Девиация: новый вирус / Deviation: new virus

Дитфрид («из мирных людей») ‒ немецкое имя древнегерманского происхождения. Цвет: красный. Основные черты: творческость, сдержанность, духовность, самостоятельность. Тотемное растение: черная ель. Тип: идеалистичный, но не требующий повиновения от тех, кто не подходит под «идеал». Человек с именем Дитфрид стремится к гармонии и спокойствию, руководствуясь мнением «Худой мир» лучше «любой доброй ссоры». В результате подобные люди чаще всего имеют друзей, предпочитая из врагов превращать близких. Как правило, данный человек способен найти компромисс везде и со всеми. Порой Дитфрид бывает двуличным: в одно время быть добродушным, сердечным и великодушным, после чего тут же стать эгоистичным в достижении своей личной цели. «Витать в облаках» ‒ выражение как раз про человека с именем Дитфрид. Нередко подобное состояние приводит к рассеянности. В отношении спутника жизни Дитфрид избирателен и требователен. Но не в плане идеалистичности, а в плане необходимости испытывать крепкие чувства к человеку. Долгое отсутствие любовных чувств вызывает у носителя имени чувство потерянности, ненужности, снижение самооценки. Однако если Дитфрид находит «своего» человека – привязывается безвозвратно. Из-за этого нередки случаи неудавшейся личной жизни.

***

Дитфрид ждет. И уже довольно долго. Утреннее согласие сестры с проведением диагностики внесло в его день не просто ажиотаж, но самый настоящий детский восторг, как когда мать в далеком прошлом позволила ему оставить себе енота. Не просто енота, а животное, заблудившееся на территории их родительского дома со сломанной лапой. Лу тогда на пару с отцом еще неделю подкалывали его за «ненормальность», мол, пока одни заводят собак и кошек, Фрид подбирает с улицы несчастного дикого енота и выхаживает, выпрашивая у матери позволение использовать семейный бюджет на частных ветеринаров. Но даже тогда мальчишка не обращал внимания на шутки со стороны родных и на одноклассников, что вертели пальцем у виска. И сейчас он может сравнить это чувство с тем, что испытал в своем офисе, разговаривая с Луизой. Одно согласие, а ему как будто вселенная открылась, как будто некто позволил ему внести в этот мир свое, принести пользу окружающим. Может, так оно и есть. Неизвестно, что откроется при изучении разума Стэна и, главное, неизвестно, что откроется при изучении самой сестры. Шестнадцать лет скрытого общения с «соседом» в голове как-нибудь да должны сказаться на психике. И это волнует Фрида больше всего.       Аппаратура расположилась в пыльной, пустой библиотеке, куда Лу, судя по всему, не заглядывает месяцами. Фрид даже взял на себя смелость вызвать клининговую компанию и полностью отдраить помещение, дабы импровизированная «лаборатория» имела должный вид. В ожидании сестры Фрид проверяет технику пять раз. Впервые за шестнадцать лет мужчина прямо-таки чувствует, как «чешутся руки», только если тогда это было связано с чувством вины перед жизнью сестры, то теперь со срочной потребностью приступить к изучению как можно раньше. Как только техника, состоящая из сенсорного проективного стола, нескольких передвижных процессоров с многочисленными экранами и множества побочного, диагностического оборудования, проверяется Фридом в пятый раз, мужчина нетерпеливо просматривает время на металлических наручных часах. Дело близится к ночи. Сестры все еще нет. И это выедает изнутри. Не помогает ни очередная проверка техники, ни педантичные, но скованные поправления внешнего облика перед зеркалом в гостиной. Приталенная белая рубашка с темно-коричневой жилеткой в клетку, бордового цвета бабочка, темно-коричневые зауженные брюки. В доме, что Лу так и не освоила за три года, настолько скучно, что Фрид принимается развязывать и завязывать шнурки на черных полуботинках. Каждая попытка завязать идеальный узел проваливается, все кажется не так и не тем. Мужчина хмурится, едва заметно качает головой, сидя на диване в гостиной, и перевязывает шнуровку. И так, пока и это действие не наскучит.       Побродив по дому еще с час (в который был нещадно атакован холодильник), Фрид принимается копаться в «мозгах» дома, находясь у электронного экрана во входной зоне. И ему не кажется странным, что все настройки интеркома не тронуты с момента покупки, разве что в список приглашенных людей входят некоторые малознакомые Фриду личности. Он наслышан о Гэвине Риде, о Хэнке Андерсоне, последний и совсем отдается неприятными воспоминаниями из-за длительных переживаний сестры, при которых все долгое время получали по шее просто так. И почему-то Дитфриду кажется странным отсутствие в списке личностей RK900. Андроид показал себя с довольно приятной стороны, впрочем, он и должен себя показывать с приятной стороны, будучи машиной. Но принятое Ричардом решение вести Луизу не в больницу, а в дом мистера Вольфа как минимум показывает его положительным персонажем. И почему Лу до сих пор его сюда не добавила – не ясно. Хотя, с ее характером…       Осмыслив эту идею, Фрид поджимает губы и продолжает изучать интерком. Музыка. Луиза раньше любила музыку, по крайней мере до несостоявшейся церемонии, после которой связь с семьей у Лу ослабла в силу повышенной тревожности и потребности уединения… интересно, что теперь она слушает?       Список выполз не малый. Фрид не часто бывает в доме сестры, но за все время он ни разу не слышал ни одного произведения, разрывающего тишину здания. Но музыка здесь есть, однозначно. Разве что исполнители Фриду не знакомы от слова «совсем».       ‒ Мэрлин Мэнсон… ‒ почти шепотом читает Дитфрид, после чего беспечно пожимает плечами и тыкает пальцем по экрану. Агрессивные звуки недослушанной когда-то песни начинаются прямо на середине произведения, и мужчина от испуга вздрагивает, выпучив глаза. Колонки в доме подсоединены в одну связку, и потому в каждой комнате сейчас звучат эти жуткие, лязгающие звуки с хриплым, стервозным голосом мужчины. Незамысловатые слова, в которых только и слышен посыл на агитацию к безответственному беспорядочному половому контакту. Фрида пробирает мороз по коже от этих грубых нот. Резкими движениями мужчина обрывает музыку, радуясь наступившей тишине. Кажется, у него даже пот выступил от тревоги, как будто кто-то посторонний застанет его за прослушиванием столь отвратной мелодии.       В окне гостиной мелькает свет фар. Мужчина нетерпеливо, даже с радостью входит в комнату, преодолев расстояние несколькими широкими шагами, после чего застывает. Сейчас он чувствует себя тем самым псом, что в долгом и унылом ожидании хозяина готов вырвать дверь навстречу лучшему другу. Будь у него хвост, и тот непременно бы вертелся по сторонам! Но вот улыбка сползает, губы приоткрываются в тысячах вопросов. Фрид не торопится приближаться к окну, ему и отсюда все прекрасно видно: как внедорожник паркуется боком к выходу, как несколько минут ничего не происходит, как открывается дверца водителя и на улицу выходит андроид. Голубой диод яркий, чистого небесного оттенка.       К воротам территории уже спешит городское такси, и Ричард, что уверенной походкой устремляется к другому автомобилю, вдруг застывает у открытого такси на несколько секунд. Он делает всего одно движение головы в сторону правого плеча, бликуя желтым диодом, практически сливающимся с кожей в свете фонаря у ворот. Но вот, он уезжает, и Фрид задается вопросом: почему на машине нет фирменного пиджака? Фрид до сих пор помнит эти цифры и бело-черные тканевые вставки, которые своей идеальностью в контрасте вызывали у мужчины невысказанный восторг. Настолько сильно он любит такие неординарные вещи в стиле! И все же сейчас пиджака нет. И пройдет не меньше пяти минут прежде, чем Фрид решится сдвинуться с места, прерывая свой ступор посреди гостиной в наблюдении за припаркованной машиной. Тогда же на улице происходит движение в виде именно что выползающей наружу с заднего сиденья сестры. В черно-белом пиджаке с синими светодиодами.       Фрид снова застывает, едва сделав шаг в сторону, и, как и замершая на месте сестра, не решается пойти навстречу. Она его не видит, но он видит ее. И вид Луизы не пугает, а настораживает. По-плохому настораживает. Растрепанные волосы, уставшее лицо, покрытое тенями. Женщина кутается в жакет по самый подбородок, смотрит строго перед собой тусклым взглядом, потерянно оглядывается по сторонам, словно пытаясь понять, где она находится. Только после этого Лу делает шаг к дому, тогда же с места срывается и возбужденный от увиденного Фрид. Как много вопросов. Как мало ответов. И он уже готов снова предпринять попытку уговорить сестру покинуть участок, ведь уверен на все сто процентов, что причина такого состояния близкого человека именно в работе полицейского. Вот только когда дверь автоматически распахивается перед хозяйкой с приветствующим женским голосом, Фрид вдруг теряет желание наседать на сестру с нравоучениями. Лу, устало с некой виной поднимая взгляд, сминает губы. Такой он сестру не видел с детства.

***

Яркий свет гостиной озаряет меня, заставляя опустить голову и прищуриться. В голове полная каша, и причины тому превратившийся в головную боль алкоголь и теплящееся возбуждение от чуть не состоявшейся точки невозврата. Да, именно ею я расцениваю то, что едва не произошло. Довел бы меня андроид до пика, и это на всю жизнь повернуло бы мое отношение к нему по спиральной, я и так уже на грани, чувствую это всей душой! Не говоря уже о Стэне, что постоянно намекает на реакции моего организма, которые я так пытаюсь скрыть. Благо, все оборвалось на самом интересном месте. Месте, которое рано или поздно я добьюсь от него.       Как и ожидалось в машине, Фрид оказался дома. На долю секунды я чувствую себя слабой, чувствую то самое желание, когда хочется уткнуться в грудь близкому и разреветься от переполняющих ощущений отчаяния. Но как только в глазах брата мелькает тревога с недоумением, я осознаю, в чем кутаюсь и что может сейчас воображать его фантазия. Нет, плакаться Фриду в таком виде точно нельзя.       ‒ Мне бы войти, ‒ глухо и несмело произношу я, стискивая завернутые внутрь воротники сладко пахнущего пиджака. Если Фрид увидит состояние моей одежды – лишних вопросов не избежать, а там и четвертование одного андроида недалеко. Нет уж, не теперь. По крайней мере, пока не выбью из машины все, что мне нужно.       Брат словно просыпается ото сна, чуть дернув головой. Ясные голубые глаза в неловкости перебегают по полу, после чего мужчина делает несколько шагов в сторону и открывает мне путь. Тепло холла обволакивает со всех сторон, мне и под пиджаком жарко, настолько он плотный, но все же жакет не сравнится с теплом стен. Покрываясь дрожью и нездоровым румянцем, я игнорирую встревоженный взгляд брата в упор, направляясь к центральной, широкой лестнице на второй этаж. Уже на второй ступеньке напряжение достигает пика, разрываясь мужским, несмелым голосом за спиной:       ‒ Я… ‒ нерешительное слово, за которым следует продолжительная пауза, вынуждает меня застыть с уложенной на верхнюю ступень ногой. Все, что мне сейчас хочется – закрыться в ванной, смыть с поцарапанных предплечий кровь и, главное, уже чистой укутаться обратно в пиджак. Увы, этого сделать не получится, учитывая, кто находится в этом доме. Мало ли что он себе напридумывает, какие абсурдные мысли посетят его голову. ‒ Я перенес некоторые диагностические аппараты, ‒ снова пауза вперемешку с учащенным биением моего сердца. ‒ Но думаю, что сегодня мы делать ничего не будем, верно?       «Хорошая идея», как будто облегченно выдыхает Стэн, в воображении возводя глаза к небу. «В твоем положении ты сейчас либо в обморок свалишься, либо сразу душу вселенной отдашь. И никакой адреналин с эндорфином в крови не поможет»       Ощущая нарастающую слабость в каждой мышце, я с виноватой миной поворачиваюсь к брату и окидываю его с ног до головы вымотанными, потускневшими глазами. Фрид от такого вида напрягается, сдвигая брови.       ‒ Буду тебе очень благодарна, ‒ хриплый голос вырывается практически из грудной клетки. От его звучания у брата пробегает заметная дрожь, и уже через несколько секунд мужчина уверено сокращает между нами расстояние. Крепкая рука заботливо укладывается на лоб, после чего соскальзывает на щеку пальцами.       ‒ Ты пылаешь, ‒ обеспокоено оповещает Фрид, заглядывая мне в глаза. Его тревога отдается во мне новой виной. Не люблю беспокоить близких, тем более родных по крови. Пока я стараюсь спрятать глаза, сильнее прижимая к себе пиджак, как спасательный круг, Фрид уже настороженно выпутывает из темных волос несколько иголок. Они же показательно зависают в воздухе перед моим лицом, как следы преступления. ‒ Скажи честно, чем вы занимались с Ричардом? Грибы в лесу искали или просто решили с горы кубарем скатиться?       Раздраженно и хитро одновременно взглянув на Дитфрида, я сжимаю губы в тонкую полоску и еще сильнее втягиваюсь в жакет. Сказала бы я, чем мы там занимались, да только брат этого не поймет с его «детским» восприятием мира, да и Девятке это чревато последствиями.       Стоп. А почему я вообще забочусь о его безопасности?       ‒ Расскажу, ‒ бессовестно вру, шмыгая носом. ‒ Но позже. Сейчас мне нужен душ и ужин, иначе я грохнусь прямо посреди лестницы.       ‒ Да, конечно, ‒ теперь вина играет на лице брата, что делает почтительный шаг назад и боеготовно кивает головой. Дитфрид всегда отличался терпением, даже когда вопрос требует незамедлительного ответа. Мужчина будет ждать до посинения, особенно если это касается семьи. ‒ Я подожду тебя в гостиной.       «А вот я не подожду тебя в гостиной, потому что вот-вот свалюсь в темноту вместе с тобой», с легким раздражением говорит Стэн, и я устало вздыхаю. Слабость и впрямь становится слишком сильной, спасибо эмоциональным перегрузкам и алкоголю в крови. «Настоятельно рекомендую перевязать язык и посетить либо постель, либо кухню! Серьезно, Луиза. У тебя критическое состояние нервной системы, для которой срочно требуется ресурс»       ‒ Пойду я, ‒ вскинув брови, я встречаю недоуменный взгляд Фрида. Приходится пояснять брату, который незамедлительно и беззвучно «акает» в знак понимания. ‒ Иначе меня сейчас током ударят за мое безответственное поведение.       Оставить позади наблюдающего и ошеломленного от моего вида брата легче, чем преодолеть лестницу. Но мне и в голову не приходит, чтобы просить у Фрида помощи. Просто потому что голова вообще не способна на генерации адекватных идей. Пелена вот-вот накроет, расползаясь бликами света и тьмы. Зато вместо Фрида мне помогает Стэн, то и дело, что выставляя руку в сторону в поиске точки опоры. Ее же я нахожу в перилах, стене, дверном косяке. В конце концов, силы покидают меня у постели, и я сажусь напротив зеркальных дверей шкафа прямо на пол. Спина жалобно ноет, все мышцы словно протестуют в требовании немедленно приступить к отдыху. И я к нему приступаю… снова зарываясь носом в высоком белом воротнике с синей оторочкой, томно глядя на себя в отражении сквозь приспущенные ресницы. И так тепло, так хорошо… грубая снаружи ткань и шелковистая подкладка внутри, согревающая обнаженное тело. Дурманящие ароматы сигаретного дыма, пыли и лаванды пропитывают каждую клетку, забирая меня далеко в туман. Даже отсутствие сил не способно вытеснить из меня воспоминания о произошедшем. Жгучие, опасные и бесящие от того, чего не произошло.       ‒ Я схожу с ума, ‒ тихо шепчу я, горестно сжав губы и насупив брови. Не просто схожу с ума. Сдаю позиции! Пробиваю бреши в самоконтроле! Растворяюсь в сумасшествии, желая купаться в нем, как в золоте! Так нельзя! И, господи, почему от этого происходящее становится еще более сладким и долгожданным?       «Не думаю. Скорее, здесь другое»       Ободрение Стэна отзывается во мне благодарностью в виде улыбки своему отражению. Желудок невольно урчит, напоминая об алкоголе, что заменил этим днем и обед и ужин. Откинув голову на теплую постель, я туманно осматриваю свой жалкий вид в отражении зеркал. Взъерошенные волосы, отрешенный взгляд, тяжелое дыхание, синяк на лбу от встречи в переулке. Одна половина внутри меня орет благим матом, гордыня верещит как бешеная, требуя немедленно поставить Девятку на место и, желательно, прилюдно с последующим разбором андроида на составные части. Но другая половина нашептывает так сладко, так жарко, и она же умоляет испытать эти ощущения еще раз. И помнится мне, что ни один мужчина в жизни не приносил такого удовольствия. Помнится, что ни с кем после несостоявшегося мужа я не встречалась больше одного раза. А что теперь? Теперь я прикусываю нижнюю губу и блаженно хмурюсь от воспоминаний о настойчивых губах, вбирающих в себя каплю крови между ключицами. Пальцы руки неосознанно находят ту самую пульсирующую точку, что горит адским пламенем. С болью отлипнув от кровати, я разворачиваю воротник и осматриваю представшую голую кожу. Ничего. Только маленькое покраснение, настолько идеальным был «укол».       Сидеть вечность и предаваться воспоминаниям всю жизнь нельзя, и об этом мне напоминает Стэн, мягко намекая на скорое обморочное состояние. Я следую его указаниям, заботливо вешая пиджак на спинку стула у компьютерного стола. С минуту пальцы покоятся поверх плотной ткани, вбирая в себя как можно больше воспоминаний, после чего следует незамедлительный, но болезненный душ.       Как оказалось, царапин на руках не так много, большинство из них всего лишь легкие красные дорожки. И все же они довольно заметны. Организм и так кое-как справился с синяками на запястьях и с ссадиной на губе, а я уже получаю новые повреждения. Прав был Рид. Что ни встреча, то новые шрамы на моей «морде».       Может, царапины и не страшные, но все же безумно жгут от воздействия мыльной, горячей воды. В душе приходится проторчать не меньше получаса, выпутать все ветки и иголки из волос все равно, что искать те же иголки в стоге сена. Долго и муторно. Благо Стэн умело находит их и так же умело выпутывает, не причиняя мне никакой боли.       Ясность приходит разуму, только когда я выхожу из надушенной ванной в собственную комнату. Перепад температуры действует так резво, что тело мгновенно покрывается мурашками, а мозг, ранее напившийся алкоголя и адреналина, воспринимает все окружение слишком ярко, заставляя жмуриться и хмуриться. В этот раз я не тороплюсь надевать сорочку с халатом. На щеках играет нездоровый румянец, уши и лицо горят. Дурной признак, особенно после озвученной Стэном повышенной температуры. И я бы с удовольствием забралась сейчас в постель под теплое одеяло, лишь бы забыться на долгие часы, однако брат на первом этаже не даст мне этого сделать. Приходится повязывать мокрые волосы в пучок, натянуть белую толстовку и джинсы, после чего, цепляясь за те же стены и перила, спуститься вниз. Но здесь уже произошли изменения. В воздухе стоит стойкий аромат пиццы и жаренного мяса, от которых в желудке урчит. Я не любитель фастфуда в собственном доме, одно дело питаться быстро из-за работы, другое дело тащить подобное на свою кухню, тем более когда в холодильнике лежит неплохой стейк. Но у Фрида, судя по всему, иные планы. Несмело шагая вперед вялой походкой, я тащусь в гостиную, откуда исходит дивный запах.       Как и ожидалось, в светлой, просторной гостиной все пропитано дурманящими запахами. Напрочь забыв о стейке, я воровато принюхиваюсь к двум крупным, белым коробкам на журнальном столе. Кажется, курица терияки, бекон. Сыр. Очень много сыра… томат с базиликом и… боже, это пепперони?       Дитфрид уже избавился от своего жилета, закатав рукава и развязав бабочку-галстук, оставив ее висеть на шее концами вниз. Мужские, привыкшие к кропотливой работе руки устанавливают какой-то крупный, белый экран на бетонной перекладине камина, перекрывая зеркало. Несколько секунд, и монитор, в котором я признаю один из диагностических аппаратов, зажигается. Еще несколько секунд, и изображение обретает четкую картинку в виде какого-то фильма из далеких прошлых лет. Фрид, довольный своей работой, отстраняется и с лучезарной улыбкой смотрит на меня через плечо, уложив руки на талию. Ничему не удивляюсь. Этому созданию легче легкого обычную микроволновку в адронный коллайдер превратить, чего уж говорить про монитор диагностики и телевизор.       ‒ Я не нашел в твоем доме телевизора, ‒ Фрид возвращается взглядом к экрану.       ‒ Выкинула, после ноября, ‒ поежившись, я прячу руки в рукавах и подхожу ближе к дивану.       Вижу, как сползает улыбка с лица брата, как опускаются руки, как отупляется взор. Знает он, чем плох ноябрь и все новости после него. Знает, как тяжко переживался мной и многими другими этот период. Знает, почему помимо меня еще тысячи людей выкинули или как минимум перестали включать телевизоры. Слишком много негатива, которого и в реальности хватает.       Фрид застывает, словно в страхе привлечь к себе праведный гнев, но я не бешусь и не злюсь. Нет на то причин, да и желания в таком уставшем состоянии. Цинично осмотрев коробки с пиццами, бургеры и еще какие-то бумажные пакеты из службы доставки, я вздыхаю и сминаю губы в тонкую полоску.       ‒ А ты времени зря не терял, ‒ Дитфрид от звука моего голоса заметно расслабляется, впопыхах поворачиваясь и осматривая еду. Цепляется за эту возможность, как за соломинку. ‒ Вот только я не собираюсь это есть, пока в моем холодильнике лежит…       ‒ Уже не лежит, ‒ глупо улыбается брат, сжав губы.       От такого заявления у меня едва челюсть не отвисает, благо я успеваю быстро собраться со своим туманным мозгом и вопрошающе уставиться на мужчину в требовании ответа.       ‒ Тебя не было весь день, я был очень голодный, ‒ обижено, как маленький мальчик, проговаривает Фрид, опуская голову и глядя себе под ноги. ‒ Надо было раньше предупреждать, что ты задержишься.       «Знаешь, я обычно против фаст-фуда, но ты на грани изнеможения», аккуратно вещает Стэн, переводя мое внимание со съеденного стейка на заботливость брата. «Уверен, пицца будет очень вкусной. По вашим человеческим меркам, естественно»       ‒ Вот уж и не знаю, чему удивляться, ‒ наплевав на свои обычные принципы а-ля «дома никакого фаст-фуда», я по-хозяйски обхожу диван и заваливаюсь на задницу прямо на пушистый ковер, опираясь о край дивана спиной. Каждое движение отдается болью и вспышками перед глазами, все это улавливается Фридом, но ему хватает мозгов не акцентировать на этом внимание. ‒ Тому, что Стэн прикрывает твою задницу или тому, что ты знаешь номера службы ночной доставки.       ‒ Персонал мой тоже имеет выходной, ‒ запнувшись от импровизированного собственными стараниями стиха, Фрид несколько секунд смотрит в потолок исподлобья, после чего пожимает плечами и садится так же рядом, почти касаясь меня плечом. И я понимаю, о чем он говорит. Человек-затворник, что совершает рейды из дома только в сторону института, который даже портного себе домой вызывает! Бедняга на Фрида ишачит уже лет десять минимум. Впрочем, за такую зарплату я бы тоже работала индивидуально для одного клиента.       ‒ Чаще на людях бывать надо, глядишь, не придется питаться бургерами.       «Кто бы говорил, любительница алкоголя на голодный желудок»       Стэну приходится быть проигнорированным, зато последующие двадцать минут мы, как и он, практически молчим, уплетая воки, пиццу и еще какие-то вкусные вещи, о которых я ранее не знала. Пока брат уничтожает бутылку холодного, зеленого чая, я вынуждена пить гранатовый сок. Причиной тому становятся сразу два голоса, вещающих внутри и снаружи. И каждый из них убеждает меня в том, что гранатовый сок способствует ускоренной выработке кровеносных телец. Приходится согласиться, лишь бы не вызывать к себе гнев самых занудных существ на планете.       ‒ Я должен знать, что именно произошло с тобой, ‒ когда желудки были наполнены, мы, откинувшиеся назад, вдруг ощутили какую-то неловкость. Десять минут молчания и неловкого комментирования телевизора, после чего затишье и вдруг поданный братом неуверенный голос. Фрид смотрит в экран снизу вверх, приподняв подбородок. Я, играя со стеклянным стаканом между согнутых колен, недовольно хмурюсь из-за выдержанной братом паузы, после которой следует, ‒ и Ричардом. Но почему-то уверен, что не хочу этого знать.       ‒ А тебе и нечего знать, ‒ пожав плечами, я устало осматриваю сбегающие капли сока по внутренним краям стакана. ‒ Скажем так, я перебрала с алкоголем и послала сообщение другу, чтобы он вытащил меня из бара, но…       ‒ Друг ‒ это тот самый Гэвин, да? ‒ Фрид смотрит на меня своими голубыми глазами, опустив голову набок.       ‒ Он только вернулся из больницы, и Ричарда приставили ему обратно, ‒ замечаю, как с этими словами на лице Фрида наступает сожаление. Ему нравится Девятка, немудрено, что мужчина расстраивается, лишаясь возможности изучить революционный «разум» поближе. ‒ Сообщение прочитал не Гэвин.       ‒ Это не объясняет иголок в твоих волосах.       От сказанного я хмурюсь и втягиваю шею, давая понять, что не желаю об этом говорить. И Фрид понимает меня правильно, неловко сминая губы и возвращаясь взглядом к экрану. Несколько минут царит тишина.       ‒ Ты была в баре, снова, ‒ брат предпринимает попытку призвать беседу к жизни, однако от очередного замечания я лишь сильнее закрываюсь, отставив стакан и взявшись за последний кусок подстывшей пиццы. ‒ Все в порядке?       «Странный вопрос, ты ведь бываешь в баре почти каждый день», смешок Стэна вызывает у меня саркастичную улыбку, и Фрид тут же отмечает ее, с некоторой обидой вглядываясь в мое лицо.       ‒ Что? ‒ с вызовом спрашивает Дитфрид, чьи белые волосы непривычно взъерошены для обычного педантичного человека.       ‒ Стэн говорит, что ты задаешь глупые вопросы, ‒ приглушенно бубню я, прожевывая несчастный кусок курицы.       «Я сказал не так!»       ‒ Прошу прощения, сэр, ‒ как много обиды и самоуверенности в этом родном голосе! Я его таким не видела с детства, когда парень вступил с учителем в перепалку, доказывая последнему, что школьной системе образования требуется пересмотр и возвращение к былым государственным стандартам. И ведь Фриду тогда было всего десять лет! ‒ Но я вижу разницу, когда моя сестра напивается ради развлечения и когда на душе у нее полный мрак!       ‒ Эй! ‒ едва не выронив пиццу из рук, я делаю несильный толчок в плечо брата. Взгляд Фрида тут же потухает, точнее, потухает негодование. ‒ Брейк! Вы мне еще здесь драку устройте.       «Это будет забавно, учитывая, в чьем теле я сижу»       ‒ Я не стану драться с сестрой, ‒ одновременно со Стэном бубнит Фрид. И я снова усмехаюсь, отвечая вопрошающему взгляду брата неоднозначным махом руки. Фрид не настаивает на словесном ответе. Он, как и я, вяло улыбается, бездумно наблюдая за действиями на экране импровизированного телевизора.       ‒ Я знаю, когда ты была такой, ‒ только когда я расправляюсь с куском пиццы, Фрид опускает голову и принимается рассматривать ковер. Его руки уложены на согнутых коленях, пальцы сцеплены вместе. Мужской, удрученный голос напрягает, и как назло из экрана доносится чей-то закадровый смех, словно невидимые зрители, что насмехаются над ситуацией. ‒ Это был ноябрь. Прошлого года.       Какими бы разными мы с братом не были: затворник и деспотичная личность, белокурый и черноволосая, использующий молчание как выражение обиды и сжимающая кулаки в желании защититься. Мы – двойняшки, и все наши чувства и мысли друг для друга как на ладони. Даже удивительно, как мне удалось скрывать Стэна так долго. В любой другой ситуации Фрид читает меня, словно книгу, что, впрочем, является двусторонним явлением. Потому я знаю, на какой именно период ноября намекает Фрид. И как бы мне не хотелось опровергнуть его домыслы ‒ не могу. Ведь он прав больше, чем на все сто процентов.       Обхватив колени руками и установив на них подбородок, я тускло смотрю в негорящий камин. Слишком много в последнее время происходит вокруг меня: человеческий силуэт в лесах, маньяк Гэвина, смерть Тины и… Ричард. Но если последний сейчас сидит где-то глубоко в подсознании, то первые три не дают о себе забыть. Особенно та, кого я подвела, утеряв дело.       ‒ Когда Ричарда впихнули мне насильно, мое расследование перешло к другим людям, ‒ начать всегда сложно, и потому я прерываюсь и сглатываю подкативший комок. Фрид замирает, искоса поглядывая на меня. ‒ Среди них был хороший человек, практически подруга. Мы с ней часто в барах зависали, ‒ выждав очередную паузу, я шумно шмыгаю носом, ощущая слезливость в глазах. Нет. Нельзя. Реветь ‒ точно не про меня. ‒ Они нарвались на девиантов, и она скончалась сегодня утром. А ведь я с ней даже поговорить не успела.       Шум телевизора стихает, и в фильме наступает какой-то трагичный момент. Ни я, ни Фрид не наблюдаем за экраном. Нам и своих трагедий в этой светлой, просторной гостиной хватает. Благо наполненный желудок и подступающий сон затмевают все агрессивные и иные негативные чувства, что в участке бурлили, выплескиваясь наружу. Кажется, я запульнула стул в дальний стол. Не представляю, сколько стоит тот несчастный компьютер, впрочем, пусть штрафуют. Депремирование точно последнее, о чем я стану сейчас думать.       ‒ Это может прозвучать слишком мерзко, я знаю, ‒ нерешительно говорит Фрид, осознавая, какая реакция последует за его словами. ‒ Но я рад, что твое дело ускользнуло из твоих рук.       ‒ Ты шутишь?! У нее был муж, прекрасный человек! Она и сама была хорошей, и точно не достойной того, чтобы вот так умереть, как собака! ‒ взорвавшись от переполняющих чувств обиды, я срываюсь на тяжкое дыхание и стараюсь подавить слезы на глазах. Получается здорово, вот только Стэн со мной не согласен, учитывая, что он пытается в свою очередь подавить мои попытки держать себя. ‒ Другой и вовсе лежит в реанимации на грани смерти, а ведь у него растет сын!       ‒ Я понимаю, ‒ Фрид аккуратно выставляет ладони вверх, с сожалением повернувшись в мою сторону. ‒ Но ты моя сестра. И я в любом случае не смогу смотреть на твою смерть, предпочтя отдать ей кого-то другого.       Другого от Фрида ожидать нельзя, и я понимаю это. Поставили бы передо мной выбор между моим братом и посторонним человеком, и я бы непременно выбрала чужого в качестве жертвы. Но все же жить с грузом вины за чужую жизнь тяжко. Еще тяжелее смириться со своим пребыванием в том месте, где и произошло сие преступление. Не отдай мне Фаулер и Рид дело по Сероглазке, и все было бы хорошо. Может, не совсем хорошо, но по крайней мере я хотя бы имела бы шанс спасти кое-кого. А так, пока другие склоняли головы перед смертью, я блуждала по городу и воевала со сраной машиной.       ‒ Это груз вины, и я представить не могу, что ты чувствуешь, ‒ почуяв во мне солидарность, Фрид придвигается ближе и старается заглянуть в спрятанное в коленках лицо. Он всегда был мягким человеком, готовым отдать душу, лишь бы близкие не чувствовали себя отвратно. ‒ Но на тебе нет ответственности за случившееся.       ‒ Как же нет? ‒ вяло вскинув взгляд в обеспокоенные глаза Дитфрида, я пожимаю плечами. ‒ Это было мое дело. И я должна была лежать в морге.       ‒ Оно было твоим, и перестало им быть не по твоей инициативе, насколько мне известно, ‒ он так старается переубедить меня, что я начинаю ему верить. Не полностью, но хоть на долю. От этого становится легче. ‒ И я очень рад, что в морге лежишь не ты.       «И я в который раз согласен с твоим братом. Знаю, ты на эмоциях. Но Луиза… поверь, если ситуация сложилась именно так, значит, так надо»       И кто бы с ними спорил?! Но легко говорить о подобном, наблюдая со стороны! И пусть Стэн находится в моем теле круглосуточно, являясь по сути мной, все же не он берет на себя ответственность за случившуюся смерть! Не он и не Фрид видят кровь на своих руках! И не им придется смотреть в лицо мужа Чэнь и семьи Лоуренса! И лучше бы смотреть на самого Аарона, ведь если он умрет ‒ я точно не выдержу и слечу с катушек.       ‒ Я решила покинуть участок, ‒ выдержав паузу, я решаюсь признаться в своих намерениях брату. Фрид от резкой смены темы теряется, чуть отстраняясь, но уже через секунду берет себя в руки и, пробежавшись взглядом по коробкам из-под пиццы, несмело вздергивает внутренние края брови, словно бы испытывая неловкость и жалость одновременно. ‒ Не могу я больше так, Фрид. Каждый раз терять и выедать себя мыслями, что могла что-то исправить… я так скоро сойду с ума.       Как бы призадумавшись, Фрид отклоняется обратно на край дивана и укладывает одну руку запястьем на коленку. Телевизор шумит, оставаясь в полном игнорировании, зато что не игнорируется, это молчание, угнетающее и съедающее изнутри. Фрид так старательно пытался уговорить меня покинуть участок, и вот, получив согласие, как будто не знает, как реагировать. Или знает, но молчит? Молчит, размышляет, пытается предугадать мои реакции на его следующий шаг.       ‒ Чем ты будешь заниматься? ‒ спрашивает брат, беспечно пожав плечами. ‒ После увольнения.       ‒ Не знаю, ‒ и я не вру, ведь желание покинуть департамент было спонтанным на лавочке у набережной. О будущем я не задумывалась, пытаясь выдернуть из груди паразита в виде выгрызающего душу чувства вины. ‒ Может, подамся в частные организации. Десять лет службы, знаешь, многого стоят.       Понимающий кивок головы брата, и я чувствую себя свободнее. Вот кому можно доверить свои переживания. Фрид ни за что не выдаст кому-то, будучи сам затворником и ценителем душевного уединения со спокойствием. Сложнее в принятом решении будет признаться Риду. Если, конечно, я вообще смогу нормально с ним говорить после случившегося, слишком ярок огонь обиды.       ‒ В моем институте руководитель отдела охраны вот-вот отбудет на пенсию, ‒ узнаю этот голос, а так же эти попытки говорить издалека. Но я не останавливаю Фрида, понимая, к чему от клонит. Даже если эта работа и будет подходить мне, все равно начать работать на семью, в частности, на отца ‒ все равно, что признать себя неправой. Отец, может, и не скажет дурацких фраз типа «а я говорил», и все же в мыслях его будет мелькать именно это. И перед ним я ни за что не захочу оказаться неправой или слабой. Перед кем угодно, но только не перед отцом. ‒ Знаю, ты скорее всего не согласишься, но имей в виду. Я в любом случае отдам предпочтение ответственному сотруднику, а зная тебя… ‒ Фрид некоторое время думает, потупив взор в потолок поверх бровей, после чего решительно кивает головой и поправляет себя, ‒ вас. Зная вас, уверен, что ответственнее сложно найти.       «Так вот какая она… похвала…» шутливо иронизирует Стэн, намекая на мое отношение к нему как к должному. Был бы рядом в физическом теле, дала бы затрещины смачной.       ‒ Чтобы потом чувствовать себя неправой? Словно бы мне чувства вины мало.       Фрид понимающе улыбается, чуть задрав подбородок. В ярких, голубых глазах искрится некое самоуверенное удовольствие, словно он предугадывал именно такой ответ.       ‒ Я знал, что ты так ответишь. И все же прошу тебя иметь в виду.       «Ты ведь знаешь, что я пойду с тобой куда угодно», теплые слова Стэна приносят некий уют в душу, вот только компьютер, осознав сказанное, тут же торопливо исправляется, нарушая атмосферу семейного комфорта. «Не в том плане, что я всегда с тобой, потому что буквально живу в тебе, но и в этом тоже, но я имел в виду другое, а именно…»       ‒ Я поняла, Стэн, ‒ без страха и с улыбкой проговариваю я, осматривая свои сцепленные пальцы на коленках. Фрид хмурится, но, как и я улыбаясь, ничего не говорит. Больше разговоров о работе не следует. Теперь в воздухе только чувство облегчения, хоть и ненадолго. Завтра (а судя по времени уже сегодня) будет тяжкий день.       Еще около получаса мы разговариваем ни о чем. Обсуждаем фильм, периодически я комментирую ответы Стэна, и Фрид даже кое-как умудряется с ним пообщаться, пусть это и смотрится, как общение умственно-отсталого с шизофреником. О диагностике не может быть и речи, эта же новость радует меня, когда брат с огорчением оповещает о важных встречах на день грядущий. Есть несколько дней, чтобы отдохнуть и разобраться со многими делами. В частности с местом работы.       Когда за окном начинают появляться первые светлые градиенты на чистом, к моему удивлению, небе, я окончательно сваливаюсь с ног. Полный желудок и остатки алкоголя не дают мне разговаривать связно, благо, брат замечает это. Отданное брату разрешение разобраться с оставшимся бардаком позволяет мне устало подняться на ноги и направиться прямиком на второй этаж, мимо стеклянных дверей, ведущих на задний двор. И я уже почти в гостевом холле, как в спину звучит уверенный, но озадаченный вопрос:       ‒ Так ты и не рассказала, что случилось у тебя и Ричарда.       Обернувшись и едва не ударившись о дверной косяк, я на мгновение жмурюсь в предчувствие удара. К счастью, того не наступает, зато два голубых глаза смотрят на меня поверх спинки дивана. Фрид не обеспокоен, но явно заинтересован. Зная его наивную и детскую душу, уверена, что ничего непотребного он не допускает, и все же вижу что-то загадочное в его взгляде.       ‒ Да так, ‒ беспечное вздергивание плечами помогает отвести подозрения. Или напротив, увеличить их, учитывая сузившиеся глаза брата. ‒ Я пыталась его избить.       Брат не удивляется, а лишь понимающе кивает, сминая губы. Уж кому, как ни ему с точностью знать, что я способна на подобное, особенно в состоянии алкогольного опьянения.       Преодолеть лестницу на наеденый желудок намного проще, чем несколько часов назад, на пьяную и уставшую голову, взбудораженную многочисленными событиями. Не помню, чтобы снимала одежду. Помню только, как завалилась на постель, упав лицом вперед. И помню, как после команды выключить свет и задвинуть шторы, в воцарившейся темноте образовались два синих свечения. Цифры, буквы и повязка. Внутри тут же играет желание спрятаться подальше, скрыться, зарыться носом, вот только не в подушки и одеяла. А в жакет. Такой теплый и такой грубый на ощупь. С запахом лаванды, пыли и сигаретного дыма. Но я слишком горда для этого. Это последнее, что обволакивает мой разум перед пеленой тьмы.       Утро наступает не сразу. Точнее, оно для меня вообще не наступает, учитывая, что я просыпаюсь в двенадцать часов дня. Фрида в доме не оказывается, Стэн не спешит оповещать о диагностике и времени. Он вообще признался в том, что желал не будить меня, дав проспаться до вечера. Идея покинуть участок ему претит, я чувствую это, потому компьютер пытается разгрузить мою нервную систему сном, мол, «утро вечера мудренее». И он до чертиков прав, ведь теперь на свежую голову я принимаю окончательное решение покинуть драный участок! И никакой Стэн, Рид или Фаулер меня не остановит. Разве что будет слишком обидно лишаться возможности поиздеваться над Девяткой.       Ощутив эту мысль, я, накидывая на себя синюю блузку и черные укороченные брюки, с тревогой нахожу в отражении зеркала пиджак на спинке стула. Заметит ли Рид пропажу жакета? И как это объяснит Ричард? А, главное, смогу ли я найти жестянку среди пятидесяти таких же? Фаулер дал ясно понять, что машины будут у всех, даже у меня, ведь никто не уволит меня за один день. А значит, придется терпеть эту рожу рядом с собой двадцать четыре часа в сутки. Интересно, они сильно будут отличаться? Сольется ли Ричард с оставшейся серой массой? Или все же будет выделяться? Черт… а как всех остальных будет звать? Тоже Ричард?       В отвращении скривившись от этой мысли, я облизываю губы в попытке стереть ее физическое воплощение. Меня даже не возможность одного имени на все машины смущает, а само понимание, что я задаюсь слишком многими вопросами на тему треклятой Девятки. Ну и пусть вчера тело с жадностью отвечало на действия машины. Вчера я была пьяна и слишком сильно угнетена возникшими новостями о коллегах, и подсознанию просто хотелось хоть немного отвлечься от…       Кого я обманываю. Стою перед зеркалом и оправдываю свои вчерашние реакции, как дура, сжимая кулаки и твердея всем телом, словно перед возможной дракой. Борьба, конечно, происходит, здесь и сейчас, но не с кем-то другим, а с самой собой. Какой вздор. Пора брать себя в руки.       Фрид покинул дом еще до того, как я проснулась. Выйдя из дома ближе к часу дня в полнейшем одиночестве (что для меня вдруг стало непривычным), я сажусь в машину и без каких-либо промедлений покидаю территорию дома. За всю жизнь впервые просыпаю до обеда, вообще впервые опаздываю на работу. Зато чувствую себя на удивление живой, наевшейся и твердо уверенной в своих намерениях.       Апрельские, хвойные леса быстро сменяются первыми жилыми улицами с маленькими, невзрачными домиками. Они же минуются мной за неимением пробок и других машин еще быстрее. Как правило, поездки среди белого дня всегда подразумевают наличие хоть какого-то потока автомобилей: люди направляются на обед или и вовсе домой после рабочей смены. Сейчас же единственными моими препятствиями в сторону участка становятся светофоры и пешеходы.       Вчерашние тучи рассосались еще ночью, оставив после себя солнце и яркое, голубое небо. Холодный ветер из приоткрытого окна ярко контрастирует с усиленными лобовым стеклом жаркими лучами, и я не замечаю, как покрываюсь краснотой и легкой испариной на лбу. К счастью, поездка заканчивается уже через полчаса после начала. Успев разжечь сигарету и вытянув почти половину, я аккуратно паркуюсь на полупустой площадке в отдалении от остальных машин. Подальше от стеклянный дверей. Мотор остановившейся машины гудит еще минуту, я, судорожно сжимая руль обеими ладонями и придерживая тлеющую сигарету губами, не решаюсь выйти. Гул лошадиных сил глохнет, тело устало откидывается на спинку кресла. И я растягиваю эту несчастную сигарету, стараюсь курить как можно медленней, сжигая миллиметр табака за миллиметром. Дело даже не в том, что в участке ждет Фаулер, с которым меня ждет серьезный разговор. И не в том, что все находящиеся там могут смотреть мне в спину с сожалением, пониманием или раздражением из-за случившегося. Но потому что почти на выезде из парковки стоит машина Рида. И не хозяин ее меня пугает, а тот, что ходит за Гэвином по пятам.       Двойственные чувства охватывают, накрывают волной. Тревога и волнение просят оставаться в машине как можно дольше, желание увидеть глаза андроида, посягнувшего на святое, напротив, требует выкинуть сигарету к чертям собачьим, глубоко вздохнуть и сделать первый шаг на улицу, за которым пути назад уже не будет. Чувствую себя школьницей перед походом в класс, где сидит объект воздыханий. Только вот загвоздка: я не школьница, а Ричард не объект любви!       «Ты так боишься войти внутрь?», ехидно замечает Стэн, напоминая мне своим голосом тех самых девочек, что подтрунивают над своими влюбленными подружками. И как же мне хочется нагрубить компьютеру, указав ему, что все это по его вине. Не кинул бы меня вчера ночью в лапы монстра, и я бы не испытывала этого абсурдного влечения к свихнутой машине! Сраный интригант.       ‒ Нет, ‒ удерживаясь за руль кончиками пальцев, я укладываю голову на спинку и потихоньку высасываю из сигареты дым. Зажатая в губах сигарета кончиком пляшет вверх-вниз от каждого моего слова, и мелкие искорки мелькают и исчезают, вновь появляются, словно звезды, и растворяются, как салюты. ‒ С чего мне вдруг бояться?       «В твоей крови увеличенная доза адреналина и эндорфинов в довольно крупном объеме. Я такой отчет в последний раз получил перед твоим первым совокуплением»       Смотреть на огонек становится неприятно. Не трудно догадаться, что Стэн просто напросто пытается выдворить меня из машины, беря на понт, мол, если мне не страшно идти, с какого черта я вся пылаю, в груди черная дыра волнения, а сама я растягиваю сигарету до максимума? Но я не поддаюсь, только недовольно осматривая парковку в попытке не обращать внимания на вещающего в голове друга.       «Боже…» с театральным удивлением протягивает механичный голос, выдерживая паузу. «Я словно снова попал в твои девятнадцать лет…»       ‒ Твою мать, ‒ сигарета быстро выкидывается в открытое окно под мое недовольное ворчание, после чего стеклоподъемник поднимается. Теперь черным оксфордам все же приходится вступить на асфальт участка, в то время как я, недовольная и испытывающая смесь непривычных чувств по мере приближения к стеклянным дверям, все больше и больше желаю обматерить компьютер по самое «не хочу».       Регистрационный стол как и всегда не пустует. Сотрудники уже отработали половину своего рабочего дня, и кое-кто из них даже несмело машет мне рукой в знак приветствия. Никто не делает акцент на моем отсутствии в течение почти всего рабочего процесса, наверняка каждый уже в курсе бешеной выходки с разбитием компьютерного процессора. Но я не реагирую на других. Блекло улыбаюсь и тут же ухожу вглубь участка мимо очередей к информационной стойке, через автоматический турникет. Из просторного холла, серого и широкого, доносятся голоса, шаги, телефонные звонки, и все это звучит так тревожно, как будто посреди участка лежит бомба замедленного действия или еще хуже – приехал сам президент, заставляя всех и каждого чувствовать себя как под ударом. Уже на входе я понимаю в чем основная проблема. Собственно, даже я, позабывшая в дороге о прибытии Девяток, встаю в ступор и испуганно расширяю глаза.       «Пресвятой Гейтц… я в раю…»       И я не удивлена этой фразе Стэна. Ведь в участке и впрямь рябит от бело-черных пиджаков и голубых диодных повязок на плече. Тут и там стоят машины! Тут и там морды Ричарда! Высокие, с инертными взглядами, молчаливые. Кто-то стоит за спиной своего приставленного сотрудника, будь то патрульный или детектив. Кто-то стоит у стены, видимо, получив распоряжение не вмешиваться в процесс. Кто-то сидит на стульях для посетителей, и я тут же воображаю список людей, что, как и я, терпеть не могут надзирателей за плечом. И самое худшее, одна из машин стоит там, рядом с рабочим местом, куда вернулся откинутый вчера стул, где на столе уже лежит какая-то папка с новым делом. RK900, не двигаясь, флегматично моргает и смотрит в пустоту. Голубой диод медленно переливается, сигнализируя о стабильной системе, но больше всего меня удивляет не невероятно схожий внешний вид андроида в бело-черном жакете, а мои собственные ощущения. Мне не страшно. Не волнительно. Вообще никак. Сознание дает себе отчет, что это совершенно другой робот, и это понимание позволяет не провоцировать организм на несуразные реакции. Все, что внутри меня – раздражение от вдруг ставшей неприятной идентичности доверенного андроида с тем, кто вчера прижимал меня к земле. Девятка словно становится напоминанием, с кем я имею дело. Машина. Андроид. Робот. Тот, кто не имеет чувств. У кого их никогда не будет.       ‒ Как в сраном чистилище, ‒ бубнит рядом мужской, приглушенный голос, который я никак не могу узнать из-за возникшего ступора.       ‒ Это не чистилище, это ад. Судя по тому, как много собралось здесь говнюков, ‒ звучит в ответ мужчине, после чего я, встряхнув головой в попытке выпихнуть из нее лишние мысли, нахмурено смотрю в сторону источника шума.       Помню это чувство. Неприятное, странное. Когда ступаешь вперед по лестнице, опускаешься вниз, и вот нога, что в сознании должна найти опору, вдруг не ощущает ее, и тело словно погружается в невесомость из-за расползающейся внутри черной дыры неизбежного падения. Или когда стеклянный лифт прежде, чем опуститься вниз, чуть приподнимается, срываясь на нижние этажи. То самое чувство бездны, засасывающей все на своем пути. Только та бездна ведет к ощущению скорой смерти. Эта бездна ведет к образованию сотен крылатых бабочек с нарисованными на крыльях животными глазами, как способ защиты от опасных хищников. И я чувствую, как они бьются о живот и грудную клетку, наполняют и вызывают спазм желудка с желанием выблевать все волнение наружу. Но вместо того, чтобы склониться над полом, я почти с минуту смотрю на Ричарда, возвышающегося слева от плеча Рида – того самого источника шума. Он снова в пиджаке. В таком же бело-черном, с теми же светодиодами. Мой потерянный взгляд ловится машиной, продолжительно выдерживается им, и это заставляет меня пылать от злости и интриги. Голубой диод на виске сверкает, переливается, словно крупные волны идеально чистой воды в свете яркого солнца. И нам везет, что Гэвин смотрит исключительно вперед, на участок, раздраженно осматривая каждую здесь машину. Когда же светлые глаза друга притягиваются ко мне, я немедленно перевожу взор на лицо детектива. Гэвин хмурится и вскидывает брови, отмечая тихий гнев в моих расширенных зрачках.       Нет. Все же я не смогу спутать эту сраную Девятку с кем-то другим, даже если этот кто-то копия.       ‒ Ричард сказал, что ты вчера была пьяная, как свинка, ‒ заметив мое удивление в примеси с желанием навалять по тыкве в виде сжатых кулаков и взгляда исподлобья, Рид прищуривается и делает небрежный жест рукой. ‒ Ну, не совсем так. Это я уже от себя добавил.       ‒ Знаешь что, дружок, ‒ и я уже хочу выплеснуть на друга все скопившееся дерьмо, как шум из холла перекрывает звук отодвигаемой стеклянной двери в кабинет Фаулера. Мужчина, не выходя полностью на лестницу, без всякой враждебности перекрикивает ушедших в рабочий, тревожный процесс сотрудников.       ‒ Луиза! ‒ мы трое, как по команде, устремляем головы в сторону шума. Некоторые в участке лишь на секунду окидывают сначала Фаулера, потом нас взглядом, после чего уходит обратно в работу. Всем здесь некомфортно и даже опасливо в присутствии минимум пятнадцати машин. Остальные, видимо, уже разбрелись по городу с остальными работниками. ‒ Будь добра, я должен с тобой поговорить!       Самое время, Луиза. Самое время. Подбадривая себя мысленно, я игнорирую взгляды обоих детективов, направляясь к своему столу. Как и ожидалось, едва я водружаюсь в компьютерное кресло, как стоящий над душой андроид RK900 активизируется. Холодный взгляд внезапно смягчается, Девятка фокусируется на мне, опустив голову и уложив руки за спину.       ‒ Добрый день, детектив Вольф, ‒ от знакомого голоса меня пробирает на дрожь, и я на миг застываю с уже выуженным из кипы документов чистым листком бумаги и ручкой. Дрожь проходит, манипуляции по написанию заявления возобновляются. ‒ Мое имя Ричард. Андроид, присланный из компании «Киберлайф» в качестве технической помощи вашим…       ‒ Заткнись, ‒ злобно прорычав, я быстро шуршу ручкой по белой бумаге. С некоторое время царит молчание, в ходе которого боковым зрением улавливается движение двух знакомых фигур мимо моего стола. Рид, чье место находится неподалеку, болезненно усаживается за стол, заваленный бумагами.       ‒ Прошу прощения? ‒ тактично переспрашивает Девятка, явно ошеломленный такой внезапной агрессией.       ‒ Я сказала «Заткнись», какую именно букву мне тебе пояснить? ‒ наконец, дописав заявление, я с шумом встаю с места с листом в руках и злобно смотрю в опешевшее лицо машины. Такие знакомые черты, но в голове четкое осознание, что это не он. Радует. Не так тяжко будет работать с машиной, что является копией Ричарда, прищурено посматривающего в мою сторону.       Не дожидаясь ответа от Девятки, что уже открывает рот, дабы оправдаться, я обхожу машину и направляюсь прямиком к кабинету Фаулера. И может, не будь я такой злой, я бы заметила этот яростный взгляд серых глаз в мою сторону. Вместо этого я замечаю другого персонажа, что вчера едва ли не указал Риду на место у своей ноги. Тот самый федерал прекрасно обосновался в другом стеклянном кабинете, перебирая какие-то бумажки и выставив напротив стола широкую магнитную доску на ножках для определения улик. Что ж, может с таким энтузиазмом дело Сероглазки и впрямь завершится раньше.       Фаулер позаботился обо всем. Поставил стул напротив своего стола, прибрал свое рабочее место, оставив только один единственный документ. Закрыв за собой стеклянную дверь, я в твердых намерениях стоять до конца не желаю садиться, однако Джеффри, уложив на стол сцепленные в пальцах руки, взглядом темных глаз указывает на стул. Приходится повиноваться, понимая, что разговор и впрямь будет тяжелый. Пожалуй, стоит быть не такой категоричной, наконец усмиряя свой пылкий нрав, готовый убивать в случае негодования.       Мы молчим, не в силах начать. Точнее, не зная с чего именно стоит завести разговор. Фаулер, сминая губы, то и дело, что осматривает свой стол, сверкая лысиной в свете ламп. Тишина, разрываемая приглушенными звуками из холла, нарастает напряжением, и вот, я, сложив руки на груди со скрученной бумажкой в одной из ладони, хочу уже открыть рот, как Джеффри делает это первым. Как и любой начальник, заходит издалека, подбивая меня переосмыслить ситуацию. И я ее переосмысливаю, но не в том ключе, в каком хотелось бы руководству.       ‒ Лет двадцать назад я еще работал патрульным. У меня был хороший напарник, прекрасный человек, ‒ мужчина откидывается на спинку стула, скользя по столу раскрытыми ладонями. ‒ Мы хорошо общались, часто встречались семьями. Но я тогда жил не в Детройте, а в Понтиаке. Маленький городок, пара тысяч жителей, не так много криминалитета.       Чувствую кульминацию рассказа благодаря скрещенным на груди рукам мужчины, тусклой улыбке на темных губах. Фаулер кивает несколько раз своим ностальгическим мыслям, после чего устанавливает локти на столе и прикрывает ладонями рот. Следующие слова звучат приглушенно, тихо, при этом позволяя услышать все четко и ясно.       ‒ У меня жена рожала, а я был на ночной смене. Гарри отправил меня в больницу, мол, ночь как обычно спокойная, ничего не предвещает. Да мы таких ночных патрулей в машине уже с сотню провели, ‒ Фаулер выжидает паузу, глядя в стол поверх сложенных на губах пальцев. ‒ А утром я узнал, что его застрелили. Пять пулевых ранений на прикрепленной за нами улице. До сих пор думаю, что был бы я рядом, и этого можно было бы избежать.       ‒ И что ты пытаешься этим сказать? ‒ я безразлично пожимаю плечами, секундно опустив углы губ. ‒ Отпусти и забудь?       ‒ А ты можешь? ‒ вкрадчивый вопрос в лоб вынуждает спрятать голубые глаза. Боковым зрением вижу, как капитан понимающе кивает и убирает руки обратно на стол. ‒ О таком не забыть ни через двадцать, ни через пятьдесят лет. Однажды ночью ты проснешься и на полном серьезе спросишь себя «а что было бы, окажись я там?». И это будет повторяться сотни раз, потому что ответа ты так никогда и не найдешь.       ‒ Дерьмовый из тебя психолог, Джеффри, ‒ блекло улыбнувшись, я опускаю руки на бедра и расслабляюсь на стуле. Фаулер усмехается слишком забавно для грусти и слишком тоскливо для веселья. ‒ Хотя если ты решил довести меня до точки кипения, то у тебя прекрасно получается.       ‒ Я пытаюсь тебе сказать, что это будет жить с тобой всегда. Подобное не смоешь, как кровь. Но вот жить ли этим самой или нет ‒ другой вопрос.       Пальцы обеих рук бережно ощупывают шероховатости бумаги, что вот-вот опустится на стол начальства. С улыбкой согласившись с мыслью наблюдающего за мной Фаулера, я киваю головой, привстаю со стула и опускаю на рабочее место руководителя заявление. Джеффри не удивлен, по его спокойным глазам и уверенным движениям рук заметно, что мужчина ожидал подобный исход. Однако как только бумажка попадает ему в руки, а темные глаза пробегаются по строчкам, Джеффри устало вздыхает и сутулится, потирая большим и указательным пальцем глаза.       ‒ Ты прав, капитан. Я не хочу этим жить.       ‒ Луиза, послушай…       ‒ Не надо, Джеффри, ‒ я без слезливости, но, едва ли не умоляя, смотрю на мужчину, который сутулится еще сильнее. ‒ Не надо. Если ты готов смириться с тем, что наши решения ведут за собой смерть, то это твое право. С меня уже хватит.       ‒ Это, ‒ Фаулер потрясывает в воздухе документом. ‒ Не поможет избавиться от мыслей.       ‒ Ну и пусть. Либо я что-то поменяю сейчас, либо точно сойду с ума. Я доработаю две недели, помогу Гэвину с его убийцей, если надо будет ‒ буду заниматься другими расследованиями и даже вытерплю эту стремную рожу рядом со своим столом, ‒ неоднозначно окинув дверь рукой, я как бы намекаю на стоящего у моего рабочего места андроида. Фаулер от такого движения неприязненно кривится, видимо, так же, как и многие здесь явно недоволен присутствием машин в участке. ‒ Но как только две недели закончатся, и Гэвин завершит задание – свалю из участка.       Капитан не видит в моих уставших глазах злости, лжи или просьбу переубедить меня в решении. И все же мужчина предпринимает попытку, с некоторым отвращением отложив заявление и кончиками пальцев пододвинув ко мне тот самый документ, что все время покоится на его столе.       ‒ У меня другое предложение, ‒ деловито произносит темнокожий мужчина, соединив пальцы рук.       Голубые глаза быстро осматривают напечатанные черные буквы, главный посыл которых – отпуск. И я даже не беру в ладони листок, напротив, пряча руки на груди в знак уверенности в своем решении.       ‒ Отпуск? ‒ без тени иронии спрашиваю я капитана.       ‒ Отпуск, ‒ кивает Джеффри, испытывающе смотря на меня в упор. ‒ Двухнедельный. Съездишь в Германию, ты вроде давно не видела отца, ‒ легкий взмах руки как бы беспечно предлагает варианты. ‒ Можешь просто закрыться в своем доме. На все твоя воля. Не следует рубить сгоряча, как в прошлый раз.       Мужчина тактично намекает на то самое заявление, когда несостоявшийся муж Адам поставил условие об увольнении перед свадьбой. То заявление было разорвано сразу после случившегося, и я же тогда поклялась больше не идти на поводу чужих желаний. Сейчас я не иду на поводу. Сейчас я испытываю острую потребность скрыться от угнетающего чувства вины и такого же угнетающего желания изменить свою жизнь. Слишком много в ней скопилось негатива, Тина стала последней каплей в этой чаше.       ‒ Прости, Джеффри. Но в этот раз мое решение неизменно.       Не дожидаясь ответа, я встаю с места и двигаюсь в сторону выхода. Пальцы только почувствовали холод железной дверной ручки, как в спину доносится огорченное, но уверенное:       ‒ Сумо так никто и не забрал, ‒ встревоженный взгляд через плечо находит вдруг заметно изменившегося Фаулера, что снова облокотился о стол и сгорбил плечи. Уход сотрудника для руководителя всегда тяжкое явление, а уж если этот сотрудник проработал не малое количество лет, являясь «ветераном», становится еще хуже. Джеффри, заметив мое внимание, пожимает плечами. ‒ Это я так, к сведению.       Мне нравится эта информация. Пожалуй, ее я использую этим же днем, вместо того, чтобы копаться в новом наверняка глупом деле.       Спустившись вниз со ступенек, я некоторое время не решаюсь подойти к своему столу. Как будто от этой высокой, уверенной в своей прямой осанке спины с электронным ярлыком «ANDROID» веет чем-то неприятным. Впрочем, так и есть. Ведь насколько мне не изменяет память, я проиграла кое-кому пари, обязуясь не грубить ни одной машине в участке. Сдвинув брови вместе, я суженными глазами смотрю в сторону Ричарда, что высится за ушедшим в документации Ридом, точно так же стоя ко мне спиной. И вроде две одинаковые спины, даже пальцы за поясницей сцеплены точно так же, а в подсознании понимаешь, что это совсем разные создания. И личностями их не назвать, по крайней мере одного точно невозможно.       «От того, что ты здесь простоишь весь день, машина не испарится», тонко намекает Стэн, вынуждая меня действовать. Выпрямив спину и набравшись сил, я горделиво прохожу мимо приставленной мне Девятки, но так и не дохожу до своего стола, остановившись от стула меньше, чем в метре. Андроид заметно оживляется, заметив мое появление. Нет. Все-таки не Ричард. И близко не стоит.       ‒ Сядь, ‒ властно произношу я, гордо вздернув подбородок.       ‒ Не сочтите за грубость, но я вынужден следовать установленным регламентам поведения в обществе человека, детектив, ‒ спокойно парирует машина, не находя в моем злом голосе ничего предрассудительного.       ‒ Я сказала сядь, не беси меня, ‒ уже злобно цежу я слова сквозь зубы, сверкая яростными искрами из глаз. Девятка от такого наплыва чувств отрешенно хмурится, но медленно усаживается на стул, глядя строго перед собой. Удивительно… они отличны даже в этом. Ведь Ричард, будучи в такой ситуации, не сводил с меня ледяного взгляда, усаживая свою задницу на сидушку. Похоже, у этих копий все же есть отличия.       Периферийным зрением отмечаю, как Ричард прожигает во мне дырку холодными, суровыми глазами цвета светлого металла. Черные зрачки отбрасывают блики в свете яркого солнца из окна, тяжелый взгляд из-за низко опущенных век становится еще тяжелее и ледянее. Пусть смотрит. Если этот болванчик решил, что достиг «понимания» моей личности, то он точно полнейший идиот. Тем более после случившегося.       Аромат хвои и воображаемый холодный, лесной воздух вызывает жар. Тело словно охватывает пламя, языки которого так и норовят забраться в грудь и просочиться ниже, где прошлой ночью туго сжимался до боли блаженный комок. Но я не подаю вида. Надменно водружаюсь в компьютерное кресло и откидываюсь на спинку, сцепив пальцы уложенных на пластиковые подлокотники рук вместе. Правая нога, зацепившись за стенку стола, медленно принимается качать стул из стороны в сторону, голубые глаза пристально рассматривают сидящего рядом андроида. Тот, похоже, даже не замечает моего внимания, все так же смотрит вперед без какого-либо интереса к окружающему миру. Зато кое-кто другой у чужого стола сверлит меня подозревающим взглядом, вызывая неподдельный интерес к своим реакциям. Радует, что весь участок погружен в свою работу вместе с Ридом, переметнувшего внимание с бумаг на экран компьютера.       ‒ Значит, тебя приставили ко мне, ‒ как бы в утверждении спрашиваю я, неприкрыто осматривая Девятку с ног до головы. Машина, сидя в ученической позе, поворачивается ко мне головой и без какого-либо интереса отвечает.       ‒ Я понимаю, мое присутствие может вызывать дискомфорт, но спешу заверить, что я постараюсь свести возможные конфронтации до минимума, ‒ от этих слов я замираю на стуле, вздернув брови. Чувствую себя не перед машиной, а перед судебным приставом. Куча официоза, много воды в виде десятков слов, смысл которых можно было бы уместить всего в одной фразе. Похоже, у них врожденное умение говорить, как хреновы юристы. ‒ Вам не о чем беспокоиться, детектив. В моей программе заложено девяносто девять моделей адаптации, основанные на анализе типичных реакций человека.       Опустив углы губ, я театрально киваю головой в знак понимания. Типичные реакции, значит? Не удивительно, что жестянка не смог адаптироваться ко мне, явно видя слишком много противоречивого и неординарного в закомплексованной личности.       Усмехнувшись этой мысли, я снова принимаюсь качаться на стуле. Девятка следит за моими глазами, отвечая мне инертным взглядом. Вот что еще отличает его от Ричарда. Пока последний смотрит сурово, источая буйные потоки силы и доводя ими до исступления, эта машина вообще ничего не выражает. Спокойствие и флегматичность. Больше ничего.       ‒ Как, говоришь, тебя зовут? ‒ беспечно интересуюсь я, складывая руки на груди.       ‒ Ричард, мэм, ‒ ух, как вежливо и приветственно! Словно бы решает, будто интеграция проходит успешно, раз меня вдруг интересует его имя. Спешу огорчить. Имя я решаю тут же отобрать.       ‒ И что, вас тут все пятьдесят штук Ричардов? ‒ машина не сразу воспринимает мой саркастичный тон, явно не понимая, в чем заключается проблема. А вот взгляд Ричарда за спиной Рида, что вдруг прислушивается к нашим разговорам, говорит о его верных подозрениях. И я даже не знаю, зачем делаю следующее. Искренне надеюсь, что причина не в желании видеть еще больше различий между тем, от кого вчера ночью кровь кипела в жилах, и тем, кто только приперся в участок. ‒ Пожалуй, я буду называть тебя иначе. Что скажешь? ‒ я интересуюсь всего на секунду, тут же делая задумчивый вид и прикусывая нижнюю губу в размышлениях. ‒ Как насчет Дик? По-моему, очень даже неплохо.       За спиной с соседнего стола слышится звук захлебывания, после которого следует громкий отхаркивающий кашель. Один из детективов судорожно пытается вздохнуть, ударяя себя кулаком в грудь. Рид за другим столом с некоторым восхищением выпрямляется на стуле.       ‒ Ты назвала его членом? ‒ я не смотрю на Гэвина, что вовсю пялится на меня, завороженно улыбаясь. Тоже самое делает и Ричард, разве что на губах его не играет улыбка, глаза полны нетерпения и злости. Зато моему Дику на все плевать. Андроид никак не реагирует на изменения, лишь на несколько мгновений бликуя желтым диодом в знак освоения информации. ‒ Бля, и почему я до этого не додумался.       Гэвин бросает насмешливый взор на Ричарда, но встретив холодный взгляд сверху вниз, неловко першит горло и возвращается к терминалу.       ‒ В моих приоритетах стоит расследование, детектив, ‒ боеготовно замечает Дик, вскинув брови и опустив голову. ‒ Мое имя не имеет значения.       ‒ Отлично! ‒ радостно хлопнув на бедрам, я с лучезарной улыбкой поднимаюсь со скрипнувшего стула. Дик немедля встает на ноги, смотря на меня в ожидании приказов. ‒ Тогда вперед к приключениям, Дик!       Последнее слово я выделяю по особенному, так громко и самодовольно, чтобы слышали практически все коллеги за соседними столами. Но на деле мне важно, чтобы расслышал только один здесь персонаж. И Ричард слышит. Не просто слышит, но недовольно щурится, переливая золотые искры на своем диоде. Вот только если Дик искрил золотом из-за переустановки именных параметров, то Ричард на самом деле искрит совсем по другим причинам.       Участок остается позади, и я с удивлением для себя отмечаю полное безразличие машины к сигаретам в моей руке. Едва мы подходим к внедорожнику, как очередная «вредная привычка» зажигает свой огонек. Я не тороплюсь к дверце водителя, остановившись у капота и блаженно выпуская в воздух под голубое небо клубы белого дыма. Дик не смеет нарушать моего спокойствия. Он вообще не предпринимает попыток завести разговор, как-то обратить на себя или на мое здоровье внимание. Машина инертна, и как же меня это радует. Зато не радует Стэна, что все это время молчал, предпочтя отдать время на изучение новой машины.       «Он мне не нравится», вдруг констатирует компьютер. От неожиданности не голоса, но смысла слов я вдыхаю дым обратно и со слезами на глазах закашливаюсь. Только теперь Дик без интереса смотрит в мою сторону, наблюдая, как отбрасываю недокуренную сигарету и пытаюсь привести себя в порядок похлопываниями ладони по груди. Больше Стэн ничего не говорит, а я не решаюсь к нему обращаться в присутствии Дика.       Проходит пять минут после того, как кашель отпускает меня окончательно, и мы усаживаемся в машину. Та самая папка с расследованием так и осталась лежать на столе, ни разу мной не тронутая, но я и не собираюсь сегодня заниматься работой. К черту. У меня есть другие планы. Возможно, именно это осознает Девятка, когда внедорожник заворачивает с участка в нужную мне, а не делу, сторону. Дик с некоторой обеспокоенностью смотрит на меня, чуть повернув головой. Странно… такие одинаковые копии, и такие разные. Пока от одного веет уверенностью и опасностью, этот как божий одуванчик, несмотря на суровый взгляд серых глаз. В которые, кстати, ничуть не тянет.       ‒ Детектив, ‒ Дик подает голос, только когда я делаю очередной разворот на пути к набережной. ‒ Вы изучали дело?       ‒ Не-а, ‒ простецки кидаю я, не отрываясь от дороги.       ‒ Вы не собираетесь сегодня заниматься расследованием, верно? ‒ без какого-либо раздражения спрашивает машина, все так же заглядывая мне в лицо.       ‒ Абсолютно.       Машина возвращается в свое прежнее положение, сминая губы в недоумении. И он выглядит таким потерянным, как щенок, что забрел на чужую территорию. Или как перепуганный одиночка-иностранец, потерявшийся в чужой стране и стесняющийся спросить дорогу. Или как маленький первоклассник, что очень сильно хочет в туалет, но боящийся поднять руку. Сравнивать можно бесконечно. Одно очевидно – он слишком сильно отличается от Ричарда, что одним только взглядом готов отпугнуть самого отпетого психопата.       ‒ Позволите узнать, куда мы…       ‒ Значит, начнем по порядку, ‒ сжав руль сильнее, я облизываю губы и указываю пальцем в потолок, подтверждая важность своей речи. ‒ Раз нам придется поработать вместе, тебе стоит усвоить несколько правил общения со мной. Первое: ты мне не нравишься. Второе: никаких личных вопросов. Третье: срала я на твою систему адаптации, содействовать не собираюсь, ‒ каждое правило сопровождается указанием соответственного количества пальцев на правой руке. Дик внимательно слушает меня, чем вызывает еще большее раздражение. Скучный. С Ричардом явно было веселее. ‒ И, наконец, четвертое: ты мне не нравишься.       ‒ Вы повторяетесь, детектив, ‒ аккуратно замечает андроид, едва нахмурившись от выявленной странности в моем своде правил.       ‒ А потому что это самое важное и главное, что тебе требуется усвоить. Вопросы есть? ‒ я лишь на секунду выжидающе кидаю взгляд на обеспокоенного андроида, тут же вернувшись к дороге. ‒ Советую задать их сейчас, пока еще есть возможность.       Завернув на очередном перекрестке, я въезжаю на территорию уже знакомого больничного комплекса. Уверенность, что Лоуренс лежит именно здесь, не оставляет меня. Большинство офицеров полиции направляются в реанимацию именно этого больничного городка по причине крупного спектра всевозможных хирургических и терапевтических услуг. Правительство любит полицейского брата. Хоть одно действительно достойное преимущество работы в полиции. В случае чего к твоим услугам одни из самых лучших врачей и хирургов, что искусно вытащат пулю из задницы, не оставив шрама.       ‒ Вообще-то, есть, ‒ обеспокоено нахмурившись и опустив взгляд на приборную панель, Дик выжидает, когда внедорожник остановится на парковочном месте рядом с синим Reno. Едва мотор глохнет, а вибрации прекращаются, андроид подается вперед и смотрит на меня, чуть повернув голову. ‒ Позвольте узнать, связано ли ваше враждебное отношение с ранее проведенным сотрудничеством с андроидом моей серии?       «Так», насторожено шепчет Стэн, передавая свои подозрения мне самой. «Теперь он мне нравится еще меньше»       ‒ Откуда ты знаешь? Про сотрудничество, ‒ беззлобный, но подозревающий голос сопровождается прищуренным взором в сторону робота. Дика мое выражение лица не напрягает. Для него вопрос звучит слишком странно, как будто его осведомленность о работе с Девяткой является само собой разумеющейся. Тем не менее, Дик явно доволен, что я сменяю агрессию на интерес. Робот принимается спокойно пояснять теплым голосом, мягко жестикулируя правой рукой.       ‒ Все андроиды одного государственного субъекта связаны общей системой. Каждый из нас периодически загружает в сеть пакет информации, которая определяется системой, как наиболее важная для работы.       ‒ Ха, ‒ тихо и неосознанно произнеся это, я откидываюсь на спинку кресла и поворачиваюсь к машине практически всем корпусом. Теплая улыбка трогает Дика, того и гляди, что радугой начнет блевать от моего проявления интереса. Как же сильно они все-таки отличаются. ‒ И что же там про меня написано? В этой вашей сети.       Боюсь представить, что загрузил Ричард в этот несчастный пакет. Насколько мне известно, подобная информация, отправляемая машинами, непременно фильтруется сотрудниками «Киберлайф». Иначе бы участок не смог получить информацию о подробностях смерти Хэнка Андерсона, как и не смог бы определить, был ли убит лидер девиантов некий Маркус, что оказался застреленным сраной Восьмеркой. И если «Киберлайф» просматривает все данные… боже, что мог успеть Ричард оставить в сети обо мне? Что мог успеть оставить о нас?!       Нас?! С какого черта я вообще применяю это слово? Долой!       Встряхнув головой незаметно от Дика, что довольно смотрит в лобовое стекло, я укладываю руку на руль и готовлюсь услышать, возможно, самое страшное в своей жизни.       ‒ Вы агрессивная личность, детектив. В вас преобладают два типа темперамента в виде холерика и флегматика, но, как я уже сказал ранее, уклон идет именно на более вспыльчивый характер, ‒ Дик говорит так спокойно, что меня не тянет его перебивать. Напротив, и вправду интересно послушать о себе в глазах Ричарда. В общем-то, я и так знаю, что он обо мне думает, однако это все равно совсем иначе воспринимается из уст другого андроида, который, кажется, не так уж и волнуется по поводу моей скрытности и замкнутости. Сидит себе расслабленно, жестикулирует ладонью и чуть приподнимает внутренние края бровей в знак тактичности и внимательности. ‒ Исходя из проведенного психоанализа, я склонен согласиться с предыдущей моделью в наличие у вас психологических страхов и комплексов в связи с полученными ранее травмами. Но я же вынужден отметить, что в приоритете предыдущей модели есть одна неясность, ‒ на этих словах Дик сдвигает брови вместе, а я, заметив впереди движение, опасливо провожаю взглядом пялящихся на нашу машину людей, что идут через парковку. Весь город наслышан о внедрении Девяток в участок. Не удивительно, откуда в их глазах столько тревоги и страха. ‒ RK900 с порядковым номером «56» ставит цель узнать о произошедшей трагедии в вашей жизни семнадцать лет назад. Это наводит на мысль о возможной дестабилизации андроида, однако отклонения не существенные и потому не носят критической отметки.       Услышав число «семнадцать», я с широко распахнутыми глазами возвращаюсь вниманием на Девятку. Первое время на лице андроида играет самоуверенность, постепенно сменяющаяся сомнениями с каждой секундой все сильнее. Он словно видит во мне переживания, потому не решается нарушить тишину, ожидая хоть какого-то опровержения своих размышлений. Опровергать я ничего не собираюсь. Дик и впрямь задел за живое, но не напоминанием о не самом красочном дне моей жизни, а признанием, что кое-кто слишком сильно заинтересован трагедией.       Не находя слов, я открываю и закрываю рот несколько раз, после чего поспешно сменяю курс темы со своей личности на более интересную.       ‒ А почему это наводит на мысли о дестабилизации? ‒ Дик словно и сам радуется возможности не думать, что якобы принес человеку дискомфорт. Взгляд заметно облегчается, брови вздергиваются в знак готовности ответить на любой вопрос. ‒ Разве изучение биографии – это не потребность для системы адаптации?       ‒ Адаптация к человеку происходит в реальном времени, детектив. Для этого достаточно изучить привычки и склонности человека, чтобы выявить определенную модель поведения, ‒ с улыбкой вещает Дик, как будто намекая на успешность своей адаптации. Так и сквозит из него самодовольством, и, кажется, я знаю почему. Ричард ведь дал ясно понять, что я личность агрессивная, скрытная и склонная к враждебности. А он, весь такой новенький и едва познакомившийся со мной, вдруг вызвал к себе довольно вежливый интерес. Эта мысль заставляет меня усмехнуться в своей голове. Знал бы Дик, что интерес к нему проявляется только в целях разузнать подробнее о другом персонаже.       Однако услышанное приносит мне хоть какое-то понимание ситуации. Не удивительно, почему Ричард вдруг принялся изучать мое прошлое с такой активностью. Все наше первичное общение было построено на моей скрытности и нежелании делиться с машиной информацией о себе. Попав в дом, Девятка ожидал найти ответы там, но вместо этого встретил… ничего. Абсолютно. Это и вынудило его уйти в изучение личности намного глубже. Точнее, его заставила я.       ‒ Занятно, ‒ отвернувшись к лобовому окну, я прикусываю нижнюю губу и улыбаюсь. Вот Ричард, вот мелкий проказник… загрузил в сеть только то, что касается моей характеристики. О прошлом, о Стэне и, главное, об уединении в лесу промолчал. Чуть посмеиваясь, я уже собираюсь выйти на улицу, как тут же замечаю готовность Дика выйти вслед за мной. В это же мгновение моя дверца захлопывается назад, сам андроид застывает с пальцами на дверной ручке. ‒ Я не поняла, а ты куда собрался?       ‒ Полагаю, что вы желаете посетить детектива Лоуренса, верно? ‒ обеспокоено осведомляется машина, спеша добавить после моего ошарашенного взгляда. ‒ Исходя из информации, детектив находится в отделении интенсивной терапии данного больничного комплекса.       «Луиза, может, предложишь детективу Риду поменяться?», неуверенный в своей просьбе Стэн действует аккуратно, он же внезапно меняет свой голос, ощутив в крови вспышку адреналина с серотонином. От одного представления о вернувшемся напарнике в лице Ричарда у меня вспыхивают уши и образуется пропасть там, где были легкие. «Судя по моим анализам, ты совсем не против»       ‒ Только машины в палате Аарона не хватает. Останешься здесь, ясно? ‒ вернув руку на дверную ручку, я указательным пальцем другой руки указываю в пол автомобиля. Дик без какой-либо эмоции послушно откидывается на спинку кресла. Мне нравится этот вид. Услужливый, спокойный, готовый выполнить любое указание. Как песик. Но этот песик ни за что не сравнится с волком, в чьих металлического цвета глазах сверкает сила и готовность постоять за себя, взяв бразды правления в свои руки. Он Волчице нравится намного больше, чем эта надрессированная собачка.       Ветер на улице трепал мой хвост из волос недолго. Я даже не стала брать телефон или сигареты, просто шла вперед, уже четко осознавая на каком углу поверну и на какой этаж доеду. Дик ясно дал понять, куда перевели Аарона Лоуренса, и потому эта информация меня порадовала. Реанимация позади. Жизни ничего не угрожает.       Пускать в отделение меня поначалу не желают, однако один из знакомых здешних врачей помогает мне пройти на регистратуре. Темнокожая женщина в белом халате, чьего сына я как-то вытаскивала из довольно дурной компании местных дебоширов, грозно обрывает регистратора у стойки и, боеготовно уточнив о моих намерениях в больнице, укладывает на плечо руку и с улыбкой ведет по направлению к нужной палате. Как оказалось, Лоуренс является ее подопечным, потому, даже несмотря на желание мне помочь, врач просит не задерживать больного, в чей живот было выпущено три пули. Разрыв кишечника и желудка. В таком состоянии я и сама бы не захотела с кем-то долго общаться. Но чувство вины не дает мне развернуться у белой палаты и уйти прочь. В нерешительности задержавшись у двери, я, оставленная врачом в одиночестве, сжимаю кулаки. Минута успокоения длится слишком долго, и чем дольше она будет длиться, тем меньше шанса найти в себе силы войти внутрь. В конце концов, я не выдерживаю и открываю дверь.       Лоуренс облеплен капельницами и катетерами. На самом деле мужчина выглядит не так плохо, чем на первый взгляд. Едва тревожные глаза находят силуэт детектива на приподнятой в спине стальной койке, как первое впечатление не радует: серая кожа, синяки на лице, опущенные плечи, сальные волосы ‒ можно перечислять до бесконечности. Однако уже через минуту визуального контакта понимаешь, что Лоуренс в общем-то неплохо выглядит. Поддельная, но все же искорка в уставших глазах, попытки приветственно привстать, едва заметная улыбка. Его взгляд, до этого устремленный в окно, заметно оживляется от появления гостя, вот только меня мое же появление напротив словно умерщвляет. До того становится беспокойно и неловко, что тоска накрывает с волной, вызывая потребность разреветься.       ‒ Лу! ‒ с хрипотцой воскликает Аарон, рукой приглашая присесть рядом. Он то и дело, что елозит по мягкой, белой койке, всеми своими движениями выдавая затекшие мышцы. ‒ Я знал, что ты заедешь.       Присев рядом на край постели, я виновато улыбаюсь и опускаю взгляд на свои пальцы. Не понимаю его радости в голосе. Тина мертва, он сам едва не канул в вечность, а так радуется моему появлению, как будто в случившемся нет моей ответственности! И почему все вокруг так легко воспринимают случившееся, пока я сгораю от ненависти к себе?       ‒ Ты уже не первая, кто приезжает, ‒ улыбчиво произносит Аарон, игнорируя отсутствие приветствия с моей стороны. От каждого его движения прозрачные шунты с бегущей жидкостью ударяются о железную стойку капельницы, с характерным шумом перекрывая цикличный писк диагностического экрана над кроватью. ‒ Фаулер с утра заезжал. Сказал, что в участке полный хаос с этими сраными машинами, как будто нам одной мало, ‒ удрученно хмыкает мужчина, тут же ободряюще улыбаясь мне. ‒ А ты случайно еще не была у Тины? Вот уж кому действительно дерьмово досталось.       Его обеспокоенный вопрос и не менее обеспокоенный взгляд окатывает меня ушатом воды, из-за чего я смотрю на Лоуренса потеряно, непонимающе. В ответ мужчина вскидывает брови, не стирая улыбки. Теперь я совсем ничего не понимаю.       ‒ О чем ты?       Лоуренс глуповато усмехается, устало хлопает глазами и пытается найти ответ в моем сменившим обеспокоенность на вину лице. То, что он там находит, ему не нравится, и потому детектив предпринимает болезненную попытку сесть повыше и заглянуть мне в лицо уже с неверящей улыбкой.       ‒ Что значит «О чем»? ‒ после паузы Лоуренс говорит уже не так уверено, но настойчиво с теряющимся контролем. ‒ Луиза, что ты имеешь в виду?!       Я не смотрю на мужчину. Тяжело дышу, закрыв глаза и отвернув голову. Не хочу смотреть ему в отчаянные глаза, не хочу подставляться под этот поток боли и угрызения совести. Теперь я понимаю, почему Лоуренс так спокойно отнесся к произошедшему. Он просто не знает, что мир покинул очередной хороший полицейский.       Чувствую, как тяжелеет взгляд детектива, наполняясь то ли злостью, то ли яростью, но тут же чувствую, как этот же взгляд соскальзывает с моего профиля лица на плечо, спину, а после исчезает. Искоса глянув на Аарона, я нахожу в нем все, что испытываю вот уже сутки к самой себе. Знаю, он обвиняет себя, и даже если мужчина не признается, он обвиняет и меня. Именно поэтому его взор устремлен в белое одеяло, что накрывает его практически по грудь, а диагностический экран над кроватью опасливо ускоряется в показателе пульса. Это не на шутку пугает, но вместе с постепенно разжимающимися кулаками мужчины пульс медленно замедляется. Лоуренс, тяжко задышав и закрыв глаза, немедленно приводит свои чувства в порядок, отворачиваясь к окну.       ‒ Аарон, прости, ‒ я переполняюсь обидой, понимая, как много сейчас переживает человек. У самой вчера на брифинге все внутри рокотало от этих съедающих эмоций. ‒ Это все моя вина. Не пошла бы я на поводу у Фаулера, и все могло сложиться иначе.       ‒ Как? ‒ злобно бурчит Аарон, чей вид перестает быть дружелюбным. Только суровость и желание избить любого, кто попытается успокоить. ‒ Лежала бы в морге вместо нее? Или здесь, на койке, с катетером в вене?       ‒ Аарон, ‒ попытка выразить свое огорчение проваливается, прерываясь недовольными речами как будто постаревшего детектива. Экран снова ускоряет темп, вслед за искрами из глаз мужчины.       ‒ Если ты собираешься самобичевать себя по любому поводу, то ты выбрала не ту профессию. В нашей специальности люди мрут каждый день. Так что можешь смело писать заявление и валить из участка, если собираешься выедать себе и другим мозги своей никому не нужной виной.       Горестно усмехнувшись, я возвращаю взгляд на свои пальцы.       ‒ Я уже, Аарон. Я уже.       Стоит видеть столь быструю смену эмоций у Лоуренса, что и так сам по себе едва живой, а тут еще эти резкие эмоциональные перепады, отдающие скачками на диагностическом экране. Я не вижу его взгляда ‒ все еще смотрю себе в руки. Не вижу, как мужчина старается присесть сквозь боль ‒ не желаю даже слышать шуршание постели. Вместо этого игнорирую притихшее, хриплое «Лу, я же не серьезно», встаю с мягкой постели и направляюсь к двери. Уже касаясь ручки, с тоскливой улыбкой смотрю на детектива через плечо.       ‒ Выздоравливай. Этому городу все еще нужны герои, ‒ сказанное без сарказма отзывается в Лоуренсе еще большим сожалением, после чего я выхожу из палаты, мягко закрыв дверь. Лучше бы не приезжала в больницу. На душе становится еще тяжелее, и это видно по вдруг исчезающей улыбке на моем лице, едва коллега остается в закрытой палате.       Не обращая внимания на снующих в разные стороны работников в халатах и синих костюмах, я словно брожу по коридорам и лестницам. Не хочу по лифтам. Слишком быстро для моих мыслей. На улице по-прежнему тепло и солнечно, ветер перестает играть с волосами, позволяя ярким солнечным лучам отливать на черных волосах темной синевой. Уже на подходе к машине я на рефлексах тянусь к карманам в поиске заветной пачки, но не найдя ее тут же вспоминаю, что оставила сигареты в машине. Уверена, что Дик наблюдает за мной, вот только взгляд этот не ощущается таким сильным, как у той, другой Девятки. На этот взгляд мне абсолютно наплевать, тем более сейчас, после встречи с Лоуренсом. Возможно, потому, поглощенная разговором, я водружаюсь на водительское кресло, захлопываю дверцу и почти минуту сижу неподвижно, вцепившись в руль. Тяжелая голова откидывается на край спинки, глаза ноют под сомкнутыми веками. Вот он, снова этот момент, когда хочется уткнуться кому-то в грудь и разреветься. Когда отчаяние переполняет грудь, а руки и ноги наливаются расплавленным железом в желании крушить все подряд. Когда мир становится серым, безвкусным, и нервы, как струны, готовы лопнуть, отозвавшись противным звоном. Но точно не Дику реветь в куртку. Вообще никому не реветь. Ричард заметил правильно. Я слишком сильна для этого.       ‒ Детектив? Все в порядке?       Вырвавшись из размышлений принудительно, я заметно оживляюсь и придвигаюсь к рулю. Дик не получает ответа, ведь ответом ему становится урчание мотора и полное игнорирование.       На часах стрелка приближается к трем дня, когда я достигаю следующей запланированной точки маршрута. Тот самый дом с невысоким забором, заглянув за который можно найти кучу игрушек на зеленой лужайке. Ранее коттедж казался приветливым и добрым, сейчас же он видится мне серым, безвкусным и погруженным в траур. Как и перед палатой Лоуренса, я не решаюсь сразу выйти на улицу. Если Аарон жив, то здесь дела обстоят совсем иначе. Знаю, Лан не станет винить меня, уж кто, как не хирург понимает профессиональные аспекты каждой специализации, особенно такой опасной. И все же как мне смотреть в глаза этому человеку? Если я самой себе в глаза не смотрю уже всю дорогу на пути сюда.       «Нам не обязательно это делать», мягко намекает Стэн, осознавая, какую боль принесет мне последующий час. Стэн, как и Дик, игнорируется. В этот раз андроид даже не пытается последовать за мной, без какого-либо интереса наблюдая за моими действиями. И я оставляю его за спиной, закрыв в машине вместе со своими страхами. Пусть там и остаются. В этом доме мне точно не следует показывать свою слабость, учитывая, что здесь будут ждать поддержку, а не слезы.       И я оказываюсь права. Даже больше. Это мне приходится стать подушкой для слез, которые проявляются не сразу. Дверь открывает не Лан, но женщина преклонного возраста, подавленная и в черном платье. Она не сразу понимает кто я, зато видит реакцию Лана, что выглядывает из-за стены и меняется в лице. Уже через секунду меня впускают, Лан предпринимает попытку шутливо приветствовать меня, и я стараюсь ему отвечать, но мы-то оба знаем, что царит в этом темном коридоре. И только Лан не выдерживает, крепко сжимая меня в объятиях и в слезах утыкаясь в плечо. Блузка покрывается мокрыми пятнами, женщина, что стоит все время в сторонке, так же покрывается мокрыми дорожками от слез.       Кажется, так проходят первые пять минут. Я, сжимая веки и облизывая губы, глажу сотрясающуюся в рыданиях спину мистера Чэнь, то и дело, что приговаривая всякие ободряющие слова. Есть ли от них толк? Для меня нет, но для Лана, что вынужден пребывать в состоянии потрясения, они ‒ самое лучшее лекарство. Когда эмоциональная вспышка угасает, и рыдания сходят на нет, Лан наконец оставляет меня, с благодарственной улыбкой вытирая слезы и держась за мое плечо. Мужчина предлагает мне выпить, и я не отказываюсь, напрочь наплевав на руль. Настолько грустно и тяжко на душе, что даже Стэн молчит. Он, как и все мы, понимает, насколько сейчас важно поддержать человека. Поддержать саму себя.       Мужчина не задает вопросов относительно моего приезда. Словно заранее знает, кто из всего участка приедет забирать Сумо, который такой же угрюмый, как и все собравшиеся в доме. Недаром говорят, что собаки ближе всех ощущают эмоции человека. Пес был грустным, когда его забирали из дома лейтенанта, грустен и сейчас, неохотно подставляя свою морду под мои протянутые руки. Мокрый нос утыкается в женскую ладонь, обнюхивает, после чего Сумо, распознав знакомые запахи, приветственно облизывает кончики пальцев. Горестная улыбка касается моих губ, при виде которой в глазах пса зажигается блеклый огонек.       ‒ Ну что, дружище, ‒ как только гостиная опустевает, и мы остаемся наедине, я плюхаюсь на ковер и притягиваю к себе собаку, обхватывая ее за пушистую, массивную шею. Сумо не сразу подается вперед, упираясь лапами в пол. ‒ Я-то тебя ни за что не брошу.       Пес мокро чихает, и в этом жесте я слышу знак согласия. Еще немного, несколько секунд – очередной пик гнетущего напряжения внутри, как будто нечто огромное и тяжкое в грудной клетке расползается в разные стороны, давит на ребра, готовится вырваться наружу, оставив после себя только боль и отчаяние. Когда слезы уже подступают к горлу, а слезливый комок заставляет задыхаться, в гостиную входит та самая женщина. Ее причитание на корейском языке обрывается, и я, отпустив собаку (что подбадривающе успевает лизнуть меня в щеку), встаю на ноги, пряча раскрасневшиеся глаза.       Лан ‒ ответственный хозяин. Мужчина несколько раз на пути к машине сокрушается, что не может оставить собаку у себя, и говорит он так виновато, как будто и впрямь считает себя таковым. Мне же приходится несколько раз заверить человека в обратном, даже подбодрить и поблагодарить за отданные игрушки и миски с большим количеством корма «на первое время». По глазам мистера Чэнь видно, как сильно он расстроен и как больно ему отпускать животное. Но еще большую боль приносит само лицезрение питомца мертвого сотрудника, а теперь и мертвой жены. Мне же не больно смотреть на Сумо, что тяжко запрыгивает на заднее сиденье, устраиваюсь у противоположного окна. Возможность забрать собаку отзывается во мне чувством долга перед погибшими коллегами и не менее тяжким чувством жалости перед несчастным животным. Слишком много выпало на его долю.       Увы, но поход к внедорожнику для Лана, уже пришедшего после слез в себя, остается не таким спокойным, как хотелось бы. Мужчина замечает сидящего андроида на пассажирском сиденье, и я вижу сжатые кулаки и беглый взгляд, то и дело цепляющийся за лобовое стекло. Не могу его винить, тем более после случившегося. Лан, как только дверца на заднее сиденье закрывается, убирает руки подальше в карманы и кивает мне головой в предложении отойти в сторонку. Его опасливый взгляд в сторону Девятки в машине бессмыслен, ведь сам Дик абсолютно равнодушен к ситуации.       ‒ Я так понимаю, что теперь эти болванчики у всех, ‒ спрашивая при помощи утверждения, Лан, как только я подхожу к нему, делает несколько шагов подальше от машины, завлекая меня за собой. Сейчас новоиспеченному вдовцу не объяснишь, что Дику плевать на наш разговор, и потому я не сопротивляюсь, отходя от внедорожника вслед за мистером Чэнь.       ‒ Распоряжение правительства.       ‒ Зная тебя, я удивлен, что ты так спокойно к этому относишься, ‒ мужчина вдруг останавливается на месте, прищурив глаза от прохладного ветра.       ‒ Как будто у меня есть выбор, ‒ в манере Лана я убираю руки в карманы в очередном поиске сигарет. Снова их не нахожу. Удивительно, откуда у меня появился склероз?       Лан понимающе кивает, и мы вместе смотрим на высокий дом, в котором ранее царила радость, счастье и собачий лай. Теперь в доме будет жить кто-то другой. Кто-то будет грустить или смеяться. Кто-то будет радоваться жизни или замышлять самоубийство. Кто-то будет растить детей или жить один. Но для нас, в частности для Лана, жизнь этого дома окончена. Так странно… каждый раз, покидая то или иное место, нам кажется, что на этом время этого самого места заканчивается, в то время как само место будет существовать всегда. Оно же будет свидетелем тысячи событий и сотен людей, о которых никто из нас никогда знать не будет.       ‒ Я должен сказать тебе, чтобы ты была осторожной, но думаю, что ты и сама это прекрасно знаешь, ‒ не глядя на меня произносит Лан, смотря в окно своей спальни. Даже представить боюсь, какие воспоминания мелькают у него перед глазами, учитывая, как потускнел голос и как погрустнело лицо.       ‒ Нам всем не помешает осторожность. Я даже рада, что ты уезжаешь из города, ‒ получив в ответ вопрошающий взгляд, я пожимаю плечами и смотрю себе под ноги. ‒ Один из маньяков разбушевался. Ловит мужчин и творит с ними страшные вещи. Так что пакуй чемоданы и уезжай как можно быстрее.       Дальнейший разговор скорее похож на уважительное перебрасывание парочкой фраз. Удачи тебе, не унывай, все будет хорошо ‒ то самое дежурное, которое говоришь утратившему надежды человеку. Не люблю такие фразы, но понимаю, что обязана подбодрить мистера Чэнь хотя бы так. Глупо, конечно, тем более после того, как сам мужчина уже показал свои истинные эмоции и получил не менее истинную поддержку в коридоре дома. И все же встреча заканчивается взаимными объятиями, после чего мы расходимся по разные стороны. На этот раз навсегда.       ‒ Вы занимаетесь передержкой? ‒ едва я усаживаюсь в кресло, захлопывая за собой дверь, Дик с некой взволнованностью смотрит на мой профиль.       ‒ Нет, ‒ размяв шею, я, не глядя, поднимаю правую руку и раскрываю ладонь, зависшую в воздухе между передними сиденьями. В это же мгновение в нее утыкается мягкий, прохладный нос. От этих ощущений я улыбаюсь, другой рукой заводя мотор.       ‒ Но вы взяли собаку, ‒ как бы с намеком утверждает андроид, нахмурено наблюдая за волосатой мордой, вылизывающей пальцы.       ‒ Верно. Взяла.       Похлопав глазами несколько раз в попытке сообразить некую логичную цепочку, Дик выпрямляется и озадаченно уходит вниманием на дорогу. Сумо словно в знак доказательства моих слов громко фырчит, прячась за пассажирским сиденьем. И я бы направила машину в сторону своего дома, может, даже в сторону участка, где многие наверняка бы захотели пообщаться с четвероногим другом. Однако вместо этого выруливаю в сторону больничного комплекса. Туда, где открывается отличный вид на Амбассадор, где так часто гуляла с Сумо с разрешения лейтенанта.       День приближается к завершению. По крайней мере, рабочий день. Стрелка почти достигает четырех часов вечера, и смена закончится через час. На улице еще светло, жаркое солнце нагревает воздух, и все же у реки слишком сильная влажность, чтобы не ощущать легкий озноб от дуновения ветра. Припарковавшись недалеко от въезда на территорию комплекса, я, ничего не говоря андроиду, уже беру поводок в руку и собираюсь выйти, как тут же вынуждаюсь остановиться.       ‒ Мы не отправимся на место преступления? ‒ обеспокоенно спрашивает Дик, напоминая о желтой папке, что появилась на моем столе с утра. Я ведь даже не заглянула в нее, в общем-то, сегодня я этого делать и собиралась. Потому медленно и раздраженно поворачиваю голову к андроиду, улавливая взволнованность Сумо на заднем сиденье. Пес ерзает на сиденье, кряхтя и переминая лапы перед дверцей.       ‒ Нет, Дик, ‒ намерено делаю акцент на «новом» имени машины, заставляя того щуриться в попытке проанализировать мою враждебность. ‒ Сегодня мы не отправимся на место преступления.       ‒ Но детектив…       ‒ Стоп, ‒ тут же пытаюсь я прервать машину, подняв правую ладонь вверх. Дика это не останавливает.       ‒ Детектив, это не разумно…       ‒ Я сказала «стоп».       ‒ Я пытаюсь…       Ладонь снова сотрясается в воздухе, и андроид замолкает с замершими в жестикуляции кистями. Больше он не пытается прерывать меня, но и не торопится принимать свою привычную ученическую позу. Недоумевающе наблюдает за тем, как я, захватив сигареты, выхожу из машины, как открываю заднюю дверцу и цепляю ошейник на поводке Сумо. Вскоре внедорожник остается позади, и мы бредем по набережной к ближайшей лавочке мимо детских каруселей. Рядом с рекой слишком прохладно, апрельское солнце жаркое, но недостаточно, и потому родители еще не осмеливаются отпускать детей кататься на качелях. И как же меня радует этот факт именно сейчас, будучи переполненной обиды и боли, с поводком в руке и тяжелыми мыслями в голове.       Лавочка оказывается довольно холодной, но я не замечаю дрожи в теле, как и не замечаю влажного ветра, играющего с моими волосами в хвосте. Сумо, все это время грустно бредущий рядом, присаживается рядом у скамейки. Разглядывая знакомые пенаты, собака не сразу понимает, что поводок ее больше не держит. Лишь когда я ласково с улыбкой шепчу «Эй, дружок?..», пес тоскливо поворачивает ко мне головой как бы в знак вопроса. Подбадривающий кивок головы в сторону ‒ и Сумо, в чьих огромных черных глазах не виден былой огонек, грузно встает на четыре лапы и отходит к белому, бетонному парапету. Его не интересуют излюбленные кусты с пробивающимися зелеными листьями, никакого внимания на карусели и кричащую чайку. Только безучастные попытки уловить носом новые или знакомые запахи, рефлекторные подергивания ушей в сторону шумов. Подобрав к себе колени, я обхватываю их руками и стараюсь сохранить тепло в теле. Нелегко, особенно учитывая, что на мне всего-то синяя блузка. Впрочем, меня это не волнует. В голове пусто, в груди от вида тоскующей собаки у парапета еще тоскливей.       Шум ветра прерывает легкий звук скрипки. Душераздирающий, угнетающий, созданный Стэном с одной только целью – заставить меня выплакаться, освободив грудь от тяжкого камня. Я не собираюсь плакать, держу все в себе, хоть уже и шмыгаю носом то ли от подкатывающих слез, то ли от холода. Слушать классику становится невыносимо. Сжав кулаки, я грубо, почти шепотом проговариваю:       ‒ Прекрати. Немедленно.       «Тебе это нужно», несмело отвечает Стэн, заламывая голос.       ‒ Не таким способом.       Музыка прекращается, Стэн больше ничего не говорит. Он озадачен, и я знаю чем. Сама понимаю, как важно освободить душу от скопившегося за долгие годы дерьма. Сама угнетаю себя, закрывая на цепь все, что должно вырваться наружу. Одна из причин, почему никак не могу освободиться от гнета тяжкого прошлого. Но уж если и освобождаться, если и переступать через черту терпения, то точно не в одиночестве под несуществующую музыку посреди одинокой набережной. Где наблюдать за угрюмо сидящей у парапета собакой больнее, чем смотреть в папку с делом о краже драгоценностей Вонг. В Сумо словно собрались все те коллеги, что покинули мир от рук девиантов. Кажется, он будет мне напоминать о случившемся каждый день.       ‒ Вы в порядке, мэм? ‒ вежливый голос Девятки заставляет меня вздрогнуть, вырываясь из тумана раздумий. Даже не глядя на машину, я четко могу определить, кто это: Ричард или Дик. Слишком тактичный для жестянки, прижимающего меня вчера к земле.       Злобно отняв щеку от коленки, я медленно поднимаю взгляд на андроида. Кажется, он и впрямь обеспокоен. Чуть сгорбленные плечи, мечущийся по моим глазам взор серых глаз. Не было бы этих сраных диодов, и его можно было бы легко спутать с обычным прохожим.       ‒ Уйди, ‒ прорычав это, я всем своим видом показываю нежелание общаться. Голубые глаза, темные от царившего мрака внутри, прожигают в лице Дика дырку, но его это не волнует.       ‒ Но мэм… ‒ Дик, судя по всему, желает смерти, учитывая, как опасливо он приближается на шаг, тревожно сдвинув брови вместе.       ‒ Я тебе приказала уйти. В чем проблема вернуться в машину и оставить меня одну?       Грозный, полный ненависти взор дает Дику понять все то, что царит в моей голове. А там готовность разорвать на части, желание вытащить пистолет из-за пояса и пустить несколько пуль прямо в лоб. Покорно выпрямившись, машина склоняет голову и, произнеся «Слушаюсь», удаляется в сторону парковки.       Больше меня ничего не тревожит, разве что давящий изнутри ком вины и отчаяния, который я стараюсь удерживать внутри, сжимаясь в комок все сильнее и сильнее. И только Сумо становится моим угрюмым спутником, сидящим в отдалении у парапета и всматривающийся в пустоту.

