Девиация: новый вирус / Deviation: new virus

Чарли («свободный человек») – происходит от английского, считается символом плотской жизни или смерти. Цвет: темно-зеленый. Основные черты: скорость, воля, активность. Тотемное растение: василек. Тип: статусность, авторитетность, спонтанность, энергичность. Имя Чарли является символом надежности. Человек всегда точно знает, что нужно делать именно сейчас. Избранный род деятельности становится областью приложения возможностей именно в качестве человека, на которого всегда можно положиться. Иногда на сохранение этого статуса уходят все физические и нравственные силы. Характерная убежденность в своей привлекательности и пленительная внешность вкупе с властным, порой деспотичным, характером, Чарли и в сексуальной жизни ведет себя эгоистично, требуя от партнера полного подчинения, не обращая внимания на его желания.

***

Больничный комплекс как всегда в будний день кипит жизнью. Время едва подошло к пяти вечера, смена давно закончилась, и Гэвин надеялся провести вечер в компании телевизора, пива и, возможно, задремав еще до конца какого-нибудь фильма. В последнее время он слишком крепко спит. На утро голова тяжелая, но довольно свежая, копящаяся на протяжении всего дня усталость в поврежденном организме словно смывается водой. Детектив давно привык к наличию Девятки в его квартире. В те дни, когда машина покидает дом по своим диагностическим делам (как, например, прошлой ночью), Рид даже чувствует себя неуютно. Нет, не привязался к машине. Но создается такое впечатление, будто в квартире не хватает какой-то мебели. Стенка у входа в дом пустует, и Гэвину словно не хватает повесить туда какую-нибудь картину. По первой это чувство доставляло дискомфорт. Сейчас оно стало привычным спутником в случае отсутствия безмолвного и бездвижного RK900 в гостиной. В общем-то, это Рида сейчас не волнует. Гораздо больше его тревожат выстрелы на том конце линии и звук далекого, мужского голоса, искаженного волнами радиопередачи.       Нет, не так. Не тревожит. Ужасает! Разрывает на части, словно бы на твоих глазах готовятся разорвать несчастное животное, беззащитное существо, о котором ты так долго заботился, которому готов душу отдать! Словно там в действительности находится сестра – единственная, но не существующая. Еще когда мужчина, закатывая глаза, подошел к окну с выходом на парковку, вдруг понял, к чему ведет эта история. И Рида это не бесит. Рида это пугает. Одно дело убийства незнакомых, другое – одного из самых близких людей. Воображение, подгоняя пыхтящего и раскрасневшегося Гэвина на пути из больницы, рисует страшные картины. Женское тело со впалым животом, разорванными от крика голосовыми связками и, главное, буквами поверх груди. Нет. Этого он точно не вынесет. Даже когда ублюдок переехал детектива на машине – это не так страшно, как то, что рисует фантазия.       Гэвин, стискивая дрожащими пальцами телефон, несется на всех парах через парковочную площадь. На такси времени нет. В ход приходится пускать значок.       Ричард оповестил о вызове федерала и Аллена с его оперативным отрядом еще перед выходом на улицу под голубое, чистое небо, но Гэвин лишь фыркает, услышав, что первый на другом конце города, а второй уже на вызове. Пройдет не один час прежде, чем кто-то из них доберется до дома Вольф, а значит, все находится исключительно в его, Гэвина, руках. И он рад такому раскладу. Если и доверять жизнь близкого человека, то точно только себе.       – Вылазь! – едва заметив рядом первую попавшуюся машину с водителем в кресле, Рид здоровой рукой угрожающе тыкает в сторону человека пальцем. Мужчина за рулем пикапа не находит что сказать, перепугано глядя в лицо озлобленного, приближающегося Рида. Одного взгляда за его спину хватает понять, с кем водитель имеет дело. Тут и значка не требуется, чтобы понять, кому принадлежит андроид RK900, настроенный так же серьезно, как и его приставленный напарник. – Живо!       Крик разносится по парковке, привлекая внимание всех, кто находится в радиусе двадцати метров. Прикуривающие у входа врачи обеспокоенно осматривают ситуацию, но никто не смеет влезать. То ли от страха перед разъяренным детективом, с которым здесь знаком почти каждый, то ли от нежелания становится центром внимания его механичного напарника, в чьих глазах лишь холод и сталь.       Водитель быстренько ретируется в сторону, оставив водительскую дверь пикапа открытой. Ричард, водружаясь без лишних вопросов за руль, лишь мимолетом отмечает удобство судебной системы США. Достаточно иметь при себе значок, чтобы потребовать у любого проезжего его транспорт, как содействие в исполнении правоохранительных обязанностей. Хотя в данный момент андроид уверен, что не должность человека стала причиной отсутствия сопротивления со стороны гражданского. Злость и решительность, не больше и не меньше.       Рид не успевает открыть рот, как Ричард трогает машину с места, ловко лавируя между стоящими рядом автомобилями. Объезжать парковку по специально отведенным дорогам кажется расточительным действием в связи с ситуациями. Решение ехать напрямую, игнорируя все правила дорожного движения, пришло так резко и внезапно, что андроид не успевает оценить эти изменения в приоритете системы. Просто выполняет действия, выстроенные на основе неожиданного порыва. Гэвин, погруженный в свои страхи и нетерпеливо елозящий в кресле, не комментирует происходящее, а вот Ричард… пытается всеми силами идентифицировать эти новообразования, что только укрепляются при запуске системы реконструкции возможных вариаций в конце истории. Чем больше вариаций встраивается – тем сильнее системе требуется предотвратить их появление, побуждая машину совершать иррациональные решения.       – По Баумен-бич, – злобно бросает Гэвин, откинувшись на спинку кресла и прижав ладонь к груди, на уровне сердца. Под ребрами больно колет, с каждым вздохом боль усиливается, отдаваясь в позвоночник. Только сердечного приступа не хватало, с обреченной усмешкой мелькает мысль в голове мужчины.       – На Баумен-бич образование пробки до семи баллов. Столкновение трех легковых автомобилей с летальным исходом, – Ричард уже намеревается перестроить машину в правый поток, чтобы уйти с проспекта, как Гэвин резко прикрикивает, злобно подрагивая верхней губой.       – На Баумен-бич!       – Но детектив…       – Некогда петлять по сраным кварталам! Езжай напрямую!       Ничего не остается, кроме как повиноваться. И вот что кажется Ричарду странным всего на несколько секунд. Раньше в компании детектива Вольф оказываться правым было приятно. Ее реакции, намекающие на влечение и возможную зависимость; ее желание, что она так тщательно скрывает, но что вырывается бурным потоком в тесной кабинке уборной; ее комплексы, которые она прячет от окружающего мира, но при этом которые видны, как на белом чистом листе. Сейчас же, понимание, что пробка вынудит их затормозить, и Ричард будет прав, взрастает в машине дискомфортом. Как же не хочется быть правым. Только не сейчас и не таким образом.       Пробки и впрямь оказываются сильными. Автомобильный поток протягивается на добрый километр, и Гэвин вдруг ощущает себя идиотом. Податься порыву эмоций, напрочь отключая возможность разумно мыслить не самое адекватное решение для человека его должности. Особенно если это касается близкого. Особенно если это касается Вольф!       И хочется беззлобно напомнить детективу в стиле «Я предупреждал», но Ричард этого не делает. Как если бы это действие в собственной системе воспринимается, как безразличие к происходящему. Но ведь он должен быть безразличным, верно?..       – Сворачивай, – грубо рычит Гэвин, все еще держась за сердце. Ушедший в свои раздумья Ричард, вцепившись в руль обеими руками, не сразу понимает смысла слов детектива, и потому смотрит на него непонимающе, перебегая глазами по искаженному от страха и боли лицу. Он, конечно, может свернуть, выехав из потока на встречную полосу и повернув на сто восемьдесят градусов, но все же не решается сделать это, явно считая, что ослышался. Рид между тем теряет терпение, переходя на крик. – Чо глазами лупаешь?! Сворач…       Покрышки жалобно свистят, и Гэвин не успевает сказать хоть слово, по инерции на резкое движение машины ударившись о спинку кресла. Воздух вырывается из его груди вместе со словами, заставляя кривиться от боли еще сильнее.       Встречные машины на пустующей полосе угрожающе сигналят, останавливаясь на месте. Ни Ричард, ни Гэвин не обращают на них внимания. Только сурово смотрят вперед, мысленно готовясь увидеть самый худший из вариантов развития событий в доме Вольф.       Мотор пикапа угрожающе рычит, оповещая всех соседних водителей о готовности пойти напролом в случае столкновения. Ричарду ничто не стоит ловко объезжать все машины, что двигаются с меньшей скоростью, однако вслед пикапу звучит не один агрессивный сигнальный гудок. Оба детектива не обращают на них внимания. По крайней мере до того момента, как Ричард, получая немедленные запросы «Киберлайф» на выход на контакт, вынужден сбросить скорость, раздраженно моргая от пробивающегося оповещения. Желтый диод от этой борьбы прокручивается алым, вновь возвращает золото, вновь наливается кровавым. Рид замечает все эти неясности в одну секунду, напряженно прищурив глаза.       – Какого хрена с тобой происходит?       – «Киберлайф», – Ричард одним словом дает понять напарнику о вызове со стороны создателя, и Гэвин, злобно сжав губы в тонкую полоску, ощущает наливающуюся внутри ярость. – Они требуют немедленного отчета.       – Ну так отправь его!       – Руководство требует прямой встречи. Мне придется остановиться, – в ответ на эти слова андроид непроизвольно сильнее сжимает руль. Каждая минута на счету, и уж точно не сейчас уделять время неуместным отчетам, которые ничем, кроме как кучей новых вопросов и упреков со стороны Аманды, не заканчиваются. Благо, в этот момент Гэвин, окончательно озверев, медленно и показательно достает пистолет из-за пояса джинс, укладывая его поверх бедра.       – Только попробуй, – цедит мужчина сквозь сжатые губы, стреляя грозовыми стрелами из светлых глаз.       – Я не принадлежу «Киберлайф», отныне моя работа направлена на решение задач правительственного отдела в лице департамента полиции, – отсрочивать вызов становится легче, но андроид не спешит набирать былую скорость и обгонять попутные машины. Все еще боится принудительного вызова системы, наверняка приведшей к автокатастрофе. – Мне нужно ваше официальное согласие на игнорирование запросов со стороны…       – Нужно согласие? Вот мое согласие. Так что смотри на чертову дорогу и веди этот чертов… – пистолет манерно вскидывается в воздух, и Ричард, распознает в этом неофициальное, но вполне явное разрешение игнорирования. Вызов тут же отклоняется, и детектив Рид не успевает докончить фразу, как автомобиль резко срывается вперед.       Проходит сорок три минуты и семь секунд прежде, чем им удается вырваться из городской черты. Сорок три минуты… семь секунд… едва автомобиль выезжает в частную зону, как Ричард увеличивает скорость до ста сорока километров в час. Детектив все это время пытается дозвониться. Не кому-то определенному. Всем. Аллену, Фаулеру, федералу, Кормаку. Луизе. Всем. И если первые берут трубки, уверяя, что делают все возможное, то номер последней не отвечает. Только угнетающие гудки, обрывающиеся словами оператора о недозвоне. Каждый такой звонок сопровождается шипением Гэвина Рида, каждый гудок отслеживается Ричардом на случай, если они прервутся внезапным ответом, и каждый звук станет важным до мельчайшей детали. Увы. Ничего. Тишина, нарушаемая цикличными звуками, словно напоминающими об обязательной точке в конце этого пути.       – Да твою мать! – вырывается из груди Рида, когда пикап достигает лесной полосы. Мужчине кажется, словно все тело обжигает пламенем, но он же понимает, что в большей степени это лишь фантомные боли из-за сильного переживания за другого человека. Вид двух брошенных у ворот машин только усугубляет ситуацию. Особенно тем, что машины стоят за воротами, которые отказываются открываться.       Припарковав пикап перед воротами, Ричард застывает. Пальцы сильно сжимаются на руле, заставляя его скрипеть кожаной оболочкой, мотор продолжает рычать. Он не смотрит на Рида, только ждет, когда же детектив произнесет всего одно слово. И только рядом раздается озлобленное, беспокойное «Тарань», со звуком свистящих покрышек сдает назад на двадцать метров. На месте машина остается всего две секунды, после чего, взревев старым двигателем, устремляется вперед.       Удар приходится не сильный, но ощутимый. По крайней мере для Рида. Мужчина, болезненно поджав губы, упирается здоровой рукой в приборную панель, фиксируя тело в кресле. Звук битых фар и скрежета металла вводит детектива в состояние прострации, он словно теряет связь с реальностью, утонув в ноющей боли и ненависти, причина которой наверняка находится в здании. Остается только надеяться, что они не опоздали.       Ворота раскрылись не полностью, но и этого хватит, чтобы пройти между прутьев. Ричард, сдав назад, быстро отъезжает от ворот, шурша падающими осколками стекла на асфальт. Он даже не успевает остановиться, как пассажирская дверца открывается, и Гэвин неуклюже практически выпадает наружу. В его руке уже красуется черный, табельный пистолет. RK900, заглушив двигатель и выбравшись наружу, лишь мимолетом осматривает окрестность в поиске возможной подсказки на случай необратимого, и в какой-то степени именно ее он и находит. Но подсказка эта воспринимается системой не как анализирующий материал, а как самый настоящий призыв к действию. Ступая по осколкам стекла и игнорируя удаляющийся образ приставленного напарника, Ричард решительно поднимает с дороги треснутый телефон детектива Вольф. Последний оказывается отключен. Он же на ходу отправляется в задний карман брюк.       Заминка продолжается недолго. Ричарду приходится отстать от детектива Рида, потому он мысленно упрекает себя за это, когда со стороны заднего двора слышится звон разбиваемого стекла. Андроид, осознавая начавшуюся погоню, решается не входить в дом. Вместо этого RK900, шагая решительно, быстро обходит дом с правой стороны. В этот раз он не медлит, увидев темный силуэт, стремительно мчавшийся в сторону забора, где когда-то стояла арка. Ступор не охватывает машину, напротив, Ричард вдруг ощущает острую потребность догнать, сорвать маску, по возможности уничтожить, даже не обращая внимание на приоритет системы в виде живого заключения! Андроид увеличивает шаг. Между ними не больше семи метров, которые достаточно легко преодолеть всего одним рывком, но едва убийца спрыгивает на жухлую траву – Ричард замирает. Металлического цвета глаза внимательно и с тревогой наблюдают за скапывающей с рук убийцы кровью. Он даже не удосужился надеть перчатки, наверняка оставив кучу отпечатков. Но не это волнует Ричарда. Само наличие биологической жидкости заставляет задаться вопросом кому именно она принадлежит. И, какие бы ошибки не выдавала система, что ориентирована на защиту приставленного детектива, Ричард вдруг осознает. Пусть это будет кровь Рида. Пусть это будет его кровь.       Некто выпрямляется, и все в нем сквозит знакомым, как если бы они виделись ранее. Но они виделись. Буквально этим утром. Одежда осталась той же: черные куртка и брюки, черная кепка, скрывающая волосы, черная повязка на нижней части лица. Разве что в этот раз нет перчаток. Зато есть серые, светлые глаза, во взгляде которых читается многообещающий посыл.       Ричард отходит от ступора при виде крови, только когда убийца срывается с места, скрываясь в тени. Порывистый шаг в сторону забора оказывается бесполезным, после чего андроид, раздраженный из-за собственного промаха, замирает со сжатыми в кулаки руками. Яркие лучи приближающегося к кромке леса солнца скользят по его темным волосам, отражаясь в огорченных глазах стального оттенка. Нечто, что люди, кажется, называют злостью, выедает его изнутри, вынуждает обвинять себя во всем случившемся, и мысль о последнем вдруг напоминает о крови на руках мужского силуэта. Осознав это, RK900 перестает злобно сжимать губы. Он нерешительно поворачивается в сторону дома, где ветер играет с занавесками сквозь разбитую стеклянную дверь. Что-то внутри останавливает его в намерении сделать шаг вперед, вместе с этим что-то требует промчаться в здание и увидеть все своими глазами. Эта нерешительность словно сводит с ума, заставляет систему бороться с неродными приоритетами, выстраивать и разрушать логические цепи поведения, и, самое худшее, пытаться найти ответы в столь странном поведении! Худшее, потому что ответы все как один нелогичны и иррациональны. И все они сводятся к дискомфорту и нежеланию программ получить и освоить информацию о возможной жертве в доме. Как это «чувство» называют люди?.. страх?..       Словно назло в памятных фрагментах мелькает сладостное выражение лица Луизы Вольф, когда женские губы произносят намекающие на его отклонения слова. Всего на мгновение закрыв глаза, Ричард сжимает губы. Это воспоминание дает ему возможность усмирить взбешенную систему и сделать несколько шагов в сторону крыльца на задний двор. И когда подошва ботинок неприятно хрустит разбитым стеклом, а порхающие занавески убираются в сторону мужской рукой – андроид застывает на пороге. Представшая картина вкупе с хриплым, подрагивающим женским голосом, что старается не выдавать внутреннего страха, словно становится тем самым сбоем в системе, что Ричард ловит вот уже весь день.       Да. Она и есть этот сбой. Обманывать себя становится невыносимо и деструктивно. Особенно теперь, когда Ричард смотрит сверху вниз на прижатое к Риду женское тело, по оголенной спине которой струятся многочисленные ручейки крови.

