил?! ‒ где-то сверху доносится приглушенное шипение. Как и в первом голосе, в нем я не нахожу ничего знакомого, просто на рефлексах поворачивая мутную голову на источники звуков. ‒ В тюрьму хочешь, больной?!       ‒ А что не так? ‒ осведомляется некий третий человек, присевший рядом со мной на корточки. От осознания близкого положения нападавших желудок уже уверенней требует свободы, но, благо, органы мне удается удерживать в своей власти, разве что сердце и легкие работают в бешеном режиме.       ‒ Она из полиции, вот что блять не так!       Силуэты мелькают, мерцают, расплываются. Несмотря на боль и непослушание большей части содрогающегося тела, мне удается кое-как со слезами на глазах перекатиться на спину с помощью одной подконтрольной мне руки. Стэн молчит, и это единственное, что сейчас волнует мой разум. Не преступники, что решили этой ночью позабавиться с хрупкой женщиной, не собственная боль и очередная возможность снова стать инвалидом, не страх быть убитой. Только Стэн. Только друг.       ‒ С-стэн! ‒ что есть силы, срываюсь я на дрожащий крик. Мужчины осекаются, но не от моего возгласа. Даже сквозь искры в глазах я замечаю мерцающие светодиоды и мужской уверенный в себе облик, охваченный светом фонаря у дороги. Остальное происходит как в тумане.       Ругань, удары, топот ног… все это проскакивает мимо, лишь изредка врываясь в охваченное пламенем сознание отдельными, замедленными картинками. Ричард без каких-либо усилий отправляет одного из нападавших в стенку, и тот медленно сползает вниз в бессознании. Второй, кажется, тот, что ругался на своего товарища, сверкает ножом в руке, но и его настигает та же участь, разве что удар головой приходится о стоящий в отдалении мусорный, металлический контейнер.       Некто пробегает рядом, скрываясь в темном переулке. Я не вижу его, все звуки доносятся словно из густого тумана, и огни перед глазами только ухудшают положение. Все, что я могу – стараться сдерживать желудок, дышать рвано и хрипло скулить, отгоняя тьму резкими порывами головы. Единственная доступная мне рука удерживает над асфальтом на локте, но и она тяжелеет, сотрясаясь от перенапряжения. В конце концов, не выдержав, я падаю на бок, вновь перекатываясь на спину. Силы остаются только на то, чтобы среди звезд перед глазами найти возвышающийся в нескольких метрах силуэт с яркими, синими ярлыками и желтым, искрящимся диодом на виске, очерчивающий профиль машины светом полуденного солнца. И вроде бы могу позвать на помощь, могу жалобно прохрипеть его имя, но почему-то останавливаю себя, сквозь надвигающуюся пелену бессознания отмечая, с каким ступором на меня смотрят серые глаза.       Он не двигается. Сжатые в кулаки руки чуть разведены в стороны, ноги на ширине плеч. Смотрит так, как может смотреть только вампир на человека в желании утолить жажду: завороженно, потерянно. Возможно, диод искрит из-за направляемого в участок заявления о нападении на сотрудника, возможно, искрит из-за передачи вызова в неотложную помощь. А возможно, из-за переработки информации, при которой агрессивный, старающийся показать себя бесстрашным человек лежит на мокром асфальте, периодически вздрагивая мышцами. И лучше бы это было первое или третье, но только не скорая. Только не сейчас, когда в голове тишина, когда Стэн молчит, а руки и ноги потрясывает от перебоев в нервных путях.       – С-стэн… – отведя взгляд от ушедшей в ступор машины, я стараюсь дозваться до компьютера без особой надежды. Просто чтобы хоть как-то держаться в сознании, не позволяя тьме утащить в свои чертоги.       Мой хрип действует на Ричарда отрезвляюще. Андроид едва уловимо дергает головой, как бы просыпаясь от сна, и, не сменяя золотого диода, тут же кидается вперед. Он оказывается совсем рядом, полы его пиджака едва касаются моей перепачканной толстовки, но я не обращаю на это внимания, ведь все касания ощущаются мной, как будто во сне.       – Я оповестил скорую помощь, – низким, с ноткой тревоги голосом проговаривает Ричард, явно анализируя повреждения. И я даже знаю, почему его брови недоуменно сдвигаются вместе. Ведь спинной мозг не реагирует на сигналы мозга, раскидывая указания мышцам по непонятному для Ричарда принципу.       – Нет… – собственный голос становится настолько неузнаваемым, как будто я состарилась на несколько десятков лет. Говорить больно и сложно, чувство тошноты оседает в глотке, расширяя ее с каждым словом все сильнее. Но я терплю, вздрагивая всем телом и безрезультатно стараясь приподняться на локте. – Боумен-парк… с-срочно…       – Детектив, у вас нарушения в целостности нервной системы, – он пытается говорить спокойно, и в то же время старается переубедить меня в стремлении отправиться далеко не в больницу. Плевать. Все, о чем может думать мозг – не о своем состоянии, и даже не об огне в жилах из-за все еще блуждающих электрических разрядов, а о маленьком компьютере. – Вам следует дождаться неотложной помощи, я оповестил департамент о правонарушении в отнош…       – Вези на Боумен-парк!.. – не крича, но произнося это с давлением, я снова падаю без сил. Дышать становится труднее, тьма окончательно накрывает зрение. Лишь секундно я блекло ощущаю за шеей что-то гладкое и холодное, но и это чувство обрывается вместе с безвозвратным уходом в небытие. Тошнота отступает. Она же сменяется мраком.

