Девиация: новый вирус / Deviation: new virus

Олдрик («мудрый советник», «правитель») – имя германского происхождения. Цвет: белый. Основные черты: общительность, рациональность, раздражительность. Тотемное растение: дуб. Тип: открыты к миру, но не доверительны. Особенностью имени Олдрик является склонность к контакту. Дети с этим именем общительны и жизнерадостны, легко и часто заводят знакомства, но, как правило, отдают предпочтение «лучшему другу», ради которого готовы на все. В зрелом возрасте ничего кардинально не меняется, разве что появляется способность мыслить более широкими категориями. Решения принимаются только на основе самого всестороннего и глубокого анализа любой ситуации. Сиюминутные выгоды в рассчет не принимаются. Предпочтение отдается долгосрочным отношениям и обязательствам, как в деловом, так и в личном плане. Проявления силы характера, целеустремленность и амбициозность для Олдрика значат неизмеримо больше, чем чувственность и внешняя привлекательность.

***

Боль. Пламя. Страх.       Всего три слова, которые занимают верещащие мысли. Я снова на этом драном полу в своей гостиной, снова лежу бездвижно, ощущая каждое прикосновение окружающего мира: ворс ставшего красным от крови ковра, давление на пояснице из-за усевшегося сверху девианта, холод его руки, лежащей на плечевом суставе и огненные языки, растекающиеся лавой по телу от разрывающейся кожи на лопатках. Кричу так громко, что должно закладывать уши, но вместо себя слышу легкий, будничный голос Мэрлина Мэнсона, напевающий песню «Дьявол под моими ногами». Ту самую песню, под звуки которой Ричард вторгся в мой дом, намереваясь «оштрафовать» за нарушенное пари. Девиант напевает приглушенно, едва раскрывая губы, и тугая повязка на лице заглушает его слова, превращая в шепот. Я чувствую себя бруском, над которым искусный пильщик корпит вот уже несколько часов, напевая песню дабы отогнать скуку. И мне снова страшно, больно, снова ничтожно. Стэн молчит, мысленно пытаюсь вызвать компьютер, однако каждая попытка проваливается, когда вместо мольбы в голове слышится голос Мэнсона. Теперь он внутри мозга, бьется об черепушку под чувство работы ножа, выписывающего на теле символы и ровные линии. Отчаяние накатывает волной, и я больше не пытаюсь кричать. Это бесполезно. Никто не услышит, а боль на спине не исчезнет. Остается только задыхаться, шумно хрипя от усталости и надвигающейся тьмы, под звуки любимого исполнителя и адское пламя в сосудах.       Резко вдохнув, я шумно усаживаюсь на нечто мягкое и жаркое. Лицо покрыто потом, под одеялом так жарко, что руки на рефлексах скидывают его подальше, вынуждая кого-то рядом пыхтеть и ворочаться. Голубые глаза в тишине, нарушаемой только взбешенным дыханием, быстро мечут взгляд по комнате, не узнавая в ней своей спальни. Кофейного цвета стены, коридор с тремя дверями, телевизор по правую сторону на стене. Рассудок еще не приходит в себя, а лицо уже ощущает чье-то напористое внимание в виде холодного, влажного прикосновения. Наконец, встряска головой помогает. Детали прошедшего дня выстраиваются в ряд, когда взгляд натыкается на крупной собаке, практически всем своим весом придавливающей меня к спинке дивана.       Сумо. Сероглазка. Ричард… я в доме Гэвина. Сижу на диване, тяжко вздыхая и стараясь усмирить сердце вместе с встревоженным псом, что навалился рядом и взволнованно пытается изучить мое лицо влажным носом. Рука на рефлексах находит макушку собаки, и тот от поглаживаний постепенно успокаивается, чуть приподнявшись на передних лапах.       – С вами все в порядке, детектив?       Совершенно спокойный тон образует в груди огромную дырку, и я резко дергаюсь, посмотрев назад за плечо. Ричард, стоя у стены на входе, держит руки за поясницей. Его внешний облик по привычке идеален и педантичен, и мой уставший от ночных кошмаров мозг, потеряв способность рационально мыслить, вдруг усмехается, мол, после такой бурной ночи и так совершенно выглядеть. Сидящий по силуэту бело-черный жакет со светодиодными вставками такой же гладкий, как и черная рубашка. Темные волосы уложены прядями друг на друга, как и всегда из прически выбивается один локон, струящийся вниз рядом с внешним краем левой брови. Голубые диоды, один из которых свечением пробивается сквозь черную ткань. И эта флегматичность лица. Машину, а точнее ее отклонения, выдает только одно. Живой интерес и скрываемая обеспокоенность в серебристых сетях, увлекающих меня за собой, точно невинного ангела в ловушку беса. От этих несочетаемых деталей холода и волнения внутри все сводит. Память словно назло подкидывает картины прошедшей ночи, где двое разных и чужеродных существ прижимались друг к другу на диване, двигаясь в одном ритме. Теперь сердце стучит не от испуга, а от желания еще одной такой близости. Кажется, я молчу не меньше половины минуты, съедая взглядом серые глаза Ричарда. Только когда ступор спадает, сознание, пребывающее в непонимании как именно теперь стоит вести себя с андроидом, подкидывает всего одну идею: ответить на вопрос. И настолько тяжко открыть рот, вообще пошевелиться, что мне приходится уговаривать себя, неосознанно своим поведением вызывая полунадменную улыбку на лице Девятки.       Просто ответь ему, Луиза, просто ответить. Что такого сложного в этом?..       «Все в порядке, Ричард», едва я открываю рот, как Стэн уверенно и без стеснения говорит в моей же голове, обращаясь к машине. Девятка распознает его обращение, заламывая одну бровь. «Это просто дурной сон»       Ричард согласно кивает головой, потеряв надежду услышать от меня хоть слово. Зато наглость Стэна меня добивает. Ругаться с компьютером не лучшая идея. Потому я отворачиваюсь, возвращаясь вниманием к собаке. Сумо так рад этому факту, что нетерпеливо усаживается на задние лапы, принимаясь вынюхивать и вылизывать мое лицо. Бликующая боль на спине мгновенно выдергивает все мои размышления о Ричарде и выкидывает их в воспоминания о Сероглазке. И так просто и легко сознание углубляется в себя, как будто не было этих гляделок с машиной. В голове промелькнул звук разрезающих хирургических ножниц, и на его фоне звучит голос Мэрлина Мэнсона из сна, что под нос напевает себе мелодии. Мурашки мгновенно реагируют на образующуюся в животе бездну, покрывая тело и вынуждая лопатки саднить еще сильнее.       – Ну, что ты, разбойник, – не осознавая себя в реальности, я смотрю в одну точку в одеяле и вяло почесываю поскуливающую собаку за ухом. Сумо вдруг настораживается, после обеспокоенно подтягивается ко мне, вынюхивая обрезанные волосы. Обрезанные… – Сейчас встану и пойдем погуляем.       – Это необязательно, – звучит за спиной чуть напрягшийся тон, от звука которого я ощущаю себя рыбкой, проглотившей крючок. Удивительно, как Ричарду удается ловко и неосознанно вытаскивать меня из эмоционального кокона, сказав всего пару слов. Сердце внезапно млеет, наполняя разум чувством безграничной защищенности. – Я обо всем позаботился.       Сумо в ответ на эти слова радостно переминается с лапы на лапу, точно демонстрируя недавнюю прогулку с Девяткой. Я вижу в глазах собаки восторг и живость, в то время как сама ощущаю растекающееся тепло от сердца по жилам. Хочется, чтобы он говорил. Постоянно, непрерывно, что угодно, лишь бы беззвучные стены отражали его мужской, низкий голос, и звучал бы он так близко, точно говорит мне в висок. И я, шумно обернувшись к нему, уже хочу сказать хоть что-то, любую глупость, будь то просьба подойти ближе или вопрос о температуре за окном, как входная дверь открывается. На пороге появляется Гэвин Рид, закрывающий дверь и от того держащий крупный, бумажный пакет в зубах за неимением второй здоровой руки. Ричард, не сводящий с меня ответного взора, даже не реагирует на появление напарника. Так и стоит, пронзая меня выжидающим взглядом, как будто в желании игнорировать Рида и узнать, что именно я хотела сказать.       – Надо же, проснулась, – мужчина слишком сильно занят своей покупкой, чтобы заметить наш продолжительный зрительный контакт. Огорченно облизнув губы, словно в попытке слизать с них невысказанные слова, я укутываюсь в одеяло по самые плечи и устало смотрю на Рида. Бумажный пакет убирается на стол, наполняя гостиную и кухню приятными ароматами свежей выпечки. Рид, стащив с себя накинутую куртку, собирается откинуть ее на спинку стула, как вдруг замирает, едва с моих губ звучит настороженный вопрос:       – Ты что, ходил на улицу один?       – Да, – хмыкает Гэвин, пожимая плечами. Куртка вешается на стул.       – Ты же помнишь, что по улицам ходит ублюдок, который во славу твоего имени людей убивает?       – Да.       От его простодушия мне становится так злобно, что я закатываю глаза и неприязненно морщусь, когда одеяло скользит по спине. Боль не сильная, терпимая, однако само осознание ее причины вносит свою лепту в мое эмоциональное состояние. И снова я погружаюсь во внутренние переживания, едва только перестаю слышать успокаивающий голос Девятки.       – Болит?       Вопрос Гэвина кое-как выдирает меня из состояния отчуждения, и я, сама того не понимая, рефлекторно пытаюсь дотянуться рукой до лопатки, попутно разминая противоположное плечо. Кожа даже под одеялом покрывается мурашками от проницательных взглядов двух детективов. Голубые глаза по инерции воровато косятся на застывшего у стола обеспокоенного Рида. Как странно видеть его таким серьезным и взволнованным. Даже в день, когда его подстрелили вместо меня он был не таким. Все равно извергал мерзкие шутки, впоследствии ставшие для нас неприемлемыми в сторону друг друга.       – Терпимо. Могло быть намного хуже.       Гэвин согласно кивает головой, понимая, что именно подразумевается под словом «хуже». Предыдущие жертвы Сероглазки были выпотрошены наживую. Мне несказанно повезло, хоть на деле моментами искалеченная психика намекает, что лучше бы меня убили, чем оставили с истерзанным рассудком и побитой душой.       – Я был в кондитерской. Тебе нужно как минимум выпить кофе, – кивком головы Гэвин намекает на сваренный приятный напиток, запахов которого под ароматами выпечки не распознать. Желудок от предложения бесшумно бурчит, но сама-то я понимаю, что любой кусок тут же будет выблеван. Настолько организму отвратно состояние душевных терзаний, что пища воспринимается как нечто чужеродное.       – Не хочу. В рот ничего не лезет, – в знак доказательства я сильнее запахиваю одеяло, укутываясь до подбородка. Сумо на это громко фыркает и спрыгивает с дивана.       – Или ты выпиваешь кофе, или я его тебе за шиворот налью, – без угрозы, но с недовольством произносит Рид, пальцем тыкая в сторону завтрака.       – Ладно, папочка! Сейчас только штаны натяну!       Фыркнув на друга, я закатываю глаза и посильнее уплотняюсь в одеяле, насупившись, как воробушек зимой на проводах электропередач. Со стороны коллеги звучит смешок, вслед за которым Рид, протянув «а юмор такой же идиотский, как и был», скрывается в своей спальне. Только сейчас замечаю, что мужчина больше не держит рыжую кошку в отдельной комнате. Животное, сверкая глазами, не сводящими взгляда с собаки, восседает на высоком холодильнике, свесив пушистый хвост. В гостиной воцаряется тишина.       «Возмущайся или нет, но я согласен с детективом Ридом. Тебе нужны ресурсы»       – Не только ресурсы, – от голоса Ричарда, что пришел в движение, сердце вдруг замирает. Стэн в голове уверенно и солидарно хмыкает, вместе со мной наблюдающий, как Девятка приближается к кухонному столу, берет один из отданных фельдшером шприцов и, обойдя диван под мой пристальный взгляд, присаживается напротив. Даже слишком близко. Настолько, что меня пробирает на дрожь, насыщая и без того жаркое одеяло эффектом парника. – Будьте добры, дайте мне руку.       Серые глаза смотрят с такой вежливостью и беспристрастностью, будто вчера ночью они же не скользили возбужденным взглядом по моим губам перед очередным жадным поцелуем. Увязнувшая в серебристых нитях, я медленно и рефлекторно протягиваю правую руку, вынуждая одеяло сползать с плеч на диван. Мужские пальцы, что аккуратно обхватывают запястье, отзываются трепетом сердечной мышцы в грудной клетке, и ребра словно трещат от навалившегося давления со стороны взбудораженной системы. Мне так нравится завороженно смотреть на его спокойный, и в то же время сосредоточенный анфас. Ричард, опустив голову, одним движением снимает с ампулы защитное покрытие, приставляет ампулу с тупым концом к взбухшей на внутреннем сгибе локтя вене и нажимает на спусковую кнопку. Рука на рефлексах вздрагивает от внезапно проникшей автоматической иглы, но я смотрю на андроида, не отрывая взгляда. И когда содержимое ампулы начинает медленно исчезать, серые глаза отвечают мне взаимностью. Так и смотрит чуть исподлобья, пронизывая стрелами серебряных глаз, искрящихся и таких прекрасных. Кажется, мои щеки налились краснотой, а в районе бедер возгорелось пламя, но я держусь стойко, лишь бы не сорваться в желании ощутить его еще ближе. Как вчера, хотя бы почувствовать мягкость мужских губ.       Ушедшая в транс от созерцания его прекрасного облика, где диод сменяется на желтый, а глаза хищно сверкают, я не замечаю, как шприц покидает вену, а ампула откладывается в сторону. Ричард не спешит отпустить руку, все так же сжимает ее за запястье. Тонкие, женские пальцы как бы невзначай касаются белого манжета пиджака, сжимают ткань в попытке ощутить ее жесткость. Вчера ночью мы едва не сгорели в искусственном жаре машины и естественном пламени человека, тесно прижимались друг к другу, делили одни чувства на двоих. Но это касание здесь и сейчас намного интимней и трепетней, чем то, что творилось между нами вчера. И еще интимней оно становится, когда Ричард после десяти секунд безмолвного зрительного контакта прикрывает глаза и опускается вниз, одновременно с этим поднимая мою руку. Холодный язык касается пульсирующей от шприца точки, после чего капли пробившейся крови собираются легким, трепетным поцелуем мужских губ. В ответ на это искры в груди осыпают сердце пламенным огнем. Легкие в срочном порядке подают в отставку, вынудив меня застыть, позабыв про кислород. И он так великолепен, когда оставляет вену в покое, смотря на меня исподлобья и поднимаясь назад, что нутро непроизвольно сжимается в болезненный комок, требуя немедленной близости.       Я узнала, что находится под рубашкой. Хочу узнавать это каждый день. Желательно сейчас. И я уже готова сорваться вперед, впившись в губы машины в безудержном поцелуе, готова поддаться неразумному чувственному порыву, забыв о Риде в спальне, даже вижу то же желание в глазах машины, смотрящей в упор в ожидании реакции, но разуму удается удерживать хлипкие цепи самообладания. Не зря. Ведь в следующее мгновение дверная ручка в спальню Рида скрипит, и дверь приходит в движение. Пылая, точно девчонка перед понравившимся одноклассником, я немедленно вырываю руку, пряча взгляд в поспешном откидывании одеяла.       – Я тут подумал, кстати… – голос Рида обрывается, как и сами шаги мужчины. Ричард все еще пялится на меня в упор, уже вернув своей осанке привычную механичность, однако не он привлекает мое внимание, когда руки быстро находят уложенные на кресло брюки и поспешно натягивают их на ноги без какого-либо смущения. Гэвин явно интересуется не моими ногами. Его взгляд настороженно перекидывается с Девятки на меня, в частности на мои торопливые движения и красное лицо.       «Я очень рад за вас, молодые люди, но вам бы поменьше привлекать к себе внимание», едва Стэн проговаривает это четко и ясно, как Ричард, быстро заморгав, отрешенно отворачивается.       – Что? – придать голосу безучастность удается. Вряд ли именно это спасает наше положение, однако Рид, видимо, в нежелании копаться в дерьме, подозревающе сужает глаза вместо слов негодования или неуместных вопросов.       – Да так, ничего. Показалось, – мужчина неловко ведет плечами и устремляется к кухонному столу, хмуря брови. Он не обращает внимания на то, как я натягиваю брюки и заправляю в них его же футболку. Остается благодарить всех богов за эту возможность сохранить тайное в тайне. – Чувствую себя в последнее время неважно, сплю как убитый. Вот и мерещится, наверное.       – Да неужели? А ты попробуй пить поменьше жидкостей на ночь, – наконец, натянув брюки, я встаю с дивана и демонстративно растягиваю слова, вызывая к себе ледяной взгляд Девятки. Даже в какой-то степени приятно снова почувствовать себя этакими соперниками, связанными нечто большим, чем обоюдная неприязнь. – Может, легче станет.       Гэвин ничего не отвечает, разве что пожимает плечами и хмыкает губами. Пока я покидаю общество дивана, где мое место занимает Сумо, хозяин дома разливает кофе и ставит на стол кружки с дурманящим разум напитком. Как ни странно, теперь мысли о еде не вызывают у меня неприязни. Напротив, я незаметно принюхиваюсь к ароматам выпечки, различая пирог с чем-то фруктовым, круассаны и что-то еще, мало знакомое, но довольно аппетитное. Ричард так и остается сидеть на месте, наблюдая за нами, развернувшись полубоком. Пес, ставший его соседом, неловко выпрашивает к себе внимание, блуждая носом по белому воротнику жакета. И какое же счастье играет в глазах собаки, когда мужская рука укладывается на загривок в желании пройтись пальцами по жесткой, гладкой шерсти.       – Итак, какие у нас планы? – не дожидаясь когда Рид усядется, я смыкаю пальцы вокруг одной из белых кружек. Не слишком горячее, но и не холодное. Самое то для утреннего пробуждения. Мелькнувшая мысль вынуждает меня нахмуриться, и я неторопливо тыкаю пальцем по разбитому экрану телефона на столе. Отключен. Даже время не посмотреть.       – У нас – работа, – усевшись за стол и подвинув к себе пакет, мужчина без интереса отвечает на мой вопрос. – У тебя – никаких. Фаулер приказал сидеть в моей квартире и не рыпаться оставшиеся две недели, так что можешь считать, что у тебя отпуск.       – Ну уж нет, не в этот раз. Смотреть, как вы в одиночку ищите эту падаль я не собираюсь, тем более торчать затворником в доме.       – А кто тебя спрашивает? – Рид выставляет на стол контейнеры с выпечкой, и если минуту назад она меня интересовала, то теперь я возмущенно почти откидываюсь на спинку стула, сверля в друге дырку злобным взглядом. – Приказ есть приказ. Сидишь здесь и носа не показываешь на улице.       – Мне твои приказы, как злой собаке теорема Ферма. Если ты считаешь, что я буду отсиживаться в стороне, пока вы гоняетесь за ублюдком, то ты сильно ошибаешься!       – Да неужто? – расправившись с пакетом, Гэвин делает глоток кофе и чуть нависает над столом, глядя на меня без какого-либо стеснения. Одна мужская бровь заламывается, вместе с ней вздергивается уголок губ. – Готова сменить повязки? Я должен увидеть твои раны, чтобы убедиться, что все в порядке.       Эти тихие, спокойные слова вынуждают меня заткнуться, потупив отчужденный взор в стол. Чувствую, с каким пониманием смотрит Рид и с каким беспокойством взирает Ричард. Намеки коллеги ясны как день. Одним упоминанием о ранах, оставленных Сероглазкой, мужчина напоминает о той опасности, которую представляет эта тварь. Сегодня это четыре буквы на спине. А что будет, если девиант снова на меня наткнется? Ни я, ни Стэн не сможем ему сопротивляться. И не факт, что следующая встреча не закончится смертью. Используемый Гэвином метод убеждения жесток, однако действует на все сто процентов. Стэн, все это время находящийся в голове, почти шепотом проговаривает «Чем больше узнаю Гэвина Рида, тем больше ему симпатизирую». Следует несколько секунд заминки, после чего Стэн виновато добавляет «Извини, Луиза. Но детектив говорит правильные вещи. Нам бы не показываться на улице пару недель»       – Думаю, что эффективней будет посетить медицинское учреждение для подобных целей, детектив, – Ричард нарушает нашу тишину аккуратно, даже боязливо, при этом обращаясь к Риду. Гэвин одаряет его саркастичным взором, мол, «придурок, я и так это знаю».       – Да что ты говоришь? – язвительный ответ Рида не заставляет себя ждать. Мужчина кривит губы, и, получив смиренный взор Ричарда с огорченно поджатыми губами, возвращается ко мне всем своим вниманием, на долю минуты прильнув к кружке. Я следую его примеру, правда в следующую секунду кофе едва не находит путь в легкие от озвученной коллегой новости. – Фаулер приставит к дому патруль, так что ты всегда будешь под присмотром.       Едва не поперхнувшись, я торопливо отставляю от себя кружку и пытаюсь откашляться. Теперь на меня смотрят четыре пары глаз, две из которых принадлежат животным. Только спустя половину минуты удается избавиться от накативших слез, возмущаясь почем зря.       – Ты шутишь? Скажи, что ты шутишь, Гэвин, – не встретив на лице мужчины ни намека на юмор, я ощущаю, как легкие ускоряют работу. Личная охрана в виде собственных коллег, которым и так своей работы хватает по горло! Мало того, что отдел меня возненавидит, так еще и обвинят в несуществующих привилегиях перед начальством! И на кой черт мне это? Может, я и униженная, но точно не настолько беззащитная, чтобы ходить везде с личной охраной. – Ты издеваешься?! Какой к черту патруль?! Почему к Лоуренсу никакого патруля не приставили, а на мне вдруг очухались?       – Потому что Лоуренс лежит в больнице в окружении охраны и врачей, а ты сидишь здесь в одиночестве после нападения сраного садиста, – парирует Рид, уже начинающий терять терпение. Голос его становится жестче, глаза блестят недоброй искрой. В отличие от меня мужчина с чистой совестью уничтожает круассаны, даже не глядя в мою сторону.       – Который, между прочим, охотится даже не на меня.       Этот намек вынуждает Гэвина замереть с уставившимся в никуда взглядом. После нескольких секунд затишья Рид опускает глаза, высматривая ответы в кружке кофе. Сказанное мной имеет не цель обидеть, но цель напомнить, кто именно находится в постоянной опасности. Тварь с кличкой Сероглазка изощряется в убийствах обычных людей. Страшно подумать, на какой уровень извращений выйдет ублюдок, когда доберется до Рида. Вряд ли он даст ему умереть так просто.       – Ну, что могу сказать, – Рид задумчиво делает глоток, не удостаивая меня, навострившую уши от такого тихого голоса, вниманием. Впрочем, не только я настораживаюсь. Ричард так же, не отрываясь, смотрит на напарника, сузив глаза. – Недолго ему осталось охотиться.       И я, и Ричард как по команде обмениваемся взглядами, после чего снова возвращаемся к детективу. И даже Стэн замечает странности в поведении Рида, в глазах которого буквально читается жирный намек на возможные тайные планы.       «Что-то не нравится мне его голос, Луиза. Надеюсь, что это не то, о чем я думаю»       – Что вы задумали, детектив Рид? – пока я не решаюсь открыть рот, Девятка, застыв с рукой на макушке счастливого Сумо, задает вопрос в открытую. Озабоченность в его голосе мне не кажется, впрочем, после всего происходящего между нами я не удивляюсь столь живому беспокойству машины в отношении напарника. Рид отвечает не сразу, предпочитает выждать паузу в нерешительности от нашей возможной реакции. И правильно, что боится. После того, как мы с Ричардом слышим о его грандиозных планах, буквально вскипаем. Точнее, вскипаю я. Ричард сохраняет достойное машины спокойствие, не решаясь вмешиваться в разговор людей.       – Он ищет меня? – смутно приговаривает Гэвин, пряча взгляд и откидываясь на спинку стула. – Значит, меня он и получит.       – Гэвин, ты сдурел? С каких пор ты заделался в самоубийцы?       – С тех пор, как это коснулось моих близких.       Последние слова мужчина цедит сквозь плотно сжатые зубы, ставя точку в своем решении. Его метающий злобные искры взгляд обращается ко мне, палец здоровой руки как бы в намеке ударяется в стол. Он решил. Здесь и сейчас. Вот только вряд ли кто-то даст ему исполнить задуманное. Уж кто-кто, а я рисковать близким не стану, тем более человеком, который однажды подставил свою жизнь под удар ради меня.       – И что ты сделаешь? – не найдя иного варианта переубеждения, я язвительно скрещиваю руки на груди и аккуратно откидываюсь на спинку стула. Благо она слишком низкая и потому не доходит до оставленных Сероглазкой ран. – Будешь бегать по улицам с криком «Забери меня скорей, восемнадцать мне уже»?       – По-твоему, у нас есть выбор? Мы ни на шаг не приблизились к этой твари! Ни к месту, где он все это творит, ни к самой личности ублюдка! Все, что я смог откопать у мозгоправа – что его систему кто-то взламывает, вот и все! Пока мы тут пальцы сосем, это чмо преспокойно бродит по улицам, выпуская кишки прохожим.       – Ну уж нет, кое-что мы о нем знаем! – ляпнув это, я в поиске поддержки смотрю на Ричарда, параллельно кивком головы намекая на потребность переубедить Рида в его стремлении ворваться в лапы смерти. Девятка не сразу понимает моего намека, недоуменно вскинув брови, однако мгновенно ориентируется, проясняя устремленный на Рида взгляд. – Знаем же, Ричард?       – Не могу не согласиться с детективом Вольф. Андроид имеет отличные от вас цели, имеет мужской тип модели, и, судя по всему, связан с правоохранительными органами, раз имеет доступ к базам арестованных.       «Он следил за передвижением Рида, помнишь?», тут же напоминает Стэн, вошедший в раж от начавшихся размышлений на тему личности убийцы. Я киваю в знак согласия, однако вспоминаю, что Стэна может слышать только Ричард. Приходится обернуться к навострившемуся Гэвину, поясняя мысль компьютера.       – Перед тем, как начать… – едва не сорвавшиеся слова остаются на губах, и я спешу сжать их, закрыв глаза на долю минуты. Гэвин слушает внимательно, постукивая пальцами здоровой руки по столу, однако тут же замирает, когда слышит заминку в моих объяснениях. – Он отслеживал твое передвижение по городу. Четко знал, когда ты приедешь и куда ты свернул. Не думаю, что все модели способны на это. Не говоря уже о том, что у него серые глаза. Это существенно сужает круг.       – Боюсь, что вынужден с вами не согласиться, – Ричард говорит тактично и спокойно, привлекая наше внимание к себе. Всего пятнадцать минут назад я готова была нырнуть в его объятия, сгорая от взгляда изящных глаз, а сейчас, полностью отдавшись расследованию, даже и не задумываюсь о наших отношениях. Смотрю открыто и заинтересованно. – Большинство моделей после две тысячи тридцать второго года выпуска имеют возможность менять цветовую гамму волосяного покрова и радужной оболочки. Девиант мог изменить оттенок в целях сокрытия своей истиной серии.       – Даже если и так, он наверняка знал, в какой больнице ты лежишь и когда выходишь из больничного, – я пожимаю плечами, стараясь связать эту странность с появлением трупа у участка прямо в утро перед возвращением Рида. – Не зря он прямо в то же утро подкинул в участок тело. Единственное, я не пойму, откуда у него такая информация. Машинам недоступны личные дела полицейских в базах данных департамента.       – Хочешь знать, откуда у него такая информация? – усмехается Гэвин, инерционно ударив гипсом по столу. Я терпеливо киваю головой, и впрямь желая узнать о его мыслях. – Тот мозгоправ, чьи информационные данные тырил ублюдок, работает в двух частных клиниках и в одной больнице. Угадай, в каком именно учреждении были вскрыты данные?       – В больнице? – несмелое предположение оказывается верным, но Рид еще не успевает открыть рот, как меня охватывает мозговой штурм. Отстранившись от спинки, я приостанавливаю Рида движением ладони. – Погоди. Не в той ли больнице, в которой ты лежал?       Звучит согласный щелчок пальцев, и Гэвин, указав на меня пальцем, кивает головой. Удивительно, как ловко все складывается в мозаику, при этом не отвечая ни на один важный вопрос. Кто этот ублюдок? Какие цели преследует? Где творит свои мерзости? Единственное, что становится ясным – это его нехарактерное умение и знания анатомии человека, что позволяют ему искусно проделывать хирургические вмешательства. Чтобы такое уметь надо быть хирургом не с одним десятком лет стажа. Но машина не человек, и она редко совершает неточные ошибки в своих физических действиях.       Хмыкнув на эту мысль, я возвращаюсь вниманием к Ричарду. Машина тут же уверенно выпрямляется под влиянием нашего внимания, показывая свою готовность выполнить любой приказ.       – Ричард, – мы смотрим друг на друга беспристрастно, как будто и не было ночи удивительной близости. Как ни странно, но мое сердце не отзывается на его ответный взгляд, наполненный профессиональным вниманием. – Учитывая все, что только что было сказано – как сильно сузится круг машин, которые могут быть этим девиантом?       Голубой диод прокручивается желтым цветом, знаменуя вычислительные процессы. Не проходит и двух секунд, как андроид уверенно оповещает о результатах анализа.       – Девять моделей, включая все линии RK.       – Под всеми линиями ты подразумеваешь… себя, Маркуса и Коннора?       – Именно.       – Ну, уже полегче, – соглашается Рид. Удостоившись ответом и хоть какому-то выводу, я с чистой совестью, но с полной размышлениями головой принимаюсь уничтожать кусок черничного пирога. Не сказать, что еда отправляется в желудок с энтузиазмом. Особого желания есть все еще нет, но рациональность диктует свои правила. В организме и так мало сил, и их станет еще меньше, если ресурсы срочно не восполнятся.       – Ты проверял больницу, в которой сам лежал? – не переставая жевать, спрашиваю я Гэвина, ушедшего в раздумья. Мужчина неоднозначно взмахивает рукой, как бы намекая на вполне дерьмовые результаты этой проверки. И он не успевает подать голос, как тишину гостиной разрывает другой торопливый звук.       Череда поспешных, яростных ударов о дверь. Мы с Ридом как по команде замираем, впиваясь в сторону двери настороженными взглядами. Кусок черничного пирога застревает в горле, и приходится сделать несколько глотков кофе, чтобы заставить пирог скользнуть по пищеводу в желудок. От следующих ударов по двери вдруг веет опасностью, как минимум ментальной угрозой. Распознав это чувство, я уже хочу остановить вставшего Рида, но вместо этого застываю с испугано распахнутыми глазами и оставшейся висеть в воздухе в руке кружкой. Ричард единственный здесь, кто не настораживается от стука. Андроид как ни в чем не бывало встает с дивана и обходит его, остановившись у спинки в паре метров от меня.       Рид слишком широкоплечий, чтобы увидеть за ним творящееся за раскрытой дверью. Но мне и не нужно вникать в суть происходящего или испугано приподниматься на стуле, чтобы видеть ближе. Ведь вслед за мужским, грубым «Чего надо?» звучит несмелый, но до отчаяния родной голос. Голос брата.       – Прошу прощения, – теперь приглядевшись я вижу белые волосы мужчины, что чуть ниже Гэвина Рида. Он старается говорить тихо, все еще испытывая сложности в общении с людьми, и я вдруг понимаю, что Рид без какого-либо труда сможет превратить его в лепешку одним только взором суровых глаз. Если, конечно, Гертруда приехала не с Фридом. – Но я располагаю данными, что здесь находится Луиза Вольф…       – А ты вообще кто такой…       Я не успеваю отреагировать, даже сказать что-либо, только испуганно сжимаюсь в комок, сама не понимая почему. По всем законам логики мне должно хотеться видеть брата, в конце концов, родная кровь, которая поддержит в трудную минуту. Но страшно подумать, как много знает Фрид и каким образом он получил информацию о моем местоположении. Хотя последнее не долго является загадкой. Подтянув к себе ноги и вдруг ощущая холодный пот с приступом страха в груди, я непроизвольно бросаю мимолетный взгляд на Ричарда. Этот же взгляд возвращается к машине, глаза которой сурово хмурятся. Гадать не стоит, кто сообщил Фриду о моем местоположении.       – О черт, – дрожаще срывается с мои губ прежде, чем я осознаю происходящее. Брат между тем, услышав мой голос, довольно смело врывается в квартиру, с испуганным возгласом «Луиза!» сметая офигевшего Рида в сторону. И тот уже хочет почесать свой единственный кулак, как тут же останавливается на месте у двери с горящими от ярости глазами. Гертруда в красном брючном костюме с учтивой улыбкой преграждает мужчине путь, придерживая руку на уровне груди.       – Эй, ты какого черта делаешь?! – Рид старается игнорировать женщину, пытаясь обойти ее довольно тонкую фигуру со стороны, но Руди не дает ему этого делать, то и дело, что перешагивая с ноги на ногу. Ее черные волосы блестят в свете уличного света, и нет ничего удивительного в том, что я наблюдаю за их движением по подтянутой спине женщины. Слишком сильно не хочется смотреть на застывшего у стола брата, чьи голубые глаза с ужасом впиваются в мой трясущийся облик.       – Прошу прощения, мистер Рид, но вам следует оставить эту квартиру на несколько минут.       – Слышь, милочка, это моя квартира, это я здесь живу, так что можешь смело идти нахрен со своими советами!       – Mein lieber, либо ты сейчас заткнешься, либо я выкину тебя из твоего же окна твоей же квартиры, – не вижу лица Руди, но понимаю, что та улыбается самой приветливой улыбкой, на которую способна. За жизнь друга становится не по себе. Гертруда довольно опасная личность.       Рид усмехается, краснеет от переполняющей злости, но он не успевает что-либо сказать. Его пыхтение прерывается подавшим напряженный голос Фридом, что все так же буравит во мне дырку голубыми глазами.       – Это правда? – все присутствующие, даже Рид и Гертруда, мгновенно напрягаются. Становиться центром их внимания не по себе. Потому я еще сильнее сжимаюсь в комок, униженно пряча взгляд в кружке кофе и стараясь унять внезапную паническую дрожь от ощущения боли на спине. И так хочется спрятаться где-нибудь в уголке, а еще лучше забиться в руках машины, запутавшись в его пиджаке и скрывшись в теплых объятиях, но я держусь изо всех сил, чтобы не сорваться на истерику. – То, что он сделал правда?       – Фрид, я…       – Я хочу это видеть, – жестко, даже грубо прерывает меня брат, сжимая кулаки. Его белые волосы все так же привычно и педантично уложены в сторону, и первое нетипичное, что бросается в его облике – закатанные рукава голубой рубашки и расслабленный галстук на сбившемся воротнике. Темные круги под уставшими глазами намекают на бессонную ночь, причиной которой наверняка стало нападение на одного из членов семьи. Очередное нападение. На одного и того же близкого.       – Фрид, пожалуйста… – мой голос не дрожит, но звучит слишком устало, чтобы не дать понять о моем внутреннем состоянии. Не спасает даже Ричард, взор которого ощущает на себе мое тело, покрываясь болезненными мурашками.       – Я должен это видеть!       – А ты, значит, и есть тот самый Дитфрид.       Язвительный, яростный голос Рида переманивает внимание брата на себя. Никогда ранее не видела этой злобы в голубых глазах своей двойняшки, потому существенно напрягаюсь, завидев, как Фрид угрожающе делает полуоборот в сторону детектива. Последний, между прочим, так и остается за Гертрудой, уже смело останавливающей мужчину ладонью в грудь.       – Ну надо же. Приперся, чтобы добить свою сестру?       – Попрошу следить за своим языком, мистер Рид, – в обоих мужчинах так много ярости, что мне становится действительно страшно. Сумо, почуяв негатив в атмосфере, поспешно скулит и спрыгивает с дивана, направляясь в сторону коридора под пристальный взгляд кошки на холодильнике. – Я даже знать не желаю, по какой причине моя сестра после произошедшего находится в вашей квартире, так что не вынуждайте меня проявлять излишний интерес к вашей персоне.       