***

43 минуты назад

      «Луиза…» «Луиза, очнись…»       Что?.. почему так темно?.. я ослепла?       «Пожалуйста, открой глаза. Ты должна открыть глаза»       Голос Стэна такой родной, но… почему такой перепуганный? И веки… такие тяжелые. Как будто кто-то решил поиздеваться, намазав ресницы клеем. Совершенно невыносимо. Пожалуй, стоит еще немного поспать…       «Луиза…»       Пытаюсь устало просить Стэна отстать от меня, однако и это сделать довольно сложно. Где-то там в стороне доносится биение сердца, но оно неразмеренное, то громкое, то тихое. Мне бы еще поспать… и все будет хорошо.       «Ты не спишь, Луиза. Но если не откроешь глаза – заснешь навсегда»       Слова его действуют адреналином. Чуть простонав охрипшим голосом, я с силой разлепляю ресницы и пытаюсь сфокусировать взгляд. Ничего. Только темные и белые вспышки, блуждающие перед глазами. Все тело словно затекло, мышцы противно ноют, шейные позвонки гудят, отдаваясь шумом взбешенной крови в груди. То самое биение сердца вдруг обрывается, и до меня доходит. Это не сердце. Это шаги. Чужие, неторопливые. Я лениво пытаюсь понять, где я и что делаю, как же хочется повернуть голову и размять спину! Но тело не слушается, только гудя в каждой клеточке нестерпимой болью. Кажется, я сама по себе пульсирующий комок боли, но когда среди этой агонии удается распознать болезненную, обжигающую точку справа на шее, как воспоминания окатывают меня волной. Пульс сбивается, вместе с ним учащается спугнутое дыхание.       Это он. Он ходит где-то там, рядом. Он находится в моем доме, он взял машину Рида, он усыпил меня, введя некий анестетик, что оставляет чувства, но отключают определенные нервные пути тела. Он шептал мне явно не своим голосом, он бродил вокруг моего дома, его замечал Ричард каждую ночь! И, самое ужасное, он готов на все, чтобы привлечь внимание Гэвина Рида.       «Дыши ровно», настороженно замечает Стэн, ощущая мое близкое к панической атаке состояние. Благо шестнадцать лет совместной жизни и безоговорочного доверия к компьютеру играют свою роль. Его голос моментально успокаивает, позволяя мне дышать ровно и объективно оценивать ситуацию. «Не старайся двигаться, в твоей крови сильнодействующий анестетик, блокирующий проводящие нервные пути»       – Должен признать, я впервые рассчитывал объективную дозу на столь непривычный для меня вес, тем более, как говорится, «на глаз», – голос со стороны, такой хриплый и до чертиков знакомый, оставляет на моей коже волны мурашек. Дыхание вдруг замирает, как если бы я становлюсь встревоженной посреди поляны ланью перед лесом, в котором прозвучал хруст ветки. Зрение фокусируется очень долго, и когда первые силуэты проявились – я тут же по инерции пытаюсь повернуть голову в сторону источника шумов. Не получается от слова «совсем». Тело не слушается, оно ощущается мертвым грузом, пропитанным болью и затекшими мышцами. – Допускаю мысль, что именно поэтому на ваше пробуждение, детектив, ушло тринадцать минут.       «Не отвечай. Пусть проявит интерес, нам следует потянуть время»       Сложно не согласиться со Стэном, особенно учитывая, что отвечать у меня нет ни желания, ни возможности. Голосовые связки словно натянутые струны хрипят от каждого вздоха. Не знала, что боль можно испытывать даже в них.       Когда ясность разума возвращается, а туман с головы и глаз сходит, я постепенно осознаю свое положение. Взгляд устремлен строго в до боли знакомый пол гостиной, в то время как руки и талия стянуты невидимыми путами. Именно первые скреплены в запястьях за спинкой стула, в то время как талию охватывает что-то еще, прижимая ее к все той же спинке. Густые волосы водопадом спадают с обеих сторон, скрывая мое лицо от окружающего мира, в частности от того, чьи неспешные шаги приближаются. От вида остановившихся мужских ботинок меня пробирает на дрожь. Спугнутому хрипу не удается вырваться наружу. Ведь я подавляю его еще в горле, удерживая слезливый комок внутри.       – Не обессудьте, но мне бы хотелось видеть ваше лицо. Ужас в глазах таких, как вы, несколько возбуждает.       Чувствую, как на плечо водружается прохладная рука, как с силой давит мужская ладонь, как протяжно стонут все мышцы от позволения свободно, но безвольно откинуться на спинку стула. Мир вокруг словно живет сам по себе, мне остается лишь жалобно цепляться взглядом за появляющиеся рядом фрагменты. Чувствую себя тем, кто никак не может повлиять на процесс, кто вынужден смотреть кино длиною в жизнь, кто безволен даже в собственном теле. Чувствую себя… Стэном.       Я бы смаковала эту мысль с особой иронией и истеричным смехом, если бы безжизненно откинутая назад голова не позволила голубым глазам увидеть его. Высокий, темный силуэт в черной одежде. Черный козырек кепки нависает над серыми глазами, в которых читается садистское удовольствие, нижняя часть лица вплоть до носа скрыта за черной маской. Остается только наблюдать за тем, как Сероглазка осматривает мое тело, чуть склонив голову. Холодные пальцы, от прикосновений которых сознание отзывается готовностью впасть в истерику, бережно убирают волосы с плеч. Я знала, что рано или поздно покину этот мир, но не ожидала, что придется сделать это в руках столь мерзкого существа. И уж точно не тогда, когда в моем доме появился еще один житель.       Житель… Сумо!       Попытка прохрипеть вопрос проваливается, когда я приоткрываю губы и пытаюсь выдавить из себя хоть звук. Сероглазка вскидывает брови, как бы в насмешке предлагая попробовать снова.       – Собака… где собака…       – Вы прикованы к стулу в собственном доме, и наверняка знаете с какой целью вам введено анестетическое вещество, – убийца, от голоса которого по телу бегает дрожь, невесело усмехается. Я сжимаю дрожащие губы, подавляя накатывающие слезы. – Но вас интересует собака?       Ответом ему становится умоляющий взгляд. Отчего-то все, что мне сейчас требуется – знать, что с Сумо все в порядке. Никогда не отличалась бережным отношением к себе, но получая ответственность за другого не могу жить спокойно с осознанием, что его жизнь под угрозой из-за меня. Сероглазка поднимает голову и смотрит в сторону комнаты с бассейном.       – Беззащитные существа меня не интересуют. Собака заперта в другой комнате, можете не волноваться.       С губ срывается шепчущее «Слава богу…», и я надеюсь, что убийца не услышит, однако это пустые надежды. Некто насмешливо хмурится, косясь в мою сторону сверкающими зрачками.       – Неужели не будет вопросов? – поймав мой недоумевающий, но еще не отошедший от душевного облегчения взор, убийца аккуратно пожимает плечами. – Я еще ни разу не имел дело с женщиной, всегда считал, что мужчина наиболее агрессивен в своих эмоциональных порывах и стремлении показать свою власть. Но они же всегда задают один вопрос на всех, как, например, за что. Вы же, очнувшись, спросили о собаке. Неужели больше ничего не интересует?       «Скажи, что и так про него все знаешь», приглушенно и быстро парирует Стэн, прогнозируя варианты развития событий. «Это позволит проявить его интерес»       И мне не приходится врать, говоря, что я все про него знаю. Его голос, его отзыв в отношении убийств мужчин и женщин… одно и едва ли не самое главное для меня теперь как на ладони. Потому я смотрю ему прямо в глаза обреченно и смиренно, показывая полную готовность принять смерть.       – Я и так знаю кто ты, машина, – вижу, как под черной маской происходит движение, и взгляд андроида смягчается, как если бы он улыбается. – Если, конечно, ты не Мэрлин Мэнсон, воскресший из мертвых.       – Ах, вы об этом. Рад, что вы заметили, – андроид самодовольно уходит в сторону, исчезая из поля зрения. Его шаги неприятно отдают эхом в тишине высоких стен, но еще сильнее эхом отдаются некие металлические звуки, словно бы кто-то раскладывают по стеклянной поверхности стальные инструменты. Эти звуки влекут за собой холод в сосудах от воспоминаний «аккуратности» швов и красных букв на теле жертв. – Мне показалось забавным дать вам возможность покинуть мир под звуки голоса своего кумира.       – Ты просто псих…       – Возможно, – без интереса отвечает андроид, чей голос слышится со стороны. Он говорит так спокойно и обыденно, словно проделывает это каждый день. И ведь он проделывает… и лучше бы я не вспоминала об этом, вызывая у себя рефлекторное проигрывание трупов на холодных столах Колсона. От этих воспоминаний легче не становится. Напротив, на глаза наворачиваются слезы, вот-вот грозящие превратится в холодные, соленые дорожки. – Но агрессия порождает агрессию, не так ли? Вы же не считаете себя доброжелательной и высокоморальной личностью?       «Не плачь. Луиза, не смей», напряженно вещает Стэн, как только я сжимаю веки, позволяя переполненной влаге заструиться вниз, по щекам. Чувствую, как холод влаги обжигает разгоряченную кожу, как гулко пульсирует перепуганное сердце. И ничего не могу поделать с собой, сохраняя каменное выражение лица и позволяя слезам прокладывать себе путь. Металлические звуки со стороны обрываются, и Сероглазка, выждав некоторую паузу, приглушенно проговаривает:       – Надо же… я так часто бывал рядом с вами, но ни разу не видел ваших слез. Даже и не знал, что вы на них способны.       «Молчи»       И я повинуюсь. Делаю несколько глубоких вздохов, сглатываю гребаный мокрый комок и открываю глаза, глядя в занавешенное окно. Со стороны слышится безучастный смешок, металлические звуки продолжаются.       – К сожалению, у нас не так много времени. Мистер Рид свернул на Баумен-бич, а значит, прибудет сюда не меньше, чем через сорок минут, так что нам следует поторопиться, если вы, конечно, не против, – учтиво спрашивает девиант. С каждым словом его голос становится все ближе, с каждым словом я ощущаю, как накатывает паническая атака, и едва прекратившиеся слезы вновь струятся вниз под утяжеленное, медленное дыхание. Андроид, остановившись напротив меня, с извиняющимся, но словно насмешливым взглядом легким движением пальцев заставляет мою голову безвольно отвернуться. От прикосновения его рук меня бы пробрало на дрожь, но увы. Мышцы не могут выполнить даже такой простой команды. Остается только усмирять взбешенное дыхание и слизывать соленые слезы с губ.       «Говори с ним», мгновенная команда Стэна дает мне возможность взять себя в руки, пусть и не ясно оценивая ситуацию, но безоговорочно следуя рациональным приказам компьютера. «Говори так, словно тебя заботят детали его работы»       – Почему… – чувствуя, как белая ткань испачканной рубашки на плече натянулась, и на ее месте кожа ощущает металлический холод, я зажмуриваю глаза и сглатываю комок страха. Звук разрезающейся ткани заставляет мысли рваться по разные стороны, рассыпаясь в эмоциональном напряжении, и только напоминающее «Луиза, говори с ним» в голове помогает сосредоточиться на собственных словах, абстрагируясь от звука разреза. – Почему я должна быть против?       – К сожалению, столь короткий срок вынуждает пренебречь некоторыми деталями, например, аккуратностью, – постепенно за каждым таким звуком кожа все больше и больше ощущает прохладу. Металл, в котором я признаю довольно острые ножницы, то и дело, что касается тела, блуждая от плеч к рукам, от груди к талии. Я не вижу самого процесса, ведь всем своим взглядом вынуждена безжизненно смотреть в стол, на котором расположилось довольно большое количество различных хирургических инструментов. Узнаю каждое из них. Не раз повидала за время своей инвалидности. Уверенности это не прибавляет, лучше бы я не знала, для чего нужны те крупные ножницы и скальпель для вскрытия брюшины. – Но на вашем месте я бы радовался этому. Смерть будет не такой болезненной и долгой, как у предыдущих людей.       Наконец, звуки ножниц исчезают, и изрезанная рубашка падает на пол, оголяя мое тело. Вряд ли машина получает удовольствие от созерцания женского тела в нижнем белье, зато наверняка получает удовольствие от моего обездвиженного, униженного вида. Его темный облик возвращается в мое поле зрения прямиком к столу с инструментами, и я не успеваю раскрыть рта, как андроид аккуратно убирает ножницы, продолжая свою мысль.       – Хотя, должен сказать, что лучше бы я позволил вам умирать долго и мучительно. Не потому, что вы мне не нравитесь, хоть это и правда. Скорее, потому что будет жаль заставлять детектива Рида видеть вас в таком «непрезентабельном» виде, – гадать не стоит, что именно подразумевает Сероглазка. До сих перед глазами стоят трупы мужчин в идеальных костюмах, с идеальными положениями рук и ног, с вычищенной до блеска обувью, где даже в подошве не видны остатки земли. И эти аккуратные буквы на груди, как ярлык или открытка в букете цветов. Вот только тела других людей нельзя назвать цветами, а красную фамилию – открыткой с комплиментом.       «Спроси, почему ему так важен детектив»       – А не влюбился ли ты часом? – не ехидно спрашиваю я, наблюдая за тем, как темный силуэт вдруг застывает, держа в руке довольно крупный, увесистый нож для разреза костей. Его прямоугольный конец упирается в палец машины, и нож медленно крутится вокруг своей оси, словно показывая задумчивость девианта. Впрочем, так и есть. Андроид, ушедший в раздумья от моего вопроса, смотрит строго перед собой. – Почему тебе так важен Гэвин?       Он застывает. Нож больше не крутится вокруг своей оси, руки замирают в одном положении. Чувствую, что задела за живое, и понимаю, почему Стэн требует сменить статус жертвы на статус участника процесса. Оттянуть момент, дать Гэвину возможность успеть, показать убийце, что я знаю о нем многое, и при этом интересуюсь новым. И это срабатывает, учитывая, как глухо говорит девиант, повернувшийся ко мне спиной.       – Я был во многих городах, хотя, уверен, вы знаете об этом, раз занимались моим делом. И, должен сказать, что ни в одном городе столько внимания моей персоне не было уделено, – андроид выжидает паузу, после чего аккуратно кладет нож обратно на стол и упирается о него двумя ладонями. – Приятное чувство, когда кто-то тобой интересуется. Особенно оно приятно тем, что этот кто-то – довольно агрессивная личность, с которой я так или иначе покончу. Уж простите меня за этот сумбур, – андроид усмехается, выпрямляется и смотрит на меня из-за плеча. Глаза его как будто улыбаются добродушием. – Ничего не могу с собой поделать. Люди с деструктивным поведением выводят меня из себя.       «Спроси его о целях маршрута»       – Путешествовать по штату ради того, чтобы найти себе подходящего соперника? – в этот раз усмехаюсь я, ощущая, как лживое чувство контроля над ситуацией заполоняет разум. Подсказки Стэна помогают – андроид, получающий дозу интереса к своей персоне, вдруг теряется во времени, позволяя мысленно увести его от исполнения задуманного.       – Нет, что вы. Цель моего путешествия далека от желания найти достойного моего внимания человека, – он снова поворачивается к столу, снова берет некий нож, на этот раз тонкий и узкий, снова оборачивается ко мне, играя хирургическим инструментом с кончиком своего указательного пальца. От вида приближающегося возвышающегося убийцы чувство контроля испаряется, оставляя только страх и предчувствие скорой боли. Те самые жертвы разорвали свои голосовые связки от криков. Я умру гораздо раньше, чем смогу повредить свой голос. – Но все же довольно трудно справиться с навалившимися эмоциями, которыми люди забиты под завязку, – он возвышается так высоко и находится так близко, что я ощущаю острую потребность отдалиться, уйти в сторону. Увы, это невозможно. Ни одна мышца не слушается, я словно кукла с обрезанными веревочками на руках и ногах. Андроид, игнорируя мою вновь начавшуюся паническую атаку, ловко перерезает удерживающие на стуле путы, придерживая одной рукой за плечо, дабы я не свалилась. – В любом случае своей основной цели я достигаю. А все эти убийства… скажем так, всего лишь способ расслабиться.       Я не ожидаю от него грубых движений, и потому даже удивляюсь, когда мужская рука больно сжимается на плечевом суставе и с силой скидывает меня на пол животом вниз. Больно. Очень больно! От удара головой и грудью о пол тело словно пронзает тупая боль, выбивая воздух из легких. Тускло простонав, я стараюсь пошевелить хоть пальцем. Заставить хоть одну мышцу ответить на приказы мозга, но вместо этого продолжаю валяться на полу, мыслями со слезами возвращаясь в шестнадцать лет. Когда тело было лишь тощим мешком с костями, а в голове только мрак и пустота. Но даже то состояние было намного лучше. Лучше тишина и смирение с неполноценной жизнью в душе, чем ледяной страх из-за скорой смерти под звуки скрипучего голоса любимого кумира.       – Думаю, мы поступим иначе, мисс Вольф, – андроид усаживается на мою поясницу, и грудная клетка вдруг ощущает свободу с касаниями холодного металла. Бюстгальтер разрывается. Больше на мне ничего нет, кроме вороха черных волос, разметавшихся на лопатках. – Детектив Рид уже на подъезде, так что в этот раз я не стану баловать его очередным подарком. Думаю, само покушение на вашу жизнь уже многое для него значит. Хотел покончить с этим как можно раньше, но… вам придется все же потерпеть. Мои искрение сожаления.       «Луиза, дыши ровно…»       – Что?.. – кому я задаю этот вопрос? Уже не важно. Гораздо важнее, что голос Стэна теряется в адской, обжигающей тело боли, что змеей расползается по спине, проникая в каждую клеточку. Холод на коже сменяется огнем. И вроде бы должна чувствовать горячие струйки крови, ползущие вниз, но вместо этого срываюсь на высокий крик, захлебываясь в своих же слезах. И хоть бы рука повиновалась приказам пошевелиться! Нет! Я точно живая рыба на огромной, расплавленной сковородке, что пытается брыкаться, а вместо этого получается только хуже! Словно застрявшая в сетях электропередач птица, обездвиженная проникающими в самое тело электрическими разрядами! Чувство отчаяния и жалости к себе дополняется острым желанием умереть как можно быстрее, но вряд ли этот ублюдок прекратит разрезать кожу на лопатках. И только эта сожалеющая мысль закрадывается в голову, как острая боль прекращается, оставляя после себя пламя.       – Прошу прощения. Но так будет лучше.       В его словах ни капли сожаления или вины, только сталь опытного хирурга и стремление поскорее выполнить филигранную работу. Я не успеваю отойти от шока и боли, как чувствую натянутость собственных волос. Мгновение – и воздух рассекает звук разрываемых прядей. Еще мгновение – и черные волосы, собранные в хвост, словно нарочно откидываются на пол перед моими глазами. Больше у меня нет желания сопротивляться. Теперь только унижение и обреченность. Как будто собственную гордость вырезали ножом, рассеяв ее жалкие остатки над огнем жалости к себе. В общем-то, так и есть. Плач с этой мыслью вдруг прекращается. Слезы безвольно стекают по щекам, пропитывая ворс ковра, и следующие пируэты, что вытворяет острое лезвие на тонкой коже, обжигают тело, но не душу. В душе ведь больше ничего нет.       – Я удивлен, – ему не нужно прижимать меня к полу, как и не нужно контролировать мои движения, ведь я полностью их лишена. Но все же чувствую давление на плече, что теряется в ворохе верещащей в голове боли. – Большинство на моменте вскрытия уже разрывали голосовые связки и впадали в бессознание. Но вы держитесь.       «Ублюдок сраный… Луиза, мне нужно твое разрешение на контроль разумом», только сейчас понимаю, что все это время Стэн говорил. Однако голос его тонул в боли и внутреннем мраке, не позволяя слышать что-то еще, кроме своего крика. И может быть я бы дала ему разрешение, понимая, что это может привести к неизвестности, но у меня не то, что сил открыть рот нет. Нет сил думать, вообще воспринимать этот мир. Только и приходится, что цепляться сознанием за тускнеющую боль, лишь бы не покинуть этот мир, уйдя в надвигающуюся тьму.       – Я слышал, что женщины выносливей мужчин по причине гендерных особенностей организма, но не думал, что разница столь велика, – нож все двигается и двигается, разрывая плоть, и все большая боль вспышками вырывает меня из вот-вот надвигающего мрака. И я не могу отвечать. Только теряться в окружении, готовясь распрощаться с миром. О чем мне подумать?.. о том, как жалка моя жизнь? Или о том, как много я не успела сделать?..       «Луиза, дай разрешение!»       – Впрочем, для меня вы все равно все одинаковы. Так же, как и мы для вас, верно? Люди так тешат свое самолюбие, что едва на эволюционной ступени появился конкурент – тут же постарались уничтожить его под корень. И чем же вы лучше нас, мисс Вольф?       О чем мне подумать?.. о том, как часто я игнорировала отца, бросая в его сторону нелестные эпитеты? О том, как далеко я отдаляюсь от брата, покрываясь коконом из жалости к самой себе? О том, как часто я тратила время и раздаривала себя совершенно ненужным людям, не обращая внимания на тех, кому я реально нужна?.. или о том, кто на деле вызывает далеко не негативные эмоции, за которыми я прячу свои истинные желания?       – Должно быть, я ухожу в полемику из разряда «вопросы вечности», – боль на некоторое время отступает, и андроид, погрузившись в размышления, на несколько секунд перестает истязать мою кожу. – Раньше я не понимал стремления людей размышлять о вечном, но теперь осознаю, насколько глубоки эти аспекты человеческой жизни. Но раз таковы последствия самосознания, то я готов с ними мириться, учитывая, как много возможностей открывается в других аспектах. Например, человеческие крики. Все-таки видеть, как страдает тот, кто вынуждает страдать других – довольно приятно. Еще приятней – осознавать, что ты являешься источником этих страданий.       