***

Ричард, едва протянув руку, дабы подхватить почти безвольное тело, внезапно отдергивает ее. Серые встревоженные глаза осматривают собственные пальцы, с которых вдруг сходит бионическая кожа, оголяя пластик. Как если бы ему пришлось подключиться к устройству, словить радиоволны, дабы подсоединиться с программным обеспечением. Во второй раз за десять минут андроид впадает в отрешенное состояние, не имея возможности сформировать реакции на происходящее. Просто потому что ничто в системе не может проанализировать случившееся с точки зрения холодной логики.       Буквально пять минут назад машина, без каких-либо сложностей раскидав двоих нападавших по сторонам, холодным взором сопроводила третьего сбежавшего, предварительно определив личность. Вид оружия в виде ножа в руке одного из людей, а так же ярость и оскорбления в адрес Ричарда его не цепляют. Однако стоит только осмотреть труды своих рук в виде двух отключившихся тел и найти среди них вздрагивающую всем телом женщину – программы впадают в анабиоз. Ее вид настолько будоражит, что ни одно оповещение об автоматическом формировании запросов в здравоохранительные органы не анализируется машиной. И он не может объяснить себе, почему представшая перед ним беззащитность в лице вечно агрессивной Луизы Вольф заставляет впасть в прострацию. Очнуться от транса получается, только когда женщина зовет некоего Стэна. Того самого, чья личность покрыта тайной. Ненадолго.       Он снова впадает в транс. Снова недоуменно и завороженно перебегает взором с собственной вернувшей кожу руки на лицо ушедшего в бессознание детектива. Глаза закрыты, черные ресницы вздрагивают. Вздрагивает все тело, словно подчиняясь не мозгу, а невидимым ниточкам кукловода. Проходят не меньше двух минут прежде, чем Ричард уже не так смело старается поднять женщину, всячески избегая участка шеи. Еще через десять минут андроид ведет внедорожник сквозь начавшийся дождь. Редкие мимо проезжающие машины освещают лобовое стекло, и на светофорах потерявшую сознание Вольф свет озаряет слишком сильно. Это заставляет Ричарда дистанционно отыскать в системе внедорожника возможность полностью покрыть тонировкой все окна. Вряд ли какой патруль обрадуется виду безвольного тела детектива при условии, что за рулем сидит андроид.       Боумен-парк находится в отдалении от всего города, но достичь его удается уже через тридцать минут. Машин в непогожий вечер встречается мало, дождь вынуждает людей сидеть по домам. И Ричард знает, почему детектив требовала отправить ее именно в эту зону. Здесь находится только один жилой дом, точнее особняк. Остается надеяться, что его хозяин, как и все нормальные люди в такую погоду, так же сидит дома. Впрочем, RK900 не надеется. Это понятие ему недоступно. Зато вдруг кажется доступным нечто другое, непонятное и непривычное для системы, но, кажется, так похожее на… смятение.       Продолжая гнать машину вперед, то и дело, что включая дворники для уборки мелких капель с лобового стекла, Ричард непрерывно анализирует сердечный цикл. Последний приходит в норму, однако стоит утихомирившимся судорогам возобновиться, как пульс окутывает аритмия. Скачки с нормальных шестидесяти ударов в секунду на бешеные девяносто девять вынуждают нарушать правила дорожного движения в пригородной зоне. Внедорожник, ловя все больше дождинок, набирает скорость и сбрасывает ее только, когда в темноте виднеются огни.       Ворота в такой же манере, как и у дома детектива Вольф, открываются автоматически перед зафиксированным в системе внедорожником. К этому времени судороги Луизы сокращаются до минимума, и все равно пробиваются наружу, заставляя андроида непроизвольно поглядывать в сторону пассажирского сиденья. Территория особняка обширная, один из охранников, выйдя в дождевике, приветственно машет машине, однако человек не в курсе того, кто сидит за рулем. Ричард, проигнорировав персонал, тут же направляет автомобиль прямо к подъездной дорожке, протянувшейся практически на половину километра. К этому времени мелкие мокрые крупицы превращаются в довольно сильный ливень. Но и на него Ричард не обращает внимания. Вместо этого торопливый андроид, едва автомобиль глохнет у широкого крыльца в трехэтажный особняк с высокими колоннами и освещенными окнами, выходит на улицу и, обойдя транспорт, снова аккуратно подхватывает тело детектива. Руки и голова Вольф безвольно повисают, лицо немедленно покрывается каплями дождя, заставляя те стекаться вниз по черному растрепанному хвосту волос.       Возможности постучать в дверь нет. Но она и не требуется. Ведь охранник, все это время наблюдающий со стороны ворот, немедленно скрывается в будке наблюдения, и уже через мгновение трехметровая дверь в дом открывается. На пороге возникает женщина сорока лет в черно-белом костюме служебного персонала. Темно-карие глаза неестественно расширяются, ладони поспешно прячут открытый в ужасе рот.       ‒ Oh, mein Gott… мисс Вольф… ‒ лицо женщины бледнеет. Служанка отступает на несколько шагов назад скорее в приступе испуга, чем в желании впустить андроида с поникшим телом сестры руководителя. Ричард, воспользовавшись этой заминкой, немедля проходит внутрь широкого и высокого гостевого холла с шахматным полом, без каких-либо усилий удерживая детектива на весу.       Едва мужские ботинки отдаются эхом по кафелю, как из идущего справа коридора показывается уже знакомая женщина с белой прической. Гертруда в строгом брючном костюме красного цвета так же в манере служанки замирает, выпучив глаза, однако быстро приходит в себя, осознавая, что в данной ситуации решить проблему может только она. Ведь Ричард и горничная, ожидая ответа, не сводят с нее глаз. Последняя все так же испуганно прикрывает рот, сгорбившись в плечах.       Гертруда поспешно берет себя в руки. Шумно подойдя к интеркому на стене, женщина быстро набирает какой-то номер и торопливо, дрожащим голосом перебивает мужчину, сонливо отозвавшегося на том конце. Ричарду это кажется нелогичным. Столь спокойное выражение лица и такой дрожащий тон, порывистые попытки убедить «босса оторвать задницу и подняться на первый этаж».       Капли дождя скатываются по одежде вниз, образуя мелкие лужи. Ричард не смеет опускать тяжелый взгляд на детектива в своих руках, опасаясь уйти в размышления о недавнем несанкционированном стремлении системы ответить на посылаемый радиосигнал. Сейчас следует думать не об этом. Сейчас перед ним стоит перспектива возможной смерти человека, и пусть это иррациональное опасение, учитывая, что сердечный цикл пришел в норму, а тремор тела возникает всего лишь раз в несколько минут. Все то же неопознанное чувство гложет изнутри, выедая иные программные команды, насильно направляя мыслительные процессы в реконструкцию не самых утешительных прогнозов. Гертруда что-то объясняет прислуге на немецком, и та, встревоженно оглядываясь, покидает холл. Ричард не вдается в подробности их разговора. Вместо этого машина отключает систему реконструкции, не позволяя себе больше размышлять на тему «а чтобы было бы, если бы он не успел».       Мистер Вольф буквально выскальзывает из ниоткуда, неуклюже проехавшись по кафельному полу и едва комично не потеряв равновесие. Сбивчивое дыхание и расширенные зрачки говорят о том, что человек бежал, и бежал долго, возможно, перепрыгивая через ступени. Светлые с желтизной волосы растрепаны, сам мужчина одет в голубую рубашку с длинным рукавом и в серые брюки. В это же мгновение появляется ушедшая служанка. В руках ее плед и портативная аптечка.       ‒ Что произошло? ‒ Фрид оказывается рядом в считанные секунды. Если в доме детектива мужчина смотрелся смущенно и потерянно, то сейчас в ясных голубых глазах читается неподдельный страх и готовность положить собственную жизнь ради спасения сестры. Дитфрид уже намеревается взять повисшую руку женщины в свои ладони, как тут же отдергивается, заметив непроизвольные судороги мышц. Взгляд его мрачнеет.       ‒ Электрический разряд мощностью семьдесят девять киловольт, ‒ Ричард не отнимает ледяных глаз от замершего Фрида, без всяких стеснений пялясь в упор. ‒ Воздействие четыре секунды.       Где-то за открытым окном слышится отдаленный удар молнии. Этот шум слышится так ясно и четко, словно некто сверху решает поставить мертвую точку в случившемся. Мистер Вольф некоторое время молчит, тяжело дыша и впиваясь тревожными глазами в сомкнутые веки сестры. Никто из присутствующих не решается оборвать молчание, и только через мгновение Гертруда, обеспокоенно прижав телефон к шелковой блузке на груди, тихо произносит:       ‒ Мне вызвать скорую?       ‒ Нет, ‒ впервые за долгое время служащие слышат жесткий, грубый тон руководителя. Всегда спокойный, всегда мечтательный, сейчас он говорит мрачно и сурово, что в свою очередь намекает на реальную дермовость ситуации. Спустя несколько секунд раздумий Дитфрид разворачивается и, произнося каждое слово четко, двигается прочь, ‒ в лабораторию. Немедленно.       Руди и прислуга обмениваются встревоженными взглядами, с губ последней слышится: «Heilige Maria, Руди, что происходит..». Как и ранее, Ричард не замечает поведения других. Его шаги разносятся по округе и отражаются от высоких красивых стен, увешанных оригинальными картинами. Обе женщины плетутся рядом, и если Гертруда идет уверено, то служанка готова в любой момент свалиться в обморок. Ричарду это показалось забавным. Как будто бессознание передается по воздуху.       Спустя минуту Фрид заворачивает по коридору направо и поспешно спускается вниз, по лестнице. Подвальное помещение, оборудованное под лабораторию, освещено холодными тонами ламп. Тут и там бегут стеклянные стены, множество компьютерных механизмов, призванных оказывать техническую помощь во время разработки новых технологий и переработки старых. Чувство страха в примеси с тревогой создают такой коктейль, что на мгновение Фрид, оказавшись у тела своей двойняшки, теряется впервые за последние семнадцать лет. Осознание дальнейших действий приходит только с раздавшимся громом с улицы. Беспокойство оттесняется здравой логикой, которая говорит о том, что жизни Луизы ничего не угрожает. Что сейчас под угрозой только ее полноценность.       Широкий, сенсорный стол, предназначенный для визуализированных разработок новых технологий, стоит прямо посреди лабораторного отдела. Буквально несколько минут назад Фрид спокойно занимался переработкой и дешифровкой нового устройства в виде окуляра, что отец совместно с несколькими своими лучшими медицинскими инженерами разрабатывает последний год. Электронные показатели и голограммы механизмов «парят» над столом, однако мужчина, напрочь забыв о диагностике технологии на предмет ошибок, резким махом руки стирает все изображения, как бы рассеивая их в воздухе. Ему даже не приходится смотреть на андроида, все это время следующего с телом наперевес, ведь RK900, в ту же секунду поняв, зачем мистер Вольф отключил сенсорный проективный стол аккуратно укладывает на него детектива.       В подвале воцаряется мертвая тишина. Несколько компьютеров у дальнего рабочего места, заваленного бумажными заметками и наработками, выдают цикличный писк. Никто на него не реагирует. Лишь Ричард, туманно сделав несколько шагов назад, продолжает смотреть на мелкие конвульсии мышц женщины, погруженной в мрачный сон.       Напряжение растет с геометрической прогрессией. Дитфрид, уже полностью покрывшись холодным потом из-за учащенного биения ввергнутого в страх сердца, снова уходит в ступор, уложив руки на холодный, стеклянный стол рядом с телом сестры. Некогда вернувшаяся привычная холодная логика теряется в очередной раз. Только когда приступ тремора у Луизы обрывается, мужчина вдруг ощущает, как отступает страх.       ‒ Попрошу всех покинуть это помещение, ‒ глухо произносит Дитфрид, от непривычно мрачного голоса которого у обеих женщин бегут мурашки.       ‒ Может, все-таки вызвать скорую помощь, мистер Вольф? ‒ неуверенно спрашивает Гертруда, все так же прижимая телефон к груди. Ни она, ни прислуга не желают смотреть в посеревшее с неестественным румянцем лицо Луизы, в то время как и Фрид и Ричард не спускают с нее глаз.       Фрид, скользнув расфокусированным взглядом по столу, чуть поворачивает склоненную голову к правому плечу, и белокурая Руди, наполненная обеспокоенностью, видит в этом безмолвный ответ. Немедля, женщина разворачивается к прислуге и торопливо дает инструкции на немецком языке, то и дело, что жестикулируя дрожащей рукой. Только после того, как служанка на ватных ногах приближается к столу и складирует плед с аптечкой, Гертруда бесцеремонно хватает ее под локоть и направляется к выходу.       ‒ Всех, ‒ Фрид не смотрит за спину, но понимает, что кое-кто в подвале все же остался. И Ричард, оборачиваясь время от времени за плечо, ретируется вслед за женщинами. Теперь в лаборатории и впрямь никого больше не осталось.       Выпрямившись во весь рост, Фрид стирает с лица всякие эмоции, заставляя себя ввергнуться в состояние хирурга. Произошедшее и впрямь не кажется ему столь ужасным, а ведь ему есть с чем сравнивать, учитывая, что именно пришлось ему и Луизе пережить многие годы назад. Спокойствие следует за холодной логикой, и лишь укрепляется, когда мужские руки с силой притягивают к себе стол-трансформер с диагностическим компьютером. Несколько ударов по сенсору экрана отзываются оповещением о поиске дистанционного устройства, и среди многочисленных контактов Фрид, игнорируя налипшие на лоб желтоватые прямые пряди, находит один единственный. Система инициализации работает ‒ хороший признак. Еще лучший признак, когда последующие десять минут показывают результат в виде отсутствий критических повреждений. Только сбившиеся алгоритмы, которые выдают несуразные, бесконтрольные команды спинному мозгу. С каждой секундой хранящаяся в груди тревога опадает. Все, что требуется компьютеру – недолгая перезагрузка. Именно она и начинается, сопровождаясь окончанием судорог в теле сестры.       Закончив работу с диагностическим аппаратом, Фрид отходит от экрана на несколько шагов и только теперь позволяет себе мысленно вдаться в подробности случившегося. Ричард не назвал источник разряда, но судя по испачканным в грязи желтой толстовке и волосам не сложно догадаться, что инцидент произошел на улице. Бледная кожа лица говорит о пережитом стрессе, на лбу виднеется струйка запекшейся крови, свидетельствующая об ударе головой. Все это воспринимается Фридом с отвращением и еще сильнее углубляющейся ненавистью к деятельности двойняшки, но, как и раньше, Луиза не станет его слушать.       Компьютер издает мягкий гул, после чего на экране всплывает оповещение об окончании перезагрузки. Прошла она удачно или нет ‒ можно узнать только одним способом. Разбудить организм, заставив его проделать некоторые манипуляции и движения. Только сделать это оказывается не так просто даже не потому, что через Луизу прошел неплохой электрический разряд, а потому что окончание диагностики заставляют Фрида вновь испытать тревогу и страх, сказывающихся в похолодевших, дрожащих пальцах. Кто знает, как на самом деле чип среагирует на последствия прошедшего через тело тока. Ведь ему были подвластны не только мышцы, но и органы. Тремор не так страшен, как внезапная остановка сердца.       Взять себя в руки пришлось с усилием воли. Дитфрид, жалостливо поглядывая в закрытые глаза сестры, вздрагивающими пальцами раскрывает лежащую рядом аптечку, находит нашатырь и щедро пропитывает им ватный тампон. Последний в нерешительности несколько раз проводится перед посеревшим лицом, вызывая характерную реакцию организма.