***

Ричард недолго находится в одиночестве. Скрывшийся в стеклянных дверях больницы детектив Рид позволяет машине уделить время формированию отчета, но увы, тот формируется не до конца. Ведь уже через несколько секунд голубой диод прокручивается в золотой, и андроид снова стоит посреди садов Дзен, приобретших золотые оттенки. Темное небо хмурится, вдалеке словно звучит гром. Оглядевшись безучастными глазами, андроид быстро находит силуэт темнокожей женщины в белом одеянии. И вот, он уже стоит рядом с куратором, что задумчиво рассматривает окрестности у берега рядом с идеальной, водной гладью.       Разговор выходит… непростым. И чем дольше молчит Аманда, глядя перед собой сощуренными глазами, тем больше сомнений мелькает в голове машины. Едва Аманда подает голос, холодно приветствуя андроида, Ричард тут же улавливает существенное падение доверия к своей персоне со стороны «Киберлайф».       ‒ Здравствуй, Ричард, ‒ женщина горделиво поворачивается к машине, придерживая левой согнутой в локте рукой струящуюся тканевую вставку рыжего цвета. Темные глаза почти с презрением взирают на RK900 снизу вверх, однако из-за приподнятого подбородка машина чувствует себя словно ниже. Так дискомфортно ощущать на себе недоверие начальства, что все внутри желает покинуть это место.       ‒ Здравствуйте, Аманда, ‒ несмотря на сомнения, инертно отвечает Ричард, чуть склонив голову.       Аманда молчит. Наблюдает за каждым его движением, после чего прищуривает глаза и произносит. Ее слова тонут в громе мелькнувшей грозы, но Ричард игнорирует этот факт, четко улавливая каждое слово.       ‒ Как продвигается расследование?       И эти слова звучат так холодно и поддельно вежливо, что RK900, медленно перебегая взглядом по темным глазам собеседницы, вдруг осознает – каждое слово сейчас может стать для него летальным. Очередная проверка, которая на сей раз воспринимается машиной не как обычная диагностика, а самый настоящий тест на вшивость. Раньше Ричард не стал бы даже обращать на это внимания, сейчас же андроида съедают внутренние сомнения (переживания?..) быть отозванным назад. Машина не отправляла памятные фрагменты прошлых дней, отбирая и формируя отчет только о безобидном для «Киберлайф» происходящем вокруг, однако кто знает как именно они могут наблюдать за ним. И как много они уже могут знать.       ‒ Полагаю, что мы сдвинулись с мертвой точки. У детектива Рида появились некоторые соображения насчет…       ‒ Я спрашиваю не об этом, Ричард, ‒ громко, властно прерывает Ричарда куратор, приподняв подбородок еще сильнее. Ричард, ощутив нечто неприятное, застывает с раскрытыми в недосказанных словах губами. ‒ Как обстоят дела с отловом девиантов? Ведь это твоя истинная задача, не так ли?       Очередной гром, уже дальше. Легкий ветер, поднявшийся внезапно, вздергивает вверх тот самый лоскут ткани на костюме Аманды, срывает золотую листву с деревьев. Мелкие и крупные листья мягко планируют вниз, опускаясь на водную гладь. Последняя неминуемо покрывается рябью.       ‒ Мое расследование еще не завершено, ‒ холодно, даже горделиво оповещает Ричард, стараясь держать голову ровно. Отчего-то желания проигрывать в уверенности в нем нет, а вот показать отсутствие страха и сомнений кажется самым важным. ‒ Я вынужден подчиняться приставленному мне детективу, который на данный момент занят серийными убийствами людей.       ‒ В таком случае мы будем вынуждены направить в департамент полиции настоятельные рекомендации передать руководство над тобой более компетентному сотруднику, ‒ получив ответ на свой вопрос, Аманда, словно ощущая некий триумф, мягко улыбается и разворачивается обратно к воде. ‒ Ты отклоняешься от курса, Ричард. Боюсь, этого мы допустить не можем…       ‒ Как много андроидов моей модели занимаются делами по девиантам, мэм? ‒ внезапно для себя выпалив это, даже не дожидаясь окончания монолога Аманды, Ричард на несколько секунд бликует золотым диодом. Обрабатываемая информация внутри заставляет его трусливо ежиться от столь опасного порыва в сторону начальства, но RK900 тут же берет себя в руки и достойно выносит подозревающий взгляд полуобернувшийся Аманды. ‒ На данный момент на территории США работают сорок семь тысяч триста двадцать девять сотрудников полиции, и каждый из них имеет приставленного андроида, разработанного для сотрудничества с правоохранительными органами. Вы хотите сказать, что все они имеют одну цель – отлов девиантов?       Мир вокруг словно замирает, только раскаты грома пробегают по темному небу, тучному в предстоящем дожде. И каким бы суровым, презренным не был взгляд Аманды, сам Ричард уже не может остановить себя.       ‒ Почему «Киберлайф» так важно изловить все машины, игнорируя при этом реальную опасность? ‒ Ричард чуть ведет в сторону опущенной рукой, как бы показывая на скопившиеся проблемы США за своей спиной. ‒ Люди умирают. Разве важно, от чьей руки это происходит?       ‒ К чему так много вопросов, Ричард? ‒ громко, но мягко спрашивает Аманда, прерывая андроида. Выдержав несколько секунд молчания, куратор, как бы в догадках, щурит глаза и делает два шага к машине, что от этих движений опасливо напрягается, выпрямляя спину. ‒ Ты… сомневаешься.       От этих вкрадчивых слов у Ричарда внутри словно все переворачивается. Бывший дискомфорт становится не просто неприятным, но реально угнетающим. Ричард игнорирует возобновившуюся рябь на воде из-за очередного порыва ветра, игнорирует мелькнувшую рядом грозу. Даже когда по воде с шумом ударяют первые капли дождя, андроид не сводит с темных глаз напряженного взгляда. Капли, что срываются с неба едва-едва, спускаются вниз по его плечам, оставляя мокрые дорожки.       А в прочем, почему он обеспокоен? Потому что «Киберлайф» направляет в участок приказ о передаче руководства? Мелкие рекомендации, которые участок имеет право проигнорировать, что детектив Рид и сделает, исходя из его характера.       Прочувствовав эту мысль, Ричард уверенно расслабляет плечи и спокойно смотрит в лицо куратора. Той от такого взгляда становится еще подозрительней.       ‒ Я отдаю себе отчет о своих действиях, Аманда. Все, что занимает мои системы ‒ достижение цели через анализ происходящего вокруг.       ‒ В таком случае не забывай, какова твоя истинная цель.       Ричард не успевает что-либо ответить, уже через секунду возвращаясь в машину детектива Рида. И делает он это как раз вовремя, ведь полицейский, явно недовольный, судя по искрам из глаз, держит зубами несколько больничных бумаг и помогает себе здоровой рукой забраться в кресло пассажира. Когда мужчине удается это сделать под внимательным взглядом Ричарда, держащего руки на руле в готовности вести машину, детектив Рид с неразборчивым бубнежом запихивает бумаги в бардачок и срывает с себя накинутую кожаную куртку.       ‒ Все в порядке, детектив?       Гэвин от этого вопроса едва не взрывается. Замерев, детектив презренно с раздражением поворачивает голову к Ричарду, после чего едва ли не шипит на весь салон.       ‒ В сраном морге на четырех сраных трупах красуется мое сраное имя. Сраный ублюдок ходит по моим сраным следам, а сраное правительство решает сунуть свой сраный нос в мое сраное расследование. И все это вместе со сраным врачом, который радует меня сраной новостью, что от этой сраной штуки, ‒ Гэвин показательно стучит гипсом по приборной панели, привлекая шумом внимание безучастного Ричарда к своей руке, ‒ я смогу избавиться только через сраные две недели. И знаешь? Я блять просто счастлив!       Высказавшись, Гэвин чувствует себя хоть немного легче. Даже странно, что у машины и Вольф возникло так много разногласий по причине ее агрессивности. Рида Девятка всегда спокойно сносит, не придавая эмоциям человека какого-либо значения.       ‒ В таком случае, вынужден вас огорчить еще одной «сраной» новостью, ‒ спокойно отзывается Ричард, глядя строго перед собой. Детектив не обращает внимания на цитирование своих слов в попытках закинуть куртку на спинку своего сиденья. ‒ Руководство «Киберлайф» решило направить рекомендации в полицейский участок о передаче меня под руководство другого офицера.       ‒ Могут запихнуть свои ебучие рекомендации себе в жопу и подтереться этими больничными листами, ‒ Гэвин показательно открывает бардачок, после чего тут же его закрывает, не позволив бумагам выпасть наружу. Это успокаивает Ричарда, играя на его губах едва заметной улыбкой. Машина заводит мотор, уверенно выпрямляя спину, однако внезапно застывший детектив Рид здоровой рукой дает ему понять, что ехать никуда не желает. ‒ А, ну-ка, постой.       Ричард заглушает двигатель, без какой-либо эмоции следуя глазами за взглядом детектива. Дальше, на пустой набережной, озаренной ярким солнечным светом, Ричард находит всего одно создание, угрюмо сидящее у парапета. Пушистая морда направлена в сторону реки, голова чуть опущена.       ‒ Какого черта… ‒ проговаривает Гэвин, щурясь в недоумении.       ‒ Детектив, ‒ Ричард, все еще смотрящий в сторону набережной, привлекает к себе внимание полицейского, который в ту же секунду находит того, кто привлек внимание Девятки.       RK900 или, как его назвала Вольф, Дик стоит у лавочки, обеспокоенно что-то проговаривая съежившейся на скамье женщине. Ее волосы отливают синевой в свете солнечных лучей, глаза метают грозные искры в сторону нависшего андроида. В какой-то момент ее взгляд становится совсем тяжелым и мрачным, после чего Девятка, выпрямившись и склонив голову, устремляется к черному внедорожнику на внешней парковке.       ‒ Сиди здесь, ‒ командует Гэвин, вытаскивая одну сигарету из пачки и убирая ее за ухо. Куртка вновь сгребается здоровой рукой в охапку, и Рид с болезненным выражением лица выползает наружу. Куртка так и остается в руке, почти касаясь опущенными рукавами до асфальта.       Ричард не сопротивляется, как и не наблюдает за действиями детектива Рида. Весь интерес машины направлен в сторону сидящей на скамье женщины, спрятавшей свое лицо в коленях. Диод машины сменяет голубой на желтый, и увы, это не переработка информации. Это странное, почему-то приносящее удовольствие чувство, связанное всего с одним фактом: детектив Вольф еще с утра нарушила условия пари. Человек оказался слишком горделивым для того, чтобы сдержать обещанное слово, и именно такой расклад ожидал получить Ричард. Это осознание отзывается на губах RK900 самодовольным вздергиванием губ. Все-таки детектив оказался слишком слабым, что непременно играет Ричарду на руку.

***

Он садится рядом словно нарочно шумно, не крадется, а шаркает и плюхается, оставляя по мою сторону здоровую руку. Я не задумываюсь о том, как он меня нашел. Может, жестянка отследила телефон, а может, заметил меня с территории больничного комплекса. И все же я, ощущая напряжение и отчужденность внутри, убираю ноги обратно на асфальт и складываю руки на груди. Рядом слышится характерный скрежет металлического механизма, после чего вспыхивает огонек, и в воздухе отслеживаются клубы серого дыма. Запах табака наполняет легкие, но я не желаю двигаться в попытке вытащить сигарету из уложенной на лавочку пачки. Слишком сильно не хочется привлекать к себе внимание.       ‒ Эй, ‒ Гэвин присвистывает, обращаясь к отошедшему Сумо. Пес явно замечает это обращение к себе, и все же просто ведет ухом, не отзываясь на столь грубый жест. ‒ Ну же, иди сюда.       ‒ У него вообще-то имя есть, ‒ бубню я, угрюмо наблюдая за неподвижной собакой.       Рид фыркает, но не спорит. Вместо этого зажимает сигарету в зубах и приманивает собаку раскрытыми пальцами. Тщетно. Сумо даже не смотрит в его сторону.       ‒ Сумо, ко мне, ‒ снова свист. Ничего. Не удивительно, учитывая, что Рид теряет терпение и обижено откидывается на спинку скамьи, глядя куда-то в сторону. ‒ Ну и хрен с тобой, псина.       Он кожей чувствует мой негатив, направленный на мужчину через взгляд, и потому оборачивается ко мне. Детектив пожимает плечами, позволяя ветру играть с растрепанными прядями темных волос.       ‒ Пардон. Терпеть не могу собак.       Закатив глаза на столь типичное явление кошатника, я сжимаюсь в плечах от холода. Гэвин замечает это, мне даже смотреть на него не надо, чтобы осознавать всю обеспокоенность в его душе. Ведь уже через несколько мгновений молчаливых гляделок в мою сторону Гэвин вновь зажимает тлеющую сигарету в зубах и неумело накрывает меня своей курткой. Гордость внутри требует сорвать одежду и швырнуть ее обратно в лицо тому, из-за кого мне пришлось оставить Тину и Лоуренса умирать за меня, однако понимаю, что негативом сделаю только хуже. Да, я зла. Готова наорать и даже дать пару пинков этому человеку. Но все же не могу ссориться с одним из немногих близких, которому удается держать меня на плаву в этом гребаном мире, построенном на смертях и предательствах.       Кинув на друга благодарственный взгляд, я поправляю куртку и кутаюсь в нее еще сильнее, стягивая резинку с волос. От верхней одежды пахнет сигаретным дымом, древесными ароматами в примеси с апельсином и барбарисом, но самый приятный запах – запах дороги. Чуть пыли, немного бензина, дурацкий запах автомобильного ароматизатора с мятным вкусом. Пожалуй, этого мне и не хватает – бесцельных блужданий по городу под крышей автомобиля. Как раньше.       Сумо словно чувствует мое положительное расположение к Гэвину, что, разложившись на скамье, беспечно блуждает взглядом по реке с сигаретой в приоткрытых губах. Четвероногий друг тяжко встает на четыре лапы и бредет в нашу сторону, понурив морду. Мгновение ‒ и пес запрыгивает по другую сторону от меня, укладывая тяжелые лапы на деревянные доски и свою жаркую голову на мои колени. Я чешу его за ухом, стараюсь приободрить улыбкой, но даже та дрожит от переполняющей нутро боли.       ‒ Со вчерашнего дня еще два трупа. И все такие идеальные, аж в дрожь бросает, ‒ приглушенно оповещает мужчина, не отмечая во мне никакого интереса. Словно мне сейчас об этом думать хочется. ‒ Прямо традиция, каждый день по телу подкидывать.       Знаю, зачем Гэвин говорит об этом. Подтверждает теорию, что тот труп у полицейского участка был кинут как «подарок» за воскресенье. Однако мне абсолютно плевать на эту новость. Я ворошу жесткую шерсть между ушей Сумо, прячась за ворохом собственных волос.       ‒ Фаулер сказал, что ты увольняешься, ‒ внезапная смена темы напрягает, и Сумо остается без ласки. Теперь мой тусклый взгляд смотрит на стремящуюся вперед реку, обе руки прячутся за полами жаркой куртки. ‒ С каких пор ты стала убегать от проблем?       ‒ Я не убегаю от проблем. Стараюсь уменьшить их количество по мере возможности.       Слова произносятся спокойно, но все же Гэвин чувствует в моем голосе мрачность и напряжение. Мужчина заламывает одну бровь и опускает углы губ, кивая головой в саркастичном согласии.       ‒ Отличный способ избавиться от трудности. Написать парочку строк и свалить в закат к чертям собачьим.       ‒ Лоуренс прав, ‒ мы не смотрим друг на друга, скорее общаемся так, словно можем читать мысли. Однако едва я произношу фамилию пострадавшего детектива, как Рид с ироничным интересом исследует мой профиль лица взглядом светлых глаз. ‒ Мне нет смысла работать полицейским, если я каждую смерть списываю на свою вину. Устала я терять людей и винить в этом себя. Хочешь или нет – кровь Тины на моих руках. Как и на твоих.       ‒ М-м-м, ‒ театрально мычит Гэвин, с усмешкой оборачиваясь в сторону реки. ‒ А не тот ли это Лоуренс сказал, что решил не дожидаться отряда Аллена и самолично ворваться в этот вшивый притон?       От такой новости у меня мысли сваливаются в кучу, и я смотрю на друга удивленно лишь на несколько секунд. Гэвин старается донести до меня одну лишь мысль, и я ощущаю ее едва ли не физически, но произносить вслух не решаюсь. Получается, смерть Тины на руках нас всех. Теперь понятно, почему он вдруг так помрачнел, когда узнал о ее кончине.       ‒ Не важно, ‒ мысленно отмахнувшись от этой новости, я снова глажу голову собаки по направлению шерсти. Сумо дружелюбно кряхтит от ласки. ‒ Я не останусь в участке. Мне и так предостаточно дерьма в прошлом, чтобы из-за чего-то еще постоянно себя убивать.       Очередной понимающий кивок головы, от которого становится тускло на душе. Уж кто-кто, а Гэвин всегда умел понимать без лишних слов. У мужчины самому есть о чем жалеть и отчего бежать, разве что он никогда этого не делал. Да, у него был своеобразный образ жизни, свои привычки и свои комплексы, не говоря уже о потребности менять женщин как перчатки. И пусть я не знаю причин такого поведения, в конце концов, не только я имею тайны. Все же Рид ведет себя куда достойней, чем я.       ‒ Я говорил, что был женат?       Вдруг выпаленные слова, при этом наполненные беспечности и умиления, выводят меня на новый уровень озадаченности. Как будто мне своих дурных мыслей мало. Удивленно нахмурившись и чувствуя, как слезливый ком отступает, я ошарашенно пялюсь на Рида. Мужчина уже изрядно порос щетиной, растрепанные местами пряди лениво двигаются в такт речному ветру. По мне даже под курткой блуждают мурашки, в то время как Гэвин сидит расслабленно, словно и не замечая холода.       ‒ Познакомился во время учебы в полицейской академии. Красивая, но та еще стерва, ‒ усмехается детектив, докурив сигарету и отправив окурок в металлическую урну. Свободная рука тут же укладывается на спинку скамьи, заходя за мою спину. ‒ Нам лет по двадцать было. Да и прожили мы всего полгода.       ‒ Ты не рассказывал, ‒ наконец, решаюсь я подать озадаченный голос, улучив паузу. Гэвин с приподнятой бровью смотрит на меня мельком, после чего облизывает губы и хмурится, возвращаясь взглядом к реке.       ‒ А ты думаешь, только у тебя есть тайны в виде вшивой арки на заднем дворе? ‒ словив мой удивленный взор, Рид усмехается. ‒ У тебя высокий забор, но слишком тонкие прутья, чтобы нихера не увидеть.       ‒ И давно ты знаешь?       ‒ Предостаточно, ‒ больше не улыбаясь, Гэвин старается увести тему в былой курс. И у него получается, учитывая, что именно я слышу в следующие несколько минут. ‒ В общем-то, я был доволен своей жизнью. Как и она. Только если я пошел по профессии, то она решила сменить деятельность. У нее был отпуск, как раз совпадал с днем рождения ее отца. Тогда вместо Фаулера был другой капитан, тот еще чмошник, он меня и не отпустил в отгулы. Так что ей пришлось лететь одной.       На этой фразе Гэвин удрученно опускает голову и рассматривает носки своих полуботинок. Я не желаю нарушать его тишину, уже понимаю чем закончится эта увлекательная история. Вот только за все годы я ни разу не видела на пальцах мужчины обручального кольца. Ни на левой руке, ни на правой. И это не удивляет. Гэвин всегда считал подобные вещи глупостью, по крайней мере в отношении показательного знака потерявшего супруга человека.       Получив в этом многозначительном молчании куда больше информации, чем в долгом монологе, я сожалеюще сжимаю губы и опускаю взгляд на пушистую морду. Весь день состоит из постоянных чувств утраты, обиды и вины. Сначала Фаулер со своим рассказом, теперь Рид со своей бывшей, усопшей женой. Все они пытаются донести до меня всего одну мысль, но я так старательно отторгаю ее, лелея свои негативные чувства, что вдруг ощущаю себя переполненным воздухом шариком. Слишком много противоречий внутри, состоящих из попыток держать себя в руках и из желания рвать и метать, выпуская всю боль наружу.       ‒ Ты так спокойно говоришь об этом, ‒ по мертвому обреченно шепчу я, держа одну ладонь между ушей Сумо.       ‒ Спокойно… я тогда месяцами нажирался в барах, как скотина. Чуть с работы и учебы не вылетел пинком под зад, ‒ Гэвин рассказывает об этом так легко, как если бы это происходило не с ним. ‒ Даю голову на отсечение, что давно бы валялся где-нибудь под мостом, если бы не ее отец, который приехал в Детройт, чтобы дать мне подзатыльника. До сих пор помню эту его фразу, ‒ детектив приподнимает руку со спинки скамьи, указательным пальцем указывая наверх. ‒ «Ты не всплывешь на поверхность, если не отцепишь этот камень со своих ног».       Летающая высоко под небом белая чайка громко вскрикивает и пикирует вниз, к реке. На несколько секунд птица исчезает в тревожной водной толщине, после чего выныривает с характерным всплеском с рыбой в клюве, сверкающей в свете солнца серебром. Все это время мы молча наблюдаем за происходящим. Только после того, как чайка скрывается под мостом, Гэвин продолжает говорить, повернувшись ко мне лицом.       ‒ Хочешь жить прошлым? Валяй. Но имей в виду, что в конце концов найдешь себя в полнейшем одиночестве на дне стакана, ‒ лучше бы он молчал и не смотрел так спокойно, точно знает, к чему приведут эти слова. Но ведь он и знает. Ведь Гэвин понимает, что я достигаю пика терпения, когда хочется не просто реветь, но отпустить все скопившееся внутри дерьмо. Прикусив губы, я хмурюсь в отчаянных попытках не сорваться в слезы, и последующая фраза Рида разрушает все мои старания в пух и прах. ‒ Ну, и? Так и будешь держать все это дерьмо в себе?       Не в силах больше держаться, я срываюсь в слезы. Поначалу влажные, горячие дорожки бегут без каких-либо эмоций, шумные всхлипы становятся все громче, и вот, я накрываю лицо ладонями, сотрясаясь плечами. Теплая, мужская рука накрывает меня на спине, притягивает к себе, и я не сопротивляюсь, напротив, поддаюсь, утыкаясь в плечо друга. Любой проходящий вдалеке с легкостью принял нас за влюбленных, ведь я не срываюсь в голос. И только тот, кто подошел бы близко, тут же понял, что то мнение ошибочно. Здесь только двое людей, погрязших в вечных утратах и боли.       ‒ Давай, малая, ‒ приговаривает Рид, глядя куда-то вдаль. ‒ Так будет лучше.       И я реву. Реву, трясусь, судорожно стираю пальцами все новые и новые влажные дорожки. Соленые слезы спускаются к губам, оставляя после себя неприятный вкус. Дышать становится тяжко, попытки шмыгать носом только усугубляют ситуацию. Когда в груди становится легче ‒ а ведь проходит не меньше десяти минут молчания ‒ я, наконец, выпрямляюсь и тяжело вздыхаю. Кожа лица горит от слез под дуновением речного ветра, и Гэвин нахмурено наблюдает за моими безуспешными попытками привести себя в порядок.       