Пока Фрид цедит слова сквозь зубы, сам Рид буквально полыхает от ненависти, даже не боясь этого показать. Он больше не предпринимает попыток обойти Руди, переминаясь с ноги на ногу и выглядывая из-за тонкого женского плеча. Трогать женщин он не станет, но если насчет него я уверена, то насчет самой Руди нет. Эта дама в целях идеального выполнения своей работы готова с холодной улыбкой на лице убить человека.       Ричард между этими перепалками довольно тихо обходит всех со стороны, намереваясь закрыть дверь. Проделав последнее, андроид безучастно, но с хмурым наблюдением останавливается за спиной своего напарника, как бы давая понять, что тот в этой битве не одинок.       – Угрожаешь мне в моей же квартире? По-моему, ты немного попутал, паренек, – Гэвин с намеком тыкает пальцем в воздух в сторону брата. Фрид, не терпящий подобного поведения с самого детства, гордо вскидывает подбородок, сверкая льдом голубых, ясных глаз.       – Прошу соблюдать дистанцию. Не хватало, чтобы какой-то дриопитек обращался ко мне столь фамильярно.       – Позволь напомнить, что ты находишься в моем доме. Не знаю, кто этот твой дре… дари…       – Дриопитек, – аккуратно подсказывает Ричард, чуть поддавшись вперед.       – Да! – тут же взрывается Гэвин, впиваясь во Фрида беснующимся взглядом. – Не знаю, что это за черт, но уверен, что это что-то малоприятное, так что не тебе, придурку, тыкать мне в мое невежество!       – О, поверьте, я еще не тыкал…       «Луиза», вырывая меня из моего спасительного кокона непричастности, Стэн пытается говорить спокойно и тихо. Пожалуй, он единственный помимо Девятки, что голосом может успокоить душу. Страх и дрожь тут же отпускают, нормализуя дыхание и расслабляя мышцы стиснутых вокруг коленей рук. «Я понимаю, это сложно, но тебе следует немедленно вмешаться, пока эти двое не убили друг друга». Однако это не все. Компьютер выжидает некоторую паузу, выдав следующие задумчивые слова. «Хотя я бы посмотрел, как мистер Вольф дерется. Говорят, что в тихом омуте черти водятся»       – Ребята, пожалуйста… – тихий голос не сразу слушается, и потому его никто не замечает, кроме Ричарда. Машина немедля переводит на меня пронзительный взор, ожидая найти в глазах намеки на нестабильность в состоянии.       – Я же из тебя сейчас отбивную сделаю, мальчик, – Рид потрясывает в воздухе загипсованной рукой, злобно улыбаясь. – И мне не обязательно для этого иметь вторую руку.       – Я слышал о вашем умении находить приключения на свою филейную часть, мистер Рид, – должна признать, что Фрид не лезет за словом в карман. Отвечает гордо и быстро, приблизившись к детективу на опасно близкое расстояние. Вижу, как Руди уже надоедает быть преградой между мужчинами. Женщина устало закатывает глаза, сложив руки на груди. – Так что с вашего позволения я бы хотел… а хотя стойте. Прошу прощения, о чем это я. Плевать я хотел на ваше позволение! Я забираю свою сестру и на этом мы ставим точку!       – Эй, может, хватит уже?!       Вскочив со стула и довольно шумно обронив его, я злостно сжимаю кулаки. Все глаза в этой комнате одновременно оборачиваются ко мне, даже Руди испуганно подпрыгивает, обернувшись в мою сторону. Тишина воцаряется так резко, до непривычности звонко, что смелость немедля отступает. Но мне не приходится что-то говорить. Вместо моих слов стены отражают звон телефона в кармане Фрида. Брат, видимо, поняв, что перегнул палку нетипичным для себя поведением, тут же вытаскивает устройство и прячет в его экране взгляд. Он же, уже настороженный и виноватый, секундно возвращается ко мне. Отойдя в сторону пожарного выхода под раздраженный взор Рида, мужчина приглушенно отвечает на звонок. И лучше бы я не прислушивалась к его словам, в следующее мгновение ощущая образующуюся бездну в желудке, где пирог просится наружу.       – Ja, vater... ja, ich habe Sie gefunden… – немецкий для меня всегда был покрыт тайной, будучи тем, кто всю сознательную жизнь жил в штатах, мне сложно понимать родной язык, однако некоторые слова слишком сильно отпечатаны в подсознании. Потому услышав «отец» и «нашел», впадаю в ступор, сжав кулаки от испуга и поедая профиль Фрида перепуганным взглядом. Вряд ли Ричард и Гэвин поймут моего страха, зато Руди аккуратно отходит в сторону Девятки, дабы не становиться свидетелем очередных семейных разборок Вольф. – Nein, es ist okay, sie ist in ordnung… – Фрид украдкой кидает в мою сторону взгляд, после чего принимается судорожно потирать лоб пальцами свободной руки. – Nein, glaube ich nicht... nicht die beste Idee... Hör zu, ich bin mir sicher... gut. Wie du sagst.       Дыхание учащается невольно, когда Фрид отстраняется от телефона, застывает на несколько секунд, а потом протягивает мне устройство.       – Луиза, это отец. Он хочет тебя услышать.       С этого момента в голове и впрямь рассыпаются множество искр и вспышек, знаменующих самый настоящий страх, отражающийся в дрожащих коленках. Я не боюсь отца, в конце концов он мой родитель. Но черт бы тебя побрал, после случившегося он наверняка будет в ярости, пусть и ее отзвуки скорее будут витать в атмосфере, чем в его повышенном тоне, который он никогда не применял.       Ощущая едкий приступ паники в голове, я отчаянно мотаю головой, вымаливая у протягивающего телефон брата поддержки. Увы, Фрид непреклонен. Суров во взгляде, уверен в осанке и настойчив во вложенном в руку устройстве. И едва мне удается перебороть себя, сделав несколько шагов в сторону Фрида, едва телефон укладывается в дрожащие, холодные пальцы, как Гэвин, забыв про свою злость, со спрятанной за усмешкой настороженностью комментирует мое нежелание отвечать отцу, за что получает взор искоса, полный негодований.       – Твой отец что, младенцами завтракает, что ты его так боишься?       Закрыв глаза на мгновение и усмиряя разбушевавшееся сердце под пристальные взоры четырех пар глаз, я медленно разворачиваюсь и углубляюсь в единственную комнату, что сейчас спасительно бросается во внимание. Благо Гэвин ничего не говорит, когда дверь в его спальню за моей спиной закрывается. Телефон еще несколько секунд беззвучно покоится в руке, после чего я, прислонившись бедрами к двери и не задевая раны, прикладываю устройство к уху.       – Добрый день, сэр, – уже привычным обращением проговариваю я тишине на том конце линии. Воображение рисует гнев и крики, с которыми Олдрик Вольф вот-вот обрушится на меня, и даже понять не могу, откуда такая уверенность. Отец никогда не кричал на нас. Да, мы бывало ругались, но агрессия всегда была аргументированной, всегда имела причину. Сейчас я выступаю в роли дочери, попавшей в беду, но почему-то чувствую себя преступницей, что продала в школе одноклассникам травку и была грубо спалена учителями. Сердце так и скачет бешено внутри грудной клетки, сводя желудок позывами тошноты от страха. Но ведь причины для страха есть. Эта причина сейчас сидит в моей голове, наверняка возжелав покинуть этот грешный мир, лишь бы не встречать своего создателя.       – Не знаю, как насчет младенцев, но этим человеком я непременно бы закусил, – звучит чуть хриплый, грубый мужской тон, совершенно спокойный и холодный. Эта флегматичность не подкупит меня. Уж я-то знаю, что может скрываться за маской инертности отца, сумевшего сладить со своим крутым нравом, переданным мне.       – Не надо, – даже и не знаю, зачем прошу его не делать подобное. Понимаю, что это всего лишь шутка, и все равно под влиянием страха действую иррационально. – Он хороший человек, просто языкастый немного.       – Он твой жених? – как ни в чем не бывало интересуется папа, чей голос слегка шумит от радио-передач. Такой беспечный, так и представляю его сидящим в кожаном, офисном кресле, отвернувшимся от стола и смотрящим через стеклянную стену на верхушки высоких зданий, пока я сползаю вниз по двери, сжимаясь в комок на полу от едкого чувства душевной боли. Все это чушь. Отец не в Германии. Наверняка уже мчится в Детройт, намереваясь разорвать любого, кто посмел тронуть его Волчицу.       – Нет, что ты, – подтянув к себе колени, я блекло улыбаюсь, понимая, к чему ведет папа. Будь Гэвин моим женихом, и ему пришлось бы вынести не одну проверку от мистера Вольфа старшего. Слишком болезненны для него воспоминания об Адаме и его гнусном поступке в сторону несостоявшейся невесты. – Просто хороший друг, коллега.       – В таком случае он мне нравится чуть больше.       Мы оба усмехаемся как ни в чем не бывало, разве что чувствуем дискомфорт от осознания скорого скандала, как минимум спора. Тишина на том конце звучит слишком продолжительно и звонко, и я, ощущая едкую пропасть в груди, поспешно сглатываю образующийся комок в горле. Судя по всему, начать придется мне.       – Отец, я…       – Я звоню не для нравоучений, – прерывает мужской голос, спокойный и в то же время слишком жесткий. Резкость его холодных слов вынуждает меня заткнуться и согласно кивнуть головой, как если бы отец меня может видеть. В это же мгновение рядом в приглушенном свете задернутых штор звучит характерное цоканье когтей по паркету. Сумо, спрятавшийся здесь подальше от криков, взволнованно пытается ободрить меня. – Слишком хорошо знаю свой характер, который ты унаследовала. Так что все эти фразы «а я говорил» приведут только к более худшим последствиям.       Снова согласно киваю, понимая, насколько точны его слова. Левая, свободная рука быстро отвечает собаке взаимностью, почесывая пушистую морду под нижней челюстью.       – Хотя, учитывая, что это второй случай нападения за неделю, я все же вынужден показать зубы.       – Ты так говоришь, будто я сама в восторге от всего этого.       – Тем не менее, ты все еще занимаешь должность детектива, – так и вижу, как грузный мужчина с пробивающимися залысинами по обеим сторонам от лба неоднозначно взмахивает рукой, намекая на абсурдность ситуации. Она и мне кажется таковой, когда Олдрик Вольф продолжает свою мысль, изредка пропадая из-за шума радиоволн. – Это наталкивает на мысль о возможных мазохистских наклонностях у моей дочери.       Чуть отстранившись от телефона, я смежаю веки и стараюсь искоренить набирающую силу злость в груди. Что-что, а ссориться с отцом мне точно сейчас не стоит, не говоря уже о том, что на самом деле я довольно сильно по нему скучаю. Обидно, что для осознания данного факта пришлось попасть в лапы ублюдка, едва не унесшего с собой жизнь.       – Я сделаю вид, что ничего не слышала, – сгладив все углы одной фразой, возвращаю телефон к уху. Отец на том конце провода усмехается, но усмешка эта звучит недолго.       – Очень зря, потому что следующая тема, которую мне так сильно хочется обсудить – это гребаный разум в твоей голове, который скрывается уже шестнадцать лет…       «О, нет… Луиза… кажется, мне плохо… не знаю, что это за чувство, но по-моему точно оно…», притихший, на грани истерики голос Стэна звучит параллельно с тоном отца, и приходится приложить немало усилий, чтобы расслышать и первого, и второго. Тревога компьютера передается молниеносно. Сдавленно сглотнув, я выпрямляюсь и напрягаюсь всем телом. Взгляд голубых глаз непременно находит точку на полу, за которую отчаянно цепляется в надежде не потерять контроль. Отец между тем продолжает разговаривать спокойным голосом, чем пугает еще больше.       – Мне бы очень хотелось знать, по какой причине я узнаю о наличии у СТЭНа разума спустя столько времени, и еще больше бы хотелось услышать, как много он успел узнать…       «Луиза, меня сейчас стошнит… или это тебя стошнит… я запутался…», продолжает жаловаться Стэн, впервые звучащий как на грани нервного срыва. Понимая, что его пугают именно жесткие, но спокойные слова отца, я принимаюсь судорожно просить его остановиться. Но, как и всегда, отец не склонен меня слушать.       – Отец, пожалуйста, хватит…       – Ты должна была сказать мне об этом в первый же день! Я понимаю, что от родителей тебе досталась красота матери, а не мои мозги, но это ведь элементарно – оповестить меня о том, что вшитый тебе в голову чип раскрыл рот. Ты совсем не понимаешь, чем может обернуться твое легкомыслие?..       «Дайте мне выйти, пожалуйста, я не хочу это слушать!..»       – Отец…       – Или для этого нужно иметь интеллект выше среднего, чтобы выстроить банальную логическую цепочку, с которой даже пятилетний ребенок справится?       – Перестань!       Едва не крикнув это, я мысленно отмечаю воцарившуюся тишину за дверью. Возможно, это воображение, но словно весь мир утих, даруя мне возможность восстановить какое-никакое понимание ситуации. Молчание на том конце длится недолго. Радует, что следующие слова отца звучат не так давяще. Ведь мужчина, осознав перегиб палки, устало вздыхает и задает, пожалуй, самый важный для него вопрос на тему «живого» компьютера в моей голове.       – Он сейчас с тобой, верно?       – Он всегда со мной, – быстро сменив крикливость на спокойствие, я медленно расслабляюсь, перестав получать от Стэна тревожные сигналы.       – И что он говорит? – вопрос задается без сарказма и усмешки, но ощутимо устало. Забывшись, я откидываюсь на стену. Боль прокатывается по телу, покрывая мурашками, и мышцы на рефлексах отдергиваются, возвращая меня в прежнее положение.       – Вообще-то, ты его очень сильно напугал, – сжимая зубы от накатившей боли, я неумело разминаю левое плечо. Стэн в ответ на мои слова воспроизводит странный шум, какой ранее никогда в моей голове не звучал, а именно шумный выдох, как если бы перед наводящим страх событием. Не могу его в чем-либо винить. Шестнадцать лет компьютер скрывался от посторонних в опасении, что чип изымут с последующим уничтожением. Впрочем, Стэн готов к такому исходу, помню его заверения о желании оставить тело на мое личное пользование. Однако все равно осознаю, какой спектр эмоций может сейчас испытывать искусственный разум при пусть и не прямой встрече с тем, кто его сотворил.       – Напугал? – в этот раз отец все же усмехается, в воображении всплескивая вверх руками. – Ты вообще слышишь, как это звучит в сторону компьютера?       – Это не просто компьютер, ясно? – очередная волна злости, спровоцированная пренебрежительным отношением к другу. Стэн, не желая идти наперекор создателю, тихо проговаривает «Все, хорошо, Луиза… я переживу…». И я с ним согласна. Потому смиренно прикрываю глаза и облизываю губы, расслабляя сжатый на рефлексах кулак. Похоже, кому-то следует пройти реальную психологическую реабилитацию, учитывая, как быстро сменяются во мне эмоции.       – Знаю, наслышан, – понимающе проговорив это, отец выдерживает некоторую паузу. Открыв глаза, я позволяю себе углубиться в детали комнаты. Теперь, когда отец не злится и не ругается, спокойствие накатывает внезапной волной. Пусть обида и осталась в груди в виде легкого осадка, все же Ричард был прав, удивляясь в машине моему стремлению успокоить Сумо. Мне и самой нужна помощь. Чувствую эту потребность каждой клеточкой тела, от того с непривычки и скачу по волнам эмоций, как разогнавшийся автомобиль на кочках. – Но я едва не отправил СТЭНа на массовое производство. Можешь представить, что было бы, если бы какой-нибудь Вовочка из России в один прекрасный момент обнаружил в своей голове соседа? Oh, Gott, мы бы точно увиделись не скоро, как минимум лет через двадцать, – помолчав несколько секунд, отец добавляет следующие слова задумчивым голосом. – Возможно, у меня бы появились новые навыки, например, как продать кого-нибудь за сигареты или сделать кого-нибудь своей девочкой, но все-таки…       – Нет, папа. В тюрьме это работает не так, – мягко улыбаясь, я мысленно благодарю отца за его способность гладить острые углы конфликта.       – Нет? Жаль. Хотя в любом случае решетки мне не видать. И я рад тому факту, что вам, болванам, так вовремя пришла идея рассказать мне о наличии у компьютера разума. Еще бы пару дней, и часовой механизм производства было бы не остановить, – по правде говоря, благодарить надо Фрида, точно не меня. Я как раз была тем самым человеком, что всеми руками и ногами упирался до последнего, не желая открывать тайну своего мозга. Однако сейчас меня настораживает не это. Потерянно заозиравшись по сторонам, я усаживаюсь на колени. Сумо, устроившийся рядом, недовольно кряхтит из-за потребности сменить позу.       – Подожди. То есть, ты затормозил производство?       – Конечно! Или по-твоему, я должен был пустить компьютер гулять в головах других людей?       «Упаси Билл Гейтц, я не просил братика на день рождения. Впрочем, у меня и дня рождения-то нет»       – Но Дитфрид сказал, что такое действие приведет к появлению вопросов со стороны министерства здравоохранения, – замечание Стэна игнорируется, и компьютер не против. Ему самому интересно, по какой причине создатель на том конце провода раздраженно выдыхает.       – Порой мне кажется, что Дитфрид сдавал тест на IQ, воспользовавшись Google, – не получая от меня никакого эмоционального отклика, папа вздыхает еще раздражительней, после чего проговаривает четко и ясно, едва не разжевывая каждую букву. – СТЭН был разработан довольно давно, но никто кроме нас об этом не знает. Так что мне ничего не стоило просто оповестить журналистов и контролеров о непредвиденном просчете в системе, никто ведь не знает, что компьютер давно создан.       Это многое объясняет. Многое, кроме того, что Фрид упустил этот момент. Видимо, общение с другом из министерства здравоохранения затуманило его разум, не давая самостоятельно мыслить и анализировать. В любом случае, сам факт остановки механизма не может не радовать. Потому я прикрываю глаза от облегчения и расслабляюсь, опустив плечи. Дремавшая рядом собака как бы невзначай поворачивает ко мне голову, подставляя морду под раскрытую ладонь.       – Так или иначе, насчет СТЭНа у меня отдельные планы, – между нами снова воцаряется пауза по причине, что слова отца вызывают во мне новое напряжение. Не успеваю я задать вопрос, как это делает папа, никак не желающий принимать факт многолетнего сокрытия искусственного разума. – Я все-таки не могу поверить. Ты умудрялась скрывать его на протяжении шестнадцати лет! Что вообще происходило в твоей голове, когда ты решила не рассказывать о нем?       – Ты вряд ли поймешь. Стэн, он… – мне сложно найти подходящие слова, потому приходится помогать себе рукой, жестикулируя и мечась жалобным взглядом по спальне Рида. – Он просто… просто очень важен для меня.       «Спасибо, Луиза», тихо проговаривает Стэн, в голосе которого я слышу намек на улыбку.       – К тому же, мне было страшно, что ты заберешь его, и я снова стану… ну… ты понял.       – Это каким же ты меня видишь монстром, если считаешь, что я готов лишить свою дочь возможности жить полноценной жизнью? – иронично спрашивает отец, в воображении устало потирая затекшую переносицу пальцами.       – Почему сразу монстр? Просто вдруг ты очень напугаешься, и вообще не подумаешь об этом.       – Guten tag, меня зовут Олдрик Вольф, мой уровень IQ равен двести трем, и я тупой.       – Да нет же, господи. Я просто… не знаю! – в конец потеряв терпение, я рассержено взмахиваю рукой в воздухе. Сидеть на полу надоедает, не говоря уже о том, как сильно затекают ноги от твердой поверхности. Встав с колен, я лениво перемещаюсь на заправленную двуспальную кровать Гэвина, накрытой бежевым покрывалом. Вообще спальня довольно темная. Шторы плотно завешены, и немногочисленные солнечные лучи еле просачиваются в комнату, озаряя бежевого цвета стены. Светлые оттенки мебели должны визуально делать комнату больше, но увы. Света слишком мало, потому ощущения явно дискомфортные. Устало выдохнув напряжение, я обмякаю на постели, пряча лицо в ладони. – Прости, пап. Я просто… испугалась. К тому же это было шестнадцать лет назад, думаешь, я помню, что тогда в голове сидело?       – Все в порядке, Луиза, – тепло отзывается отец, не так часто слышащий от меня слова извинений. – У нас все равно сейчас стоит приоритет на другом. Я уже направил своих следователей в департамент полиции Детройта, так что…       – Чт… нет! – его заявление заставляет меня мгновенно напрячься. В голове немедля мелькают взгляды коллег, которые будут сопровождать меня на протяжении последних двух недель – надменные, насмешливые. Намекающие на то, что за спиной детектива Вольф стоит ее папочка, который выполняет всю грязную работу с помощью своих денег и связей. Точно не с такой репутацией хочется уходить из участка, тем более, что департаменту хватает вмешавшихся федералов с пятью десятками Девяток, нарушивших привычный уклад рабочей жизни. – Слушай, я тебе благодарна, конечно, что ты докопался до тех парней из переулка, но пожалуйста, только не Сероглазка!       – Wen, tut mir Leid? Сероглазка?       Не то, чтобы я не знаю немецкий язык, на слух воспринимать его по крайней мере получается в случае примитивных фраз. Однако я не Фрид и не желаю разговаривать на пяти языках мира. Принявшись натирать глаза пальцами свободной руки, я с легкой пульсацией на спине опускаюсь на кровать. Все эти перескоки с одного языка на другой раздражают. Но если раньше отец бы получил по мозгам за эту привычку, то сейчас я с удивлением для себя сдерживаюсь, ощутив лишь легкий дискомфорт.       Надо же, как резко меняют ситуации, при которых наспех задумываешься о своей жизни. В частности о дорогих людях, которых предпочитаешь игнорировать и отталкивать, но которых на пороге смерти желаешь увидеть и обнять.       – Не важно, – мысленно отогнав от себя наступающие воспоминания о садистском холоде в глазах девианта в маске, я облизываю губы и поспешно сглатываю нарастающий комок едкого страха в горле. Отец слышит дрогнувший голос, потому не торопится сопротивляться моим попыткам отказаться от помощи. – Просто отзови своих ищеек. Нам и так хватает федералов, если в участок вмешаются частники – проблем не оберусь.       – Как скажешь. Если коллективное мнение для тебя страшнее быть зарезанной, то я вполне понимаю твою женскую логику, – буднично и дружелюбно парирует мужчина, после чего взрывается праведным гневом, пусть и тихим, но довольно враждебным. – Ты представляешь, как это звучит?! Тебя едва не убили, а ты боишься о том, что о тебе подумают другие! Моя дочь могла оказаться мертвой, и это уже второй случай за неделю!..       – Папа…       – Я, конечно, понимаю, что люди твоей специальности испытывают трудности с чувством самосохранения, но не настолько же, чтобы доходило до отключения мозга.       – Господи, лучше бы я унаследовала характер мамы вместо твоего, – поняв, что спорить бесполезно, я устало прохожусь рукой по лицу и безвольно откидываю ее на мягкую постель, прислушиваясь к обреченному вздоху отца и сопению Сумо на полу.       – Хватит с тебя ее внешности, – язвит в ответ отец, фыркая в трубку.       Несколько секунд царит тишина. Спор обрывается на пустом месте, и я понимаю, что это отличный шанс переубедить непоколебимого, но мудрого Олдрика Вольфа в желании вмешательства в расследование. Губы жалобно сжимаются в тонкую полоску, после чего поспешно облизываются. Царивший полумрак наводит сонное состояние, но я не хочу спать. Скорее, просто угнетена отсутствием света и вымотанным состоянием из-за эмоциональных скачек.       – Пап, – продолжительная пауза выжидается нарочно вплоть до того момента, пока мужской голос на том конце задумчиво не промычит. Так и представляю, как отец сжимает один уголок губ, без интереса, но с усталостью наблюдая за каким-нибудь человеком в окно. – Пожалуйста. Отзови следователей. Мы справимся с ним сами. Не имеем право не справиться.       Уверена, что отец сейчас разочаровано мотает головой, как бы доказывая себе, что его соглашение иррационально. Но у него нет выбора. Я не так часто прошу его о помощи, пусть и такой сомнительной. Тем более не так часто использую спокойный тон, без грубости и подтекстовых оскорблений из разряда «не лезь в мою жизнь, а то задрал!». Уже через секунду другую Олдрик говорит разочарованным тоном, изредка прерываясь из-за радиоволн.       – Не понимаю, в кого ты такая со своими вечно неадекватными решениями. Не помню, чтобы за твоей матерью замечалось подобное. Впрочем, как бы я не был против, это твоя работа. Тебе решать, как с ней справляться. Но! – я едва успеваю испытать облегчение от выигранного боя, как отец вставляет это треклятое «Но». В любом случае следующие его слова не приносят мне дискомфорта, хоть внутри все и напрягается от чувства неловкости по ряду причин. – В любом случае я не дам тебе находиться без защиты. Сегодня утром на твой счет поступила некая сумма. В свой дом ты не вернешься, и даже не думай спорить, – впопыхах добавляет отец, словно видя мою попытку раскрыть рот в очередном сопротивлении. – Я распорядился на счет одного отеля, который есть в вашем городе. Гертруда позаботится, чтобы рядом с тобой всегда была охрана.       – Мне патруля полиции вполне хватает. К тому же я вполне сама могу снять номер, не обязательно было перечислять мне деньги.       Никогда не любила принимать не заработанные своим трудом деньги, в особенности от своей семьи. Причина тому всегда была череда комплексов, и я четко осознаю ее до сих пор. В конце концов, сложно ощущать себя полноценной личностью после такого дерьма за спиной в виде происшествия и последовавшей за ним инвалидностью, не говоря уже о том, что и брат и отец превышают меня в интеллекте на кучу пунктов. И потому даже сейчас, будучи в реальной опасности, я ощущаю себя неловко из-за пополнившегося счета в банке. Словно беспомощная и ни на что не годная.       Отец на том конце провода вздыхает и наверняка закатывает глаза. Чувствую, что сейчас будет гореть не только спина, но и задница от ментального ремня.       – Луиза. Мою дочь покромсал какой-то ублюдок, не говоря уже о том, что сама дочь явно страдает синдромом угасающего интеллекта, иначе бы она не ставила свою гордость и мнение других людей выше собственной жизни. Честное слово, при встрече возьму в руки ремень.       «Хоть раз в жизни послушай отца», туманно произносит Стэн, видимо, отошедший от шока. «Понимаю, гордость для тебя болезненная тема, но это явно не тот случай, когда стоит отказаться от помощи семьи». Отстранившись от притихшей трубки, я прячу динамик в груди и тихонько с тревогой обращаюсь к компьютеру с вопросом «Ты как, дружище?». Компьютер неоднозначно мычит, совсем как я, когда очухалась от электрического шока по телу. После следует секундная пауза с добавлением «Кажется, я познал в этом мире все. Теперь можно и на покой»       – Луиза, что происходит? – от голоса отца я не успеваю поязвить на тему «всего», что наверняка включает в себя едва ли не прямое участие в сексе и страх быть убитым собственным создателем. Спохватившись об отце, я прикладываю телефон к уху как раз вовремя, чтобы словить следующие слова, – я так понимаю, общение с компьютером вышло за рамки формального довольно давно.       