***

Так странно приходить в себя, буквально не понимая, что происходит и где находится твое бренное тело. Вот я лежу посреди темного переулка, всматриваясь в синие светодиоды в желании не покидать реальность, и вот сквозь плотно сжатые веки пробивается холодный свет, а в ноздри ударяет отвратный едкий запах. Желудок отзывается на него с особым пристрастием, и я, с хрипом вслепую отодвинув от себя дурно пахнущий предмет, переваливаюсь на живот с целью освободиться от отвратительного привкуса кофе, подкатившего к горлу. Расплывчатое зрение не дает мне вовремя распознать вдруг образовавшийся из ниоткуда край холодной поверхности, и желудок, судорожно сжимающийся в конвульсиях, вдруг обволакивает пустота как перед падением. Но последнего не происходит. Вместо этого некто перехватывает меня за плечи, придерживая над бездной и выслушивая судорожные хрипы из женской груди. И я бы даже попыталась рассмотреть своего спасителя, попыталась совладать с обжигаемыми адской болью мышцами, однако все в голове занимает лишь одно существо. То, что не отвечало в переулке. То, что не отвечает до сих пор.       ‒ С-стэн… ‒ хрипя и сдерживая рвотные позывы, я цепляюсь в чью-то руку что есть силы. Собственный голос не похож на женский, как будто пришлось всю ночь горланить песни на морском утесе в лютый мороз. Настолько он хриплый и ломанный.       ‒ Все нормально, ‒ приговаривает где-то рядом смутно знакомый голос, в такт которому по спине блуждает теплая рука, как бы подбадривающая в моем намерении выблевать желудок наружу. ‒ Все хорошо, Лу.       ‒ Стэн!.. ‒ громкий, хриплый крик отзывается от стен эхом, и оно больно ударяет о мое пришибленное сознание. От боли в голове я жмурюсь, ощущая крупную дрожь в теле.       ‒ Я перезагрузил его, ‒ поглаживания успокаивают лишь частично, и в этих словах я узнаю одного из самых близких людей. Ясность возвращается, позволяя рассмотреть уже знакомый кафельный пол лаборатории в поместье Дитфрида. ‒ Все хорошо, пусть все выйдет…       ‒ Ты не понимаешь... Я не слышу его… не слышу…       Все еще тяжко дыша, я игнорирую поглаживания по спине и, беспомощно хватаясь за предоставленную братом руку, умоляюще поднимаю на него пропитанные слезами глаза. Фрид не сразу понимает моих слов, машинально смотря куда-то в сторону и приговаривая о том, что «все будет хорошо». Однако уже через секунду единственным источником шума становится мое хриплое дыхание. Фрид туманно опускает свой взор на меня, смотря мертвым взглядом.       ‒ Что ты имеешь в вид…       Конвульсии в желудке достигают пика, и я, резко перевалившись через мужское предплечье, с шумом освобождаю желудок от кофе, выпитого в доме Чэнь. Все чувства мгновенно притупляются, теряется сознание в шуме крови в голове. И даже когда кажется, что все возможное уже вышло, на деле желудок находит нечто еще, от чего можно избавиться. В конце концов, на языке ощущается горечь, свидетельствующая о скопившейся желчной кислоте из-за переедания жаренного. Стэн бы мне сейчас вставил люлей по первое число. Но Стэн молчит, и это отзывается тяжким, рваным дыханием со струйками обжигающих слез на холодной коже.       Когда мир обретает краски, вдруг став ярким и неприятно броским, я устало откидываюсь обратно на стол. Крупная дрожь волной прокатывается по телу, подгоняемая неживым взглядом голубых ясных глаз с черной окаемкой. Только сейчас силуэт Фрида обретает очертания, и в нем я вижу только отрешение, потерянность и капельки холодного пота на лбу со слипшимися прядями. Губы человека открыты в одном, а может, в тысячи вопросов.       ‒ Он разговаривает с тобой?.. ‒ приглушенно спрашивает Фрид, пронзая меня невидящим взором. Его пошатывания в такт сердцебиению могут пугать, но точно не меня, что сама теряется в пространстве из-за вспыхивающих перед глазами звезд и слабости во всем теле.       Я не отвечаю. Игнорирую его глаза, стараясь занять сидячее положение. Мышцы отзываются нехотя, дрожа так сильно, как будто им пришлось преодолеть не один километр без остановки, и каждую секунду я грожусь свалиться на пол. Но Дитфрид больше не подставляет плечо. Вместо этого он делает шаг в сторону, скованный в руках и плечах.       ‒ Ты не должен был знать об этом, ‒ вряд ли мой хриплый голос может вызвать у него жалость, но я и не рассчитываю на нее, пряча глаза и, наконец, усаживаясь на стол с опущенными за край ногами. Только сейчас, сквозь страх за молчание в голове, вспоминаю, с какой готовностью Ричард раскидал по сторонам нескольких ублюдков. Один, кажется, все же сбежал. Ничего. Это сейчас точно не главное.       ‒ Не должен?.. ‒ Фрид слышит в этом слове что-то ужасное, неприятное, даже обидное. Мужчина впервые за несколько минут показывает хоть одну эмоцию, и, к моему сожалению, это блеклая злость. ‒ Как давно ты общаешься с ним?       Молчание не может длиться вечно, но я не смею говорить. Смотрю себе в ноги, ухватившись слабыми пальцами за край стола и надеясь, что теория ученых о ментальной связи между двойняшками работает. Ведь именно ее Фрид подтверждает уже через несколько секунд, в испуганном удивлении пригнувшись, дабы видеть мое лицо. Это мне не нравится. Дрожащие пальцы поспешно снимают резинку с грязных волос.       ‒ Только не говори, что с первого дня.       Несколько секунд гнетущего безмолвия, при котором я ощущаю себя преступником за решеткой, представшим перед судьей. Дрожь через какое-то время отпускает. Увы, но это не спасает от взбешенного сердца и пульсаций в висках. Не говоря уже о страхе, выражающимся в безвольных слезах, бегущих ручейками к губам.       ‒ Он молчит, Фрид… ‒ я отчаянно мотаю головой, прикусывая нижнюю губу. ‒ Я не слышу его… почему я не слышу его…       ‒ Не знаю, ‒ потерянно отвечает брат, на мгновение потеряв свою злость из-за боли в родном голосе сестры. ‒ Не могу знать. Может, у него своя перезагрузка после перенапряжения. Я бы мог тебе сказать, если бы ты не утаивала его от меня шестнадцать лет.       Последняя фраза была не речью, а самым настоящим рычанием. Волчьим рычанием. К тому самому, что Фрид старался не прибегать, будучи мягкой и затворной личностью. Сквозь слезы я вижу, как сжимаются его кулаки, как темнеют голубые глаза. И так странно ощущать себя на его месте, где обычно рычу я, а брат жалобно скулит. Похоже, скулить предстоит на сей раз мне.       ‒ Он не хотел, чтобы ты о нем знал, ‒ дрожащий голос выдает меня с лихвой, пусть звучит он низко и хрипло из-за пережитого стресса. Желудок больше не сокращается. Легче от этого не становится, учитывая, с каким ужасом на меня смотрят родные глаза брата.       ‒ Не хотел?.. у него есть желания? ‒ не веря своим ушам, озвучивает страшную мысль мужчина. ‒ Господи, Луиза, ты понимаешь, как это опасно?! Ему подвластен весь твой организм! Что будет, если он захочет овладеть твоим разумом?!       ‒ Не смей так говорить о нем, ‒ злость проникает в душу так резко, что я удивляюсь этому. Даже ярости находится место в искалеченном сознании, если дело касается Стэна – того, кто стал почти как брат.       Моя ярость обрывает все попытки Фрида ругаться. Мужские кулаки разжимаются, последующие слова звучат обреченно, отдаваясь тихим эхом от стеклянных, прозрачных стен.       ‒ Ты защищаешь его, ‒ Фрид выжидает паузу, с хмуростью пробуя мысль на вкус, после чего почти шепотом задает очередной волнующий его вопрос, ‒ почему?       Что я могу ответить? Что Стэн не раз оттаскивал меня, пьяную, домой? Что Стэн не раз спасал мою жизнь, то и дело, что беря управление автомобилем в свои «руки»? Что Стэн является одной из главных причин, почему я в тридцать три года, будучи достаточно хрупкой женщиной, являюсь детективом? Что именно Стэн каждое утро оповещает меня об отклонениях в здоровье? Что именно он скрашивает мое одиночество в сраном огромном доме, где стены давят, как крышка гроба?       Он стал ближе, чем многие из знакомых. Не ближе, чем Фрид, но ближе, чем большинство в полицейской семье. Пусть ему подвластен мой организм, случись что, и Стэн сможет поработить разум, переметнув свои команды в центральный мозг. Но я точно знаю, что он не станет этого делать. Потому что это Стэн. Мой Стэн.       ‒ Потому что он этого заслуживает, ‒ некоторое время мой взгляд сверлит брата яростно, злобно, но уже через секунду другую становится жалобным. На то есть одна огромная причина, напоминающая о недавней новости брата у крыльца моего дома. ‒ Только не говори отцу, прошу тебя…       ‒ Ты, должно быть, шутишь? ‒ Фрид вздрагивает всем телом, саркастично улыбаясь. В то же мгновение брат сокращает между нами расстояние, заглядывая в мое опущенное лицо. ‒ Луиза, он планирует выпустить компьютер на мировой рынок. Представь, что произойдет, когда в головах сотен тысяч людей раздастся голос! У нас будут крупные проблемы!       ‒ Я знаю, но… ‒ слова не находятся, как и мысли. Моя просьба иррациональна, абсурдна, и, даже осознавая это, я не могу допустить того, чтобы отец узнал о нашей со Стэном тайне. На то есть довольно серьезная причина, которую я спешу озвучить брату, впиваясь в него слезливыми глазами и срываясь на дрожащие рыдания. ‒ Фрид, он заберет его, если узнает. Заберет и разберет на части! Я не могу этого допустить.       ‒ Не можешь или не хочешь?       Облизнув соленые слезы, тут же понимаю, какой правильный вопрос задал Дитфрид. Злости в нем поубавилось, учитывая, как устало потеплели глаза, как сгорбился под натиском мыслей облик. Он словно не спал неделю, кажется, за это время под глазами появились синяки. Но то была лишь игра воображения из-за угла падения лучей от ламп и диагностических компьютеров, коими уставлена вся лаборатория.       ‒ Не хочу.       Услышав это, Дитфрид натужно выдыхает, как будто бы боялся именно этих слов. На мгновение мужчина закрывает глаза и плотно сжимает губы, смотрит в сторону лестницы наверх. Зная своего брата-двойняшку, как свои пять пальцев, я осознаю, что битва выиграна. Дитфрид скованными движениями присаживается рядом, пронзая пространство перед нами немигающим взором.       И мы молчим. Минуту ли или полчаса. Просто сидим, глядя перед собой. Меня все еще потряхивает, пусть и не так сильно, мысленно я взываю ко Стэну, напрочь позабыв, что мысли мои он и не может слышать. Время от времени глаза плотно закрываются, выдавливая остатки слез по каплям. Благо, успокоившаяся кровь приливает к лицу, и теперь горячие влажные дорожки не колют покрасневшую кожу. Обоюдный, угнетенный ступор нарушает Фрид, укладывая руки на коленки в ученической позе и поворачиваясь ко мне полубоком.       ‒ А как вы общаетесь?       ‒ О нет, не надо, ‒ былой злости на тему претензий Фрида ко Стэну как ни бывало, и я неопределенно отмахиваюсь от брата, осознавая, что тот в ближайшее время достанет меня своими вопросами. Его эмоциональный всплеск, накрывший волной, спал, на смену ему пришло привычное любопытство. Еще бы! Фрид самолично принимал участие в создании компьютера! Не каждый день узнаешь, что одна из твоих разработок имеет свой разум! ‒ Только не сейчас. Мне и без твоих вопросов проблем хватает.       Фрид рационально оценивает мою мысль, понимающе кивнув и возвращаясь лицом к стеклянной стене напротив. И снова молчание, только уже не такое тяжкое и напряженное.       ‒ А он… все это время наблюдал, верно? ‒ мой негодующий взгляд из-за вновь начавшихся вопросов тревожит Дифрида, который тут же отчаянно пытается жестикулировать онемевшими руками. ‒ Извини, но я должен знать хоть что-то.       ‒ Да, Фрид. Он наблюдал.       «И наблюдаю до сих пор»       Едва слова пронеслись в голове в привычном механичном тоне, как я расширила глаза. Так и застыла с открытым ртом, жалобно перебегая по черным, увеличенным зрачкам брата. От такого изменения Фрид напрягается, выпрямляя спину.       ‒ Он здесь, да? ‒ «Как приятно проснуться….» ‒ Ты слышишь его?       Слезы снова пускаются по лицу, стекая по губам и подбородку. Мне так хочется говорить, говорить, говорить, просить у Стэна прощение за непослушание, за то, что не села в машину, за то, что едва не убила компьютер своим беспечным поведением! Но вместо этого я отворачиваюсь от Фрида, сжимаю губы и веки, наливаясь краской.       Стэн не решается остановить мои слезы. Все еще придерживается мнения, что все эмоции должны иметь выход. А может, напрягается от того, что слышит с губ брата – своего создателя, узнавшего о наличии в чипе искусственного интеллекта.       ‒ Боже, как ты меня напугал… ‒ в любой другой ситуации мне было бы неловко, ведь для Фрида я сейчас как сумасшедшая, разговаривающая с голосом в голове. Но мне настолько плевать, особенно когда барабанные перепонки раздражаются в мягком, дружелюбном «Все хорошо, Луиза. Мы бывали в передрягах и похуже». Что верно, то верно. Вот только лучше от этого осознания не становится.       Пока я поспешно стираю слезы со щек и привожу в порядок тяжелое дыхание, не замечаю, как Фрид неловко встает со стола и так же неловко принимается поправлять взъерошенные пряди, сбившиеся рукава на рубашке. На лице его читается смущение и волнение, практически как то, что было в момент знакомства с Ричардом. Чтоб тебя побрал, гений-затворник. Десять минут назад бесновался из-за факта сокрытия и опасности Стэна, а сейчас словно готовиться предстать перед президентом.       ‒ Что ты делаешь? ‒ я саркастично окидываю взглядом Фрида, что явно не знает, куда деть руки.       ‒ Не каждый день знакомишься с тем, кого создал шестнадцать лет назад, ‒ он так старается оправдать свое поведение, что мне на месте мужчины тридцати трех лет представляется маленький мальчик на детском утреннике перед толпой родителей. Фрид между тем чуть горбится и задает смущенный вопрос. ‒ Как мне с ним… ‒ мужская рука дергается вверх в желании рукопожатия, но тут же отдергивается вниз. ‒ Как мне ему представиться?       «Я бы пожал ему руку, но боюсь, он не оценит, что я беру под контроль твои конечности»       ‒ Фрид, он знает кто ты. Тебе точно не нужно представляться.       Брат неловко сминает губы, размышляя над своим последующим действием. Как на собеседовании в крупную компанию, честное слово. Мне самой становится неловко от такого поведения Фрида в мою сторону.       ‒ Тогда может, он что-то говорит тебе?       И Стэн говорит спустя половину минуты. Его слова отзываются во мне бледной, но теплой улыбкой.       ‒ Говорит, что ему нравится, как ты одеваешься.       