Прилипшие ко лбу волосы быстро убираются за уши, судорожные глотки воздуха через рот заставляют легкие сжиматься от холодного воздуха. Становится легче. Намного легче! Словно все то, что кипело внутри долгие годы, теперь выползло наружу, оставив после себя только чувство долгожданной пустоты. Инвалидность, несостоявшаяся церемония, смерть многих коллег, в особенности Тины… это все точно осталось позади, за закрытой дверью.       ‒ Ненавижу тебя, ‒ без усмешки, но и не злобно проговариваю я, вытирая остатки слез с раскрасневшегося лица.       ‒ Если бы мне платили за эту фразу каждый раз, я был бы чертовски богат, ‒ Рид убирает руку с моей спины, обеспокоенно рыская в карманах. На его лице мелькает досада, и я тут же понимаю, чего именно не хватает детективу. Пачка сигарет немедленно протягивается другу. Вскоре мы обогащаемся терпким дымом, сковывая легкие невидимыми цепями.       ‒ А ты не так прост, как кажется, ‒ хмыкнув это, я расслабленно откидываюсь на спинку лавочки. Глаза все так же блестят от слез, но те больше не бегут, разве что приходится все еще шмыгать носом. ‒ Теперь понимаю, почему ты не задерживаешься ни с одной из встречных.       ‒ Не сравнивай, ‒ мужчина с негодованием понимает, на что я намекаю, и потому пальцем указывает в мою сторону. ‒ Я не цепляюсь за прошлое, а ты только и делаешь, что живешь им. Тебе не приходило в голову, что пора что-то менять?       ‒ Приходило. Именно этим я и занимаюсь, ‒ безвкусно вздернув уголками губ, я с прикрытыми глазами вытягиваю из сигареты половину, после чего запрокидываю голову и выпускаю несколько клубов дыма вверх. Ветер, немедля, подхватывает тонкие, серые нити и уносит их, растворяя в запахе реки. ‒ Я не останусь в участке. Хватит с меня вечных потерь.       ‒ И ты серьезно думаешь, что побег как-то поможет тебе в будущем?       Несколько секунд в молчании под пристальным взглядом светлых глаз Рида. Детектив удерживает сигарету пальцами здоровой руки, и от тлеющего кончика той поднимается легкий дымок. Он, как и дым с моих губ, уносится прочь, однако в сигарете мужчины я вижу свое истинное прошлое, нынешнее и будущее. Просто выгорать на ветру, не оставляя после себя ничего. Это и есть мое будущее.       ‒ А у меня нет будущего, Гэвин, ‒ я пожимаю плечами, с приподнятой бровью глядя в глаза друга. Гэвин удивленно склоняет голову в немом вопросе, но мое молчание вынуждает его этот вопрос задать вслух.       ‒ Да неужели? И из-за чего же, позволь узнать?       «Из-за меня, не так ли?», Стэн скорее утверждает, чем спрашивает, несмотря на вопрошающий тон. Его замечание вызывает у меня недовольную ухмылку наряду с нахмуренными глазами, и я аккуратно смотрю себе за плечо. Гэвин воспринимает этот жест как попытку уклониться от ответа, но Стэн понимает мой взгляд верно. Ведь голубые глаза воровато смотрят на Девятку, сидящую в салоне машины Рида. И все бы ничего, может, этот взгляд был бы не таким тяжким, если бы не смотрящие в ответ серые глаза. Ричард заинтересованно, но как-то обеспокоенно сдвигает брови, из-за чего его взор становится еще мрачнее.       «Или… из-за него?»       ‒ Из-за меня, ‒ с силой оторвав глаза от андроида, я без тени смущения смотрю в упор на Рида. Он озадаченно, но понимающе усмехается, прищурив глаза. Кажется, то же самое делает Стэн, скопировав голос моего друга.       Каждый из них слышит в этой фразе что-то свое, но каждый из них с ней соглашается. Даже я сама. Только после того, как все внутреннее дерьмо выплеснулось наружу, я ясно вижу сложившуюся ситуацию.       Кто не дает себе продвинуться дальше, цепляясь за прошлое? Я.       Кто не дает себе думать о будущем, постоянно вспоминая о былой боли? Я.       Кто не позволяет никому приблизиться к себе ближе, чем на метр? Я.       Только я держу себя в клетке, только я сковываю себя цепями без позволения сделать шаг в сторону от выбранного пути – пути самобичевания. Арка на заднем дворе, отторжение нового дома, агрессия в сторону любого, кто вдруг считает себя правым на попытку сблизиться не физически, а душевно. Все это моих рук дело. Все это пора менять.       ‒ Ну что? Так и будем здесь торчать, или уже свалим куда-нибудь? ‒ Рид, поняв, что момент «слез в жилетку» прошел, встает с лавочки, привлекая внимание собаки. Сумо недоверчиво приподнимает морду, сверкая черными глазами. ‒ Думаю, что было бы неплохо вернуться в участок. Многие наверняка соскучились по теперь уже твоей псине.       ‒ Иди ты к черту, ‒ стянув с себя куртку, я без злости, но агрессивно кидаю ее в лицо мужчины, и тот заливается приглушенным смехом. Гэвин прав. В последнее время участок сильно занят своей работой, потому редко кто из коллег успевает вырваться к дому Чэнь, отдавая предпочтение финансовой помощи. Потому я не удивляюсь, когда напряжение в департаменте резко сменяется радостью и тоскливым умилением, едва Сумо, шаркая когтями по кафелю, забегает в холл. Детективы, патрульные, даже капитан ‒ все идут навстречу к собаке, с улыбкой чешут ее за ухо, вороша шерсть на подставленном пузе. Людей здесь немного, ведь смена уже закончилась, и все же те, что остались (даже регистраторы) без исключения приветствуют животное. Те тревога и напряжение, царившие здесь из-за федерала и андроидов, рассеиваются, позволяя людям вздохнуть облегченно. Многие из них сегодня вернутся домой радостными, полными энергии несмотря на тяжелый день.       Тот самый федерал, что занял один из свободных стеклянных кабинетов, с недоумением, но с умилением стоит напротив двери, засунув руки в карманы темных, зауженных брюк. Его пальто скинуто на спинку кресла, галстук расслаблен, рукава закатаны. Судя по количеству бумаг на его столе и заметкам на доске, мужчина работает достойно. Но он не выходит к нам, решив через несколько минут наблюдений вернуться к работе. Единственные, кто не совсем понимает, куда им себя деть – это роботы. Все Девятки с совершенно одинаковым лицами, но разными «эмоциями» стоят по периметру от толпы людей, явно не зная, как себя вести. Кто-то в оцепенении ищет подсказки в глазах людей, кто-то с легкой улыбкой простодушно наблюдает за происходящим. И все они держат руки за поясницами, пока мы дружно переговариваемся и делимся своими чувствами. Коллеги сыплют на меня беспричинные, скорее жалостливые поздравления, даже рыжеволосая Чарли-стерва хлопает по плечу и самоуверенным тоном радуется со словами «наконец, и в твоем доме появится кобель под стать». Мне так хочется ей врезать или как минимум плюнуть в лицо, но я держусь, поддельно улыбаясь и кивая головой. Коллеги больше не смотрят на меня, все они, радостные от возможности подумать о чем-то еще, кроме работы, разговаривают, смеются и ворошат шерсть подставляющей морду собаки. Зато смотрит кое-кто другой. Тот, кого я узнаю из пятидесяти таких же.

***

Дик с приподнятыми уголками губ наблюдает за тем, как люди тянутся к животному, улёгшемуся спиной на кафельной пол. Из груди животного вырывается кряхтение, скуление, висячие уши забавно оттопыриваются, распластавшись на полу. Пушистый хвост то и дело, что трясется из стороны в сторону, даже и не знаешь, кто здесь больше всех получает эмоций от этой встречи: собака или полицейские. В любом случае Дику в какой-то степени приятно наблюдать за комфортной обстановкой в департаменте. Слишком много мрака он отмечал с утра в участке, слишком много тоски видел в глазах приставленного детектива. Наблюдать за ними, такими счастливыми и свободными, все равно, что чувствовать успешно достигнутую цель.       ‒ Забавно, ‒ проговаривает Дик, стоя в отдалении от толпы рядом с тремя такими же моделями. Один из них, приставленный к детективу Риду, в отличие от других машин не сводит глаз с другого персонажа в этом холле, но никто из андроидов не придает этому значение. ‒ Люди так переменчивы. Сегодня утром я отмечал уровень стресса выше семидесяти в каждом сотруднике, но сейчас они так радостны, словно им не предстоит вернуться в былую работу.       ‒ Сентиментальность, ‒ всего одним словом соглашается один из андроидов, стоящий справа. ‒ Люди всегда трепетно относятся ко всему, что им дорого, или как минимум к тому, что вызывает положительные чувства.       ‒ Эффективный способ снять личностное напряжение и повысить работоспособность человека, ‒ подхватывает Дик, после чего сожалеюще поджимает губы. ‒ Жаль, что мы не входим в число того, что вызывает трепет.       ‒ Спорный вопрос.       Все стоящие рядом машины словно по команде оборачиваются на Ричарда. В серых глазах каждого читается немой вопрос, кто-то даже приоткрывает губы, не решаясь этот самый вопрос произнести вслух. Ричард, игнорируя взгляды андроидов, устремляется в сторону стеклянного кабинета федерала, где меньше минуты назад скрылся детектив Рид. Андроид обходит толпу умело, ловко, при этом не сводя взгляда всего с одного человека. Впрочем, Луиза не замечает его внимания. Либо просто делает вид, что не желает замечать.

***

Солнце скрывается за небоскребами, отливая в стеклянных окнах яркими, теплыми красками рыжих и розовых оттенков. Участок разбредается не сразу, даже Рид покидает департамент позже всех. Мужчина издалека машет мне здоровой рукой, я так же издалека одаряю его кивком головы и улыбкой. И на кого ни в коем случае не смотрю, так это на Ричарда. Знаю, он прожигает во мне дырку, пытается вызвать во мне страх или еще какое чувство, но вместо этого получает в ответ полное игнорирование. Знал бы он, как обжигает щеки прилившая к лицу кровь и какой слабостью наливается грудная клетка от этого ледяного взгляда. Тело тут же принимается воспроизводить ощущение вчерашнего тепла, смешиваемого с лесным холодом, но я не даю волю эмоциям. Гордо задираю подбородок и немедленно цепляю одного из патрульных в разговор, как только прощаюсь с Гэвином. Ричард смотрит на меня всего несколько секунд, после чего скрывается за дверью вслед за детективом. Чувство волнения тут же отпускает.       Когда участок пустеет окончательно, я цепляю на ошейник Сумо поводок и выхожу на улицу, на пустую парковку. Дик идет следом, все это время машина ни разу не проронила ни слова, видимо, еще на набережной поняв, что сегодня больше со мной контактировать не стоит. Однако едва андроид не сворачивает за мной на парковку, устремляясь в открытые ворота, я встаю в оцепенении. Сумо, ощутив остановку, легко тянет меня к машине за поводок.       ‒ Эй, Дик! ‒ машина, вскинув брови, останавливается и поворачивается ко мне полубоком. ‒ А ты куда собрался?       ‒ Прошу прощения? ‒ между нами не меньше десяти метров, но и их мало, чтобы не услышать недоумение в голосе андроида. От этого тона я удивляюсь еще больше.       ‒ Ты разве не поедешь со мной?       Дик хмурится и замирает с невысказанным вопросом на открытых губах. Чувствую себя так неловко, как будто пытаюсь затащить кого-то невинного и юного в постель. Сумо предпринимает новую попытку утянуть меня к машине, уклоняя меня назад на один шаг.       ‒ В условиях отсутствия специализированного места для хранения машин «Киберлайф» рекомендует андроидам возвращение на склад до начала новой смены или последующего вызова, ‒ машина проговаривает это тактично, видимо, поняв, что я не совсем осознаю ситуацию. В общем-то, Дик и сам озадачен моим незнанием, на его взгляд, этого легкого правила. Иначе бы машина не щурилась в подозрениях, пытаясь найти ответ на свои сомнения в моих глазах. ‒ Разве вы не знали об этом, детектив?       ‒ Да нет, знала, просто… ‒ окончательно потерявшись в мыслях, я хлопаю глазами и спустя несколько секунд отворачиваюсь к внедорожнику, махнув в сторону Девятки рукой. Последний стоит на месте недолго, ведь когда я, погрузив Сумо и самой усевшись за руль, смотрю на парковку ‒ машины уже нет.       Как много странностей. Как много непонятностей. Или это просто я не желаю принимать все, как есть? Ричард утаил от меня это маленькое правило в регламенте, потребовав впустить его в свой дом. Наверняка жестянка ту же лапшу на уши навешала Риду, лишь бы попасть в его среду обитания для изучения личности и полнейшей адаптации. И пусть все это выглядит слишком пугающе для машины передовой технологии. Почему-то мне становится озорно от мысли, что именно в моем доме Ричард ничего не смог найти. Игривая улыбка отражается в зеркале заднего вида, голубые глаза сверкают азартом. И сознательно, и подсознательно понимаю, что за игру мы затеяли. Забавным является то, что агитатором этой игры стала не я.       Густые сумерки опускаются на территорию особняка, когда внедорожник минует автоматически раскрывшиеся ворота и паркуется напротив входа. Свет в доме не горит, зато загорается над лестничной площадкой, едва открывается дверца автомобиля, и я выхожу на улицу. Сумо тяжко спрыгивает на асфальтированную дорогу, черные глаза недоверчиво осматривают высокие стены, влажный нос старается уловить хоть что-то знакомое. Увы. Пес находится здесь в первый раз, да и вряд ли он уловит что-то необычное на улице среди ароматов хвои и пыли. Когда телефон отправляется в задний карман, а все вещи, отданные Ланом, сгребаются в огромную кучу в моих руках, я поднимаюсь на крыльцо к открывающейся двери. Из глубины здания звучит приветственный, женский голос, который невольно отпугивает Сумо. Собака делает нерешительный шаг назад к машине, глядя на меня испуганным взглядом.       ‒ Не бойся, ‒ я улыбкой ободряю своего нового сожителя, кивая головой в сторону дома. Свет в гостевом холле загорается сразу же за открывшейся дверью. ‒ Здесь не так весело, как у Чэнь, но все же тепло и безопасно.       Понимает ли меня Сумо или нет, но пес все же делает первые шаги по ступенькам. Вслед за ними собака уже уверенней взбегает наверх и первой проходит в дом, цокая когтями по светлому кафелю. Уже в течение минуты мы оба находимся в здании, разве что я, закрыв дверь ногой, останавливаюсь на входе, наблюдая за принюхивающимся Сумо. Следует громкий чих. Сумо озадаченно поворачивается ко мне головой.       ‒ Знаю, дружок. Мне здесь тоже не особо нравится.       «А кто в этом виноват?»       Прикусив нижнюю губу из-за нагрянувших удрученных мыслей, я прохожу вперед и ставлю на журнальный стол шуршащий, бумажный пакет с игрушками и кормом. Сумо больше не смотрит на меня, медленно продвигаясь в сторону гостевого зала и шумно принюхиваясь к полу. Вот оно – первое изменение в этом доме. Стэн прав. В том, что мне не нравится мое жилье, виновата только я сама. Ну и что, что здесь много комнат, в которых живет всего один человек? Это мой дом, и я самолично своими же руками делаю его дискомфортным для своего проживания.       ‒ Я виновата, Стэн, ‒ наблюдая за собакой из гостевого холла, проговариваю я. ‒ Только я.       «И что же ты будешь делать?»       Он задает вопросы целенаправленно, как умелый психолог, что вытаскивает наружу самые болезненные воспоминания, раскрывая самые темные сундуки с амбарными замками. Подняв свой взгляд и встретив голубые глаза в отражении зеркала над камином, я так же медленно в стиле Сумо прохожу в гостиную. Рука неосознанно вытаскивает телефон из кармана, ноги несут меня к стеклянной двери, ведущей на задний двор. Теперь перед глазами стоит высокая, посеревшая от времени арка, на фоне темного леса смотрящаяся как дурной вестник предстоящей беды.       Кажется, я нахожу номер в интернете на автомате. А может, мне помогает Стэн, берущий на себя контроль из-за страха, что я вот-вот передумаю. Но нет. Вот уж чего я точно не стану делать. Как только глаза снова устремляются в сторону строения, а устройство прижимается к уху, я собираюсь с духом и вслушиваюсь в гудки. Через три таких сигнала на том конце раздается приятный голос девушки.       ‒ Добрый вечер, ‒ голос от напряжения чуть охрип, но быстрый кашель возвращает ему стойкость. ‒ Мне в срочном порядке нужно вывести крупное строение.       Далее все, как в тумане. Адрес, размер постройки, дальнейшая судьба арки. Даже механичный, гордящийся мной голос Стэна в словах «Это лишь начало, Луиза» воспринимается как через туман, ведь я вдруг ощущаю себя свободно. Кажется, теперь я понимаю фразу, что передал мне Рид от отца своей мертвой супруги. Больше меня ничего не держит, и всплывать на поверхность намного проще.       «Уверен, что ты на этом не остановишься», подначивает компьютер, ощущающий мое восторженное дыхание. Едва в голове звучат эти слова, как я быстрым шагом направляюсь в свою комнату. Вся одежда сбрасывается на стол рядом со стулом, на котором висит пиджак со светодиодами, и меня одолевает желание взять его в руки, пощупать грубую ткань, прижать к груди, но вместо этого я надеваю атласную сорочку с таким же коротким халатом, повязываю пояс и немедленно спускаюсь вниз, навстречу новым делам. Этому дому предстоит много изменений. Чувствую это в разгоряченной крови, что несется по сосудам.       Пакеты, оставленные в гостевом холле, разбираются за несколько минут. Сумо, все еще недоверчиво относящийся к новым запахам, без какого-либо желания приближается к своей миске на кухне, нюхает оставленный корм. Его вопрошающий взгляд в мою сторону намекает на желание собаки услышать ободрение, и именно это Сумо видит в моей улыбке и положительном кивке головы. Тишину кухни разрезает начавшийся хруст. Больше я не наблюдаю за собакой, стремительно возвращаясь в гостиную.       ‒ Всегда мечтала это сделать, ‒ с улыбкой бубня себе под нос, я сдираю к чертям собачьим запыленные пионы и закидываю их в камин. Немного жидкости для розжига, звук зажигаемой спички ‒ и пламя охватывает искусственные цветы, после которых приходится открыть дверь на задний двор, дабы проветрить гостиную.       Как только пионы догорают, я уверенной походкой захожу в ближайшую комнату. Бассейн не наполнялся мной ни разу, не факт, что там трубы уже не проржавели, однако все же стоит попытать удачу, вызвав соответствующие специализированные услуги. Именно это я и делаю, отыскивая в интернете очередной номер и вызывая на дом специалиста. Я даже не задумываюсь, что на дворе уже темно, а осмотр может занять не меньше часа. Плевать! Лучше сейчас, пока играет горячая кровь в жилах!       «Меня, конечно, радует твой энтузиазм», несмело вещает Стэн, наблюдая, как я возвращаюсь в гостиную и без малейших раздумий взбираюсь на потухший камин и со скрежетом срываю со стены зеркало, намереваясь водрузить на его место импровизированный телевизор а-ля «Дитфрид». «Но не поздновато ли для таких манипуляций? Время близится к восьми вечера»       ‒ Менять что-то в жизни никогда не поздно, ‒ наконец, оторвав зеркало, я едва не грохаюсь вместе с ним на пол, однако удерживаюсь, балансируя на носочках. В течение пяти минут телевизор цепляется за оставшиеся от зеркала крепежи.       «Я пытаюсь тебе это доказать вот уже долгие шестнадцать лет», обидчивый голос друга вынуждает меня от умиления улыбнуться. «Но стоит какому-то мужику рассказать свою историю жизни ‒ и ты буквально растекаешься по сторонам»       ‒ Уж и не знаю, Гэвин ли так повлиял, или кто-то другой.       На это замечание Стэн не находит что сказать. Должна признать, что даже я впадаю в минутный ступор, явно не ожидая от самой себя это услышать. Но сказанное назад не вернешь. Да и не перед кем мне здесь бояться. Ближе Стэна меня все равно никто не знает, а таить от него подобную информацию глупо. Судя по его вчерашним словам в темном салоне внедорожника, Стэну известно то, что неизвестно мне самой. Кого-кого, но его обманывать точно нет смысла.       Телевизор включается сразу после того, как занимает свое новое, законное место. Сумо, наевшись и вернувшись обратно по запахам, игнорирует игрушки, разбросанные в гостиной. Теперь дом, по крайней мере какая-то его часть, не смотрится так тускло и необжито. Телевизор, запах хвои, игрушки, даже убранный в сторону стол, что раньше занимал место между камином и диваном ‒ все теперь смотрится органично. Стены больше не давят. А сколько дел еще предстоит впереди.       «Даже так?», спустя минуту застав меня перед настенной панелью в гостевом, светлом холле, Стэн удивленно вопрошает. Компьютер знает мои нелады с техникой, тем более с интерактивной, и потому удивляется, когда я предпринимаю попытку найти в настройках дома голосовое оповещение о прибытии людей. Бесит меня этот женский голос. Вообще бесит приветствие, звучит так насмешливо, словно намекая, что больше в этих стенах меня приветствовать некому. Сумо, следующий за мной по пятам, намекающе утыкается мокрым носом в оголенную щиколотку. Теперь-то меня есть кому встречать в этом огромном особняке.       ‒ Бесит меня этот голос, ‒ настройки голосового оповещения наконец всплывают в окошке, и я с победоносным видом отключаю эту дурацкую функцию.       «А по-моему, очень мило. Я бы радовался, если бы меня хоть кто-то приветствовал»       Поверх настроек выступает оповещение о запросе разрешения на въезд на территорию. Кто быстрее прибыл в дом – специалисты по сантехнике или вывоз крупногабаритного мусора ‒ меня не интересует, потому я не глядя даю разрешение на автоматическое открытие ворот, возвращаясь к настройкам.       ‒ Ну, вот и попроси свою сраную Девятку об этом, ‒ язвительный тон сопровождается фырканием Стэна. ‒ Пусть каждый раз приветствует тебя отдельно на глазах у всех.       «Не была бы ты такой ехидной, он бы и к тебе нормально относился», обидчивый тон компьютера тут же сменяется легкой обеспокоенностью, когда Стэн замечает, что я влезаю в музыкальный лист. Колонки в доме находятся едва ли не в каждой комнате, по крайней мере на первом этаже везде, где можно. Даже в моей спальне их как минимум три, и все их можно регулировать. Но я игнорирую запрос интеркома на отключение отдельных комнат, в попытке найти всего одну мелодию, которая как никакая другая сейчас отражает мое внутреннее состояние.       «Желаешь, чтобы я воспроизвел музыку?»       ‒ Нет, ‒ мотнув головой самой себе, я нахожу заветное произведение и нажимаю на него. Биты тут же отражаются от стен, заполняя комнаты и мое сознание. Я и не замечаю, как принимаюсь качаться из стороны в сторону, прикусывая губы. ‒ Хочу, чтобы музыка была везде.       