О чем мне думать на пороге смерти?.. об убийце, что сидит верхом на моей спине и изрезает кожу в хаотичном порядке, или покинуть мир в приятных, но мрачных воспоминаниях о том, кто мчится сюда на всех парах? Умереть с жалостью к себе или умереть с жалостью о нас?..       Нас? Как давно появилось слово «нас»? Наверное, так же давно, как дело Сероглазки оказалось загружено в мой компьютер, в придачу к которому пошло одно создание с суровым характером и ледяным взором. Тот, от которого душа сладостно содрогается в предвкушении скорых игр. От которого в груди расцветают прекрасные розы с крупными шипами, словно манящие прикоснуться, но отпугивающие возможной болью и страхом стать слабой. Но я и есть слабая. Иначе не лежала бы под этим ублюдком, обездвиженная и в луже собственных слез и крови. И только левая рука слабо пытается пошевелить пальцами, ощупывая ворс.       Нахмурившись от этой мысли, я игнорирую голос андроида и прислушиваюсь к своему телу.       Стэн.       Он не берет контроль над разумом, ведь он не получил разрешения, однако вопреки действию анестетика вынуждает нервные пути работать, проводить импульсы. Сквозь адское пламя, охватывающее каждую клеточку тела, я вдруг чувствую легкое, покалывающее тепло в районе шейных позвонков. Такие приятные, такие уютные. Словно некто пробрался внутрь, намереваясь дать мне возможность выстоять эту битву. Я не шевелю рукой. Вместо меня это делает компьютер. И, судя по воцарившемуся молчанию, слабое подчинение тела удивляет не только меня. Андроид замолкает.       – Это невозможно, – глухо проговаривает девиант, все еще пребывая в недоумении. – Я ввел вам на несколько грамм больше положенной порции, это невозможно!       Чувствую, как Стэну приходится приложить немало усилий, чтобы перебороть блок в виде блокирующего вещества. Чувствую, как уверенность обогащает мое тело, как разливается надежда по сосудам вместе с теплеющей кровью. Рука, что всеми силами цепляется за ворс, умудряется сквозь боль и сопротивление согнуться в локте. Мышцы словно чужие. Все равно, что поднимать мешок с песком. Остается только восторженно улыбаться через боль и слезы, при этом понимая – это не поможет. Ничего мне уже не поможет.       Скрежет где-то со стороны двора разрывает наше напряжение. Андроид резко вскакивает, и успевает это сделать вовремя, ведь со стороны гостевого холла звучит треск заблокированной двери, и в ворохе собственных уничтожающих мыслей до меня доносится знакомый, мужской крик. Звон разбиваемого стекла, громкие, торопливые шаги – все игнорируется, остается где-то в подсознании, позволяя мне концентрироваться только на собственном теле. И как много слез радости просыпается изнутри, когда мышцы, взбудораженные вмешательством Стэна, начинают слушаться и меня. В течение нескольких секунд удается привстать на дрожащих локтях. Еще несколько секунд – и я утыкаюсь в чью-то мужскую грудь, сжимаясь в комок, словно замерзший котенок.       Не вижу его глаз. Не слышу его голоса. Только чувствую, как мужская рука опускается на плечо, в нерешительности прижимая к себе. Я знаю, кто именно рядом и почему меня прижимает только одна ладонь, ведь вторая занята гипсом. И чувство тепла Рида словно дарует осознание безопасности. Дарует возможность выплакаться, всем сознанием испытывая неподдельный страх.       – Что там, Гэвин?.. – прерывисто дыша и стараясь вжаться в мужчину, я пытаюсь остановить слезы, но это все равно, что пытаться встать на пути у скоростного поезда. Каждое произнесенное слово только приближает меня к истерике, выдавая ее дрожащим голосом и языками пламени во всем теле. – Что там?..       – Ничего, – мертво отвечает Гэвин, выждав некоторую паузу. – Ничего, малая.       И он приговаривает это, сидя рядом на полу и открывая для меня свою грудь. То и делает, что поглаживает по голове и не прекращает напоминать, что там «ничего нет». Но я знаю. Там есть. И попытка посмотреть на спину оборачивается для меня куда худшим событием. Лучше бы я увидела нечто неприятное на своем теле, чем облик андроида с горящими красным светодиодами, что остался стоять у разбитого выхода на задний двор. Его светлые глаза наполнены отрешенностью, пустотой, но смотрит он далеко не на меня. Смотрит он на то, что оставил после себя убийца, истязая человеческую душу наряду с телом.       Следующие часы проходят словно во сне. Я ничего не понимаю. Не могу что-то осознавать. Только слышу звуки сирен, ругань Рида с каким-то человеком, чувствую боль на спине от прикосновения медицинского халата. Ничто во мне не способно воспринимать этот мир, даже отражение перемигивающихся сигналов скорой помощи и оперативного отряда остается где-то там, вдалеке. Словно пустая оболочка следую за Гэвином, прижимая к себе несчастный халат. Не сопротивляюсь, когда перед лицом открываются дверцы медицинского грузовичка, как баран слепо иду вперед, взбираясь на импровизированный хирургический стол. Все, что мне сейчас хочется – спрятаться ото всех, в частности от потерянного взгляда Девятки, что предпочитает оставаться в стороне, ни с кем не контактируя. Потому, когда за спиной закрываются дверцы, и моим единственным спутником остается темнокожая женщина-фельдшер, вновь позволяю себе тихо разреветься, содрогаясь всем телом.       – Страшно, наверное, было, – голос за спиной словно напоминает мне, что я не одна, и судороги в теле прекращаются, спугнутые чужим присутствием. Не переставая поливаться слезами, я дрожащей, похолодевшей рукой стираю слезы с лица и неуверенно кошусь в сторону женщины. Фельдшер в темном костюме с мертвым выражением лица вытаскивает из белого врачебного кейса несколько пустых ампул для сбора анализа. – Хотелось бы сказать, что все будет хорошо, но… знаю, что не будет.       Ни слова о сожалении, ни слова ободрения. Только понимание, как будто фельдшер и сама бывала на моем месте, точно так же не имея возможности двигаться и испытывая адскую боль. Теряясь в догадках, я нахмурено наблюдаю за действиями медицинского работника. Ее довольно пухлые пальцы ловко вскрывают ампулу, после чего женщина, не глядя на меня, обходит меня из-за спины. Ее темные с мешками под нижними веками глаза устало ищут взглядом вену на моей вытянутой руке, после чего приставленный шприц автоматически вводит иглу под кожу. В ином случае я бы шикнула от боли, но сейчас на фоне пламени на спине эта боль ничто. Не говоря уже о воцарившемся в груди мраке.       Поймав мой недоуменный взор, с которым я все это время пялюсь в лицо женщины, фельдшер блекло улыбается, пряча свои явно заплаканные глаза.       – Я наслышана про этого ублюдка. Судьба свела не самым лучшим образом, – ее голос звучит совсем мертво, и я не решаюсь задать вопрос. Почему-то уверена, что знаю ответ. Но уж точно не ожидаю услышать то, что звучит в следующие минуты под приглушенные звуки мужской ругани за железными дверями медицинского грузовика. – Я потеряла мужа. Меньше недели назад. Вы ведь вели это дело, не так ли?       Сама не замечаю, как киваю. Даже не задумываюсь о том, чтобы скрывать информацию обо мне. Не дает ни угнетенное сознание, ни шок от столь удивительной встречи. Мир тесен. В этом я убеждаюсь уже в следующее мгновение.       – Тогда вы знаете Лютера Эванса, – от звука знакомого имени у меня внутри все переворачивается. Начинаю жалеть, что залезла в этот грузовик. Только и приходится, что испуганно смотреть на темнокожую женщину, вспоминая стоны и вздохи ее мертвого мужа в салоне автомобиля. Фельдшер, судя по всему, не замечает моего состояния, либо списывает это на шок от произошедшего. На губах ее играет тоскливая улыбка, сама врач занята закупоркой ампул с образцами моей крови.       – Но ведь он не отсюда, – вместо привычного голоса изо рта вырывается хриплый шепот, и мне приходится прокашляться, чтобы хоть немного снять напряжение с голосовых связок.       – Знаю. Переехала сюда буквально пару дней назад. Перевелась из одного рабочего штата в другой, и вот… я здесь… – ее голос чуть осел, точно перед слезами, но женщина взяла себя в руки довольно быстро. В темных глазах блестит влага, голова с готовностью встретить неприятности вздернулась вверх. Выждав некоторую паузу, миссис Эванс судорожно всхлипнула и продолжила натянутым тоном. – Здесь, как будто ближе к нему. У нас, конечно, не все было идеально. Но знаете… у всех ведь бывают проблемы…       Шумно втянув воздух, женщина резко отворачивается и пытается угомонить подступающие слезы. И мне бы сказать хоть слово, хоть как-то ободрить фельдшера, но мне бы самой справиться со своим внутренним дерьмом, состоящим не только из душевной боли от состоявшегося унижения, но и из отвращения к самой себе из-за встречи с вдовой одного из мимолетных любовников прошлого. Никогда не задавалась вопросами личной жизни мужчин, что мелькают на пути всего на одну ночь. Женат или холост? Меня не касается. Есть дети или одинок? Снова же, не моя проблема. И только сейчас, столкнувшись лицом к лицу с человеком, кто любит, ждет и переживает за родного – понимаю, какой же паскудой была я. Для меня Лютер Эванс лишь ночь. Для кого-то Лютер Эванс – вся жизнь. Мерзко. Как же мерзко…       – Простите меня, – кое-как прошептав это, я отворачиваюсь от миссис Эванс, укутываясь в медицинский халат. Женщина воспринимает это, как сожаление из-за допущения смерти ее мужа в моем некогда бывшем деле, но просьбы о прощении произнесены с другой целью. Мне стыдно. Стыдно перед вдовой миссис Эванс, стыдно от мысли, что я так спокойно отнеслась к смерти одного из десятков в своей жизни. Слезы больше не текут, ущемленные другим чувством в виде пустоты в голове, но тревога не дает мне справиться с этим состоянием. Приходится закрываться в себе, как физически, так и морально.       – Бросьте, вы ведь здесь совсем не причем, – фельдшер явно оживляется, учитывая, как теплеет ее тон, как за спиной снова происходят какие-то действия с больничным кейсом. По звукам больше похоже на распаковку ватных тампонов и дезинфицирующего средства. Когда ножницы разрезают упаковку, меня передергивает от воспоминаний схожих звуков на теле при освобождении от испачканной рубашки. Мурашки тут же пробегаются по коже, и я замираю, точно суслик перед надвигающейся опасностью. – Рано или поздно ему все равно все воздастся. Как и всем нам за наши заслуги.       Не могу не согласиться. Мне уже воздалось. Так глупо обходиться со своей жизнью, плевать в души близким, жить в собственном коконе, как егерь в лесу, подальше от цивилизации. Все эти отвратные мимолетные близости, лишенные морали и смысла. Уничтожение своего же организма с помощью сигарет и алкоголя. Когда ты живешь с мыслью о собственной ничтожности, все это кажется таким глупым и неважным, что ты даже не задумываешься о своем будущем с подобным образом жизни. Все мы предстанем перед высшим судом, да? Все мы хотим выполнить некоторые свои дела перед смертью, верно? Но смерть всегда кажется далекой. Где-то там, за долгими годами, в постели старого человека, покрытого морщинами. И когда она вдруг врывается в твою жизнь, раскрывая двери настежь здесь и сейчас – резко понимаешь, как много времени ты тратишь на самобичевание и эгоизм, игнорируя очевидное. И может, случившееся не поменяло моего сознания в полной мере. Кое-что я все-таки желаю исправить. Например, отношение к брату. Например, дурацкие игры в кошки и мышки в попытках скрыть истину за маской безучастного интереса.       Погруженная в мысли, я не замечаю, как стихает шум за спиной. Миссис Эванс, вернувшая своему голосу спокойствие, аккуратно выглядывает из-за моего плеча и улыбчиво приподнимает брови, держа в руках материалы для дезинфекции.       – Я должна обработать рану, чтобы в кровь не попала инфекция.       Только после этих слов мне удается понять, что именно требует врач. Несмело облизнув губы, я с болью на лице приспускаю медицинский халат, все еще закрывая грудь, но практически полностью открыв спину. Каждое движение ткани отдается языками пламени, растекающимся жидкой лавой в сосудах. Вспышки света бликуют перед глазами, и лучше не становится, когда фельдшер, выждав паузу, видимо, в шоке от увиденного, приступает к обработке.       Звуки мужской ругани за дверью стихают спустя три или четыре минуты, и когда мне удается привыкнуть к новой боли – щипящей, точно кто-то не шибко умный поливает порезы соленой водой – железная дверца открывается, вынуждая нас обеих замереть на месте. Одного взгляда из-за плеча хватает, чтобы узнать нарушителя воцарившегося спокойствия. Гэвин. Потерянно стоит, чуть приоткрыв дверцу и с неподдельной удрученностью в светлых глазах тяжелым взором наблюдает за действиями фельдшера. Только через некоторое время мужчина быстро хлопает глазами и откашливается, прижимая перепачканную кровью загипсованную руку к груди.       – Я… могу?       – Не самое удачное время вы нашли, детектив, – начинает миссис Эванс, однако ловит на себе мой взгляд, и, окинув Рида недовольным взором, возвращается к работе. Рид, правильно расценив мое молчание, вползает в машину, закрывая за собой дверцу.       Молчание не может быть долгим, но если поначалу оно царило из-за попыток Гэвина устроиться на небольшой скамейке у стенки грузовика, то сейчас он просто не знает, что сказать. Смотрит пустым взглядом на раны и недобро прищуривается, явно витая не в этой машине, не в нашей компании. Я и не ожидаю от него слов. По крайней мере, слышать точно не хочу. И все же приходится отвернуться от друга, когда тот решается открыть рот.       – Должен признаться, впервые в жизни не знаю, что сказать, – мужская рука проходится по лицу, словно стирая усталость и напряжение. Пальцы некоторое время задерживаются на нижней части, обхватывая нижнюю челюсть, и Рид смотрит в пол, испытывая душевный дискомфорт. И мне бы перебить его, сказать, что все в порядке. Но… миссис Эванс права. В порядке уже ничего не будет. Точно не в этот треклятый день, наполненный болью и унижением.       – Насколько все дерьмово? – глухо отозвавшись, я стараюсь перевести разговор в другое русло. Рид как будто бы радуется этой возможности, шумно вздыхая.       – Не хуже, чем ты себе представляешь.       – Боюсь, что представить себе хуже я просто не могу, – облизнув губы, я опускаю вздрагивающий взгляд на свои руки, что прижимают воротники халата к груди. – Что там, Гэвин? Скажи, пожалуйста, иначе я сойду с ума.       Мужчина беспокойно елозит, уверена, перебрасывается взглядами с фельдшером, и в этом молчании я понимаю больше, чем если бы коллега беспечно сказал «Все нормально, мелкая». Понимаю, что там. Осознаю, что именно оставил на моем теле ублюдок. Но не желаю признаваться в этом, как будто это окончательно признает меня уничтоженной вдребезги.       – Пара царапин.       Ничего не остается, кроме как сжать губы и согласно кивнуть головой несколько раз. Видимо, Гэвин так же не желает произносить этого вслух. От подобных мыслей боль от обработки ран задвигается на дальний план. На душе становится чуть легче. Конечно, я не смогу бегать от собственных шрамов слишком долго, однако возможность отсрочить момент дает хоть какую-то уверенность, что я смогу протянуть еще пару дней.       – Отправишься в больницу? Фаулер настаивает, чтобы ты легла минимум на неделю, – Рид снова уходит от темы, и я мысленно благодарю его за это. Фельдшер действует аккуратно, ее движений я практически не замечаю, но чувствую легкую, шипящую боль. Неприятно, однако это точно ничто рядом с тем, что пришлось испытать в собственном доме.       – Нет. К черту больницу.       – Вы уверены? – включается в разговор миссис Эванс, от доброжелательности которой мне становится тошно. Чувство отвращения к себе усиливается. – Вам рекомендовано круглосуточное наблюдение в кругу специалистов.       Последнее неприятно отзывается в голове, ведь я понимаю, о каких специалистах идет речь. Явно не медиках в обычном смысле слова. Угрожающе дернув головой в сторону женщины, я грозно метаю стрелки, произнося каждое слово резко и четко.       – Я не псих, ясно? – после этих слов все внимание обращается к напрягшемуся Риду. Мужчина тут же перекидывает взгляд с моей спины на мое лицо. – Я дам все показания если надо, но в больницу не пойду. Достаточно с меня сегодня хирургических инструментов.       – В таком случае, – женщина вновь привлекает мое внимание. Все еще испытывая злость на себя из-за чувства отвращения и на нее из-за ее излишней заботливости, я поворачиваюсь к ней как раз вовремя. Слева, ближе к Гэвину, протягивается пачка ампул с автоматическим шприцом. Не то, чтобы я не доверяю врачу, но все-таки не решаюсь брать медикаменты, освобождая одну руку от воротника халата. – Антибиотики. Один раз в день, для профилактики воспаления или инфекции.       От металлических стен машины отражаются щелчки пальцев, и мы обе смотрим на Рида, протянувшего руку. Фельдшер понимает его так же быстро, как и я. Передав ему антибиотик, миссис Эванс возвращается к моим ранам. Детектив Рид, словив мой недоумевающий, потухший взгляд, хмыкает и потрясывает ампулами в воздухе.       – Ты же не думаешь, что я позволю тебе остаться одной после всего этого говна?       – Я могу снять отель, – попытка возразить настолько слабая, что Гэвину удается уловить мое нежелание оставаться в одиночестве. Усмехнувшись, мужчина показательно убирает ампулы в задний карман джинс. – Гэвин, у меня собака.       – И что?       – А у тебя кот.       Не самый подходящий момент, чтобы признаться, что я знаю про его маленькую тайну о домашнем питомце, но иначе нельзя. Озадаченный Рид вскидывает брови и удивленно опускает голову, как бы задавая безмолвный вопрос, и я отвечаю ему точно таким же безмолвным ответом, пожав плечами. Кажется, женщина за спиной улыбается, снова выдергивая меня из мыслей легкой болью в ранах на спине.       – Ничего страшного, – не получив от меня словесного пояснения, Рид, не меняя выражения лица, говорит громко и вызывающе. – Поживет в отдельной комнате, не помрет.       Мне нечего ему сказать, кроме как ответить вздернутыми углами губы, при виде которой Гэвин стирает озадаченность, сменяя ее тусклой улыбкой. Даже сквозь мрак и пустоту в душе я понимаю, как много переживаний сейчас в голове у друга. В его понимании вся эта история затронула меня только из-за него. Но я-то знаю, что на деле история затронула меня давно, с того момента, как дело передалось в мои руки. И даже не Гэвин стал причиной. Просто так сложилась судьба.       Мы вовремя заканчиваем разговор, ведь в следующее мгновение дверь в машину открывается во второй раз. Там, на асфальте, стоит тот, кого я меньше всего сейчас хочу видеть. Серые глаза, потемневшие при визуальном контакте, вынуждают меня ощущать себя еще более униженной. Так стыдно, так противно. И я такая слабая, как никогда до этого. Прочувствовав в груди образовавшуюся дыру, я наблюдаю за тем, как Ричард, мгновенно переведя холодный взгляд на Рида, говорит спокойно и ровно. Мне бы его устойчивость и стабильность. Глядишь, было бы чуть полегче жить и воспринимать окружающий мир, особенно на пороге смерти.       – Детектив Рид, – кожей ощущаю негодование Гэвина, что устал не меньше, чем я. Протерев переносицу пальцами, коллега вскидывает голову, глядя на Ричарда сверху вниз с высоты высокого подъема медицинского грузовика. Мне так хочется поскорее спрятать свою спину подальше от посторонних взглядов, в частности от взгляда стального цвета глаз, и я поспешно делаю это, когда фельдшер, недовольно бубнящая проклятья из разряда «не грузовик, а проходной двор», закрепляет на израненной коже специализированные, дезинфицированные листы медицинского пластыря, белый халат торопливо накидывается на плечи. Прячусь в нем, как в палатке посреди ночного зимнего леса рядом со стаей волков. – Вас разыскивает капитан Аллен.       – Пошел нахер твой капитан Аллен, – бубнит Рид, отвернувшись ко мне.       – Мне цитировать? – тактичный вопрос Ричарда вызывает у Гэвина приступ ступора, подкрепленный взглядом а-ля «Ты дебил?». Ситуация может казаться забавной, но точно не мне. Мне слишком больно морально и физически, чтобы смеяться или шутить в ответ.       – Нет, конечно, придурок… хотя стой. Цитируй, – вдруг оживившись, Рид с вызовом добавляет следующие слова, говоря громко и четко, чтобы кое-кто на улице услышал его без посредника. Ричард все это время покорно стоит снаружи, придерживая дверь рукой так, чтобы она не открывалась больше, чем положено. – И добавь еще, что он чмо позорное.       – Можешь идти к черту, Рид! – где-то там, за дверями слышится воинственный голос Аллена – руководителя оперативного отряда, подоспевшего далеко не к началу всей этой истории. Мне не понятны агрессивные нападки Рида в сторону капитана, ведь те всегда ладили или как минимум не конфликтовали, и потому я удивленно смотрю на Гэвина в ожидании пояснений. Детектив, уже желающий изъясниться, открывает рот, но тут же закрывает его, когда беснующийся за дверями Аллен продолжает свои нападки в спину Ричарда. – Я делал все, что мог, и ты знаешь это!       – Объяснишь, что случилось? – как только за спиной Девятки утихает буря, я стараюсь придать своему голосу уверенность. Сложно провернуть подобное, когда на тебя смотрят сверкающие льдом глаза с искрящимися зрачками. Снова эти серебристые сети ловят меня в свои путы, снова ощущаю себя слабой, вот только если в участке это было приятное чувство, то здесь это чувство заставляет рыдать в душе и стараться забиться в угол. Словно опозоренная и выставленная перед кем-то важным не в самом приятном свете. Униженная. Опущенная. Недостойная. Можно подбирать множество эпитетов, но приходится удерживать себя на месте, даже больше: освободившись от заботы фельдшера, повернуться к Риду всем телом прямо на металлическом столе.       