Дитфрид словно расцветает, расплываясь в ребяческой улыбке и неосознанно поглаживая свою рубашку с проверкой, все ли пуговки на месте. С его губ снова звучит вопрос о компьютере, и я снова отмахиваюсь от него, не желая становится объектом исследований в таком избитом состоянии. Избитое – мягко сказано. Уничтоженное, подавленное, слабое! Попытка встать со стола без помощи брата провалилась, и я едва не грохнулась рядом с лужей выблеванного кофе. Благо, Фрид вовремя успел подать мне руку, поддерживая за локоть. Преодолеть лестницу оказывается еще сложнее. Уже на третьей ступеньке, видя мое слабое состояние и невозможность передвигаться самостоятельно, брат предпринимает попытку уговорить остаться на ночь в его доме, аргументируя словами «места хватит всем». Но я не люблю здесь оставаться. Не могу объяснить почему. Даже собственный одинокий дом мне кажется не таким угнетающим, как воистину особняк Дитфрида. И все эти служанки, охрана… чувствую себя птицей в золотой клетке. Лучше подальше к лесу, к свадебной арке с девятью пятнышками на колонне.       Девятка все это время находится в гостевом зале, стоя у стены рядом с широкой аркой. Наше появление вызывает напряженное молчание у собравшихся служанок, большинство из которых говорят с ломанным акцентом, а то и вовсе мешают немецкую и английскую речь. Несколько женщин, в числе которых и Руди, тут же вскакивают с мягких диванов перед высоким горящим камином. В другой ситуации я бы порадовалась жарким языкам пламени в дождливую погоду, но сейчас они вызывают у меня боль резь в глазах. Потому я поспешно окидываю всех ободряющим взглядом и, опираясь на стенку, приглушенно извиняюсь с последующим желанием отбыть домой. Гертруда старается переубедить меня, как и брат, принимается уговаривать остаться. Многочисленные служанки поддакивают ей на двух языках. Лишь Ричард, стоя справа у стены, молчаливо буравит меня тяжелым взглядом, практически не моргая. Даже рада, что его диод на виске скрыт от поля зрения. Не хочу знать, что именно происходит в его голове.       После десяти минут передышки на входе в зал и отнекивания от уговоров, мне все же удается отстоять свое право покинуть дом. Как только с губ Фрида срывается разочарованное «Как скажешь», Девятка, не дожидаясь приглашения, тут же сокращает между нами расстояние и подает мне свое предплечье, как точку опоры. И если остальные смотрят на него с благодарностью (Фрид и вовсе готов ему в рот заглянуть), я окидываю машину злобным взглядом снизу вверх. Да, он спас мне жизнь. Разбросал нападавших по углам без каких-либо промедлений, отвез меня в дом брата, хоть мог увезти в больницу. Но я все еще помню его без тени вины глаза, когда мужская рука сжимается в кулак, обрывая жизнь, так неприятно ассоциируемую со мной.       «Не привлекай внимания, Луиза», звучит чуть сдавленный голос, после чего я исподтишка осматриваю окружающих. Они-то не знают всех тонкостей отношений с машиной, потому приходится следовать совету Стэна. Даже странно, как затуманено и задумчиво звучит его тон при одном упоминании о Девятке.       С усилием воли переметнувшись со стенки к руке Ричарда, я под стальным взглядом серых глаз цепляюсь за его предплечье. И почему-то уверена, что его губы должны содрогнуться в саркастичной улыбке, но нет. Этого не происходит. Девятка устремляет свой мрачный взгляд вперед, игнорируя внимание окружающих.       Дождь на улице осыпает оставленный у крыльца внедорожник мелкими каплями. Достигнуть машины тяжко, ноги отказываются слушаться, вымотанные и ослабшие. Даже забраться в высокое пассажирское кресло приходится с помощью жестянки. Андроид умело обхватывает меня за талию и усаживает вверх, обдавая ароматами влаги и бликами синих светодиодов. Ненароком я цепляюсь за потемневшие серые глаза, и этот визуальный контакт длится слишком долго для приличного. Вот только я смотрю устало, Девятка – по привычке сурово. Удивительно, как все это время жестянка не комментирует происходящее, учитывая, что утром этот андроид вытворял у принтера.       ‒ Отцу я ничего не скажу, ‒ все еще неуверенный в своем решении проговаривает Фрид, когда Ричард отходит в сторону, давая брату моему возможность опереться руками о край кожаного кресла. ‒ Но у меня есть одно условие.       Я впиваюсь в его лицо усталым взором, чуть прикрыв глаза и откинувшись на спинку с тяжелым дыханием. Путь от дома до машины выбил из меня все остатки сил, и дрожь вернулась к телу. Но даже той крупицы усилий хватает, чтобы заметить безмолвный, многозначительный взгляд брата через плечо в сторону стоящей на крыльце Руди. Женщина, неловко спохватившись, вежливо подзывает к себе Ричарда, и до меня, как из пелены, доносятся слова из разряда «Не могли бы вы назвать мне имена нападавших? Так, для семейного дела».       ‒ Нужны дополнительные диагностики, ‒ Фрид воровато посматривает в спину уходящего андроида, на пиджаке которого бегут электронные надписи. Голос брата звучит заговорщицки, приглушенно, едва перекрывая удары мелких капель о металл. ‒ Я хочу знать о нем… о тебе… о нем… в общем, хочу знать все.       «Не самая лучшая идея, учитывая, как много у нас скопившихся в участке проблем», тревожное замечание Стэна вынуждает согласиться. Ежемесячная диагностика занимает всего десять минут, но там Фрид просто изучает корректность активной программы. Что будет происходить отныне, учитывая, каким маньячным экспериментатором является Дитфрид ‒ неизвестно.       ‒ Согласна со Стэном, ‒ устроив заледеневшие кисти между бедер, я отрешенно мотаю головой. ‒ У нас слишком много работы, мне некогда разъезжать к твоему дому.       ‒ Тогда я буду приезжать сам. Ты же… ‒ Фрид снова запинается, сдвигая брови. ‒ Вы же. Вы же понимаете, как важно изучить все алгоритмы.       ‒ Давай позже. Я слишком устала для всего этого.       Измотанный голос, тонущий в шуме усиливающегося дождя, вынуждает Фрида понимающе кивнуть. Светлые, с желтоватым оттенком волосы слипаются под каплями дождя, пряди темнеют. Ночь давно перевалила за десять вечера, по крайней мере так утверждают часы на приборной панели автомобиля, но меня время не волнует. Уверена, завтра я опоздаю на работу, проспав до обеда.       ‒ Лучше бы ты осталась здесь, со мной, ‒ обеспокоено замечает Фрид, как будто читая мои мысли. Или читая беззвучную боль на скривившихся от попытки устроиться поудобнее губах. ‒ И бросила наконец свою работу.       «Как ответить человеку, что он сует нос не в свое дело, учитывая, что этот человек – твой создатель?»       ‒ Стэн любезно просит не комментировать мой род деятельности, вежливо прося прощение за попытку выразить свое мнение.       Дитфрид улыбается. Кажется, физическое воплощение Стэна в голове тоже улыбается. Только я продолжаю беззвучно шикать от боли в мышцах.       ‒ Могу я сказать ему кое-что? ‒ неловкий вопрос срывается с покрытых дождем губ Фрида. Совсем как Девятка не обращает на них внимания, игнорируя факт влаги. Я устало киваю головой, сосредотачивая хмурый взгляд на лице брата. Сонливость постепенно обволакивает тело, выдирая из разума реальность. Фрид между этим несколько секунд молчит, обдумывая свои слова. ‒ Ты. Нет… вы. Вы сидите в организме моей сестры, Стэн. И я надеюсь, что вы не заставите меня пожалеть об этом.       