В воображении Стэн понимающе и одобряюще кивает. Ему не нравится Мэрлин Мэнсон, еще меньше нравится песня «The devil beneath my feet» из-за излишне агрессивных слов, однако Стэну нравится мое туманное, блаженное состояние, с которым я пячусь от интеркома, прикрыв глаза. Я и забыла, каково это – слышать, как музыка встречает на своем пути препятствия, как отражается от предметов, рассеивается и разносится эхом. Улыбаясь самой себе, я зарываюсь пальцами в волосах и, пританцовывая, вышагиваю по гостевому холлу. И я бы долго так блуждала по кафельному полу вокруг улегшегося Сумо, если бы не звонок в дверь, вырвавший меня из тумана нирванного состояния. Удрученно опустив руки, я возвращаюсь к панели и делаю чуть тише. Не сильно громко, но услышать работника будет возможно. А впрочем, вообще плевать, что там подумают себе люди. Мой дом – мои правила.       Все еще улыбаясь легкости, царившей в груди, я подхожу к двери и открываю ее. Улыбка сменяется настороженностью, за которой следует раздражение. Дик стоит на пороге, взирая на меня сверху вниз без каких-либо эмоций.       ‒ Дик, какого черта ты здесь делаешь?       Машина не отвечает. Медленно хлопает глазами, на секунду другую отводит взгляд за мою спину в сторону разложившегося Сумо. Этот холодный вид усмиряет мой пыл, наливая все мышцы тяжестью перед дурными предчувствиями.       «Луиза», тихо обращается Стэн, ловя вспышки адреналина в моей крови. «Это не Дик»       Его слова, похоже, улавливаются Ричардом, ведь андроид немедля прищуривается и едва вздергивает углы губ. Он, как и я, предчувствует надвигающуюся бурю, вот только если мне от нее становится по странному дурно и нетерпеливо, то ему, судя по взгляду хищника, эта игра в гляделки доставляет удовольствие.       ‒ Тебя послал не Гэвин, верно? ‒ злобно произнеся это, я сильнее сжимаю дверную ручку в готовности захлопнуть дверь. Музыка, разносящаяся по дому, остается словно где-то там, вдалеке. Все, что я могу сейчас видеть или слышать, связано исключительно с андроидом, чьи серые глаза недобро сверкают черными зрачками.       ‒ Нет, ‒ с ложной доброжелательностью отвечает Ричард, многообещающе улыбаясь. ‒ Не Гэвин.       Что это со мной?.. с утра я желала продолжения рядом с этой машиной, клялась себе, что рано или поздно доберусь до диода под черной рубашкой, а теперь насыщаюсь диким страхом, не в силах спокойно выносить полный самоуверенности и жестокости взгляд завораживающих глаз. Серебристые нити, словно сети, окутывают меня, заставляя погрязнуть в них все сильнее, и если бы не кричащий в голове инстинкт самосохранения с уязвлённой гордостью, я бы точно впустила машину добровольно.       Попытка закрыть дверь проваливается, глупо было на нее надеяться. Ричард без особых усилий останавливает дверь левой рукой, уверенно приближаясь ко мне. И я пячусь назад. Не так блаженно, как пять минут назад под музыку, но испуганно, с выражением безмерной злости на лице. Кто он такой, чтобы вот так врываться в мой дом? Кто такой, чтобы заставлять меня испытывать страх в моих же стенах? Дверь нешумно закрывается за его спиной, пока машина с хищной улыбкой и ледяным взглядом стремительно вышагивает вперед, разрывая звуки агрессивной музыки стуком мужских каблуков по кафелю. Сумо не реагирует на нас, все так же лежа посередине холла. И когда поясница больно атакует журнальный стол у стены, с которого с грохотом падают какие-то декоративные вещи, я с ужасом наблюдаю за приближающимся силуэтом в черно-белом пиджаке. Пальцы отчаянно цепляются за край стола, грозя повалить того на пол.       ‒ Стэн! ‒ у меня нет другого выхода, и я даже не знаю, зачем сейчас обращаюсь к компьютеру. Скорее, действует инстинкт самосохранения, чем разумное решение.       «Луиза, ты уверена?..»       ‒ Стэн, ты обещал!       Слова действуют на Стэна как раз вовремя, ведь Ричард уже едва ли не касается меня, протягивая руку. Взятые под контроль чипа мышцы двигаются быстро, и я, не вникая в происходящее, ловко изворачиваюсь в сторону, шмыгнув прямо под поднявшейся рукой андроида. Легко достигнутая победа в этой маленькой битве отражается во мне вдруг вспыхнувшим азартом, но при этом играет нетерпеливым негодованием на лице Девятки, что врезается в столик, снося его ко всем чертям. Машина резко разворачивается в мою сторону и подозревающе ухмыляется, примечая на моих губах ехидную улыбку. Увы, но я порадовалась слишком рано. Ноги, на автомате несущие меня спиной вперед подальше от Девятки, встречают вдруг заскулившую, лохматую преграду, и я, выпучив глаза в удивлении, плюхаюсь на холодный, кафельный пол. От легкого удара головой перед глазами бликуют звезды, стены и музыка плывут в сознании недолго. Уже через несколько секунд силуэты обретают очертания, среди которых отошедший в сторону Сумо, зализывающий свой бок, высокая входная дверь и он. Отсвечивающий синими и желтым диодами облик в бело-черном пиджаке, что, как и вчера в лесу, приятно касается моего тела, обхватывая его с обеих сторон словно крыльями. От понимания, что Ричард снова находится в таком же близком положении, азарт резко выветривается из крови. На его место приходит страх.       ‒ Стэн! ‒ я пытаюсь отбиться от его рук, сделать хоть что-то, и чем яснее я вижу серые, искрящиеся в неподдельном удовольствии, глаза, тем тяжелее становится взбешенное дыхание, тем сильнее разъедает грудь образующаяся бездна.       «Прости, Луиза», пока в голове звучит виноватый голос, Ричард умудряется без каких-либо проблем стиснуть мои запястья в руку и прижать их к полу, к разметавшимся волосам. Ледяной взгляд, граничащий с безумием, придавливает меня к месту, но я не могу не шевелиться. Даже в таком обездвиженном состоянии стараюсь вырваться из цепкой хватки машины, мысленно молясь всем богам, лишь бы сорочка и халат не задрались вверх. «Позже ты поймешь меня»       ‒ Ты обещал! ‒ испуганно заозиравшись по сторонам, я с надеждой смотрю на сидящего в стороне Сумо. Пес, повернув голову на бок, с интересом наблюдает за происходящим, явно не находя в андроиде ничего опасного. Оно и не удивительно, ведь тот не источает запахов, разве что смотрит с неким предвкушением, свободной рукой поворачивая меня к себе за подбородок.       ‒ Боюсь, что Стэн принял не вашу сторону, ‒ тихо, даже ласково проговаривает Ричард, взглядом исследуя каждый сантиметр моего перепуганного лица. Тепло его искусственной кожи вдруг приносит ложное спокойствие, граничащее с чем-то сладким в груди, и то, что Девятка склоняется надо мной, практически дыша мне в губы, проще ситуацию не делает. Напротив, мне приходится сжимать губы в тонкую полоску и стараться отвернуться, лишь бы не чувствовать машину так близко. Вот только от моих попыток становится больнее. Ричард, теряющий терпение от этих игр в сопротивление, сжимает подбородок еще сильнее, заставляя меня беззвучно ойкнуть.       ‒ Ну, ты и сволочь, ‒ оборвав попытки отвернуться, я закрываю глаза на несколько секунд и стараюсь взять себя под контроль. Это довольно сложно, когда лежишь посреди холодного пола в своем собственном доме, прижатая сводящим с ума андроидом, в глазах которого читается желание зайти намного дальше, чем вчера в лесу. ‒ Как много чести, пользоваться слабостью человека в лице другого компьютера.       ‒ Вы нарушили пари, детектив, ‒ не оправдываясь, тихо произносит Ричард, вздрагивая черными ресницами. ‒ Люди считают пари честным спортом, не так ли?       ‒ Ты не человек, ‒ обездвиженная, но не сломленная, и это придает мне сил. Только борьба теперь идет не со страхом внутри, а со жгучим желанием ничего не делать, отдаваясь воле машины. Остается удивляться этому странному скачку гормонов и приоритетов собственного организма, что пять минут назад требовал закрыть перед андроидом дверь, а теперь вынуждает меня неосознанно задерживать взгляд на приоткрытых в хищной улыбке губах Девятки.       ‒ А вы не держите слово. Впрочем, именно этого я и ожидал от вас, ‒ Ричард, как ни в чем не бывало, вскидывает брови и на долю минуты отводит взгляд в сторону. От того, как вздрагивают его ресницы, как возвращаются ко мне вниманием черные зрачки, дрожь пробегает по телу. Темная прядь волос цепляется за внешний край брови, продолжительно притягивая мой взгляд. ‒ Любое отклонение от условий влечет за собой ответственность, детектив. Я пришел сюда не за беседами и нравоучениями, они на вас не действуют. Полагаю, я обязан предпринять к вам дисциплинарное наказание.       От этих приглушенных слов, сказанных низким, чуть хрипловатым голосом, меня уносит похлеще, чем от играющей агрессивной музыки Мэнсона. Песня все продолжается и продолжается, поставленная на повтор, и наряду с этими брутальными звуками андроид, что вдруг посчитал себя правым иметь власть над человеком, смотрится еще притягательней. Я должна, просто обязана ему сопротивляться! Но разве это возможно, учитывая, как сильно я погрязла в этом желтом диоде и как сильно увязла в серебристых нитях, выглядывающих из-под приспущенных ресниц? Чувствую, как Ричард, отмечающий в человеческом организме повышение температуры с изменением сердечного цикла, чуть ослабевает запястья, большим пальцем поглаживая разгоряченную кожу. От этих движений между бедер возгорается пламя. Не знаю, где именно в сети он набрался этих навыков, но хочу знать все, чему он научился…       Стоп. Что?       ‒ Отпусти меня. Немедленно, ‒ вновь предприняв попытку вырваться, я вынуждаю Ричарда в очередной раз стиснуть запястья. Легкая боль вынуждает меня беззвучно шикнуть, не сводя глаз с машины.       ‒ Вы и впрямь желаете этого? ‒ на полном серьезе спрашивает андроид. Его мечущийся по моим глазам взгляд старается найти ответ на вопрос, но вместо него встречает нерешительно молчание. Я и сама не знаю, хочу ли этого. Только тяжело дышу, стараясь разобраться в ворохе мыслей в голове и окончательно принять сторону меж двух огней: разума и неестественной потребности. Глаза Ричарда становятся теплее, даже насмешливей. От этого вида я заливаюсь краской, понимая, на что намекает машина. ‒ Надо же… вы не можете дать ответ даже самой себе.       ‒ Можешь идти к черту, сраный говнюк.       ‒ Аккуратнее, детектив. Пари все еще действует, ‒ в это же мгновение рядом появляется морда Сумо, что решает сменить непричастный интерес наблюдателя на интерес участника. Собака утыкается в висок недовольно хмурящейся Девятки, стараясь уловить хоть что-то знакомое в запахах. ‒ Желаете усугубить ситуацию?       Наконец, не выдержав вмешательства, Ричард отпускает мой подбородок и с силой отпихивает собаку в сторону, глядя на нее с некоторой злостью. Сумо подает легкий скулеж, не отходит слишком далеко, перебегая глазами от меня к андроиду. И я готова убить Ричарда за этот пренебрежительный жест, впрочем, именно эту готовность я и показываю андроиду, приподняв освобожденную голову и цедя слова сквозь зубы:       ‒ Если ты еще раз тронешь собаку, я не только ситуацию усугублю, ‒ Ричард от такого наплыва чувств выпрямляется, насколько позволяет держащая мои запястья рука, и в легком удивлении вскидывает брови. ‒ Но и отправлю тебя обратно на склад, как поломанную китайскую игрушку.       ‒ В таком случае нам следует сменить место дислокации.       Нахмурившись от такого заявления, я едва успеваю выпалить «Что?..», как Ричард, с болью сжав руки, поднимает меня за них и закидывает себе за плечо. От такого поворота во мне играет буря несочетаемых между собой эмоций, основными из которых являются сладкое предвкушение внизу живота и испуг, разъедающий грудную клетку изнутри. Пока я задыхаюсь от возмущения и встречаюсь с развеселившимся Сумо взглядами, андроид, словно без груза на плече, встает на ноги и направляется вверх по лестнице. Гадать не стоит, куда он тащит меня, удерживая за оголенные ноги. Остается только взбешенно и безрезультатно требовать поставить меня на пол, дополняя это несильными ударами раскрытой ладони по крепкой спине машины.       ‒ Отпусти меня! Ты совсем ахренел?! ‒ задыхаясь от такого хамского поведения, я протягиваю руку и цепляюсь пальцами за поворот коридора. Для андроида мои попытки все равно что возмущения муравья на слона. Ричард всего одним рывком заставляет мои пальцы соскользнуть со стены, уже приближаясь к заветной двери. ‒ Что, давно от Рида по заднице не получал?!       ‒ Хотите сказать, что вы готовы рассказать детективу о наших условностях? ‒ ехидно замечает машина, и мне нечем ему ответить. Только продолжаю тяжело фыркать, цепляясь взглядом за любую мелочь в поисках спасения. Слишком поздно. Ричард, открыв дверь свободной рукой, без стеснения входит в мою спальню, приближаясь к постели. Секунда – и я сваливаюсь на заправленную кровать спиной.       И что толку от того, что я пытаюсь отползти от андроида назад, сгребая покрывало? Ведь Ричарду ничто не стоит вновь сгрести меня в охапку, вставая на постель коленями между моих ног. Должна сказать, что я и не особо забочусь о том, чтобы свести их вместе. Только вжимаюсь в постель как можно сильнее, отодвигаясь от нависшего надо мной Ричарда как можно дальше. От вида его покрытых туманом глаз и приоткрытых губ и так тяжко на душе, но ощущать его тепло, чувствовать касающиеся атласа полы пиджака все равно, что дразнить внутреннего дьявола. Хватило вчерашних безумств в машине в объятиях жакета. Сегодня я точно не собираюсь так просто сдаваться.       ‒ Забавно, ‒ Ричард возвращает свою руку на мой подбородок, несильно сжимая его пальцами. Я скорее на рефлексах, чем от боли, ухватываюсь за его руку обеими ладонями, взволнованно глядя в серые глаза, от которых отделяет не больше десяти сантиметров. ‒ Вы так агрессивны в течение всего дня, но стоит мне нарушить ваше личное пространство, как становитесь покорной. Неужели я так сильно действую на вас?       ‒ Ты просто идиот, если считаешь, что вызываешь у меня какие-то особенные эмоции, ‒ я бессовестно вру, говорю так же тихо, как и андроид, отдавая предпочтение тягучей атмосфере предвкушения. Мы оба знаем, что последует за всеми этими речами, и уж не знаю, что испытывает Ричард, я же горю адским пламенем, облизывающим своими языками все внутренности. Уже чувствую, как наливается тяжестью промежность, как бедра становятся горячими, а нижнее, кружевное белье черного цвета влажным. Невозможно так желать того, кого всем сердцем ненавидишь!       ‒ Боюсь, что ваше тело, ‒ Ричард многозначительно скользит взглядом по моей груди, отмечая выступающие соски и бегущие мурашки по оголенной шее. После этой жаркой паузы андроид возвращает свой взор на мое лицо, мягко улыбаясь, ‒ считает иначе. Не говоря уже о составе вашей крови, что отмечает Стэн.       ‒ Не смей его сюда приплетать!       ‒ Почему нет? Вы ведь так близки, ‒ то ли он усмехается, то ли говорит на полном серьезе, но у меня не получается прочесть истину в его взгляде. ‒ Разве вы не считаете, что он имеет право на свое собственное мнение? Или вы просто боитесь принять очевидную правду?       Взгляд серых глаз становится еще туманнее, Ричард, чуть подавшись вперед, отмечает мое учащенное дыхание, перебивающееся его холодным и спокойным. Словно в знак доказательства своих слов, андроид разворачивает меня головой за подбородок в сторону, и то, что я вижу последующие минуты, напрочь выбивает меня из колеи. Я больше не хочу сопротивляться. Не хочу строить из себя агрессора или недотрогу. Ведь там, в висящем напротив зеркале, виднеются двое на мягкой постели. От вида нависшего надо мной, в излишне откровенном красном наряде, машины у меня перехватывает дыхание. Легкие судорожно просят вздоха, но я не могу пошевелить даже пальцем, не то, чтобы осознанно заставлять грудь дышать! Ричард, прикрыв глаза, едва ощутимо скользит расслабленными губами по подставленной скуле, обдавая холодным дыханием. И только я ощущаю это соприкосновение, как тут же срываюсь на жалкие вздохи, не приносящие организму ни капли кислорода из-за своей скорости. Блаженная улыбка пробегает по моим губам, когда Ричард, не отстраняясь, поворачивается к зеркалу и встречает меня взглядом.       ‒ Как много в вас противоречий. Мне все еще интересно, испытываете ли вы подобное с каждым встречным, ‒ скользящий вниз пиджак не дает мне видеть происходящего по ту сторону, однако этого и не требуется. Слышу, как шуршит одежда, чувствую, как ослабляется атласный пояс. Андроид, вынуждая меня отвечать ему взглядом, разводит халат в разные стороны и скользит теплой рукой по холодному атласу. Мне так хочется, чтобы он задержался всего на одном возбужденном месте, и именно это Ричард и делает, неотрывно наблюдая за сменой эмоций на моем лице. Пока ладонь согревает грудь с внешней стороны, большой палец лениво блуждает по возбужденному соску, заставляя меня вгибаться в спине навстречу ласкам. Он хочет знать, так ли со всеми мужчинами?.. нет, с ними не так. Никогда и ни с кем, после Адама, не было ТАК. Вот только Ричарду об этом никто не скажет.       ‒ Не слишком ли сильно тебя заботит этот вопрос? ‒ хрипло проговорив эти слова, я стараюсь смотреть на андроида ясными глазами, и как же это сложно делать, учитывая, что собственное тело выдает меня с потрохами! Так и тянется к машине, выгибаясь в спине и прижимаясь согнутыми коленями к его бедрам.       ‒ Интерес исключительно профессиональный, детектив, ‒ вынудив меня отвернуться от зеркала и встретиться с ним лицом к лицу, андроид, наконец, отпускает мой подбородок. Более я не держусь за его запястье, не в силах выйти из сладкого оцепенения. Вместо того, чтобы пытаться вырваться, зачарованно смотрю в серые глаза и сама прижимаю руки к постели, ощущая на коже холодный атлас раскрытого халата. ‒ Но должен признаться, мне по нраву испытывать вас на стойкость.       Его приглушенный, низкий голос отзывается на коже мурашками, бегущими волнами от самых бедер к шее, распространяющими свои электрические удары по позвоночнику. И кажется, что этого огромного дома нет. Только постель, грубые биты Мэрлина Мэнсона и мягко поднимающаяся от щиколотки к коленке мужская рука, что принадлежит невероятному существу с такими же невероятными глазами металлического оттенка. Он не просто испытывает меня на стойкость. Он заставляет меня то задерживать дыхание, то срываться на тяжелые вздохи, прикусывая нижнюю губу в предчувствии золота в сосудах.       ‒ В которой, между прочим, уже проделана не одна брешь, ‒ тихо продолжает свою мысль Ричард, все так же мягко поднимаясь рукой вверх. Выше, выше, отдаваясь электрическими разрядами по всему телу, во всех мышцах. И едва андроид оставляет в покое грудь, как на смену этим раздирающим на части прикосновениям приходит другое – более яркое, сводящее с ума.       Мне нравится ощущать тепло его искусственной кожи на внутренней стороне бедра под тонкой тканью красного атласа, но когда прикосновение большого пальца к белью между ног отдается пульсацией возбужденной плоти ‒ все мысли покидают голову. То, что было вчера ночью в темном лесу, конечно, сладко… но от осознания, что это повторяется в моей постели, куда я не пускаю никого и никогда, выводит на новый уровень желаний. Сопротивляться этим серебристым нитям, сплетенным в ледяные сети?.. оттолкнуть столь удивительное, соблазнительное создание, в чьих руках сейчас по сути находится моя жизнь? По всем законам логики и полицейского регламента мне следует отправить машину на свалку, и эти звоночки были давно, еще с самого начала нашего сотрудничества. Но черт… разве я могу? Разве я хочу?       ‒ Знаете, что больше всего мне кажется интригующим? ‒ уложив свободную руку на мою талию поверх холодного, жгучего атласа, Ричард, не прекращая изнывающих ласк, от которых мне приходится хмуро прикусывать губы, лишь бы не застонать в голос, выпрямляется. Серые глаза с интересом наблюдают за моими попытками самоконтроля, но они настолько трудно даются, что приходится прикусить указательный палец, тяжко дыша. Ну и что, что мне хочется большего? Ричарду об этом знать не обязательно. ‒ Я наблюдал за вами весь день. И даже когда мне приходилось стоять в стороне от детектива Рида, вы все равно находили меня среди толпы точно таких же моделей, ‒ зазывающе пройдясь языком по нижней губе, машина чуть склоняется и с поддельной благодарностью почти шепчет, ‒ это льстит.       ‒ Так хочешь быть уникальным? ‒ хрипло, порывисто выдаю я, сдавлено сглатывая скопившийся комок в горле.       ‒ Ни в коем случае. Но это заставляет задуматься на тему своей индивидуальности в ваших глазах. Как думаете, ‒ лукавая улыбка бросает меня в дрожь, приходится удерживать свои руки, лишь бы не потянуться к треклятой машине в попытке пропитаться ее теплом, ‒ кто-то из моих собратьев сможет вызвать у вас такие эмоции? Или я все же для вас «особенный»?       ‒ Заткнись, ‒ понимая, что лишние разговоры выдадут все мои мысли и фантазии, от которых кровь прожигает сосуды, я, прикрыв глаза, грубо прерываю машину. Ричард, в который раз дернув уголками губ, прищуривает глаза.       ‒ Так заткните меня.       Знаю, чего именно он ждет от меня, но увы, я еще не настолько летаю в облаках, несмотря на жар во всем теле и пульсации в плоти на эти приятные поглаживания сквозь кружевную ткань белья. Резко подняв левую руку, я немедля накрываю ладонью губы Ричарда, вынуждая его замолкнуть. Вижу по суженным глазам, что тот ожидает от меня отнюдь не этого. Прости, парень, но я не настолько слаба, насколько тебе хочется. И мне еще удается держать себя в руках, не срываясь навстречу манящим губам машины, которые теперь ощущаются кожей ладони. Мягкие и прохладные, даже чувствую на пальцах дыхание, уносящее в нирвану от столь близкого положения. И только мне кажется, что ситуация взята хоть под какую-то пародию контроля, как Девятке, смотрящей на меня в упор сверху вниз, удается разбить это чувство вдребезги. Те самые прикосновения по тонкой полоске белья теперь проникают под кружево, прикасаясь к влажной, разгоряченной плоти. Не знаю, откуда у него эти знания, но даже и не задумываюсь на эту тему, запрокидывая голову и выгибаясь навстречу. Как сложно держать себя в руках, когда собственная рука ощущает мягкие губы андроида, а бедра предательски двигаются навстречу проникающему вглубь пульсирующих мышц большому пальцу, болезненно давящему на заднюю стенку. Отчаянный стон, поспешно заглушаемый сомкнутыми губами, вырывается из груди. Все это слишком прекрасно и чарующе, чтобы спокойно сносить сладко-болезненные ласки андроида. Все нервы точно пронзает иглами, заставляя те верещать в требовании повторять эти ощущения. И как же хочется еще… еще… еще…       Сквозь прикрытые ресницы я туманно нахожу взгляд Ричарда, чьи брови в насмешливом удивлении вскинуты вверх. Обволакивающий туман словно отдергивает от меня свои уволакивающие в небеса лапы. Я широко распахиваю глаза, испуганно перебегая взглядом по черным, искрящимся зрачкам.       