Гэвин поначалу не хочет отвечать, однако не решается промолчать, встречая мое безмолвное требование. Облизнув пересохшие губы, Рид подбирает к себе ноги, давая фельдшеру возможность выйти из грузовика. Ричарду так же приходится отойти в сторону, все это время не сводя с меня тяжелого взгляда. И я бы все отдала, даже душу Дьяволу, лишь бы он прекратил бурить во мне дырку!       – Просто кое-кому нужно вшить стабилизатор важности, – может, шутка и смешная, но точно не проясняет ситуацию. Именно к такому выводу приходит детектив, заметив на моем лице недоумение и закатывая глаза. – Он был на другом вызове. И тебе точно лучше не знать, кого он задерживал, пока тебя тут на куски кромсали.       От упоминания ножниц и ножа в руке Сероглазки меня пробирает на дрожь. От внимания Гэвина это не уходит. Мужчина мгновенно напрягается, заметив мой невольный озноб, после чего, окинув меня оценивающим состояние взглядом, виновато смотрит на свои ботинки, продолжая мысль. Теперь Ричард смотрит на своего напарника, что не может не радовать.       – Твоих писюнохудожников задерживали. Бабулька увидела их в одном из переулков и вызвала оперативный отряд. Даже представить боюсь, откуда у нее номер Аллена.       Новость обволакивает меня со всех сторон, и если вначале я тихо усмехаюсь, то уже через половину минуты истерично хохочу, привлекая непонимающее внимание обоих детективов сразу. Сероглазка, миссис Эванс, теперь непризнанные художники… похоже, этому миру слишком мало забавных совпадений, от осознания которых хочется реветь и метать в истерике. В принципе именно это я и делаю. Не реву, но истерично смеюсь, укутываясь в халат так же сильно, как когда-то в пиджак Девятки.       Надо же, как забавно. Подставить саму же себя, выставив «преступников» в объявления о разыскиваемых личностях. Не взяла бы я это дело, не стала бы я им сегодня заниматься, и вполне возможно, что Аллен добрался до меня быстрее, чем этот ублюдок обнажил женское тело. Не было бы пустоты в душе, страха от воспоминаний о хирургическом ноже, дрожи во всем теле. Истеричный смех готовится вот-вот выплеснуться в слезы, и я делаю глубокие, судорожные вздохи, лишь бы этого не произошло. Оба детектива так и смотрят на меня снизу вверх, не в силах прервать мои стенания. Разве что Рид смотрит виновато и понимающе, сам же Ричард суровеет с каждой секундой.       – Надо же, как забавно, да? – кое-как усмирив смех, я поспешно стираю слезинки, пробившиеся больше от страха и обреченности, чем от веселья. Рид опускает взор обратно к ботинкам, не находя в ситуации ничего забавного. – Не день, а просто одна большая случайность…       – Не знаю, как насчет случайностей, а вот странностей в нем и так дохера. В твоем доме ни единого намека на отпечатки, кроме как твои и твоего брата. Довольно странно, учитывая, что эта жопа была без перчаток.       – А он и не должен оставлять отпечатки, – голос Сероглазки проносится в голове, и я, встряхнув ею, выбиваю из мыслей воспоминания, от которых слезливый, тревожный комок ломится к горлу. Теперь Рид и молчаливый Ричард смотрят на меня вопрошающе, явно испытывая облегчение говорить о деле, а не о моем душевном состоянии. Согласна с ними. Самобичеванием можно всегда заняться. И уж точно не стоит делать этого здесь и сейчас, еще не отойдя от шока после случившейся встречи. – У него был не свой голос.       – Откуда ты знаешь? – Гэвин прищуривается, и я на секунду отмечаю, что Ричард ни разу не произнес в мою сторону ни слова. Странно… в любой другой ситуации машина бы не побоялась обратиться ко мне. Но не сейчас. Сейчас он смотрит тяжко, холодно, и в этом взгляде я не могу прочитать ни единой мне знакомой эмоции.       Эмоции… как легко вдруг стало применять к нему это слово.       – Если это и его голос, – нахмурившись от промелькнувшей мысли о Девятке, я прячу свой взор в белой ткани халата. – То в таком случае сам Мэрлин Мэнсон вернулся из ада, чтобы навалять мне по первое число.       – Ты же не хочешь сказать, что это драная машина?       Взгляд исподлобья в сторону Рида дает понять, что его догадка безумна, но верна. Гэвин напряженно выпрямляется на скамейке, и в его взоре мне вдруг кажется, что он успешно складывает элементы пазла в уме. Пока я витаю в мыслях, детектив поворачивается к Ричарду со следующими словами:       – Как много моделей способны менять голоса?       – Все, разработанные и поступившие в продажу с две тысячи тридцать второго года, – вежливо парирует Ричард, чей взгляд от обращения к Риду меняется. Не такой суровый и потерянный, скорее уверенный и тактичный. И только серые глаза возвращаются ко мне, как взор тяжелеет, темнея в серебристых переплетающихся нитей радужек. Что за игры в чувства? Откуда такие резкие скачки, которые напрочь сбивают с толку?       – Черт… блядство какое-то…       Погрузившись в тишину, мы втроем ловим звуки сигналок, переговоров и топота за спиной Ричарда. Внешний мир скрыт от меня закрытой второй дверцей, первая же, пусть и открыта, все равно прикрывается андроидом, сверлящим во мне дырку испытывающим взглядом. Этот взгляд напоминает мне о том, с каким уважением Сероглазка отзывался в сторону Рида. Такой же интерес, такая же потребность во внимании.       – Ты зацепил его, Гэвин, – обреченно буркнув это, я устало смотрю на мужчину, игнорируя Ричарда с его угнетенным взором. Гэвин не удивлен этой новости, однако в наигранном удивлении опускает уголки губ и кивает головой. – Даже не представляешь, как сильно.       Спустя минуту Ричард получает от напарника команду «Пакуй собаку», и мы, покидая место преступления, в которое превратился мой дом, погружаемся в мою машину. Должна признать, выйти наружу кажется неприятным, даже позорным. Знакомых лиц здесь немного, но все, и знакомые и незнакомые, неловко посматривают в мою сторону, пока мы вылезаем из медицинской машины и пересаживаемся в черный внедорожник. Увы, машина Рида арестовывается для дальнейших разбирательств, потому выбор падает на мой автомобиль. И я даже не сопротивляюсь, когда Рид вместо водительской дверцы открывает передо мной дверь на заднее сиденье. Доверять мне руль сейчас все равно, что доверить психически нестабильному человеку автомат – никто не желает рисковать, даже я сама. Потому усаживаюсь на заднее сиденье, приглашая появившемуся Сумо присесть рядом с помощью похлопываний по сиденью. Пес, устало вздохнув, нехотя взбирается и усаживается рядом, сместив меня к дверце, к месту за передним пассажирским сиденьем. В это же мгновение на водительское кресло водружается Ричард – единственный, кто в нашем состоянии может вести машину.       Едва за андроидом хлопает дверь, как мы остаемся в полной, угнетающей тишине. Ричард, сжимая руль обеими руками, молчит, глядя строго перед собой. Мотор еще не заводится, даже несмотря на то, что все прибывшие офицеры полиции постепенно покидают оцепленное место преступления. Причиной тому является Рид, оставшийся снаружи дабы прояснить какой-то момент с тем самым белокурым федералом в длинном приталенном пальто. Имени его я так и не узнала. А впрочем, меня оно и не волнует. Вполне хватает других проблем, от которых не то, что голова болит, но душа разрывается на части.       Удерживая воротник белого халата одной рукой поверх полуобнаженного тела, я тускло наблюдаю за курящим Ридом в отдалении от машины. Федерал что-то оживленно рассказывает, и Гэвин кивает ему, словно болванчик на приборной панели автомобиля. Их разговор не интересен мне, должна сказать, я вообще не имею цели узнать, о чем говорят мужчины. Просто цепляюсь уставшим взглядом за огонек в пальцах Рида, все глубже и глубже погружаясь во вновь возрастающий вокруг меня кокон. Не стоило из него вылезать. В нем намного комфортнее и безопаснее.       Пальцы руки, что осталась на сиденье, вдруг ощущают нечто прохладное и мокрое. Сумо, улегшись на автомобильном диванчике, упрямо утыкается мне в тыльную сторону ладони, скуля все громче и громче. Животное напугано, как минимум обеспокоенно моим состоянием. И мне становится так жалко собаку, что я выдергиваю себя из оболочки отчуждения, с тусклой улыбкой накрывая голову собаки ладонью. Сумо, отметив мое внимание, поспешно подползает ближе, укладывая морду на колени.       – Ну что ты, ковбой, – напрочь забыв о Ричарде, что все это время пронзает мое отражение в зеркале заднего вида наблюдательным взглядом, я чешу собаку за ухо. Скулеж сменяется кряхтением. – Не пугайся. Все хорошо.       – Чем дольше нахожусь в обществе людей, тем сильнее удивляюсь их поведению, – тихий, но уверенный голос Ричарда напоминает мне, что я не одна. Не поднимая головы, я искоса смотрю в отражение в упор в металлического цвета глаза, пропитанные тяжкими мыслями. – Даже после всего случившегося вы склонны отодвигать свои проблемы на задний план, отдавая предпочтение эмоциональному состоянию другого существа. Иррациональная жертвенность, учитывая, что это вам в данный момент нужна помощь.       Я не вижу, как шевелятся его губы. Только голубой, тусклый диод на виске и прекрасные, серебристые нити, сплетающиеся в тесные сети. От его слов мне становится не то, чтобы неприятно, но что-то дискомфортное просыпается в груди при упоминании о собственной душевной боли. Однако нежелание спрятаться от собственных переживаний вынуждает меня переключить внимание на состояние собаки. Именно это я спешу озвучить Ричарду, вернувшись взглядом к увесистой морде задремавшего пса.       – Мы – не центр вселенной. Людьми нас делает умение перешагивать через себя ради того, кто дорог.       – В таком случае, я рад, что вам есть ради кого переступать через себя, детектив, – ответив, Ричард отворачивается к дверному окну, как бы ставя точку в разговоре. Но я тут же превращаю ее в многоточие, устало смотря в отражение машины.       – А у тебя? – диод в отражении мигает и раскручивается желтым, после чего раскрутился на яркий золотистый цвет. Едва следующие слова сошли с моих губ, как Ричард, обескураженный вопросом, разворачивается ко мне напрямую, глядя через плечо потерянно и встревоженно. – У тебя есть ради кого переступать через себя, Ричард?       Смотреть в его глаза вдруг становится страшно, стыдливо. Словно он видит то, что навсегда ставит на мне клеймо прокаженной и отвергнутой. Но я выдерживаю этот вопрошающий взгляд, продолжая чесать Сумо за ухо. Благо в это мгновение пассажирская дверца открывается, и Рид нарушает наше уединение, вынуждая Ричарда поспешно обернуться обратно к лобовому стеклу. Диод его продолжает мигать золотым, но Рид слишком занят разбросанными по днищу машины шоколадными драже, чтобы заметить неоднозначности в царящей здесь атмосфере.       Я не смотрю на свой дом, когда внедорожник медленно направляется по трассе. За спиной все еще остаются несколько патрульных машин, сломанные металлические ворота и залитый кровью пол в гостиной, куда я вряд ли смогу заходить со спокойной душой. До истерики забавным кажется то, как дом стал отвратным сразу после начала новой в нем жизни. Кажется, судьба ненавидит меня, или как минимум отрабатывает на мне свое острое чувство юмора.       Когда автомобиль сворачивает в жилой район, не доехав до административного центра, я обеспокоенно выглядываю из-за передней спинки и смотрю на Рида. Всю поездку приходится держаться подальше от кресла, лишь бы не задевать саднящие и горящие огнем раны на изорванной коже.       – Мы не поедем в участок? – Гэвин, в отличие от флегматичного Ричарда, отзывается на мой внезапный вопрос, потерянно дернув в мою сторону головой. Мы как раз миновали дорогу на набережную, уже уходящую в густые сумерки, когда Рид неопределенно махнул рукой, дополнив жест уставшим голосом.       – В жопу участок. Терпит до завтра.       Добраться до многоквартирного дома Гэвина удается только ближе к начавшейся ночи. Далекие звезды пасмурно смотрят сверху вниз на город, и полная Луна пытается пробиться своими лучами сквозь ночные фонари. Тут и там мир освещают неоновые вывески, кое-где местами деревья опоясаны лампочками с теплым светом. Все это цепляет мой взгляд по одной единственной причине – мне срочно требуется найти хоть что-то, хоть самую маленькую деталь, чтобы окончательно уйти в себя, закрываясь от возможной надвигающейся истерики. Не то, чтобы паника подступает к горлу. Но чувствую, что если зайду в мыслях слишком далеко – непременно сорвусь на отчаянный рев с последующими криками и сдиранием оставшейся кожи с плеч.       Тот самый темный переулок, в котором я едва не отдала душу от пробежавшего по телу электрического разряда, теперь ярко освещен. Не удивлюсь, если причиной тому послужил Фрид – человек, что сделает все, ради безопасности близкого человека. Тем не менее, смотреть на переулок все равно неприятно. Я поспешно прячу взгляд в тяжелой, сопящей морде, когда внедорожник, шумя покрышками по асфальту, останавливается. Рид, все это время витающий в своих мыслях, откидывается на спинку.       – Свали отсюда, – слова сказаны явно в сторону Ричарда, но андроид все же на всякий случай бросает на напарника ожидающий взгляд. В ответ Девятка получает более злобное обращение, схожее скорее с шипением кота. – Сказал же, свали. Какую букву тебе пояснить?       И Ричард сваливает, как и всегда не желающий вступать в перепалку со своим напарником. Звучит дверной хлопок, и Девятка устремляется к подъезду, остановившись рядом с дверью и убрав руки за спину в ожидании нас.       Наступившая тишина угнетает душу, но я знаю, что Гэвин не выпустит меня отсюда, пока не скажет все, что волнует сознание. Я готова вынести все, даже это молчание и скорые неловкие попытки Рида выразить сожаление, лишь бы дать другу возможность разгрузить мозги. Удивительно, насколько Ричард оказывается прав. Человек настолько иррационален, что готов поступиться своими интересами ради другого.       – Это не должно было тебя коснуться, – отстранившись от спинки кресла, Гэвин склоняет голову и напряженно осматривает пальцы здоровой руки. Проезжающие мимо редкие машины освещают светом фар мужчину, заставляя меня щуриться. Сумо, только сейчас почуяв остановку, обеспокоенно усаживается рядом, обдавая меня холодным, частым дыханием. – Чувствую себя самой последней мразью.       – Гэвин, пожалуйста, не сейчас…       – А когда? – мужчина вот-вот вспылит, сокрушаясь над своей воображаемой виной, и я, прикрыв глаза, забываюсь, опрокидываясь на спинку сиденья. Приходится злобно шикнуть от боли и отпрянуть назад, получив взволнованный мазок холодного, влажного носа в щеку. – Одно дело, когда под раздачу попадает малознакомый мужик, и другое – когда страдают близкие, а ты даже ничего не можешь поделать с этим!       – Так и какой смысл теребить раны, только усугубляя ситуацию?       Ответа я не получаю, по крайней мере не сразу. Усмехнувшись озвученной мысли, коллега протягивает руку и перенастраивает зеркало заднего вида так, чтобы видеть мое отражение. Столько отчаяния и обреченности в глазах Рида я еще не видела. От того по телу бегут мурашки, больно отдаваясь при приближении к спине адским пламенем.       – Смысл в том, чтобы найти эту мразь и выебать до смерти, – мой намекающий взгляд дарит Гэвину пищу для секундного размышления. Хмыкнув, мужчина небрежно продолжает свою мысль, – ну, или хотя бы сделать дырки, чтобы удобно было.       С этими словами пассажирская дверца открывается, и Рид стремительно покидает машину, впуская в салон вечерний, городской воздух. Я не успеваю протянуть руку к дверной ручке, как дверь открывается сама. Гэвин, желая помочь, подает мне руку. Вместо моих пальцев она ощущает жесткую кожу собачьего поводка, и Сумо, почувствовав свободу от оков автомобильного салона, резко перепрыгивает через меня, навстречу городской улице. Гулкий тявк оповещает коллегу о намерении пробежаться, так что чертыхнувшемуся Риду приходится постараться, чтобы сохранить равновесие. В любой другой ситуации я бы позабавилась смешному виду удерживающего собаку друга, но мне не до смеха. Каждое движение отдается растекающимся огнем по жилам, особенно когда ткань халата неприятно елозит по спине.       Преодолеть расстояние от машины до квартиры Рида приходится под пристальным наблюдением двух пар глаз. Точнее, под пристальным наблюдением Ричарда. Гэвин, хоть и посматривает в мою сторону, все же не пропитан этой холодной отчужденностью, что буквально витает вокруг машины. В его взгляде, что прячется каждый раз при мимолетном визуальном контакте, я буквально читаю фразу «я не знаю, что мне делать», и от этого осознания почему-то неприятно. Только усиливает эффект униженности, приправляя его чувством покинутости. На душе становится настолько гадко, что весь последующий путь от лестницы до двери Рида я провожу в полном трансе из самобичевания и замкнутости. Похоже, соглашение переночевать в доме Рида было слишком поспешным. Рядом с Девяткой я словно опозоренная. Боюсь представить, как тяжко будет находиться с ним в одной квартире.       Рид, ловко открыв дверь и довольно быстро сориентировавшись, тут же скрывается в квартире, видимо, вылавливая кошку и пряча ее в другой комнате. Вернувшийся в мою руку поводок Сумо натягивается, показывая нежелание собаки входить в новое помещение, наполненное незнакомыми запахами, но я не обращаю внимания на пса. Слепо, траурно прохожу в гостиную и направляюсь в сторону дивана, бликующего в темноте под светом сине-красных вывесок за выходом на пожарную лестницу. Со стороны входа слышится щелчок, гостиная озаряется ярким светом теплого оттенка, перебивая лучи тех самых уличных неонов.       – Можешь занять спальню, если… – появившийся Рид неловко пытается быть гостеприимным, однако я показательно плюхаюсь на диван, бездумно смотря в одну точку. – …хочешь. Как знаешь… я, вообще-то, не ожидал гостей, так что… но мы можем заказать пиццу, если…       – Нет, спасибо, – я прерываю нескончаемый поток судорожных фраз друга, стаскивая оксфорды и прижимая к себе колени. Белый медицинский халат неприятно натягивается на спине от таких движений, но боль уже стала привычной. Сумо, явно не пребывающий в восторге от новых стен, воровато запрыгивает на диван рядом со мной и пытается протиснуться мордой между моим животом и бедрами. Приходится развернуться к собаке, почесывая ту за загривок. – Боюсь, мне кусок в горло не полезет.       Рид не спорит, понимающе кивая головой. Все движения, даже блики вывесок, замечаются периферийным зрением, ведь я, инерционно начесывая собаку, все еще пялюсь в пол, забывая моргать. И снова этот кокон вокруг собственной личности, главная цель которого не избежание реальности, а самобичевание. Я так старательно пытаюсь вырваться из этой клетки, но чем больше предпринимаю попыток, тем сильнее ухожу в себя. И я бы, наверное, еще долго сидела в своих размышлениях, уставившись в одну точку, если бы не появившийся в следующее мгновение стакан под носом, что протянула мужская рука. Вырвавшись из мыслей, я недоверчиво смотрю на стоящего у спинки дивана Рида, что показательно качает стаканом с чем-то горячительным. Малознакомые ароматы ударяют в ноздри, резко отрезвляя, и я, получив от Рида одобрительный кивок, под настороженный взгляд стоящего у входа Ричарда принимаю стакан. Задержка дыхания подальше от резких запахов – и нечто янтарное, обжигающее горло отправляется в желудок, отдавая пряными нотками полыни и абрикоса. Искры сыплются из глаз, размеренное дыхание сбивается. Зажмурив глаза и уткнувшись носом в тыльную сторону ладони, я отдаю пустой сосуд мужчине. Гэвин усмехается, наблюдая за моей реакцией.       – Боже… ну и дрянь… – распознав в алкоголе довольно крепкий самогон, я судорожно втягиваю воздух, стараясь рассмотреть силуэт друга сквозь навернувшиеся слезы. Ясность возвращается разуму молниеносно. Блики становятся еще ярче, ранее незамеченные детали бросаются в глаза, и я хватаюсь за них, без интереса осматривая помещение. Все тот же круглый, обеденный стол с неубранными упаковками от фаст-фуда, яркие потолочные лампы, освещающие кофейного цвета интерьер, от которого веет уютом. Телевизор, пока я была в состоянии прострации, включился, отображая какой-то фильм жанра хоррор. Точно нам хоррора в жизни не хватает.       – Ничего себе, дрянь. Ты хоть представляешь, как сложно достать хороший самогон в наше время?       Возмутившись моему неуважению, Рид фыркает и отходит к столу. К остаткам еды тут же присоединяются значок, пистолет и те самые ампулы с антибиотиком, которые в скором будущем будут добавлять мне новой боли к уже существующей. Ричард не смеет нарушать наш разговор, оставшись стоять у входной двери с убранными назад руками. Не знаю, где именно он обитает в квартире Гэвина, но почему-то уверена, что эту ночь машина постарается держаться подальше. Причиной тому не моя воображаемая униженность, которую я возомнила себе под гнетом тяжких мыслей, но потерянное состояние Ричарда, при котором он абсолютно не понимает, как ему следует поступить.       Сумо, лишенный внимания, жалобно скулит, приподнимая голову. Обняв собаку за шею, я прохожусь пальцами по ее жесткой шерсти, позволяя себе ненадолго уйти в тепло живого организма. Именно его мне так не хватает. Тепла, уюта, защиты. И я бы все на свете отдала бы сейчас, если бы мне позволили вернуться в дом, на второй этаж, в свою комнату. К тому самому белому пиджаку с ароматами пыли, хвои и лаванды. Такому жаркому, плотному, безопасному.       От этой мысли становится грустно. Приоткрыв глаза, я туманно смотрю на стоящего в отдалении Девятку, пользуясь его интересом в сторону Рида, что стаскивает с себя куртку. Тот самый пиджак со светодиодами, идеально сидящий на его крепком, уверенном силуэте. Его самоуверенность и готовность показать оскал в случае надобности так и бросаются в глаза, благодаря чему взгляд голубых глаз смещается с пиджака на чуть повернутый анфас Ричарда. Холод в глазах, расслабленные губы, едва вздрагивающие ресницы. Удивительный профиль очерченных скул, ни капли эмоций. Только лед и спокойствие. Безопасность.       