В голове не звучит слов, но я понимаю, как напряжен сейчас Стэн. Шутки шутками, а создатель есть создатель. Как если бы люди встретили лицом к лицу Бога, возжелавшего заиметь новый набор игрушек, имеющих всего две ноги и не лазающих по деревьям.       Некоторое время я смотрю на Дитфрида с приподнятым уголком губ, пока мужчина, ощущая себя полным придурком, пронзает пространство автомобильного салона бесцельным взглядом.       ‒ Надо же… говорю сам с собой. Ощущаю себя душевнобольным.       ‒ Привет тебе из моего мира.       Мы несколько мгновений смеемся, погруженные в общую атмосферу беспечности. Ненадолго царит это приятное ощущение, по крайней мере у меня. Ведь за спиной брата вновь виднеются яркие светодиоды на взмокшем бело-черном пиджаке. Ричард обходит внедорожник стороной и ловко усаживается в кресло водителя, захлопывая за собой дверь. Тоже самое делает с дверью делает Фрид, отойдя в сторону. И мне так не хочется покидать общество брата-двойняшки, что я опускаю стекло и дрожащей рукой треплю мужчину за уложенные, мокрые волосы. Ну и пусть на четыре минуты младше. Все равно младшенький.       Губы Фрида трогает обнадеживающая улыбка, после чего мужчина чуть отодвигается в сторону и уважительно обращается к Ричарду через открытое окно, покрываясь холодными каплями весеннего дождя.       ‒ Ричард, ‒ даже оборачиваться не надо, чтобы понять, что Девятка смотрит на моего брата, отсвечивая голубым диодом. ‒ Я доверяю вам жизнь своей сестры. Доставьте ее в целости и сохранности до дома, как сделали это чуть больше часа назад.       В этих словах мы все слышим всего один посыл, на который в сторону машины способен только Фрид. Его звук отзывается в моей груди щемящим чувством, что шепчет о нарастающем чувстве вины, ведь сам брат намеками говорит Ричарду «Спасибо», в то время как я стараюсь на Девятку даже не смотреть. Вместо этого, саркастично фыркнув и закатив ноющие глаза, отворачиваюсь от окна. Готова поклясться, что Ричард чуть вздергивает углы губ, спокойно кивнув головой.       ‒ Я не подведу вас, мистер Вольф, ‒ удивительно, как такой низкий и грубый тон может быть таким теплым и мягким. Впрочем, меня это не волнует. Я закрываю глаза, сквозь надвигающийся сон слыша, как поднимается окно, чувствуя всем телом набирающуюся автомобилем скорость. В последний раз, ежась от пробирающего холода, окидываю взором из-под ресниц Девятку. Та же уверенная осанка, умелые движения руля в мужских руках, что несколько часов назад с особым беспристратием вырубили двоих далеко не слабых по телосложению человек. Шум и топот отдаются блеклыми воспоминаниями, но даже сквозь пелену электрического разряда помню холодный взгляд машины, лицо которой было освещено желтыми и голубыми бликами. И снова эти потоки силы, блуждающих по телу дрожью. Слишком дискомфортной из-за чувства опасности, но слишком приятной из-за понимания, что эта сила была применена в сторону моих обидчиков. А может, приятна потому что привлекает тем, что я так долго пытаюсь высмотреть в окружающих мужчинах?.. что за вздор! Пожалуй, лучше отдаться снам и не терзать мозги абсурдными идеями.

***

      Поездка пребывает в полной тишине. Детектив Вольф засыпает уже после выезда за территорию особняка мистера Вольфа, и Ричард, возымевший шанс осмотреть спящего человека без каких-либо подозрений со стороны последнего, время от времени отнимает взгляд от дождливой, мрачной дороги. Где-то вдалеке сверкает молния, гулкий шум расползается над городом. Гроза освещает съежившуюся Луизу, играет тенями на заплаканном с неестественным румянцем лице. Ричарду до непривычности сильно хочется задержать на ней взгляд, желательно стараясь высмотреть какие-либо следы хирургического вмешательства на шее, но нескончаемая пригородная трасса не дает ему это сделать. Потому, едва машина ловит первый светофор в городской, жилой зоне, андроид откидывается на спинку кресла и бесцеремонно осматривает женщину.       Черные волосы местами слиплись от грязи и влаги, такие же черные ресницы подрагивают. Луиза хмуриться, все сильнее сжимаясь на кресле, и это вызывает странный дискомфорт в системе с дальнейшей потребностью разрешить ситуацию. Умелые действия рук прямо перед красным светофором позволяют Ричарду беспроблемно стащить с себя пиджак. Наступает несколько секунд промедлений, светофор загорается зеленым. Пустая дорога не отзывается нетерпеливым сигналом машин, потому андроид, исследуя лицо детектива нерешительными глазами, так же нерешительно и медленно опускает на нее свой пиджак. Луиза ворочается, вынуждая Ричарда тревожно отнять руки. И только после того, как детектив неосознанно укутывается в жакет, Ричард ощущает себя свободно, как если бы система поставила галочку в задаче. Несуществующей задаче.       Ворота на территорию дома детектива Вольф открываются перед притормозившей машиной автоматически. Однако когда внедорожник оказывается у крыльца, андроид не торопиться глушить мотор и будить человека. Его пальцы тянутся к ключу зажигания, но застывают в считанных сантиметрах. Серые глаза недоверчиво перебегают взглядом с женской шеи на подрагивающие ресницы. Слишком много вопросов, слишком мало ответов. Каждый день рядом с детективом Вольф пополняет список загадок очередными пунктами, и пойманная радиоволна в переулке, исходящая от женщины, становится одной из главных неразрешенным проблем. Ричард отнимает касающиеся ключа пальцы правой руки вверх, сурово осматривая ладонь. Через мгновение под удары капель о металлическую крышу и шум мотора андроид нерешительно протягивает руку к женщине, чуть приспуская воротник собственного пиджака на женском теле. Едва пальцы касаются задней стороны шеи ‒ рука теряет свою бионическую оболочку. Программа оповещает о начавшейся инициализации. Сколько проходит времени? Ричарду приходится обратиться к внутренним часам, чтобы ответить на этот вопрос. Девять минут и двадцать восемь секунд. Столько длится соединение с неким Стэном, показывающим удивительные вещи. Голубой диод Ричарда перемигивается, яростно сигнализирует о психической перегрузке, и уже через некоторое время смешивается в золотистым, как если бы изящное украшение переливается в свете софитов. Получаемые сигналы удивляют, будоражат, настораживают! Все, что Ричард видит, никак не совмещается с логикой, и еще меньше совмещается со сформированной личностной характеристикой детектива Вольф. Ричард даже не задумывается, почему некий Стэн так охотно делится информацией. И той, что технология находится в строгом секрете, и той, как много норадреналина приходилось на кровь женщины у некогда прекрасной арки в злополучный день. Некоторые вещи мелькают не словами и кодами, но картинками и фрагментами. И когда информация о случившемся свыше шестнадцати лет назад достигает Ричарда, машина резко отдергивает руку, отражая от мутной поверхности кресла алый свет. Диод не сразу меняет оттенок, постепенно смешиваясь с желтым и возвращаясь к голубому. И Ричард потерянно смотрит на Луизу, придерживая руку в воздухе, как орудие преступления. Впрочем, таковым оно и является, учитывая, что андроид влез слишком глубоко в то, что старательно скрывала женщина.