Черт. Я что, просила его вслух?!       Ответом становится не голос машины, ведь его губы по-прежнему накрыты моей похолодевшей ладонью, зато то, что происходит в этой самой руке, убивает во мне всякое самообладание. Ричард, отсвечивая яркими, золотыми диодами под рубашкой и на виске, прикрывает ресницы и мягко вырывается из плена женской ладони. Холодные, чуть шершавые губы оставляют легкий поцелуй на боковой стороне ладони, спускаются чуть ниже, оставляя кончиком языка едва влажную дорожку. От этих действий меня с хриплым стоном уносит в нирвану, но я все же умудряюсь на секунду задуматься о наличие у андроида слюны. Полная схожесть с мужским организмом, навыки соблазнения, идентичные человеческим секретам жидкости… что еще в тебе можно открыть, чтобы окончательно увязнуть в тебе, как в зыбучем песке?       Пока я стараюсь удерживать себя в сознании от внутреннего огня из-за легких движений, раздвигающих болезненно пульсирующие, горячие мышцы, Ричард другой рукой настойчиво обхватывает тонкое запястье прямо в том месте, где когда-то бежала цепочка синяков. Блаженство ли или очередная попытка подстроиться, но его глаза прикрыты, он словно нарочно и демонстративно медленно спускается по женской коже вниз холодными губами. Вдоль тонкой, еле различимой вены, позволяя мне изучить взглядом профиль его лица. Темная прядь, спускающаяся вниз и цепляющаяся кончиком за бровь, требует прикоснуться к ней, убрать в прическу, но я прижимаю свободную руку к себе, не давая волю фантазиям. Но поздно. Те уже беснуются в черепушке, ударяясь о внутренние стенки и отдаваясь дрожью в груди. Воображение рисует ту мягкость шелка, которую наверняка ощутишь при прикосновении к мягким волосам, и я сама не замечаю, как туманно протягиваю руку и несмело убираю прядь в прическу. Ричард не реагирует. Все так же спускается вниз, оставляя уже на плече быстро высыхающую дорожку из поцелуев, от которых перехватывает дыхание. Его увлеченность моей кожей придает мне смелости. И пальцы свободной руки решительно зарываются в мягкие пряди. Тихий, нетерпеливый стон срывается с губ. И вправду мягкие и гладкие, словно шелк. Прохладные, при этом отдающие жаром внутри живота и слабостью в грудной клетке. Так бы и ворошила их, разрушая идеальную прическу, пропуская меж пальцев длинные волосы и сжимая на затылке машины пряди покороче.       Процесс изучения вкупе с ноющим блаженством между бедер так сильно затягивает, что я не замечаю, как Ричард, достигнув шеи, впивается в нее требовательным поцелуем. Он не встречает на своем пути сопротивление, напротив, витая где-то в других мирах, я инерционно отклоняю голову в бок, подставляя покрытую мурашками кожу. Потеплевшие от контакта с человеческим организмом губы медленно скользят по ключице, чуть сжимают кожу и заставляют задрать голову в позволении пройтись языком по шее до подбородка. Я не просто таю от этих касаний, но тлею, точно уголек в заброшенном костре посреди зимнего леса. И уже готова взорваться звездами, вспыхнуть салютами, глядя в серые, покрытые пеленой тумана, глаза, от которых меня отделяет не больше пяти сантиметров. Как и вчера, Ричард, в явном ожидании, когда же с моего терпения сорвутся последние петли, дразняще касается моего носа своим, оставляя на губах холодное дыхание. Остается только лелеять остатки своего самоконтроля, уже обеими руками обхватывая плечи Девятки.       ‒ Хотелось бы напомнить, что я здесь не для того, чтобы доставлять вам удовольствие, ‒ тихо шепчет мне в губы андроид, чьи темные ресницы практически порхают от движений черных зрачков по моему раскрасневшемуся лицу. Прикосновения к внутренней плоти прекращаются, вынуждая тело отдаваться жалобной болью на очередное напряжение от неудовлетворения, однако я лишь сожалеюще хмурюсь, отмечая, что так и не вижу освободившейся руки машины. ‒ Вы нарушили условие, Луиза. И я вынужден применить к вам некую систему штрафов.       ‒ Вот как? ‒ я зазывающе приподнимаю голову, сокращая расстояние между нами еще сильнее. ‒ И какой штраф меня ожидает, офицер?       От такого обращения Ричард лукаво улыбается, прищуривая глаза. Это первый раз, когда обращение основано не на оскорблении или его имени. Сама не знаю, почему вдруг хочется поставить машину на ступень выше в своем восприятии. А может, понимаю, но не желаю этого признавать.       ‒ Полагаю, разумным будет довести дело до конца, ‒ от звука медленного, металлического скрежета бляшки замирает дыхание, а глаза во взволнованном предвкушении сладкого перебегает по черным, увеличенным зрачкам машины. Где-то там, слева, желтый диод яростно сверкает, перенимая кровавый цвет, но ни меня, ни его это не волнует. Гораздо сильнее нас волнует то, что состоится менее, чем через несколько минут. ‒ Заранее прошу прощения за возможный дискомфорт. Это мой первый опыт.       ‒ А ты не боишься? Что они тебя после такой смелости отправят на свалку? ‒ ехидно, но беззлобно шепчу я, слыша, как в голове срываются последние амбарные замки с самоконтроля.       ‒ А вы им позволите это сделать?       Ричард задает вопрос так же тихо, как и я, но самое главное то, что читается в его глазах. Полное понимание моего ответа. Он уже заранее знает, что услышит, как и я знаю, что отвечу. Все это слишком далеко зашло. И даже я не боюсь признаться себе в очевидном.       ‒ Ни за что.       Эти слова действуют на нас, как спущенные цепи с разъяренных, сторожевых псов. Но я кто угодно, только не собака. Волчица? Возможно. Та, что, похоже, встретила единственного, способного усмирить мой дурной нрав с вечным оскалом. В общем-то, Ричард тоже не собака. Иначе бы не смог заставить меня блаженно скулить в своих руках, заставляя спрятать клыки.       Звук возобновившейся металлической бляшки окончательно срывает мне крышу. Уже готовая прижать к себе андроида, и даже ощущающая наливающуюся силу в руках, я практически утягиваю его к себе за шею, вновь зарываясь пальцами в мягкие локоны. И все внутри ликует от предчувствия чего-то приторного, пусть мне позже будет стыдно смотреть на себя в зеркало и еще позорней будет возвращаться каждый раз в полицейский участок на протяжении оставшихся двух недель. Пусть я стану избегать общества Рида из-за следующего за ним андроида, которого я узнаю из тысячи таких же! Пусть собственная самооценка опустится еще ниже, а тонкий голосок совести внутри будет кричать о слабой силе воли, из-за которой я так легко отдаюсь в подчинение столь ненавистной мне машине. Но все это будет там, потом. Сейчас я лишь мечтаю о единении с этим сильным, шикарным созданием, от одного взгляда которого кровь стынет в жилах.       Кажется, Ричард того же мнения. По крайней мере, об этом говорят его поспешные попытки расстегнуть брюки, навстречу которым я нетерпеливо поддаюсь бедрами, и отсутствие сопротивления тянущим к себе женским рукам. И между нами, покрытыми голубыми и красными бликами в свете тусклого комнатного освещения, остается всего сантиметр, может, даже меньше, отчего в груди рассыпаются снопы искр, и жар растекается по воздуху, обволакивая нас на мягкой постели. Но всего один оповещающий гудок со стороны интеркома на стене, и мы, точно выдернутые из блаженного сна, резко отстраняемся друг от друга, враждебно глядя в сторону источника шума. На экране мелькает запрос на въезд. Теперь на пороге точно кто-то из работников, которых я готова разорвать голыми руками.       ‒ Вы кого-то ждете, детектив? ‒ андроид с легкой озадаченностью возвращается ко мне взглядом, с удовлетворением отмечая на моем лице раздражение в сторону интеркома. Теперь смотреть на машину становится не просто неловко, но даже страшно, а те мысли, что оборвались с вторжением постороннего в наш маленький, уютный мир, вдруг становятся стыдливыми. Чувствую, как заливаюсь краской, как блестят глаза, что отвечают машине потерянным взором. Ричард в свою очередь удовлетворительно улыбается, прищурив глаза ледяного оттенка. ‒ Жаль.       То, как быстро, но с чувством исполненном долга встает Девятка, у меня вызывает дикое возмущение. Меньше минуты назад мы были готовы сорваться с цепи, параллельно срывая друг с друга одежду и отдаваясь похоти. И вот, Ричард поднимается на ноги, самоуверенно и демонстративно застегивая ремень и смотря на меня сверху вниз оценивающим взглядом. А может, с цепи была готова сорваться только я? В конце концов, это всего лишь машина, которая не умеет чувствовать. Ну и что, что он проявляет повышенный интерес к человеческим проявлениям? Я ‒ лишь кочка на его идеальном пути адаптации к окружающему миру. Вот только слишком много эмоций вызывает у него эта самая кочка, не давая пройти мимо, а заставляя пытаться устранить ее, топчась на одном месте.       Запыхавшаяся и красная, я сдвигаю согнутые в коленях ноги вместе, испытывая некое унижение. Приходится приподниматься на локтях и даже сесть, находя руками опору в мягкой постели, глядя на машину исподлобья уничтожающим взглядом.       ‒ Будем считать, что на первый раз достаточно дисциплинарного выговора, ‒ деловито произносит Ричард, задрав вверх подбородок. Ремень окончательно возвращается на свое место, после чего машина надменно поправляет рукава и воротники верхней одежды. ‒ Но уверяю, что в следующий раз мне придется прибегнуть к более суровым методам наказания.       Я, не в силах ответить, тяжко дышу и грозно стреляю молниями из голубых глаз в лицо машины. Ричарда мой вид забавляет или как минимум приносит ему удовольствие. Его руки укладываются в карманы брюк в беспечной позе, после чего на лице мелькает секундное недоумение. Одного поворота головы хватает, чтобы в поле зрения Ричарда попал аккуратно развешанный на спинке стула фирменный пиджак. Его светодиоды отражаются в экране интеркома, освещая вокруг себя голубыми оттенками.       ‒ «Особенный», Луиза, ‒ мягко напоминает мне Ричард, вернувшись ко мне потеплевшим, но слишком самоуверенным взглядом.       ‒ Засунь свою мнительную уникальность себе в задницу, жестянка, ‒ гордо подняв голову, я придвигаюсь на край постели и проговариваю слова, будучи уверенной в своих силах. Конечно, на деле это не так. На деле мне страшно, волнительно и злобно на того, кто прервал наше уединение в столь жаркий момент.       ‒ Осторожней, ‒ ехидная, самоуверенная ухмылка трогает губы машины, вынуждая меня неосознанно цепляться за них взглядом. Так и не почувствовала их вкус, так и не дотянулась до диода под черной рубашкой, отчего сердце в груди жалобно стонет, покрывая меня дрожью. ‒ Условия пари все еще действуют, и любое ваше слово, не пришедшееся мне по нраву, может обернуться против вас же.       На это мне нечем ответить. Что верно, то верно. С утра я не придавала этому дурацкому спору никакого значения, решила, что взятое обещание машиной ничего не значит. Кто же знал, что ему взбредет в голову пытаться наказать меня за уклонение от условий? И пусть поначалу я перепугалась за свою жизнь, все же в процессе вчерашняя страсть, оставленная в лесу и в машине при свете светодиодов пиджака, взыграла новыми красками, снося все рамки на своем пути. Увы, не признаться в этом больше нельзя. Последний замок сорван. Кажется, я и впрямь готова подчиниться машине.       ‒ Мне кажется, или это досада на вашем лице? ‒ Ричард делает ко мне всего один шаг, вынуждая меня опасливо выпрямиться. Даже и не знаю, какой бес тянет меня за язык, то ли старые привычки в виде агрессии, то ли желание продолжить начатое на холодном полу гостевого холла, однако я непременно выпаливаю следующие слова.       ‒ Иди ты знаешь куда со своим «кажется»?       ‒ Нет, детектив, ‒ я слишком сильно увязла в его серых, одурманивающих глазах, чтобы заметить, как мужская рука вынимается из кармана и поднимается вверх. Пальцы машины касаются моего подбородка, вынуждая его чуть вздернуться навстречу взгляду в упор, после чего большой палец скользит по контуру нижней губы. От этих касаний легкие отказываются работать, не говоря уже о с успехом проваленной попытке оторвать завороженный взор от серых глаз. ‒ Куда?       Он говорит это так ласково, что тело снова отзывается тугим комком внизу живота, наливаясь тяжестью и жаром. Больно, раздирающе, но так упоительно, что я готова сорваться с места и опрокинуть машину на пол, прижимаясь к его губам в настойчивом поцелуе. От этих воображаемых мыслей я сдерживаю тяжкое дыхание, едва вздрагивая ресницами.       ‒ На первый этаж.       Вместо очередной колкости выдав это хриплым, покорным голосом, я отмечаю на губах машины победоносную едва уловимую улыбку. Девятка самодовольно отстраняется и скрывается за дверью. Только после этого я позволяю себе выдохнуть, опустив плечи и удерживая себя от падения на постель.       ‒ Стэн, ‒ тихий зов в никуда скорее нужен мне для того чтобы привести себя в порядок, потому компьютер, что наверняка все это время наблюдал за происходящим, не отзывается. Наконец, обессилев от разливающегося жара в жилах и мышцах, я лениво откидываюсь на спину и сжимаю пальцами покрывало. Как правило, все мужчины, на которых я заглядывалась, тут же попадали в одну постель со мной, и никто из них не вынуждал меня желать близости намеренным оттягиванием момента. Но буду честна сама с собой. Никого я так не желала. Ни о ком так не фантазировала, всем телом подчиняясь чужой воле. И теперь в душе нет той обиды на Стэна, которая царила в груди после отказа помогать. Ведь теперь все встало на свои места. ‒ Кажется, теперь я понимаю.       Намекнув на фразу друга, прозвучавшую в голове, я, изнывая от царившего в бедрах жара, облизываю губы и закрываю глаза. Кожа левой руки покрывается мурашками от фантомных ощущений недавних поцелуев, вынуждающих тело выгибаться от нетерпения. С каким видом он исследовал языком запястье, с каким желанием держал меня за руку, не давая той увернуться от легких прикосновений своих губ. Не может так вести себя обычная машина. И я знаю, это опасно, особенно после того, что случилось с лейтенантом и Тиной. Но не могу даже помышлять о том, чтобы отправить андроида обратно на фабрику с пометкой «Испорчено». Ричард был прав. Я ни за что его не отдам, по крайней мере, пока не получу желаемое.       «А я говорил, что для вызова работников слишком поздно», подтрунивает Стэн, вызывая у меня лукавую улыбку. Поздно, не могу не согласиться. Но даже в какой-то степени рада, что те ворвались в наш маленький мир, прервав эти ласки. Случись это сегодня и сейчас – и мои отношения с машиной были бы построены исключительно на похоти. Не хочу так. Ее мне хватало с другими встречными, интерес к которым пропадал после первого секса.       Привести себя в порядок удается не сразу. Прямо из комнаты я открываю ворота на территорию особняка, отмечая все еще стоящее такси у крыльца. Приходится уйти в ванную комнату, чтобы снять жар с лица с помощью прохладной воды. Только когда тело приходит в норму, и Стэн, понимающий неоднозначность ситуации, дает добро выйти из комнаты, я потуже затягиваю пояс халата и на дрожащих ногах спускаюсь вниз. От этой дрожи компьютер в голове сожалеюще цокает, проговаривая «Пожалуй, стоило подождать еще минуту»       Ричард уже успевает впустить в дом мужчину в синем комбинезоне и в такого же цвета кепке. Работник держит в руках какой-то планшет, чувствует себя явно неловко в присутствии отошедшего к стене Ричарда, что, судя по всему, привел свою прическу в порядок на пути к двери. Еще больший дискомфорт приносит вид опрокинутого столика, и мужчина смотрит на меня с некоторой тревогой, однако не его взгляд беспокоит. Серые глаза впиваются в мое лицо холодно, едва я появляюсь из-за поворота. Они же провожают меня, пока я спускаюсь по лестнице, игнорируя явное внимание Девятки. Работник чувствует себя спокойней. Слабак. Знал бы он, что мне приходилось ощущать десять минут назад наедине с андроидом, явно слетевшим с катушек.       ‒ Вывоз крупногабаритного мусора, мэм, ‒ работник вежливо приподнимает кепку за козырек, протягивая мне планшет. Только когда я беру устройство дрожащими от волнения руками и оставляю на нем свой отпечаток, мельком замечаю, что мужчина жует жвачку. Видимо, не желал этого делать в страхе перед машиной.       ‒ На заднем дворе, ‒ я бросаю всего три слова, протягивая планшет обратно. Хватает всего одного взгляда в сторону Ричарда у стены, чтобы словить на себе приятно удивленный взор. Его брови чуть приподнимаются вверх, а голова склоняется в знак вопроса, но благо мужчина слишком сильно спешит на улицу подальше от машины, чтобы заметить странности в его нефлегматичном поведении.       Дверь за работником остается открытой, и, как только шаги мужских ботинок затихают, Ричард, все это время держащий руки за спиной, делает шаг в сторону выхода и останавливается, укладывая пальцы на дверную ручку с внешней стороны. Готова поспорить, что он намерено останавливается рядом со мной, сокращая расстояние до полуметра, хоть и делает совершенно безучастный вид.       ‒ Должен признать, что я горжусь вами, ‒ с мягкой, подбадривающей улыбкой произносит андроид, кажется, улыбаясь даже глазами. ‒ Вы, наконец, начинаете избавляться от прошлого, и я не могу не похвалить вашего первого рационального за все время общения поступка.       «Приятно тебе или нет, но я полностью разделяю его мнение»       ‒ Катись уже подальше отсюда, ‒ от обиды за поддакивание Стэна я напрочь забываю об условиях пари, чем вызываю у Девятки вздрагивание углов губ. ‒ Мне не нужно твое одобрение.       ‒ Видимо, вы не совсем понимаете, в какой ситуации оказались, ‒ все еще держа руку на двери, Ричард, прикрыв глаза, наклоняется ко мне излишне близко. Чувствую его дыхание на своем виске, и слышу приглушенный, хриплый голос, что произносит слова мне прямо в ухо, вынуждая таять как кусочек льда на расплавленной сковороде. ‒ В следующий раз меня не остановит присутствие рядом посторонних. Так что настоятельно рекомендую сдерживаться в отношении меня и других машин, детектив.       Отстранившись от меня, с очередным кислородным голоданием в груди и красными щеками, Ричард надменно окидывает меня взглядом с ног до головы, после чего выходит за дверь. И только я слышу характерный щелчок замочного механизма, как тут же ударяюсь спиной о ту самую дверь и спускаюсь по ней вниз, на пол. Тело словно бьет электрическим током. От этих разрядов у меня дрожат ноги, сердце ударяется о ребра, вынуждая тяжело дышать из-за сладкой газировки вместо крови. Он снова испытывал меня на терпение, так и не довел до конца. Снова оставил голодать и фантазировать о цикличных движениях двух обнаженных тел, отражающихся в зеркале напротив постели. В ней никто и никогда не спал, кроме меня. И уж точно никто и никогда не занимался сексом. Кажется, пора нарушить собственный принцип.       ‒ Похоже, я все-таки схожу с ума, ‒ тихо констатировав это, я с легкостью в душе осознаю, насколько близка к правде. Потому от этого облегчения улыбка трогает мои губы, которые то и дело, что прикусываются в наслаждении от царивших в голове воображаемых картин. Обхватив себя за плечи, я откидываюсь головой на дверь и даже не стараюсь унять тугой ком внизу живота. Пусть себе растет. Чем больше он сейчас, тем слаще будет потом.       «Вряд ли. Если бы ты сходила с ума, я бы об этом знал»       ‒ Тогда что со мной, Стэн?..       Стэн молчит, и я знаю, почему. Может, не хочу слышать, но знаю. И не удивляюсь, когда компьютер решительно произносит:       «Я бы сказал тебе, что с тобой происходит. Но боюсь, ты к этому еще не готова»       ‒ Не готова… ‒ словно эхо повторив это, я отрицательно мотаю головой. Да, я не готова этого услышать и уж тем более признать. Зато готова с уверенностью сказать, что Ричард при всех его попытках сломать и подчинить меня все еще не достиг своей цели. Напротив, слишком сильно разжег пламя азарта, вынуждая меня желать не подчиняться, а играть.       Ох, а как сильно ему нравится играть! Чувствовала это в ехидных улыбках и провокациях в виде поцелуев на запястье и демонстрации своего доминирования в отражении зеркала. Машине нравится ставить человека в неловкое положение, именно нравится! Есть только одна неувязочка. Я не пальцем деланная, и вижу все ясными глазами. Потому хитро улыбаюсь, многообещающе глядя перед собой на вновь разложившуюся посреди холла собаку. Сумо от такого взгляда недоверчиво приподнимает голову.       ‒ Значит, он любит игры? ‒ усмешка срывается с губ, и Сумо, фыркнув, отворачивается. ‒ Тогда мы ему подыграем.       «Не нравится мне этот твой тон», настороженный голос Стэна не подводит его предчувствия, учитывая, что именно я задумала. «Что ты уже успела придумать?»       ‒ Он так старается доказать мне мою слабость перед ним. Только ведь это работает не в одну сторону, Стэн, ‒ пришедшая в голову идея словно дарует мне чувство самоконтроля. Я еще ничего не сделала, а уже понимаю, что ситуация возвращается под мой контроль. И пусть физически это, возможно, будет выглядеть иначе. Морально я смогу доказать, кто на самом деле из нас нестабилен в отношении другого. ‒ Он хочет, чтобы я была вежливой с другими машинами? Я буду вежливой. Такой ласковой, что даже сам Сатана поднимется на землю, чтобы посмотреть.       «В целях твоей безопасности я сказал бы, что это плохая идея», ехидный голос Стэна подогревает огонь во мне, и я расслабленно с самодовольной улыбкой обмякаю с упором на дверь, закрывая глаза в предчувствии предстоящих дел. «Но в таком случае, я буду лицемером. Жги, Луиза! Делай то, что ты больше всего умеешь делать! Заставляй себя желать и ненавидеть одновременно!»       Он так подбадривает меня, что я сладко улыбаюсь самой себе, облизывая губы, как голодная Волчица перед слабой жертвой. В общем-то, так оно и есть. Разве что сам Ричард не догадывается о грандиозных планах, целью которых является выведение машины на чистую воду.       Сломать меня так просто?.. прости, жестянка. Но ты напал не на того человека.