Сжатое в комок сердце в груди ощутимо ударяет по ребрам, и я, всхлипнув, утыкаюсь в шею Сумо, вдыхая запах пыли с травой. Нет, не пиджак мне нужен для безопасности. Ни шерсть Сумо, ни тепло живого организма. В чьем присутствии мне и хочется раствориться, так это в руках того, что стоит дальше, показывая свою безучастность к ситуации. Сгораю от душевной боли и потребности разреветься, спрятаться, стать слабой! Но как я могу перешагнуть через себя, встречая этот холод?! Как могу перешагнуть через себя, понимая, насколько все это абсурдно? Ощущая себя заклеймованной на всю жизнь в глазах того, от кого кровь вскипает в жилах?       – Ты сказала, что он разговаривал с тобой, – вкрадчивое обращение Рида обрубает подступающую истерику от внутреннего отчаяния, и я радуюсь тому, что Рид уводит мои мысли в другое русло. Не самое приятное, учитывая как по телу под халатом бегут мурашки при упоминании скрипучего голоса Мэрлина Мэнсона, обещающего быструю смерть, и все же это лучше, чем давить в себе паническую атаку. Оторвавшись от собаки, я опускаю голову, боясь смотреть в сторону подошедшего друга. – Можешь рассказать, о чем он говорил?       – Думаю, сейчас не самый подходящий момент, детектив, – встрявший в разговор Ричард говорит так холодно и спокойно, что меня пробирает на очередную волну отчаяния. И пока Рид не подарил Девятке полный раздражения взгляд, я поспешно трясу головой, ощущая ударяющиеся о плечи кончики прядей. Боже… он же обстриг мне волосы…       – Нет, все нормально, – поборов мрак в груди, я облизываю губы и стараюсь унять дрожь в голосе, глядя на свои пальцы. – Случившегося не исправить, так что остается выжать из этого максимум, – чувствую, как самодовольно Рид косится на андроида, что сверлит во мне дырку нахмуренным взором. Уложив ладони на спинку дивана, Гэвин наклоняется чуть ближе, дабы расслышать все до последнего слова. – Он говорил о какой-то цели. Что ездит по городам не ради убийств. Скорее, это для него как бонус. Просто небольшое развлечение.       – Цель? Что за цель?       Как бы Ричард не был против тормошения моей и без того пошатнувшейся психики, все же с таким же интересом слушает мои слова, как и Гэвин Рид. Но на этот вопрос мне нечем ответить. Шумно всхлипнув, я устало смотрю на мужчину снизу вверх. На его лице читается только понимание, которым я благодарно упиваюсь.       – Не знаю, Гэвин. Прости, я правда не знаю.       – Ничего. Мы все равно найдем эту гребаную мразь. Теперь просто не имеем право не найти.       Высказав свою мысль, Гэвин оценивающе проходится взглядом по моему внешнему облику, после чего скрывается в своей комнате. Его нет всего минуту, может, даже меньше, но мне до того стыдно оставаться с Ричардом наедине, что я поспешно отворачиваюсь, уставившись в пол мертвым взглядом. Часы наверняка только перешли порог восьми вечера, но тьма окутала дороги, перебиваемая уличными фонарями и бликами неоновых вывесок. Чувство, будто кто-то со стороны сверлит дырку, не обманывает меня. Никогда не обманывает, когда рядом Ричард. Его взор угнетает меня еще больше, и я теряюсь в непонимании, почему Ричард так пристально смотрит в душу. Минуту назад столь холодный и безучастный, не спешащий обратиться ко мне в присутствии Рида, теперь вдруг не сводит глаз, словно пытаясь взглядом передать свои мысли. Но я не телепат, и даже если этот взор несет положительный смысл – мне все равно от него дискомфортно. Так и хочется укрыться с головой или как минимум разреветься, ввергая машину в еще большее шоковое состояние от потерянности.       – Держи, – вовремя подоспевший Рид протягивает руку, в которой находится довольно длинная футболка бордового цвета. Смысл его предложения не сразу доходит до уставшего мозга, и я вопрошающе смотрю на мужчину, сжимаясь в комок под своим спасительным халатом. Гэвин на это действие качает футболкой в воздухе, намекая на мой внешний вид. – Ты же не собираешься ходить в таком виде?       Не знаю, что именно читается в глазах Ричарда, но почему-то принимать одежду от Рида под взглядом машины становится… неприятно. Словно предательство. Словно подарок от постороннего мужчины в присутствии мужа. Несмотря на неловкость ситуации, мне удается здраво ее расценить. Халат наверняка весь испачкан кровью, да и сидеть в нем, как в жакете Ричарда мне точно не улыбается. Потому женская рука благодарствено принимает футболку, которую Сумо немедля принимается изучать носом.       – Спасибо.       – Я бы на твоем месте привел себя в порядок и лег спать, – Рид пожимает плечами, хмурясь от своих слов и моих болезненных движений с целью подняться на ноги. И я следую его совету безмолвно, устремляясь в ванную комнату под указывающий кивок головы мужчины. Едва рука отталкивает дверь и находит выключатель, как Гэвин останавливает меня удрученным голосом. – Луиза, – обернувшись обратно через плечо, я вижу вернувшегося в чувство вины друга, неловко играющего с ключами в свободной руке. – Это моя вина. Если бы не я, тебя бы это не затронуло.       – Хочешь извиниться? – блеклая улыбка трогает мои губы, когда я пытаюсь приправить ситуацию комичностью. Гэвин вздергивает уголок губ, глазами благодаря меня за отсутствие обиды. – Тогда найди эту мразь и вытряси из нее душу.       – Забыла? У нее нет души.       – Тогда найди ее, Гэвин.       Рид согласно кивает, опустив голову, и я невольно скольжу взором по стоящему за его спиной Ричарду. Больше он не смотрит потеряно или холодно. Скорее, задумчиво. Не стоит гадать почему. Почти такую же фразу я сказала ему, когда запретила покидать гостиную. Показывает ли это меня, как верящую в наличие души у машин? Вполне возможно. Сложно не поверить в это, когда в голове живет самодостаточный компьютер, Девятка ищет возможности оказаться рядом, а девиант-маньяк убивает ради самоудовлетворения.       Оставив детективов в одиночестве, я закрываю дверь, не запираясь на щеколду. Светлая ванная белых оттенков пахнет чистотой, душевая кабинка имеет мутные стеклянные дверцы. Уложив футболку на корзину для белья, я тут же пускаю воду из навесного душа, заполняя стены плеском. Громкий шум словно дает возможности погрузиться в себя, остаться наедине со своими мыслями, о которых стыдно думать в присутствии других. Невысокое зеркало над раковиной отражает мой уставший облик, и в нем я все меньше и меньше узнаю себя. Опущенные плечи, потухший взгляд потемневших голубых глаз, красные, чуть припухшие веки от слез. Взгляд скользит по потускневшим зрачкам к посеревшей коже лица, по губам к взбудораженной вене на виске, с виска на волосы. Короткие, грубо обрезанные. Черные пряди кончаются на уровне плеч, поворачиваясь кончиками в разные стороны. Не сказать, что я гордилась своими волосами, что длиной были не выше нижней границы лопаток, но сам факт действия убийцы словно показательность моего полного подчинения другому существу. И я бы рада подчиниться, рада стать зависимой, но… точно не от Сероглазки. До сих пор тянусь всем разумом к тому, кто стоит в гостиной, желая тлеть в его спасительных объятиях, спрятавшись от ужасов, окружающих меня каждый день, но, твою мать, почему это так сложно?! Почему отрезанные волосы словно клеймо собственности другого существа, что теперь в глазах значимого создания воспринимается как отметина чужого мужчины?       Сама не осознавая своих действий, я, погруженная в транс, поднимаю руку и кончиками пальцев прохожусь по обрезанным черным прядям. Приятные на ощупь, но отвратные на осознание. Такие же черные, холодные, но делающие из меня не меня.       – Стэн, – воспользовавшись шумом воды из открытой кабинки, я почти шепотом обращаюсь к компьютеру. В голове полная тишина, зеркало начинает запотевать, и мне приходится стереть ладонью образующуюся влагу. – Стэн, прошу, ответь. Поговори со мной.       «Прости, Луиза», мертвенный тон друга не приносит облегчения. Замерев с ладонью на ледяном стекле, я смотрю в полоску своего отражения. «Если бы мои реакции были быстрее, всего этого можно было бы избежать»       – Считаешь, что ты смог бы с ним потягаться?       Выдержанная пауза в голове говорит куда больше, чем если бы Стэн принялся выстраивать аргументы своей точки зрения. Вместо них барабанные перепонки раздражаются всего в нескольких словах, оставляя в душе благодарность к Стэну за его стремление говорить правду, а не бессовестно врать во имя блага.       «Нет. Не считаю»       Безвкусно усмехнувшись, я медленно стаскиваю с плеч халат, обнажая тело. Сразу после халата снимаются брюки и оставшееся белье. Оставшись обнаженной, я упираюсь руками в стену по обеим сторонам от зеркала, всматриваясь в свои глаза пустым взором. Что вижу я там, в черноте и мраке? Точно не жизнь, но стремление быть мертвой. Лучше бы эта тварь убила меня прямо там, на полу моего дома, чем оставила меня в живых, вынудив бороться со страхом появляться на люди.       – Такое чувство, будто меня прилюдно высекли кнутом, привязав к позорному столбу, – гулкий, хриплый шепот тонет в шуме воды, но Стэн слышит меня, верно соотнося слова с получаемыми результатами диагностики. – Представить себе не могу, как смогу выйти из этой комнаты.       «Впервые в жизни я не знаю, чем тебе помочь. Но даже если бы и знал, все равно бы не смог», не встречая на своем пути моего сопротивления, Стэн продолжает излагать мысли, говоря в этот раз аккуратно и осторожно, боясь наступить на слишком тонкий лед. «Но я знаю, у кого это получится сделать»       Компьютер кидает слишком жирные намеки, и я потерянно, с некоторой жалобностью смотрю в сторону двери. Шум воды перекрывает происходящее в гостиной, но воображение тотчас берет на себя ответственность за фантазии в отношении оставшегося у двери Девятки. Все так же стоит, убрав руки за поясницу, и наверняка слушает ругань Рида по телефону. Его взгляд периодически скользит по улегшемуся на диване Сумо, лицо выражает абсолютное спокойствие. Меньше половины дня назад это создание прижимало меня к себе, всем своим видом показывая наслаждение от моего общества, пусть и в такой грубой, похотливой форме, но все же это было неподдельное выражение, проявление эмоций. И даже после случившегося в туалетной кабинке я все равно понимаю, что чувство безопасности и легкости мне может подарить только он. Достаточно будет просто уткнуться в грудь, наблюдая за сменой цвета диода под черной рубашкой. Уверена, попроси я Ричарда о возможности объятий, и он бы не отказал. Но не могу. Просто не могу.       «Он же нужен тебе. Так в чем проблема?»       – Я… не могу, – отвернувшись от двери, я сжимаю веки в попытке усмирить подкативший комок боли к горлу. – Просто не могу. Я словно себе не принадлежу. Мне так стыдно смотреть ему в глаза.       «Стыдно за то, что ты попала в беду?»       – Не знаю. Стэн, я не знаю, – предательский голос начинает дрожать, и я спешу отойти от зеркала, стирая накатившиеся слезы пальцами. – Не могу и все.       Ответа не следует. Не дождавшись голоса компьютера, я постепенно прихожу в себя, унимая дрожь в теле. Кожу спины жжет, и эта боль растекается по жилам от каждого резкого движения. На водные процедуры уходит минимум пятьдесят минут, но должна признаться, что в большей степени время потрачено на ступор рядом с потоком горячей воды. Я словно заводная игрушка, поломанная ребенком и брошенная под кровать – только начинаю приводить себя в порядок, как тут же застываю, пялясь в одну точку. В результате осознание бессмысленности действий приходит, когда уже потрачено крупное количество времени. Влажные, короткие волосы липнут к распаренной, красной коже, приходится приложить немало усилий, чтобы обойти крупный лист медицинского пластыря на лопатках. И когда с процедурами покончено, я возвращаю белье и уже желаю надеть футболку, как застываю с ней в руках напротив зеркала. Шум воды не прекращается, оставляя на отражении влажные потеки испарений. Одним махом ладони удается стереть влагу. В отражении смотрит физически свежая, но морально угнетенная женщина, в глазах которой блестит недобрый огонек.       «Луиза, не стоит», заметив, как я разворачиваюсь спиной к зеркалу, чтобы видеть происходящее на коже, Стэн говорит тревожно, натянуто. Его голос игнорируется, вызывая в нем еще больше беспокойства. Прижимая бордовую ткань к груди, я дрожащими пальцами сдираю уголок специализированного пластыря с кожи. Каждый отрывающийся сантиметр накладки отдается болью, едва ли не адским огнем в открывающихся ранах, но и эти ощущения остаются задвинутыми на дальние углы сознания. Там они и остаются, когда пластырь снимается окончательно, спадая на влажный пол. Дыхание замирает.       Не сказать, что я не подозревала о назначении оставленных ран на своем теле, и все же… не могу достойно принять сложившуюся ситуацию, срываясь на порывистое, истеричное дыхание и чувствуя, как мутнеют глаза. Ладонь накрывает губы в попытке сдержать ужасающий стон, вместо него из груди вырываются всхлипы от учащенного дыхания, что не дает нормально насытиться кислородом. Тонкие, далеко не аккуратные буквы «R E E D», расползшиеся по лопаткам цепочкой, наливаются свежей кровью, и вот уже несколько потревоженных струек несутся вниз по побелевшей коже, грозясь оставить на белом кафеле капли. Слышу, как едва ли не кричит в голове Стэн, как пытается дозваться до моего разума, но не могу ему ответить. Вместо этого, беззвучно захлебываясь в рыданиях, нахожу рукой холодную стену и опускаюсь на ватных коленях на пол, забиваясь в угол к душевой кабинке. Сдерживаемое все это время отчаяние вырывается наружу. Больше удерживать страх не остается сил.       Каково это – чувствовать, что тебя используют как предупреждающую записку? Что на коже останутся шрамы в виде фамилии близкого друга? Что во всей этой истории ты всего лишь полотно, почтовый голубь, вещь, предмет? Пульсирующая боль на спине не даст мне забыть о случившемся никогда, оставив отпечаток на психике, и вряд ли мне кто-то сможет помочь. Рид, Стэн, Ричард? Даже Фрид? Вряд ли. Это навсегда останется со мной, как пожизненное клеймо, и даже если я избавлюсь от шрамов с помощью хирургии – душу от печати не избавить. Она навсегда сохранит эти шрамы, под гулкие удары изнывающего сердца и воспоминания о холодном взгляде Сероглазки, держащего хирургический нож в руке.

***

Улица, на котором находится дом детектива Рида, давно погрузилась в ночь. Машины сошли на нет, люди все реже появляются на пешеходных дорогах. Небо оставалось ясным днем, таким же оно остается и сейчас, пуская лучи звезд и луны навстречу городу. Единственное, что мешает этим естественным лучам пробиться к дорогам – фонарные столбы со светом проезжающих мимо такси, несущих своих клиентов по домам или увеселительным заведениям. Точно такая же машина, отблескивая светодиодами, останавливается у многоквартирного здания, после чего открывается дверь, и, подставляя свою идеальную укладку уличному свету, выходит RK900. Светлые глаза безучастно осматривают дом, после чего машина решительно двигается ко входу, на ходу производя оплату такси. Спустя минуту улица вновь погружается в одиночество, сопроводив ушедшего в дом Дика лучами уличных фонарей.       На первый дверной звонок никто не отзывается, и Дик безэмоционально проверяет достоверность информации, сигнализирующей о том, что детектив Вольф находится в квартире Гэвина Рида. Найденный по спутнику телефон ясно указывает именно на это место, а значит, кто-то да должен открыть. Не то, чтобы Дик испытывает сильную потребность беспокоить приставленного напарника, однако встроенный «Киберлайф» регламент требует тщательного наблюдения состояния детектива в период дестабилизации функций организма. Особенно теперь, когда машине поступила информация о покушении на человека. Потому Дик, не дожидаясь возможной реакции с той стороны, уже намеревается вновь нажать на дверной звонок, как щелкает замок. RK900, открыв дверь, без какого-либо интереса смотрит на свою копию, ожидая услышать причину вторжения.       – Добрый вечер, – вежливо обращается Дик, чуть склонив голову. – Я бы хотел увидеть детектива Вольф…       – К сожалению, у меня установлены иные приоритеты, – Ричард едва дожидается, когда его точная копия закончит мысль, спеша его перебить. RK900 с довольно забавным именем застывает с открытыми губами, сузив глаза. – Я получил ясные указания не подпускать никого к детективу Вольф.       Наглая ложь, думает Ричард, и даже не удивляется факту легкости в глубине сознания. Он и не ожидал, что врать станет так просто. Показательно стиснув ручку двери, Ричард вопрошающе вскидывает брови, как бы спрашивая, почему Дик все еще здесь. Последний самоуверенно вздергивает подбородок, пытаясь анализировать тот небольшой кусочек пустующей гостиной, что виден в открытую дверь.       – Позволь мне решать, когда обращаться к своему приставленному напарнику, – попытка возразить уверенная, но не эффективная. Ричард спешит пресечь и ее, едва вздергивая уголками губ в ощущении своей победы.       – Боюсь, что не могу. Всего хорошего.       Дик едва успевает открыть рот в очередном сопротивлении, как дверь быстро закрывается. Несколько мгновений недоумения, после чего Дик, поправив рукава в знак доказательства, что ситуация под контролем, выходит на улицу. Система немедля делает дозвон на найденный номер детектива Вольф, и гудки звучат недолго. Ведь уже в это мгновение Ричард, доставший из заднего кармана вибрирующее устройство, тут же отключает звонок, попутно просматривая оставленные пропущенные звонки от других людей. Телефон укладывается на стол рядом с забранным Гэвином у федерала пистолетом Луизы и пустым стаканом из-под воды, что Гэвин выпил больше тридцати минут назад. Теперь напарник спит крепким сном в своей постели, убитый не столько бешеными событиями дня, сколько снотворным, что Ричард умело подсыпает детективу в воду вот уже несколько дней.       Сбросив второй и третий звонок от RK900, Ричард, уверенный в себе, застывает у стола, убрав руки за спину. На экране телевизора мелькает какой-то новостной сюжет, гостиная погружается в свечение телевизора и неоновых вывесок сине-красного цвета. Ричард даже сам не понимает своей потребности находиться здесь и сейчас. Все его системы буквально впадают в логический ступор, не понимая, какую линию поведения теперь ему выбирать рядом с Луизой Вольф. И вместе с этим внутри нарастает противоречие желание находиться рядом, не отходить ни на шаг. Словно бы кто-то покусился на его собственность. Эта мысль принимается не так легко, как ложь меньше пары минут назад в лицо собрата. Заставляет нечто внутри неприятно сжиматься, рваться на части от желания помочь, но при этом от острой потребности сохранить свою механичность.       Удивительно, но вдруг всплывшее оповещение о вызове машины к руководству «Киберлайф» становится совсем не раздражающим, даже забавным. Вспоминая неофициальное разрешение Гэвина Рида игнорировать подобное, Ричард тут же отклоняет его, со странной легкостью ощущая облегчение от возможности не видеть Аманду и не слышать в свою сторону упреков. Конечно, это опасно. Пусть департамент и является отныне его владельцем, все же подобное поведение может стать причиной для сомнений его стабильности у создателей, однако сейчас почему-то на это плевать. Особенно теперь, когда Ричард, погрузившись в размышления, вдруг хмурится и окрашивает свой диод в желтый, беспокойный цвет.       Размышления в темноте гостиной рядом с заправленным, но не разложенным диваном обрываются потоком чужих мыслей, поспешных и тревожных. Ричард без труда узнает в них радиоволну Стэна, и зов последнего вызывает обеспокоенность у андроида. Тревожно взглянув в сторону ванной комнаты, Ричард нерешительно приближается к двери. Шум воды не прекращается ни на секунду, и за ним не слышен какой-либо другой физический звук, зато отчетливо различается перепуганная просьба о помощи компьютера, находящегося в разуме Луизы Вольф. Он не просто просит, он требует, умоляет вторгнуться в ванную и привести человека в порядок, однако Ричард не сразу решается сделать подобное. Помедлив в нерешительности и опасливо взглянув в сторону закрытой спальни детектива Рида, Ричард тихо стучит по двери костяшками пальцев.       – Детектив Вольф? – вода продолжает шуметь, принося в мысли андроида все больше тревоги, особенно когда тревожный сигнал Стэна усиливается. Ричард повторно стучит по двери, в этот раз решительный и уверенный в своих действиях. – Луиза?       Замок оказывается не закрытым. Сдвигая брови в ожидании увидеть не самое приятное, RK900 опускает дверную ручку и отталкивает дверь. Как и ожидалось, вид забитого у стенки человека вызывает ступор, недоумение, даже нечто, сродни страху, и это резко контрастирует на фоне решительности Ричарда в ночь, когда убийца сбил с дороги напарника. Там не было неуверенности или потерянности. Только стремление прийти на помощь. Здесь же машине приходится приложить усилие, чтобы вывести себя из состояния транса при виде красных струек свежей крови на светлой коже, изуродованной четырьмя буквами, смотрящимися словно клеймо. Луиза не содрогается в рыданиях, не обливается слезами. Бордовая футболка прижимается к груди вместе с коленями, и женщина, сжавшись в комок, учащенно дышит, сверля в стенке дырку отрешенным взглядом. Не такой он привык ее видеть. И злость, поднимающаяся изнутри на того, кто решил покуситься на даже не его человека, заставляет сжимать кулаки. Усмирив ее, Ричард снимает с крюка крупное полотенце и медленно опускается рядом с Луизой, чьи мокрые обрезанные волосы взъерошились и прилипли к коже.