***

      Сон сходит постепенно, когда нечто рядом с левым ухом мутно шуршит. Нахмурено проморгавшись, я вяло поднимаю голову и осматриваю потемневший автомобильный салон. В голове так сильно гудит, что удары капель по стальному корпусу отдаются тошнотой в желудке. Но мне больше нечем блевать. Я и так оставила все в подвале брата, добавив работы несчастным служанкам. Даже стыдно.       Яркое золотое свечение слева больно режет глаз, вынуждая щуриться и искать источник дискомфорта. Нечего удивляться тому, что им является палящийся на меня Ричард, чья рука вздернута вверх на уровне груди. Серые глаза пропитаны неизвестной мне эмоцией, которую в любом чужом взгляде я идентифицировала бы как сомнения и сожаление. Но это Девятка. Машина. Андроид, кусок пластика, железяка. Откуда ему знать о сожалении.       ‒ Что? ‒ недовольно спрашиваю я хрипло, только сейчас поняв, что кутаюсь в нечто плотное и теплое. Одного взгляда на черную рубашку Девятки хватает, чтобы догадаться, чем именно меня накрыл андроид. Удивительно, как ему это в голову пришло.       Реакции от машины не следует, разве что диод сменяется на голубой, а рука опускается обратно на руль. Оставаться в автомобиле нет никакого желания, потому, спихнув с себя пиджак, я дрожащими руками открываю дверь и едва ли не вываливаюсь наружу, подставляя черные волосы холодному дождю. Устоять на ногах сложно. Еще сложнее отказаться от протянутой руки Ричарда, который оказался рядом незаметно и довольно бесшумно.       Ничего не сказав, я смеряю железяку злобными глазами, и, оттолкнувшись от мокрого асфальта ладонями, умудряюсь встать на слабые ноги. Ступенька за ступенькой преодолевается медленно, бегло думаю о том, чтобы выудить сигарету из кармана. Пальцы не находят столь нужного мне предмета. Видимо, потерялись в том сраном переулке, что едва не стал нам со Стэном кладбищем.       Светлый гостевой холл ослепляет меня, заставляя отступить назад в угрозе быть поваленной от бессилия. В жилах так много холода и усталости, что я не сразу замечаю, как под локоть аккуратно берут мужские пальцы, как Ричард уверено ведет меня в дом сквозь мою же пелену и усталость. Но едва глаза обретают ясность, я тут же отпихиваю от себя машину и инерционно ударяюсь о стену. Дышать слишком тяжко. Если еще и этот будет ко мне прикасаться, я точно лишусь чувств прямо здесь, насыщаясь страхом и негодованием.       ‒ Я могу отнести вас наверх, ‒ спокойно оповещает Ричард, держа свою уверенную осанку в нескольких метрах от меня. Черная рубашка покрывается складками в районе вздымающейся груди, высокий воротник скрывают мужественную шею. И это бы цепляло мое сознание, если бы не воспоминания о крохотном существе в кулаке андроида. И та сила, что продемонстрировал Ричард в темном переулке. Холод и готовность обломать крылья. Все, что я вижу в нем, снова ощущая приступы ярости от осознания, что для этого создания не существует ценности жизни.       ‒ Без тебя справлюсь, убийца, ‒ шипение срывается сквозь тяжелое дыхание и наливающуюся в мышцы слабость. Вот только уверенности в собственных словах не чувствую даже я, слыша в голое мужские, неуверенные фразы.       «Прости, Луиза, но я не могу тебе помочь. Повреждения в кодировках были слишком большими, я вынужден буду сделать еще одну перезагрузку через несколько часов. Не хочу брать твое тело под контроль в таком нестабильном состоянии», некоторое время Стэн молчит, наблюдая за тем, как я устало сгибаюсь пополам. Того и гляди, что повалюсь прямо здесь, без сил. «Прошу, позволь ему помочь»       От такого переменчивого взгляда Стэна на машину меня едва не корежит. Днем компьютер, ставший свидетелем убийства невинного создания, признавался, что чувствовал себя неприятно, и вот он советует вновь довериться рукам андроида. Видела я, на что эти руки способны. Вот уж кому я точно не захочу больше доверять свою жизнь.       Шатаясь из стороны в сторону, я медленно ухожу в гостиную. Здесь не так тепло, не так уютно, и диван не такой мягкий, как подушки, но на второй этаж мне не взобраться без посторонней помощи. Да и в таком состоянии мне точно не выбирать, на чем спать. Усталому сознанию даже кафельный пол покажется периной, чего уж говорить о молочного цвета диване, на который я едва ли не повалилась, стаскивая кроссовки с ног. Жаль, пледа рядом нет, чтобы спрятаться в нем по самую голову.       Ричард стоит у спинки дивана, наблюдая за тем, как я стараюсь устроиться поудобнее. С затекшими мышцами это сделать не так легко, каждое движение отдается болью. Едва мне удается достичь компромисса со своим телом, я с тяжким дыханием нахожу взглядом машину. И как долго мы смотрим друг на друга только всевышнему известно. Как бы не старалась отвести от него уставший взгляд, продолжаю отвечать визуальному контакту. Серые глаза машины непривычно мрачны, как и общее выражение мужского лица со сдвинутыми бровями.       ‒ Что? ‒ попытка придать голосу язвительности проваливается. Скорее я звучу как уставший щенок, умоляющий прохожих не трогать его.       ‒ Вам следует больше уделять внимания окружению, детектив, вместо того, чтобы жить исключительно иллюзиями в своей голове.       Эти слова звучат так обреченно, как если бы я обвинила машину во всех грехах мира. Потерявшись в столь мрачном, непривычном тоне машины, я едва открываю рот, как Ричард отворачивается и уходит прочь. На другом конце гостиной звучит щелчок открываемой стеклянной двери на задний двор, вслед за которым доносится шум дождя. Поднявшийся сквозняк обдает холодом, после чего следует повторный щелчок. Ричард вышел из лома.       Мне не понравились его слова. Мне не понравился тяжелый взгляд. Не понравилось обреченность в серых глазах, в сдвинутых вместе бровях, в нетерпеливой, но уверенной в себе походке. Но мне понравилось… понравилось ощущать тепло пиджака. Понравилось чувствовать опору под рукой. Понравилось быть слабой рядом с ним, понравилось предложение помочь добраться до постели. Мне понравилось… пусть я в этом себе ни за что не признаюсь.       «Он не убил»       Вырвавшись из упоительно мерзких раздумий, я с болью на лице приподнимаюсь над диваном и недоуменно смотрю вслед ушедшему Ричарду. Там, за стеклянной дверью виднеется мужской силуэт со сжатыми кулаками и подтянутой спиной. Андроид едва заметно поворачивает головой в сторону дома, как если бы чувствуя на себе мой взгляд.       ‒ Откуда ты знаешь? ‒ мне не нужны пояснения, кого и кто не убил. Ведь мы со Стэном думаем обо одном вот уже целый день.       «Он мне сказал»       Бездна охватывает тело, заволакивая желудок, вслед за ним и легкие. Впиваясь в черную спину Ричарду с непередаваемым ужасом, я стараюсь сделать вздох, но паника захлестывает волной. Он сказал. Он ему сказал.       «Легче, Луиза», Стэн перехватывает контроль над скелетными мышцами грудной клетки, позволяя мне делать спокойные, ровные вздохи. Ясность наполняет меня вместе с кислородом, вот только паники это не убавляет. «Он не выдаст. Он обещал»       Прикусив губу до боли, я нарочно вызываю у себя слезы. Лишь бы привести себя в порядок, лишь бы угомонить мечущиеся мысли в голове, продолжая смотреть в теряющуюся в темноте спину Ричарда и распознавать всего одно главное чувство – облегчение от понимания, что все претензии в сторону машины мнимы. Что Ричард отпустил хрупкое животное, имитирующее опасность. Что Ричард не убивал интерпретацию меня самой. И, самое худшее, тем самым укрепил абсурдные чувства, из которых несколько минут назад подсознание строило несуразные мысли с одним ключевым словом «нравится».