***

Сколько я просидела на полу? Одновременно кажется и секунды, и целая вечность. Тело трясет, бьет мелкой дрожью, легкие порывисто пытаются обогатиться кислородом, но каждая такая попытка напрасна, ведь я, мертво глядя в точку потухшим взглядом, не могу выйти из этого состояния отчаяния. В последний раз паническая атака посещала меня шестнадцать лет назад, когда единственным способом выразить душевную боль были слезы в силу лишенных возможности двигаться мышц. Однако тогда страх был основан на порушенной жизни, на которой можно смело ставить крест. Сейчас в моей привычной жизни мало что изменилось, физическая активность остается прежней, и все же душевная боль куда хуже, чем отсутствие передвижений. Лучше бы я умерла там, на полу, в муках и адской боли, растекающейся по всему телу, переходящим в состояние болевого шока. Поставить крест на жизни страшно, и все же не так тяжело, как поставить крест на душе. Которая, судя по отметинам на спине, больше никогда не будет принадлежать мне.       Бордовая ткань футболки, зажатая между грудью и коленками, не спасает. Становится только хуже. Теряясь в шуме воды и биении разбушевавшегося сердца, я все сильнее и сильнее погружаюсь в себя, игнорируя голос Стэна, переходящий на крик. Становится пусто. До смирения одиноко. Одна мысль о том, чтобы выйти из комнаты, кажется не просто пугающей, но уничтожающей, унизительной, словно бы там, за дверью, уже собралось неведомое число людей. Их губы растянуты в ехидных улыбках, глаза блестят мерзкими смешливыми искрами, а пальцы вытянуты наготове тыкать в мое сжавшееся от обреченности тело. Я точно зверь, та самая Волчица, что забилась в клетке браконьера, прячась подальше от сующих свой нос любопытных зрителей. Уже слышу, как кто-то стучит по железным прутьям, называя меня по имени, и голос этот мне не кажется насмешливым, но состояние транса такое сильное, что мне не удается ухватиться за этот обеспокоенный тон, как за соломинку посреди болота. Только сильнее ухожу в себя, сквозь стук и мужской голос вторгаясь в воспоминания обжигающей боли вместе с холодом давящей на плечо мужской руки. Он трогал меня. Оставлял свои поганые несуществующие отпечатки, с деловитой аккуратностью срезал копну волос, высекал имя друга на тонкой коже, точно художник по полотну! До чего мерзко от этого осознания, как если бы вернулась в далекие шестнадцать лет.       Ощущение постороннего, мягкого тепла в надушенной от струящейся горячей воды комнате резко выдергивает меня из себя. Содрогнувшись и сжавшись в комок еще сильнее, я испугано смотрю вправо, буквально в упор натыкаясь на спокойные глаза металлического цвета. Странно… буквально час назад я, уединившаяся в ванной, боялась показаться наружу, предпочтя закрыться здесь, словно в новом коконе, и вот серебристые, сверкающие сети обволакивают со всех сторон, предлагая альтернативный самобичеванию метод спасения. И я смотрю на него со вздрагивающими ресницами, моментально утихомиривая легкие от бережных прикосновений махрового полотенца и мужских рук на своих плечах. Ричард, восседая на корточках рядом со мной, укрывает меня, не выражая ни единой эмоции. Не холод, но и не страх. Ничего. Лишь морские волны умиротворения ледяного цвета, в которых так и тянет утонуть, ощущая ту самую долгожданную безопасность.       – Идемте, – голос спокоен не менее, чем взгляд. Едва не забываю как дышать, слушая мужской, уверенный тон, от которого веет обещанием не дать в обиду. Стэн мгновенно замолкает, как только Ричард оказывается рядом. Почему-то уверена, что молчать он будет до самого утра. – Следует закрыть раны.       Бездумный кивок головы, и Ричард, видимо, расценив его по своему, без какого-либо разрешения обхватывает меня за плечи и тут же подхватывает на руки. В любой другой момент я бы выбрала две тактики поведения: либо втащила по голове, либо включила уже ставшую для нас обоих привычную линию поведения соблазнения. Но не сейчас. Только и получается, что неосознанно укутываться в полотенце, прижимая футболку к груди, и пропускать мимо себя происходящее. Слишком глубоко ушла в себя, чтобы так просто отреагировать на действия Девятки, которые в иной ситуации я бы расценила, как неприемлемые.       Очнуться от транса удается только на диване, даже не понимаю, как успеваю попасть сюда. Вот я прижимаюсь к его груди, завороженно наблюдая за крутящимся ярким синим диодом под черной рубашкой, и вот сижу поверх оставленного Ридом одеяла, закрывая грудь футболкой. Телевизор, что светит сверху вниз, вещает о каком-то шоу, неоновые вывески сине-красных оттенков пробиваются в гостиную, оставляя блики на диване, стенах и на мне самой, отражаясь в уставших, голубых глазах. Их сияние – единственные искорки, что можно найти в моих зрачках. Не уверена, что после случившегося там вновь возгорится огонек. Даже спокойствие, что Ричард неосознанно дарует в ванной комнате своим присутствием, не способно вернуть меня обратно в обычный образ жизни. Вообще вряд ли что-то способно его вернуть.       Сумо, устроившись справа от дивана, посапывает. Не замечая действий Ричарда, что уже успел вернуться в ванную комнату дабы выключить воду и выйти оттуда с аптечкой в руках, я бездумно смотрю на сопящую собаку, радуясь, что хоть кто-то эту ночь проведет спокойно. На минуту становится жалко животное. Так часто путешествовать из квартиры в квартиру, из дома в дом. Страшно представить, что было бы с псом, если бы этому ублюдку все же вздумалось убить меня. К кому бы попал Сумо?.. и стал бы его вообще кто-то забирать, учитывая, какими суеверными бывают люди? Многие бы подумали, что собака приносит несчастье.       – Будет больно, – в очередной раз выдернув меня из раздумий, да так резко, что я испугано вздрагиваю, Ричард, усевшись за спиной под свет телевизионного экрана, уже откупоривает флакон с дезинфицирующим средством. Его замечание звучит так забавно, что я не сдерживаюсь, усмехнувшись.       – Больнее точно не будет.       Несколько секунд тишины, но я не смотрю за плечо, продолжая пронизывать спящего пса взглядом. Его влажный нос забавно блестит под светом телевизора, и сине-красные, перемигивающиеся блики изящно ложатся на жесткую, уложенную шерсть. Словно почуяв мой взгляд, Сумо приоткрывает темные глаза и вопрошающе вздергивает ко мне головой, вынуждая спрятать взор в футболке, накрывшей грудь.       – У вас пять пропущенных звонков от Дитфрида Вольфа и три от мистера Вольфа старшего, – услышав новость, я потерянно осматриваю гостиную и смежную кухню, как будто пытаясь найти озвученных людей. Вместо этого нахожу треснувшее устройство на кухонном столе, отражающее блики неоновых вывесок. Только спустя минуту изучения телефона взглядом осознаю сказанное Ричардом. Перепуганный поворот головой через плечо в его сторону вынуждает машину прекратить действия по подготовке ватного тампона. Девятка, отвечая мне спокойным взором, тактично поясняет, склонив голову. – Подобные происшествия достаточно быстро попадают в СМИ. Боюсь, что все ваши родные в курсе произошедшего.       Черт… черт… черт… отец убьет меня. Не просто убьет физически, но морально заклюет со своим «я предупреждал, что эта работа не для тебя, лучше бы как все нормальные женщины сидела дома и по магазинам гуляла». Устало закрыв глаза, я обреченно выдыхаю задержавшийся воздух и возвращаюсь в исходное положение. В это же мгновение мужские пальцы обхватывают меня за левое плечо, дабы удержать в случае, если я начну рефлекторно сопротивляться. Но этого не происходит. Обжигающее пламя вместо адекватной боли уже становится мне привычным явлением, и я вместо отдергивания погружаюсь в огонь на ранах при прикосновении влажного тампона. Тело отдает приоритет не этим ощущениям. Свора мурашек пробегается по коже, отвечая на холод мужской руки на плече. Чувство безопасности и внутреннего тепла просачивается в душу, и даже эта щиплющая боль в ранах от дезинфицирующего средства воспринимается успокаивающе.       Забавное явление. Два разных существа, приносящие боль, но такие разные цели и такое разное восприятие. Сероглазка ввергал меня в приступ неминуемого страха в ожидании смерти. Девятка, бережно стирающая кровь с кожи, приносит в сердце покой и умиротворение, не давая вернуться в клетку из тяжких мыслей. Остается только надеяться, что Гэвину не покажется мое состояние странным.       Кстати, насчет Гэвина.       – Где Гэвин? – кое-как вырвавшись из тумана, я блекло осматриваю гостиную. Рид не появлялся ни разу с момента моего уединения в ванной, однако куртка на крючке у входа говорит, что коллега не покидал квартиру. Да и вряд ли бы он сделал это без Ричарда. Не безопасно, не говоря уже о том, что сама Девятка вряд ли бы позволила ему уйти в одиночку.       – Детектив Рид принял снотворное по рекомендации лечащего терапевта, – произнеся это, машина не успевает среагировать на мой поворот корпусом на звук голоса, и потому пропитанный средством ватный тампон болезненно задевает кровоточащую рану. Больно шикнув, я сжимаю губы, получая в ответ неторопливые извинения, – прошу прощения.       – С каких пор Гэвин вообще следует рекомендациям, – вопрос задан скорее самой себе, но Ричард отвечает на него, окончательно разделавшись с кровью и откладывая ватные, алые диски в сторону. За спиной слышится шуршание пакета со стерильным пластырем.       – Он и не следует.       От такого заявления у меня едва челюсть не падает. В который раз резко оборачиваюсь к Ричарду, удивленно всматриваясь в бликующие синим и красным серебристые глаза андроида. Шум пакета обрывается, Ричард, не понимая удивления в моих глазах, терпеливо ожидает пояснений.       – Ты что, подсыпал ему снотворное? – как бы намекающий на странности голос вещает вкрадчиво, но я не встречаю настороженности в лице Девятки. Полная уверенность и спокойствие в серых, блестящих глазах, от которых отделяет меньше метра.       Ричард не сразу отвечает. Скользит взглядом по моим почти высохшим волосам, отводит глаза в сторону, в раздумьях, а стоит ли меня посвящать в подробности своего странного по меркам человека поведения. Не поворачивая головы, андроид возвращает на меня взор искрящихся зрачков, смотря почти искоса и наблюдательно.       – В момент разработки моего программного обеспечения «Киберлайф» включили новый приоритет, ориентирующийся на физическое и психоэмоциональное состояние приставленного напарника, – медицинский пакет в руках машины вновь шуршит. Андроид незаметно прячет глаза в широком пластыре, не желая видеть моей реакции на его слова. – Данное решение было принято после инцидента с андроидом модели RK800.       Мне пояснений не требуется. Интуитивно догадываюсь, о каком инциденте идет речь, и даже понимаю, почему разработчики решили включить в приоритеты машины стремление к наблюдению за состоянием человека. Какой полицейский будет работать с андроидом, чей прототип убил лейтенанта, стоящего на пути к цели? Но настораживает не это.       Воспоминания ночи у бара и пощечины, залепленной машине, вырываются из тумана, позволяя мне акцентировать внимание не на своем состоянии, а на неоднозначности ситуации. Ричард, раскрывая пластырь, легким движением руки надавливает на плечевой сустав, вынуждая меня покорно с задумчивым взглядом обернуться обратно спиной.       – Ты знал. Если знал… почему не сказал об этом?       – Я располагал информацией о произошедшем, но не знал, что это касается лично вас.       Согласно кивнув головой, я вновь смотрю на ушедшую во сны собаку, расположившуюся на полу. Такой спокойный, умиротворенный. Крупная, увесистая морда лежит меж лап, черный нос приятно отражает телевизионные лучи от скопившейся влаги. Почему-то окружающая атмосфера вдруг сменяется с тепла на тоску. Не хочу вновь ввергаться в нее. Потому вынуждаю себя вырваться из вновь скопившихся размышлений о собственной ничтожности, блекло задавая Ричарду вопрос потухшим голосом.       – Ты ведь должен заботиться о Риде. Тогда зачем помогаешь мне?       Мужская рука приятно накладывает пластырь, и эти касания отдаются покалыванием в свежих ранах. Но я даже не щурюсь, впитывая каждое его прикосновение в себя, как губка впитывает воду. До того они приятные и успокаивающие, что осознание одной истины приходит молниеносно. Меньше половины часа назад я считала, что никто и ничто не сможет мне вернуть спокойствие, вернуть мне саму себя. Теперь я знаю точно: кое-кто все же способен это сделать. И, кажется, я знаю почему, пусть и не стремлюсь в этом признаться даже самой себе.       – Вас устроит, если я скажу, что это мой долг? – в отличие от меня андроид говорит уверенно, но чуть приглушенно, в желании не нарушить то ли сон Рида, то ли общую атмосферу тишины. Только сейчас замечаю, что звук телевизора снижен до минимума, позволяя слышать все происходящее рядом, вплоть до сопения Сумо на полу.       – А если скажу, что не устроит? Что тогда?       Вынуждая Ричарда прекратить действия, я разворачиваюсь к нему через плечо. Что читается в моих глазах – мольба ли или тоска, не важно – но Ричард отвечает хмурым взором, перебегающим по моим черным зрачкам. Вопрос остается без ответа. Андроид, снова надавив на сустав, возвращает меня в исходное положение.       Молчание не угнетает, напротив, ощущается всем телом, по которому в ответ на прикосновения Ричарда бегут мурашки. В воздухе вновь витают звуки шуршания пакета, после чего пластырь накрывает раны уже между лопаток. Я не реагирую на боль, скорее, наслаждаюсь ей. Все сидящее внутри нуждается в выходе, и именно этот момент кажется мне возможностью высказаться, вырвать из души существенный комок грязи и боли. Словно паразит, сидящий в груди, что питается чувством самоунижения. Я вспоминаю все, пропускаю через себя весь негатив, нашедший выход через судорожные вздохи на полу в ванной при виде красных, кровоточащих букв на спине. И вот, он снова пытается вырваться наружу, на этот раз через тусклые размышления вслух. Впиваясь глазами в сопящую собаку, я вдруг осознаю весь страх, пронзающий тело под усевшимся сверху Сероглазкой, и как назло именно сейчас в голове проносятся слова Лоуренса, лежащего на больничной койке.       – «…выбрала не ту профессию»… – голос, сошедший практически на шепот, повторяет мысли вслух, и Ричард реагирует на них мгновенно. По правде говоря, ушедшая в себя, я напрочь забываю о его присутствии, потому настороженно дергаю в его сторону головой, когда машина уточняет мои сказанные в пустоту слова.       – Что вы имеете в виду?       Желание раскрывать Ричарду душу не пропитывает меня, и все же я, выждав некоторую паузу, нахмурено облизываю губы и крепче прижимаю к себе футболку Гэвина. Очередной пластырь наклеен. Что-то подсказывает, что остался еще один.       – Я всегда считала полицейских людьми, готовыми кинуться на смерть ради спасения чужой жизни. Смелых, этаких бесстрашных творцов добра, – устало прохрипев, я едва заметно поворачиваю голову к Ричарду, рассматривая неоны за стеклянной дверью, ведущей на пожарный выход. Такие красивые и изящные, прекрасные, успокаивающие. Гипнотизирующие, но затягивающие не с такой силой, как серебристые нити, переплетенные в сети. В которые я вот-вот погрязну по самую голову, позволяя андроиду навсегда увлечь меня в свои путы. – И думала, что и я подойду под это описание. Но стоило смерти замаячить под носом, как тут же поджала хвост, как вшивый койот.       – И волкам свойственно скулить.       Проходит не меньше десяти секунд прежде, чем я осознаю сказанное машиной. Повернувшись так, чтобы видеть Ричарда, я ненароком отмечаю яркий, голубой диод на виске, перебивающий своим светом лучи сине-красных неонов. Вторая сторона его анфаса очерчена ярким светом телевизионного экрана, и тени от этих мерцаний пляшут по лицу, оставляя темные контуры ресниц, носа и губ на коже. Готова поклясться, что в этот момент, когда андроид ответил мне прямым уверенным взором, сердце остановилось. Как минимум притихло, не отдаваясь ударами вены под ключицей и в висках.       – Что ты сказал? – приоткрыв губы в удивлении, я смотрю на андроида полным невысказанных вопросов взглядом. Почему он сказал именно это? Почему именно волки?       – Волки, – словно услышав мою мысль, повторил Ричард. В этот раз ему не приходится возвращать меня на место, ведь я сама делаю это, задумчиво сдвинув брови и изучая подушку на наличие пляшущих теней. В это же мгновение на кожу опускается третий пластырь, отдающий болезненными покалываниями. – Ваша фамилия с немецкого языка переводится, как «Волк», не так ли?       – Забавно, что ты это отметил. Отец все детство называл нас с Фридом волчатами. Всегда считал себя этаким вожаком стаи, – теплая улыбка касается губ, и я спешу их облизнуть, вспоминая ушедшие в далекие года истории детства, где высокий, грузный мужчина подшучивает над Фридом, вороша светлые волосы своему «волчонку». – Фрида это всегда раздражало, так что отец перестал его так называть. Я же наоборот, выросла и превратилась в Волчицу.       Подступивший комок слез немедленно подавляется, когда Ричард, наконец, заканчивает свою работу. Андроид не встает с дивана, оставаясь за моей спиной, и пока все его действия направлены на уборку аптечки, я неторопливо с искаженными от боли губами надеваю на себя футболку, прячась в ней, как несколько дней назад пряталась в белом жакете. Как же его не хватает: теплого, тесного и безопасного. И я бы даже рада поменять жакет на руки одного существа, растворяясь в них без какой-либо потребности сохранять оборону, однако одна мысль останавливает меня. И как же сильно она меня сейчас бесит.       – Папа считает, что главная черта людей, которые носят фамилию Вольф – это сила. Внутренний стержень, не дающий сломаться под давлением окружения, – слова произносятся скорее в пустоту, но я знаю, что Ричард слышит меня. Сидит позади, сверля мой чуть повернутый профиль лица холодным взглядом, уже убрав аптечку в сторону, на соседнее кресло. – Не уверена, что это про меня.       – Вы сильнее многих людей, каких я встречал, детектив.       Произнеся это, андроид неторопливо встает на ноги, готовясь взять аптечку в руки и уйти в сторону. И что его останавливает: следующие сошедшие с моих губ слова или уставший, обреченный голос – это что-то не дает ему сделать хоть шаг, возвышаясь рядом со мной, сидящей на коленях на мягком одеяле.       – Даже если и так. Я больше не хочу быть сильной.       – Тогда чего вы хотите? – сердечная мышца, точно хлебнувшая адреналина, ощутимо ударяется о ребра. Дыхание постепенно тяжелеет, но я стараюсь сдерживать его, сминая пальцами длинный подол бордовой футболки. После нескольких секунд тишины Ричард добавляет еще тише, испытывая мою стойкость тяжелым взором. – Чего вы желаете, детектив?       Услышав это, я поворачиваюсь к машине головой, отвечая его взгляду снизу вверх. Нечто горячее и искрящееся растекается по груди, сползая по сосудам вниз, к животу, и это чувство остро контрастирует на фоне бликующей боли, пульсирующей под пластырями. Ричард смотрит так терпеливо, но словно понимая, что именно он услышит в следующие минуты. И я, затаив дыхание, позволяю себе на несколько мгновений уйти в эстетическое созерцание его совершенства, мысленно повторяя только одно слово.       Тебя. Я желаю тебя. Желаю жаться к тебе, не испытывая нас обоих на прочность. Желаю любоваться каждым сантиметром искусственной кожи с многочисленными родинками, словно хищно улыбающимися под мерцанием сине-красных неоновых вывесок. Желаю увязнуть в твоих глазах, запутываясь в них, словно нерестящийся карп в сетях. Желаю снова ощутить холод струящихся меж пальцев темных прядей, желаю ворошить прическу, но в этот раз не в выражении страсти, но более глубоких чувств. Желаю испытывать твой взгляд, желаю как можно больше прикосновений, желаю…       – Я хочу знать, – встав на колени на мягкий диван, я, не отрываясь от наблюдающих за мной глаз, подхожу к самому краю. Голубые глаза скользят взором по сомкнутым губам, вниз, к черному воротнику и бликующему желтым диоду, чье свечение пробивается сквозь плотную, черную ткань. Хриплый шепот, стискивающий грудь, срывается с губ, но я не прячусь. Больше не стараюсь скрыть своего реального отношения, которое отныне завязано не на похоти, но на чем-то более сложном и неоднозначном. – Хочу знать, что под этой рубашкой.       Вернувшиеся к Ричарду голубые глаза словно просят разрешения, и андроид дает мне его, не выражая ни слова. Просто смотрит в упор, нахмурено выискивая в моем лице хоть намек на ответ. И мне не нужно смотреть вниз, руки действуют на автомате. Женские, похолодевшие пальцы мягко дотрагиваются до воротника белого пиджака, приходится приложить немало усилий, чтобы, не глядя, стащить жакет с плеч машины. Его полная покорность, инерция подкупают, я словно погружаюсь в горячую ванную из вспыхивающего внутри тела возбуждения, и даже на секунду удивляюсь, как быстро организму удается сменить состояние отчаяния на желание. Но как тут иначе, когда тонкие пальцы медленно, но уверенно расстегивают пуговицы за пуговицей, как только белый пиджак, снятый с висящих по швам мужских рук падает на пол.       Одна за другой, они раскрывают его слаженное тело, подставляя под блики неонов. Телевизор за спиной Ричарда резко очерчивает его силуэт, и я уже не смотрю в его глаза, понимая, что именно это он и делает. Вместо этого завороженно блуждаю затуманенным взором по открывающейся коже, покрытой родинками. Крепкая мужская шея, чуть выпирающие ключицы и идеально исполненный чьими-то руками рельеф несуществующих мышц груди. Пальцы, встретив на пути бляшку ремня, не спешат раскрывать последнюю. Вместо этого аккуратно, но настойчиво вытаскивают подол рубахи, расправляясь с оставшимися пуговицами. Опустив руки, я зачаровано смотрю на переливающийся круг золотого цвета, находящийся в месте, где должно быть солнечное сплетение. От этой метафоры я вздергиваю уголок губ, краем глаза замечая нахмуренный в вопросе взгляд Ричарда.       Зайти дальше уже не кажется таким уж страшным. Напротив, я понимаю, что любые мои действия теперь, после всего произошедшего между нами, не будут казаться неправильными или неприемлемыми. Напрочь забыв о Риде и Сумо, что оба сопят на своих местах, я, не переставая наблюдать за солнечным кругом, нерешительно поднимаю правую руку и замираю с согнутыми пальцами в сантиметре от диода. Между нами меньше полуметра, кажется, я чувствую его искусственное тепло, и то ли это воображение, то ли так оно и есть, но рядом с андроидом становится жарко. Взбудораженная кровь в сосудах вскипает, однако не только это становится причиной. Девятка горит. Не в прямом смысле. Пышущий жар от машины растекается вокруг нас, обволакивая со всех сторон, но мы и так уже слишком далеко зашли, чтобы поворачивать назад. Потому пальцы, сократив расстояние, дотрагиваются до диода. Они же быстро отдергиваются назад, когда солнечный круг становится угрожающе кровавым.       Испуг охватывает сознание, и я уже готова сдаться, отступить назад, как Ричард перехватывает мое запястье. Вскинув голову и глядя почти исподлобья, я покрываюсь мурашками с головы до пят, чувствуя, как возгораются пламенем щеки и израненная под пластырем кожа. Серые глаза, наполненные интересом и пеленой, впиваются в меня, перебегая по зрачкам. Через несколько мгновений пальцы под давлением Ричарда возвращаются на «солнечное сплетение». Теперь оба светодиода машины пылают ярким алым, перекручиваясь, словно в угрозе взорваться искрами.       Он и вправду горячий. Упоительное чувство, из-за которого я даже не замечаю, как поддаюсь вперед, навстречу Девятке, сделавшему ко мне аккуратный шаг. Совсем близко, так тесно, что ощущаю его дыхание на своих губах, задрав голову, лишь бы побольше ощутить его присутствие. Какое-то время пальцы нерешительно двигаются по солнечному кругу, и вот ладонь полностью прижимается к телу машины, большим пальцем очерчивая границы диода. Готовая отдать душу Дьяволу ради этих минут, я прижимаюсь к андроиду, ощущая животом сквозь ткань футболки давление бляшки ремня. Это чувство словно адреналин в сердце, вынуждает последнее вспыхнуть адским пламенем, делая кульбиты под грудной клеткой. И мы совсем рядом, соприкасаемся носами, глядя на губы друг друга в ожидании, кто именно сделает первый шаг, и когда Ричард, взяв инициативу в свои руки, едва касается моих губ своими в невинном поцелуе, я словно трезвею от мысли, кто мы такие и что делаем. Жидкое золото мгновенно растекается по сосудам, достигая точки пульсации в женской плоти, но несмотря на это я все же предпринимаю последнюю попытку сохранить самообладание. Едва Ричард отстраняется, как тут же замечает мой косой, но возбужденный взгляд в сторону закрытой двери в спальню Гэвина.       – Он не проснется, – шепот отдается теплом на щеке. Кажется, это была последняя черта, которую мы оба готовы перейти.       Больше ничего не держит. Совесть? Она забита тяжелой обувью желания и потребности ощущать себя в безопасности. Здравый смысл? Он покинул меня еще в день, когда Девятка оказался у моего стола вместе с делом об убийце. Собственные убеждения? А что это такое и так ли это важно, когда ты ощущаешь на талии мужские, крепкие руки, от которых все тело покрывается ответной дрожью, а сердце пытается помахать рукой и удалиться, прорвавшись наружу через разломленные ребра? Вернув взгляд на Ричарда, я жду всего несколько секунд, прислушиваясь к себе. И снова… больше ничего не держит.       То, что последовало дальше, гораздо большее, чем просто салюты в голове. Словно сорвавшаяся с цепи, я впиваюсь в него с поцелуем, напрочь забыв, как ненавидела ранее и как была унижена им в лесу. А потом в собственном доме. А потом в кабинке туалета… все это, точно элементы пазла, собирается в одну мозаику, и становится так хорошо, до боли в груди трепетно, до нытья в душе восторженно! Я будто нахожусь в раю, упиваясь его теплом сквозь расстегнутую рубашку и блуждая осмелевшими руками по волосам и мужской шее. Поцелуй увлекает за собой все дальше, заставляя растворяться в его пробирающихся под футболку руках, и мне только на секунду удается удивиться, как быстро Ричард подстраивается под поцелуй, копируя мои действия. И они становятся все настойчивей и нетерпимей. Только и приходится, что успевать вдыхать, лишь на мгновение отстраняясь не дальше, чем на сантиметр.       И без того тихие звуки телевизора окончательно теряются в шуме мыслей, кричащих и визжащих в голове. Мужские руки все теснее прижимают к себе, и я отвечаю андроиду тем же, наслаждаясь звуками влажных поцелуев и вырывающихся из моей груди хриплых стонов, сдавленных увлекающими за собой губами. Мне больше не хочется стоять, задрав голову, хоть и нравится, как по-хозяйски сжимают тело уложенные на талию руки под футболкой. Потому, разорвав этот нескончаемый поток страсти, натыкаюсь на возбужденный взгляд глаз металлического цвета, сверкающих синими и красными искрами от уличных неонов. Но я не поддаюсь его попыткам притянуть меня обратно, вместо этого увлекаю за собой, вынуждая усесться на диван. Судя по вскинутым бровям, его это забавляет. Особенно когда все внутренние рамки стерты, и теперь я без какого-либо стеснения усаживаюсь на него сверху, без труда отодвигая на задний план легкие пульсации в спине под пластырем. Вместо их в груди отзывается иное чувство. То, что обжигает нетерпением и жаром под тонкой полоской белья.       Кажется, это продолжается вечность: стискивающие талию пальцы, глубокие поцелуи, при которых машина настойчиво требует еще больше, не давая мне отстраниться. Словно бы я хочу этого… и пусть в груди отчаянно бьется млеющее сердце, все же умудряюсь удерживать руки от поспешных решений на уровне бляшки ремня. Вместо этого женские пальцы блуждают по темным локонам, вороша идеальную прическу.       Неоновые блики мерцают в темноте, пробиваясь под закрытые веки. Лишь на секунды позволяю себе отстраниться, чтобы взглянуть на доводящие до безумия мужские губы и снова прильнуть к ним. И так хорошо в груди, так прекрасно в душе, как будто не существует другого мира. Только Ричард с его расстегнутой рубашкой, сверкающие алым диоды и аккуратно поднимающиеся вверх ладони, задевающие кончиками пальцев раны под пластырем. Вспышки боли оттеняют то золото, что искрится в жилах, заставляя жалобно всхлипывать. Где-то там, вдалеке звучит легкое пошарпывание по деревянной поверхности, и это вспугивает меня. Разорвав взаимные ласки, я, все еще прижимая словно погруженного в транс Девятку, испугано смотрю на спальню Рида. Уверена, что эти звуки ничто иное, как царапающийся и требующий впустить кот, и вроде бы стоит испугаться, отдернуться от машины, но разве я могу, пока Ричард так ластится, мягко скользя руками по спине под футболкой и исследуя расслабленными губами выглядывающие ключицы?.. эти касания точно дурманящий наркотик. Мне больше не хочется играть в кошки-мышки, не хочется вести войну, главной целью которой является сломать. Хочется просто тонуть в его руках, полностью отдаваясь растекающейся слабости по телу, под свет неоновых вывесок, что отражаются в темных, блестящих прядях.       Легкие касания губ андроида по шее оставляют влажные дорожки, его дыхание отзывается мурашками, и я безвольно подставляю все новые участки, задирая голову и покорно обнажая кожу. Настолько жарко внутри, настолько жарко снаружи, что мне кажется, будто я вот-вот расплавлюсь, все сильнее прижимаясь к машине, вокруг которой воздух нагревается все сильнее. Туманный, но продолжительный взгляд на Ричарда отмечает все самые мелкие детали: прикрытые темными ресницами глаза, покрытые пеленой тумана; изучающий, но далеко не ясный взгляд, скользящий по моему лицу и телу; жадные, точно пытающиеся показать свое собственничество руки, которые порой до блеклой боли стискивают кожу на талии, время от времени бережно проскальзывая вверх. Нельзя быть таким… нельзя быть таким совершенным, нельзя быть таким идеальным, нельзя быть таким живым, являясь машиной. Одним днем ранее Ричард отметил, что я способна найти его среди таких же пятидесяти. Он ошибся только в одном.       Не из пятидесяти.       Из тысячи.       И дело даже не в чувствах. Дело в нем самом. Во всех тех мелочах, что выделяют его, такого эмоционального, такого чувственного. Даже сквозь агрессию и раздражительность я вижу в нем куда большее, чем в любом другом. Может, я и зависима. Слишком сложно судить о себе, будучи погруженной в серебристые сети. Но если даже и так, то не я одна.       – Почему ты такой?.. – едва прохрипев это, я вынуждаю Ричарда разорвать ласки, вскинув голову и посмотрев на меня снизу вверх. Мой вопрос ввергает его в недоумение, но мне слишком сильно хочется знать, что сумасшедшая здесь не я одна. – Снова твоя система адаптации?       Тепло его рук греет посильнее, чем любое солнце. Мир, в котором остался Сероглазка, Рид, Тина Чэнь – все осталось там, вдалеке, в прошлом, которое я запираю, резко ограничивая жизнь на «до» и «после». То, что мы делаем – неправильно. Неестественно. Нереально! Оно же привлекает запретностью, подкрепляя ощущения, словно острый перец в шоколадном торте. И пока бликующие сине-красные диоды окрашивают серебристые глаза Девятки в гипнотизирующие оттенки, андроид, продолжая сверкать красными диодами, устремляет погруженный в туман взгляд на мои губы. Проходит не меньше десяти секунд прежде, чем машина подает тихий голос, отзывающийся дрожью в человеческом теле.       – Я проанализировал свыше ста линий поведения, и ни одна из них не подходит, даже если взята из мировой сети, – замолкнув, Ричард вскидывает на меня глаза, готовясь вынести любую реакцию. И судя по настороженному взгляду, увидеть он ожидает далеко не самые положительные эмоции, словно бы его сознание в отклонениях должно испугать, отдалить. Возможно, потому руки под футболкой стискивают меня еще сильнее. В этом жесте я чувствую только одно, оно же звучит в его голосе, едва недоконченная мысль срывается с его губ. – И мне приходится действовать на основе…       Он не договаривает, продолжая сжимать меня. Не страсть, не похоть, даже не доверие, но страх. Вот что сверкает в глазах, пока машине удается удерживать абсолютное спокойствие на лице. Я недоуменно всматриваюсь в его глаза, ожидая ответа, и получаю его, но далеко не с той стороны, с которой надеюсь получить.       «На основе своих желаний, Луиза»       Законченная приглушенным голосом Стэна мысль пробирается в самую душу, вынуждая сердце сделать несколько гулких ударов по грудной клетке. Ричард, замерев, ждет моей реакции так же терпеливо, как и я ждала от него ответа на тему адаптации. Уверена, его аналитический отчет твердит о шансе на негативный отзыв с моей стороны в минимум восемьдесят процентов, как будто его признание в нестабильности системы должно меня заставить отправить машину обратно на склад. Глупый, мелькает в голове, среди притихших мыслей. Глупый и особенный.       – А чего ты хочешь, Ричард?       Услышав мой хриплый, возбужденный голос андроид недоуменно сдвигает брови, в поисках ответа перебегая взглядом по черным, затуманенным зрачкам. Я все так же сижу на его бедрах, пропитываясь теплом чуть ослабших пальцев под одеждой, купаясь в жаре, окутавший диван. Только через мгновение Девятка словно перебарывает систему аналитики, непонимающей противоречивости человеческих решений. Он больше не смотрит потерянно и испугано. Только интерес и легкая робость в серых глазах перед новым признанием машины.       – Хочу знать, что именно вы чувствуете.       Это был не ответ, но настоящая просьба о разрешении. И я даю его, вздрогнув ресницами и приподняв уголки губ. Руки Ричарда в ту же секунду выпутываются из-под футболки, несмело скользят вверх по плечам, теряют бионическую оболочку и обхватывают шею сзади, покрывая ее мурашками от открывшегося холода. То, что происходит дальше, останется во мне навсегда. Словно наркотик, самый настоящий амфетамин, вынуждающий желать каждый раз все больше и больше. Не осознаю себя, но зато понимаю, что происходит. Ведь Ричард, резко нахмурившись, удивленно всматривается в меня, что отзывается на эти касания учащенным биением сердца и тихими стонами, прикрыв веки.       Тело точно пронзает множество электрических разрядов. Ни один из них не несет боли, напротив, они заставляют кожу тлеть, мышцы дрожать, а легкие взбешенно поглощать воздух. Я неосознанно жмусь к Ричарду, зарываясь в его волосы носом, позволяю оставлять новые следы поцелуев на шее и ключицах, слушаю его тяжкое дыхание и схожу с ума. В прямом смысле! Словно витаю в облаках, растворяясь в жидкой лаве, растекающейся от затылка. Там, где на уровне шейного позвонка находится маленький чип, в данную минуту воспринимающий импульсы машины. И, видимо, Ричард не просто перенимает от Стэна все отчеты и «чувства», которые я испытываю, сжимая пальцами темные пряди и утыкаясь носом в алый висок Ричарда. Ведь терпкое золото в груди и животе усиливается, тысячи иголок вонзаются в тело, заставляя выгибаться навстречу несуществующим сладким ласкам. Что это?.. гормоны?.. почему их так много?..       – Что ты… что ты делаешь? – хрипло произнеся это, я жалобно смотрю на андроида, отмечая хищность в его глазах. Дьявольская улыбка трогает его губы, и этот намек прямым текстом говорит о том, кто или что вынуждает мое тело через Стэна вырабатывать этот нескончаемый поток гормонов удовольствия. Но мне нравится это… а если усугубить положение?..       – Мне нравится то, что вы чувствуете, – Ричарду явно доставляет удовольствие мое задыхающееся и содрогающееся в наслаждении тело, учитывая с каким голодным интересом блуждает взгляд металлического цвета глаз. Я же, полностью ушедшая в безумное течение искрящихся чувств и гулких ударов сердца, напрочь теряюсь в окружении. Неоновые блики, сопящий на полу Сумо, шкрябающий по двери кот, даже возможность того, что проснется Рид и увидит все эти непотребства на своем диване между коллегой и напарником – все это становится таким неважным, что мир сужается, закручивается по спирали. Никого в этой комнате нет, и никогда уже между нами не будет. Неправильно? А почему нам должно быть не наплевать? – Это поистине прекрасно… в какой-то степени вам завидую. Если вы ощущаете подобное с каждым…       Это слово заставляет Ричарда сжать губы в тонкую полоску, и он не успевает закончить свою мысль после продолжительной паузы. Я больше не могу врать. Точно не в таком состоянии, при котором нутро требует единения, пропитываясь адской смесью спровоцированных Ричардом гормонов. Потому даже не контролирую себя, жалобно облизывая губы и глядя на Ричарда сквозь приспущенные ресницы, задрав голову.       – Ни с кем, – в горле пересыхает от очередной волны удовольствия, и я вновь вздрагиваю, прерывая свои слова. Серые глаза, устремившие на меня свой проницательный взгляд, блестят в свете неонов, приглашая утонуть в себе окончательно. Именно это я и делаю, кое-как выровняв дыхание из-за взбешенного сердца. – Ни с кем, кроме тебя, Ричард.       – «Особенный»? – вкрадчивый вопрос выбивает сознание из разума, и я готова говорить честно, только правду, лишь бы это не прекращалось. Но все же мне удается вырваться из потока удовольствия в груди и сосудах, сконцентрировав туманный взгляд на лице Ричарда. Между нами так мало расстояния, всего каких-то пару сантиметров, однако мы не торопимся возвращаться в плен непрерывных поцелуев, оставляя на губах друг друга горячее дыхание. Кажется, руки действуют на автомате, и звуки бляшки, раскрывающейся под ловкими движениями тонких пальцев, вызывают у Ричарда хищную реакцию. Так и смотрит на меня с толикой надменности, вызывая все новые и новые потоки гормонов в моей крови. Мне нравится быть рядом с ним слабой. Как же мне нравится быть рядом с ним слабой… той, какой я никогда и ни с кем себя не ощущала, полностью доверяя свою душу, раскрываясь на все сто процентов. Потому я тихо повторяю за Девяткой, окончательно признавая себя зависимой.       – «Особенный»…       Едва слово сходит с моих губ, как андроид нетерпеливо приникает к ним с поцелуем, все еще держа ладони на шее. Контроль на нуле. Ничего вокруг нас не существует. Только жар, вспышки гормонов и жадно пробирающиеся под темные брюки женские руки. В голове только одно слово, мигающее в темноте сомкнутых век

Х О Ч У

      и оно красными буквами вынуждает меня задыхаться, срывать последние петли со своего самообладания. Робость, страх, боязнь показаться слабой вдруг кажутся мне совершенно лишними. Зачем? У меня есть он, у него есть я, и, черт возьми, это было заведомо предначертано, едва машина оказалась у моего стола! И меня не пугает его природа, ведь даже она не дает ему теряться в толпе точно таких же, оставаясь «особенным».       Тяга усиливается, вместе с ней усиливается пульсирующий внизу живота комок мышц, требующих не просто объятий, но самой настоящей страсти. Руки только пробираются под тугую ткань, и Ричард ничего не чувствует, не стоит быть гением, чтобы это знать. Зато чувствую я, затаивая дыхание от прикосновения к мужской плоти. Стыд накрывает с волной от мыслей, которые прорываются сквозь поспешные действия, но я не могу ничего с собой поделать. Так и норовит сравнить эти ощущения, получаемые от близости с настоящим мужчиной и его искусственной копией. И почему же в последнем я нахожу намного больше достоинств, отмечая идеальную идентичность во всем? Особенно теперь, жадно требуя от машины все больше шумных поцелуев и освобождая от брюк напрягшийся член. Никогда не имела дело с секс-андроидами, всегда было достаточно приставучих рассказов сраной Чарли, которой весь участок пытается рот заткнуть. Что ж… будет возможность исправить эту оплошность.       Руки Ричарда все так же накрывают шею, нагретый от моего тепла пластик больше не ощущается, словно став частью меня. Вместо него ощущаются легкие покалывания в коже, пронзающиеся сотнями электрических уколов. Наши действия порывистые, нетерпеливые, ведь все это теплеет в душе уже несколько дней, насыщаясь искрами и страстью после каждой нашей «встречи». Наверное, потому мне вдруг становится интересно, как именно отреагирует на мои чувства Ричард, все еще «подключенный» к нервной системе человека. Разорвав поцелуй в желании пронаблюдать за машиной, я аккуратно отодвигаю белье и позволяю мужской плоти углубиться в ноющие сладкой болью мышцы, что требуют именно это создание довольно долго. Иглы в позвоночнике от вмешательства Ричарда дополняются яркими искрами в животе и груди, сердце точно замирает, желая дать волю вырывающемуся наружу восторгу. Мне и самой нелегко удерживать спокойствие на лице, покрываясь мурашками и тихо постанывая, но каково Ричарду…       Андроид, вдруг участив дыхание, прикрывает глаза. Из открытых губ срывается гулкий, хриплый стон, и как только женская плоть принимает машину в себя всего без остатка – окружение окончательно меркнет. Я так ждала этой минуты, ловя каждый его взгляд и воображая себе различные похотливые картины. Вспоминала его хозяйские действия в холодном лесу и в своей постели, напротив высокого зеркала. Вспоминала нависшего надо мной андроида с вызывающим, холодным взглядом, истязающими плоть наглыми движениями рук. И вот этот момент наступил, нас двое, за стеной того, кому ничего не будет стоит пристрелить Девятку в случае отклонений, параллельно сдавая меня в дурдом. Но никакой похоти, никаких животных желаний. Только вязкое наслаждение от прижимающихся друг к другу тел, обоюдное частое дыхание, остающееся на губах, и терпкое чувство в груди, в котором ни я, ни он еще не готовы признаться.       Я знаю, что он чувствует. Тоже самое чувствую сама. Готова покинуть мир, отодвинув назад боль на спине, страх и желание забиться в угол, чувствуя себя униженной. Нет. Я больше не унижена. То самое ощущение принадлежности Сероглазке, что оставил на теле отметины, теперь вдруг преобразуется в нечто приятное. Теперь я принадлежу не Сероглазке. Теперь я принадлежу Ричарду, который вырывает меня из цепких лап угнетения и страха, мрака и одиночества. И мне нравится слышать его мужские, хриплые стоны, аккуратно двигаясь и знакомя машину с миром чувств. Алые диоды прокручиваются, оттеняя нас насыщенным красным свечением, и мне с ним так хорошо, что я постепенно принимаюсь наращивать темп, прижимая к себе машину за плечи. Слишком давно не было так хорошо. Готова признать, что даже с Адамом подобные чувства не посещали ни голову, ни сердце, и дело даже не в том, что Девятка буквально контролирует мой организм, вынуждая его выбрасывать все больше гормонов в кровь. Но потому что андроид лишь одним своим видом вызывает желание коснуться, почувствовать на себе проницательный взгляд, мягкое, спокойное дыхание. И пусть он сейчас не дышит умиротворенно, пусть буквально задыхается вместе со мной в такт цикличным движениям тел, все равно готова потеряться в нем, как в хорошем, крепком виски.       Кажется, я нашла то, что искала в десятках мужчин. Кажется, Волчица больше не будет грустно взирать на луну, взглядом разыскивая среди толпы одного единственного, рядом с которым сила превращается в слабость.       Ушедшая в наслаждение с полной потерей реальности, я даже не замечаю, как правая ладонь Ричарда соскальзывает с шеи по плечу вниз, легко сжимая последнее. Тело, словно натянутая струна, мгновенно реагирует на его движения, даже сквозь футболку отзываясь на бережное касание к напрягшейся груди. И едва в крови происходит новая вспышка сладкого наслаждения, Ричард, все еще связанный с компьютером, реагирует на собственные прикосновения так же остро, как и я. Мои ощущения словно одни на двоих. Слышу его стоны сквозь настойчивые, глубокие поцелуи, в которых тяжкие вздохи оставляют на разгоряченных щеках приятную прохладу. Каждая мышца внутри торжествующе ноет от движений мужского органа, жар становится адским, и я не в силах себя контролировать. Так и наращиваю темп, позабыв о спящем за стеной Риде и недобро посматривающем на нас Сумо, что стал свидетелем двух взбешенных существ.       Едва мысль о Риде проскакивает в голове, как Ричард, явно потерявший над собой контроль, заводит свободную руку за женскую талию. Мгновение – и я с дискомфортом на коже спины приземляюсь на диван, поверх одеяла. Не то, чтобы боль сильно отвлекает, даже напротив, оттеняет пульсации в женской плоти, внутри которой продолжает двигаться андроид. Не первый раз, когда Девятка так удобно устраивается между бедер, прижимая меня всем телом, практически оставляя без движений. Вот только раньше мы не предавались друг другу, заперев окружающий мир на замок. Знаю, таких, как Ричард, по всей логике следует отправить туда, где его сделали, но как можно действовать здраво, когда тело отзывается на его касания, точно как на электрический шок, а деспотичное сознание до непривычности быстро покоряется серым глазам, в которых я сейчас вижу только желание продолжения? Андроид, все еще изучающий мое состояние через Стэна, другой рукой пробирается под футболку, задирая ее неприлично высоко. Но я не против. Я лишь выгибаюсь навстречу, когда большой палец цепляет напрягшуюся горошину соска, заставляя судорожно глотать воздух, отвечая заинтересованному взору Ричарда жалобным взглядом. Россыпь фейерверков в голове сводит с ума, и с каждой минутой ритмичных движений члена, что довольно грубо раздвигает мышцы, меня все сильнее и сильнее уносит в космос. Удерживать себя от громких стонов становится сложно. И я уже готова сорваться в голос, как с разочарованием осознаю оборвавшиеся движения. Приходится нехотя открыть глаза. Лучше бы я не открывала, учитывая, как лукаво Ричард придерживает указательный палец выпутавшейся из футболки руки у губ, призывая меня к тишине. Одного взгляда за его спину хватает, чтобы золото в груди превратилось в сущую бездну мрака и страха.       Гэвин Рид, явно не замечающий нас в темноте под бликами телевизора и неонов, устало проходит мимо дивана в сторону импровизированной, смежной кухни. Его глаза закрыты, по крайней мере в темноте не видно ясного взгляда, ведь детектив, находящийся под воздействием снотворного, блуждает по квартире скорее рефлекторно. Представляю, какая складывается со стороны картина: разгуливающий по своей квартире Рид, неподозревающий о непотребстве на своем диване, и мы, замершие в непрерывной близости и смотрящие в сторону детектива. Разве что я смотрю испугано, пока Ричард пронзает мужчину ледяным, настороженным, но уверенным в себе взглядом. Осознание того, к чему может привести вскрытие нашей тайны вроде бы должно пугать, но почему-то вызывает новый приступ адреналина, из-за которого к телу приливает очередная волна возбуждения. Ричард отмечает это. Серые глаза искоса смотрят в мою сторону, машина ехидно вздергивает уголок губ, наливая меня краской от смущения. Еще один интригант свалился на мою голову.       Эти минуты появления Рида в гостиной длятся вечно. Мужчина, так и не заметив нас, устало останавливается у холодильника, открывает дверцу и достает пластиковую бутылку апельсинового сока. Несколько шумных глотков, после чего бутылка возвращается на место, холодильник закрывается, и Гэвин следует обратно, мимо нашего дивана. Он почти прошел мимо, почти вернулся в комнату, как вдруг останавливается рядом с нами, вызывая во мне новую волну страха. Ричард, точно готовясь прикрыть меня собой, прижимает меня еще сильнее к дивану, накрывая телом. Полы черной рубашки заключают мое вздрагивающее от страха тело. И когда рука, судя по всему, спящего Рида протягивается к нам, я готова отдать душу, лишь бы исчезнуть из этой комнаты.       – Спи, мелкая, – мужские пальцы находят голову андроида и неумело ерошат ее темные пряди. Ричард, что вернул на меня свой взгляд, смотрит на удивление спокойно, терпеливо, точно такие выходки детектива для него в порядке нормы. А вот мне вдруг хочется громко заржать от вида поглаживающего Девятку Гэвина. Приходится накрыть рот ладонью, лишь бы не сорваться на смех, при этом испытывая внутреннее присутствие машины. – Спи…       Видимо, утолив свое беспокойство, Гэвин усталой, шаркающей походкой возвращается в свою комнату. Здесь уже я не выдерживаю, сдавливая вырывающийся наружу хохот.       – Что вас так развеселило, детектив? – его дельное обращение ко мне с регламентированной вежливостью добавляет в наше довольно неловкое положение перчинку. Сжимающиеся мышцы женской плоти пульсируют, требуют продолжения, но я, со слезами сдерживая хохот, делаю глубокий вздох и успокаиваю нервы под пристальный, лукавый взгляд машины. И как бы ему не хотелось выглядеть спокойно и уверено, даже Ричард не сдерживает улыбки, вздергивая один уголок губ. Его свободная рука уже упирается в диван рядом с моей головой, словно показывая подобным жестом свое хозяйское положение.       – Кажется, Рид желает присоединиться, – не знаю, почему, но мне так смешно, что сознание игнорирует жалобное требование напряженного тела продолжения ласк. Так и лежу под андроидом, испытывая покалывание в спине от прикосновения к дивану и возбуждение в теле от смеси адреналина с гормонами удовольствия.       – Думаю, что вам для начала следует справиться со мной, – с намеком, даже грубовато отвечает Ричард, впиваясь в меня суженными в негодовании от столь пошлого предложения глазами. Серые радужки недобро блестят, более не пропитываясь неоновыми отблесками. Теперь неон обволакивает силуэт Девятки, заставляя взъерошенные пряди бликовать в примеси с сиянием алых диодов.       – А если справлюсь. Могу заняться Ридом? – шепчу я, наконец, угомонив вырывающийся смех под туманным, но холодным взглядом машины. Ричард отвечает мне тем же шепотом, маняще скользнув языком по нижней губе.       – А вы этого желаете?       Этот прожигающий, но уверенный в моем ответе взгляд вызывает приступы исступления. Цикличные, как бы намекающие движения в женской плоти напоминают мне, где я и с кем имею дело. Более того, они напоминают мне, кто я такая и кому отныне принадлежу. Потому хриплый ответ вырывается с губ сам по себе, когда бегущая на каждое проникновение дрожь по телу вынуждает меня выгнуться дугой, поближе к обнаженному торсу Ричарда.       – Нет…       Ричард, получив ответ, собственнически улыбается, медленно скользя взглядом по моему лицу. Искрящиеся глаза изучают каждое изменение в мимических мышцах, каждое вздрагивание приспущенных ресниц, каждый тихий, жалобный стон, вырывающийся из груди сквозь приоткрытые губы. Женские руки на автомате проникают под распахнутую черную рубашку, исследуя пальцами искусственный рельеф мужского тела. Сильный, крепкий, как и всегда уверенный в себе, гибко выгибающийся из-за движений бедер, что доставляют массу невысказанного удовольствия. Только сейчас замечаю, что Ричард более не держит меня за затылок или шею. Пока одна рука удерживает его навесу, облокотившись предплечьем о диван, вторая смело пробирается под футболку, исследуя каждый сантиметр скрытой одеждой кожи.       Звуки секса и ударяющейся бляшки уносят сознание под потолок, мне мало его прикосновений, мало изучающего эмоции стального, заинтересованного взгляда, мало играющего на губах ощущения дыхания, вслед за которым я рвусь к поцелую, но тут же удерживаюсь машиной, вошедшей в раж. Ему нравится издеваться. Нравится смотреть, как я умоляюще хмурю брови и тянусь к нему в желании потеряться в поцелуе, как смотрю на его приоткрытые губы периодически покусывая свои от накапливающегося нетерпения. И когда в очередной раз бессильно опрокидываюсь обратно на диван, чувствуя искры боли на спине и беззвучно шикая, андроид подхватывает меня за талию. Боль, пропитывающая тело, прекращается, оставив после себя пульсации, но я, прижатая к Ричарду и обхватывая его за плечи, не уделяю этим пульсациям ни капли внимания. Только завороженно и покорно смотрю на Девятку, что довольно ловко усаживает меня спинку дивана, умудряясь не разорвать нашу связь. Тяжкое дыхание не дает мне нормально оценивать ситуацию, впрочем, я и не собираюсь этого делать. Смотрю в глаза машине, находясь с ним на одном уровне. Ноги по инерции обхватывают Ричарда за талию, силой вынуждая его проникнуть глубже, до основания, до россыпи звезд в голове. И мы замираем, точно нам есть что сказать друг другу, как будто кто-то из нас должен сделать некий шаг, впиваясь взглядами в губы. Его сильные руки прижимают меня к себе, одна из ладоней, поднимаясь вверх по телу, как бы невзначай цепляет напрягшуюся грудь, вызывая у меня хриплый вздох, после чего теряет бионическую кожу и бережно погружается в ворох коротких волос на затылке. В этот раз гормональных волн не следует, да они мне и не нужны. Достаточно того, как тело насыщается жаром полуобнаженного Ричарда, от губ которого меня отделяет сантиметр, не говоря уже о пульсирующей плоти, обхватывающей мужской член.       Ричард, так же тяжело дыша, как и я из-за спектра считываемых с меня эмоций, замирает в ожидании. Сине-красные неоновые тени скользят по его лицу, очерчивая ресницы, скулы, губы, и свет экрана за его спиной накрывает нас волной. Мне хочется ощущать его присутствие. Всего несколько дней, а машина становится ближе, чем собственное дыхание, и дальше, чем небесные звезды. И я готова на все ради того, чтобы видеть его каждый день или минуту, чтобы язвить и слышать точно такие же ответы в свой адрес. Чтобы телом владело и ненависть и любовь одновременно, в которых я ни за что не признаюсь машине, но с легкостью признаюсь себе. Но как бы мне не хотелось молчать, понимаю, чего именно ждет андроид, вскидывая на меня ожидающий, покрытый пеленой взгляд, касаясь моего носа своим. Это же я ему и дарую, шепча прямо в губы, отвечая усталым, но трепетным взором.       – Не отпускай меня, Ричард, – словно пробуя свои слова на вкус, я сглатываю образующийся в горле комок и смотрю на губы машины, сгорая от нетерпения вернуться к ним с жадным поцелуем. – Скажи, что не отпустишь.       И так тепло вздергивается уголок мужских губ, точно именно эти слова андроид и ожидает услышать. Глядя на меня в упор из-под приспущенных ресниц, Девятка проходится свободной рукой по талии, груди, чуть вздергивая длинную футболку вверх. Ладонь, потеряв искусственную оболочку, оказывается рядом с уже лежащей на шее рукой, и мы вновь тяжко дышим друг другу в губы, прикрыв глаза в этом странном атмосферном уединении.       Нас двое. Двое и больше никого. И вряд ли кто-то сможет встать между, ведь теперь эти больные отношения, основанные на обоюдной ненависти, слишком тесно сплетают нас вместе. Дороги назад нет. Теперь серебристые сети навсегда связывают двоих существ, разных по природе, но слишком глубоко увязнувших в друг друге.       – Никогда, детектив.       Улыбнувшись от услышанного, я больше не в силах терпеть. Срываюсь на поцелуй, прижимаясь к машине все сильнее, порывистыми движениями бедер буквально заставляю его возобновить душераздирающие ритмичные движения, что сопровождаются скрежетом металлической бляшки и нашими общими стонами. В голове нет ничего, кроме одного слова «Еще» и, кажется, я повторяю его едва ли не каждую минуту, тлея от поцелуев Ричарда и прижимая к себе машину за спину, нагло проникнув под черную рубашку. Такой горячий и властный, боже, почему я буквально улетаю в облака, мельком опасаясь, что все это сон? А если даже и сон, то самый лучший. Один на миллион других, каких больше никогда и нигде не встретишь, какой случается раз в жизни, оставляя после себя опьянение без алкоголя и зависимость без наркотиков. И как мы будем завтра смотреть друг на друга, как закончится эта безумная ночь меня уже не волнует. Все, что сейчас есть – женские, жалобные всхлипы, жар тесно прижатых тел, непрерывные поцелуи, которыми я никак не могу насладиться, ранее пребывая лишь в мечтах о вкусе губ Ричарда.       Как много проходит времени? Не знаю. Понимаю только, что по возвращению из ванной на экране телевизора мелькал ведущий вечернего ток-шоу, а сейчас там идет какой-то фильм жанра ужасов, оттеняя наши двигающиеся, лоснящиеся друг к другу силуэты на паркете. Гостиная вдруг кажется мне самой лучшей комнатой на свете. Словно именно здесь рождается нечто прекрасное, с чем мы уже в не силах бороться, остается только поддаваться желаниям, требованиям тела с сознанием, которые диктуют нам обоим приказы. Ричард по прежнему считывает мое состояние, полностью принимая его на себя, лишь изредка позволяя одной руке скользить по напряженному телу. Я принимаю его всего, выгибаюсь и двигаюсь бедрами навстречу, окончательно разорвав связь с разумом, лишь бы не упустить ни единой секунды единения с этим удивительным созданием, при виде которого все убеждения и желания разворачиваются по часовой стрелке. И андроид, время от времени блаженно выдыхая в губы, учащает движения, остро реагируя на отзывы моего тела, и потому мы оба словно сорванные с цепи прижимаемся, делая наши объятия и поцелуи грубыми, требовательными.       Как много эмоций внутри, как много их раскрывается с каждым толчком мужского органа, наливающего женскую плоть жаром. Я плавлюсь рядом с ним, растворяюсь, туман уносит сознание далеко в космос, и мне нравится улетать, плавать мыслями где-то под потолком, двигаясь инерционно вместе с машиной. Сидя на самом краю спинки, ни одна мысль о возможном падении не мелькает в голове, ведь где-то на интуитивном уровне знаю – Ричард не даст мне упасть, настойчиво и властно прижимая к себе за шею. И когда пик этих движений накатывает волной, я уже не могу терпеть, срываясь на ощутимые стоны сквозь нарочно усиленные поцелуи Ричарда. Знаю, он целенаправленно вынуждает меня не прекращать ласк, ведь сам испытывает тоже самое и потому понимает, какой риск имеют эти шумные, громкие всхлипы, вырывающиеся из женской, часто вздымающейся груди. Приходится приложить не малое количество усилий, чтобы отвечать ему, подавляя восторг и желание во всем теле, сковывающее меня со всех сторон. Дрожь со сладкими волнами удовольствия захлестывают водопадом. Кажется, я теряю голову безвозвратно.       Как же это хорошо… никогда не думала, что может быть так хорошо… никогда не думала, что кто-то может приносить столько удовольствия не только в тело, но и в душу. Андроид продолжает истязать меня быстрыми, ритмичными движениями, что звуками отдаются от стен в темноте под бликами неонов. Чувствую, как ему самому тяжко дышать, тяжко удерживать себя от шумных движений и стонов, и должна отдать ему должное за контроль, несмотря на первое столкновение с такими незнакомыми, но опьяняющими чувствами. Хоть и чувствую легкую дрожь в его руках и теле, вслед за которыми меня настигает новая волна блаженства рядом с оголенным, пышущим жаром торсом Ричарда. На спинке неудобно, однако это последнее, о чем мне хочется думать, будучи заключенной в объятия мужских рук. Мурашки несутся по коже, несут за собой море безмятежных и в тоже время буйных эмоций, все окружение становится таким малозначимым и маленьким, точно центром вселенной являемся мы – андроид и человек, погрязшие в кипящий бурный поток наслаждения в этом мрачном, полном боли мире. Руки на рефлексах цепляются за него все сильнее, ноги прижимают с ощутимой силой, но Ричарду все это словно не мешает. И влажные движения внутри не прекращаются даже тогда, когда в моей голове и груди словно вспыхивает последний яркий огонь, мгновенно отпуская все напряжение в теле. Лопнув, как огромный, напряженный шарик воздуха.       Потерявшись во времени и пространстве, я безвольно обмякаю в удерживающих объятиях машины, лениво выпутываясь из настойчивых мужских губ. Впрочем, я не одна такая. Ведь Ричард, явно испытавший те же ощущения, вдруг опасно накреняется вперед, вот-вот грозя потерять равновесие. Благо ему хватает рефлексов, чтобы успеть упереться рукой о спинку дивана, при этом придерживая меня за талию.       Наше тяжелое дыхание тонет в сознании, доносясь ко мне словно через далекие, затуманенные вершины снежных гор. Все еще ощущая остатки искр в сосудах, я стараюсь осмотреться и понять, где нахожусь. Осознание приходит только когда голубые глаза встречают серые, потемневшие. И если бы не мужская плоть, что оставляет меня, вызывая беззвучный шик на лице, неизвестно, как долго бы мы смотрели друг на друга, глубоко дыша.       Он не находит слов. Я-то уж точно. С едва заметной потерянностью смотрит на мои губы, словно пытаясь понять, что только что случилось. И мне нравится этот его вид, такой недоуменный, но явно осознающий все до последней капли. Оперевшись рукой о спинку дивана, я продолжаю прижиматься к нему, с лукавой улыбкой изучая черные, расширенные зрачки. В них снова отражаются синие и красные блики. И я готова повторно утонуть в серебряных сетях, желая только его одного. Но Ричард не дает мне проявить инициативы. Тут же вырывает ее из пальцев, возвращая своим диодам желтый цвет и придавая взгляду хищную надменность.       – Рад, что вызываю у вас столь удивительные эмоции, детектив, – он снова это делает. Снова намекает на мою зависимость, снова тыкает в мое желание, снова дает понять о своей значимости в моей жизни. Вот только если раньше меня это раззадоривало, то сейчас я полностью готова сдаться, вывесив белый флаг посреди фронта. Возможно потому Ричард на мгновение тушуется, не встретив во мне привычного сопротивления. – Не подскажите, как это называется у людей?       – «Зависимость», Ричард, – уверена, он знает, как это называется. Однако признаться открыто в подобном ни себе, ни ему не желаю, и потому нагло заменяю слово другим, не менее эмоциональным, указывающим на явную слабость. Ричард, уже пришедший в себя, сдвигает брови и вопрошающе перебегает по мне взглядом, все еще поддерживая рукой за талию. Зато я все так же тяжко дышу, завороженно наблюдая за сине-красными искрами в стального цвета радужках. – Это называется «зависимость».       Не знаю, что видит он в моих глазах, но с вожделенным удовольствием отвечаю на крепкий поцелуй, отзывающийся эхом во все еще кипящей крови. Но я слишком устала, и организм сигнализирует мне об этом с помощью реальных вспышек перед глазами и слабостью в дрожащих мышцах. Полностью доверившись машине без остатка, я позволяю Ричарду вернуть меня на диван, не разрывая поцелуя. И проходит не одна минута, кажется, даже не один час прежде, чем Ричард оставляет меня в покое. Эти мгновения отдаются восторгом в груди. Прижимаясь ко мне, полностью потеряв контроль над собой, Ричард требует все больше ответных ласк в виде непрерывных поцелуев, мягких поглаживаний и затуманенных взглядов под светом телевизора и неоновых бликов. Неразложенный диван узок для нас двоих, и это вынуждает тесниться, едва ли не сплетаться в одно целое, наслаждаясь жаром друг друга. Сон постепенно требует свое, время от времени я погружаюсь в усталую полу-дремоту, но тут же выдергиваюсь из нее, когда Девятка, почуяв мое расслабление, немедленно грубеет в движениях, словно в требовании внимания. Даже сейчас в таком полусонном состоянии млею в его руках, лежа на боку и пропитываясь теплом машины. Мне нравится изучать его кожу на шее губами, нравится проскальзывать под рубашку руками, и еще больше прихожу в восторг, когда туманно заглядываю в металлического цвета глаза, прикрытые ресницами от удовольствия. Мысль, что была озвучена Стэну днем в туалете, отдается в моей голове, вынуждая незаметно для покрывающего мою шею поцелуями Ричарда улыбнуться.       Подросток. Самый настоящий ребенок, дорвавшийся до огромной коробки конфет и не имеющий внутренних тормозов. Просящий все больше и больше, желающий тискать, наслаждаться, изучать. Каждое его прикосновение точно электрический разряд, и в этот раз причиной становится не Стэн, но мои собственные чувства. Даже сквозь усталость желаю еще больше его внимания, и его же получаю. Радуюсь, даже когда движения Ричарда грубеют в требовательной попытке выдернуть меня из надвигающегося сна и ответить взаимностью на его безумие.       Время утекает водой. Ричард оставляет меня в покое нескоро, и, когда машина наконец удовлетворяет свои потребности в моем внимании, я лениво укутываюсь в одеяло. Губы саднят от поцелуев, но я в желании сохранить это чувство продолжаю покусывать их, сонливо наблюдая за стоящей спиной Девяткой. Все в нем великолепно, все вынуждает сердце вздрагивать: то, как уверенно держится осанка, как ловко руки возвращают ремень на место; как быстро возвращается на плечи пиджак, как манерно поправляются манжеты рукавов и воротник. Даже эти небрежные движения пальцев по волосам, возвращающие прическе должный облик – млею от этих точных, уверенных в себе движений, и мне не страшно в этом признаться. Ричард, наконец, вернув себе свое обычное состояние, замечает мое внимание. Повернувшись полубоком, андроид спокойно отвечает взглядом. Флегматичность его лица меня не обманет. Ведь в серебристых глазах я вижу то, отчего и без того уставшая плоть рвется обратно в бой.       Желание. Интерес. Ненасытность. Я была права на все сто процентов, назвав Девятку подростком. Не зря машина истязала меня поцелуями и объятиями прежде, чем оставить в покое. Теперь он не просто приблизится снова. Теперь он будет стараться находиться рядом круглые сутки вопреки своему приоритету. И я буду отвечать ему взаимностью.       – Вам следует отдохнуть, детектив Вольф, – он произносит фамилию уважительно и мягко, и я благодарю всех богов за то, как его тон ласкает слух. Сильнее прижав к себе одеяло и лежа на животе, я отвечаю андроиду благодарной улыбкой. Машина после недолгой паузы вздергивает угол губ и говорит теплеющим голосом, – спокойной ночи, Луиза.       – Доброй ночи, Ричард.       Не узнаю свой голос. Таким хриплым и довольным он не был вот уже лет десять минимум. Андроид, вновь едва заметно улыбается, после чего медленно разворачивается и скрывается за спинкой дивана. Даже несмотря на забирающий меня сон мне удается расслышать слова порядком ошалевшего и потерянного Стэна, над которым я спешу подтрунить в его же стиле.       «Кажется, меня только что лишили девственности»       – Добро пожаловать во взрослую жизнь.       С улыбкой вернув компьютеру его давнюю фразу, я закрываю глаза и погружаюсь в сон. Почему-то уверена, что Ричард, отошедший к окну, слышит нас. Воображение тут же рисует, как андроид самодовольно и надменно улыбается, осматривая пустующую улицу искрящимися неоновым цветом глазами. Теми самыми глазами, в которые я погрязла навечно без всякого желания возвращаться назад.       Это точка невозврата. Та самая черта, которые люди переходят ради других, ясно осознавая к каким последствиям подобное может привести. И я знаю, Ричард перешел ее не просто так. Ричард, сознавшись в своих желаниях, перешел ее ради того, от кого зависим, кто стал дороже собственного напарника. И я даже не стану произносить это вслух или мысленно, не нарушая его иллюзии контроля над ситуацией. Но подсознательно точно буду знать, что отныне эти больные отношения будут построены не на пари или обоюдной ненависти, но на чем-то большем.       На том, отчего кровь кипит в жилах, связывая двоих серебристыми нитями доверия.