Стэн вновь напрягается, что-то невразумительно промычав, скорее, даже просипев. Остается только мысленно ругать отца за бестактность, со стиснутыми зубами уводя тему в другое русло.       – Я заеду в отель, как ты хочешь. Но вполне обойдусь без шпионажа.       – Этот вопрос я оставлю за собой. Хочешь или нет, я твой отец. Тем более после того, что случилось, я не собираюсь сидеть в стороне, – и я не могу не согласиться, ведь и сама понимаю, что стремление семьи защитить меня оправдано и даже правильно. Но когда телефон молчит, внезапно нагнетая обстановку, я возвращаюсь в сидячие положение, шикая от боли на спине. Отец реагирует не сразу, выжидая тревожную паузу. – Насколько все плохо, Лу?       И что мне ему ответить? Приободрить и отмахнуться или слезливо просипеть в ответ и рассказать о боли в груди? Эмоции внутри скачут бурным потоком, подбрасывая то в жар, то холод, и я даже не могу адекватно рассудить, что именно чувствую и следует ли об этом рассказать. Все, что действительно осознано в данный момент – пламенные пульсации на спине и блеклое чувство клейма, что Ричарду прошлой ночью удалось в большей степени сорвать с человеческой души. От воспоминаний прокатывается волна мурашек, приятных, но болезненных. Может, это и не правильно, но признаваться себе в своих эмоциях до странности легко. Все играет во мне в бешеном потоке противоречий: страх перед убийцей и тяга к машине. Но все это лишь внутренние переживания. Сейчас в реальности есть только четыре буквы, оставленные девиантом на хрупком человеческом организме.       – Шрамы останутся, – тускло и мертвенно улыбнувшись самой себе, я смотрю в одну точку на полу. Радует, что отец не принимается сожалеть. Вместо этого мужчина улыбчиво и понимающе усмехается.       – Это не проблема. Сейчас с современной пластической хирургией подобные вещи на теле легко устраняются.       – На теле… – эхом отзываюсь я, вспоминая о более глубоких ранах. – А как насчет души? Что с душой, пап?       Голос не сразу отвечает, а когда и отвечает – слышу в нем только поддержку и тепло. Как давно мы не разговаривали с отцом столь открыто. Пожалуй, стоит практиковать это почаще, учитывая, каким уютом отзывается душа на его отеческие слова.       – В душе ты все та же Волчица, Луиза, – не могу не улыбнуться, жалобно хмуря брови в попытке сдержать благодарственные слезы. Одна все же сбегает вниз по щеке, когда папа дополняет свои слова. – А всем сильным Волкам свойственно зализывать раны.       Эти слова становятся последней каплей перед тем, как края самообладания переполняются, выливаясь наружу единичными, но довольно болезненными слезами. Чувствуя тугой ком в горле, я слизываю мокрые дорожки, что уже успели достигнуть губ. Как давно я не выражала эмоции в открытую перед людьми. Тем более перед близкими людьми. Тем более перед отцом, с которым всякое общение за последние десять лет сводится к взаимным подтекстовым упрекам и единичным звонкам на праздники. Одна из причин, почему отец на том конце молчит, явно распознавая мои сдавленные всхлипы.       – Мне было так страшно, пап, – почти шепча дрожащим голосом, я с нарастающим в груди страхом вспоминаю полное отсутствие подчинения тела. С каким предвкушением смотрели серые глаза, с какой нарочной деловитостью голос любимого кумира извещает о скорой смерти, попутно извиняясь за будущую боль. Как блестит лезвие ножа в его приближающейся руке, как трещит разрезаемая ткань. Чувство отчаяния и обреченности переполняют, выливаясь через край, но я держусь, стирая свободной рукой безвольно скатывающиеся слезы. Пальцы то и дело, что касаются грубо обрезанных кончиков черных волос, напоминая мне о еще одном клейме Сероглазки. Не физическом, но моральном. – Так страшно… как семнадцать лет назад. Не думала, что когда-нибудь снова испытаю подобное.       – Я буду в Детройте к концу недели, – отец пытается звучать спокойно, но меня с унаследованным им характером не обмануть, не говоря уже о навыках детектива выявлять ложь. Ему больно. Как минимум тревожно. Боюсь представить, как бы себя чувствовала я, если бы мой ребенок плакал в трубку. Одна из причин, почему я резко успокаиваюсь, вновь закрывая эмоции и вынуждая слезы оборваться. – Должен уладить некоторые вопросы об остановке разработки датчика. Но вообще-то я не смогу надолго задержаться в Мичигане, потому у меня для тебя отдельное предложение, – отец выжидает паузу, явно в поисках наиболее оптимальных для меня слов. Я не напрягаюсь, но понимаю, что возможно идея будет не самая приятная для меня. Лишь тихо ожидаю голос отца, сгорбившись и стирая остатки слез с щек. – Фрид утверждает, что ты увольняешься с участка. И я был бы рад, если бы ты вдруг решила посетить свою историческую родину.       – Хочешь, чтобы я уехала с тобой в Германию? – его предложение не стало для меня удивлением. В глубине сознания я ожидала услышать именно это. Отец на несколько секунд запинается, не находя в моем голосе привычной агрессии или язвительности, но тут же берет себя в руки, дабы не разрушить атмосферу доверия.       – Предлагаю, как один из вариантов. Что-то мне подсказывает, что ты будешь рада уехать из города хотя бы ненадолго. Ведь здесь тебя больше ничего не держит.       – Ничего не держит… – эхом повторяю я, чуть повернув голову в сторону закрытой двери, словно бы там находится кто-то или что-то действительно важное. Отцу шестое чувство подсказывает, что я хочу уехать из города. Мне оно подсказывает, что решение будет сложным. В другом случае отец бы наверняка услышал в свой адрес много интересного. Но я не хочу язвить, напротив, с полной серьезностью задумываюсь на тему отъезда. Пусть даже на неделю или на месяц. Все равно. Смена обстановки может не помешать. Но точно не сейчас. Не раньше, чем Рид поймает ублюдка с серыми глазами. – Знаешь, я и впрямь подумаю над этим. Но не могу ничего обещать.       – Да, – твердо произносит мужчина, мгновенно сметая угнетенную атмосферу тяжелого выбора. – Лучше бы ты и впрямь унаследовала темперамент матери.       – Нет уж, тогда бы мне пришлось получить твою внешность, – импровизированно скривившись, я усмехаюсь, понимая, что привычные шутки и подколы друг к другу вернулись. Отец не сбавляет темпа, превращая мою претензию в достоинство горделивым голосом.       – Между прочим, некоторые считают, что если дочь похожа на отца, то она будет счастливой.       – Ну, тогда понятно, почему вокруг меня столько дерьма скапливается. В частности в личной жизни.       – Надеюсь, этот языкастый и впрямь не твой жених, – прыскает папа, говоря расслабленно и спокойно, как если бы не было этих минут слез и тревоги. Люблю его за это. Уметь поддерживать, при этом не акцентируя внимание на болезненных точках.       Еще несколько подколов и шуток, после чего разговор разрывается на довольно приятной ноте. Как правило, трубку всегда бросаю первой я, предварительно агрессируя на человека, чей нрав так удачно передался дочери. Но этот разговор пусть и наполнен язвительностью, все же оставляет после себя душевное тепло. Боль на спине становится незначительной. Вместо нее в груди только уют и покой.       Как ни странно, эти чувства сохраняются, когда в сумраке сдвинутых штор раздается робкий стук о деревянную поверхность двери. Не дождавшись ответа, белая макушка Фрида просовывается в приоткрывшуюся дверь, и в следующее мгновение на меня смотрят голубые глаза, отливающие мутным бликом в редких солнечных лучах. Их черные окаемки так резко очерчиваются, что взгляд становится до боли проницательным. Почти как мой, разве что я смотрю так круглые сутки.       Теперь следы слез стираются поспешно, как улики преступления. Фрид, не сразу заметив поднявшего морду Сумо, тихо проходит и закрывает за собой дверь, так и оставшись стоять на пороге в нерешительности войти.       – Как все прошло? – в его переминающихся ногах, натирающихся друг о друга пальцах рук четко отслеживается вина за состоявшийся с отцом разговор. Уверена, что все за той дверью слышали мой крик с просьбой отца замолкнуть.       – На удивление адекватней, чем обычно.       Испытав от этих слов облегчение, брат заметно расслабляется и присаживается на край кровати. Ему явно не комфортно находиться в чужом доме, в чужой спальне на чужой постели, недаром Дитфрид предпочитает жизнь затворника, общаясь только с коллегами и своим служебным персоналом. Потому его реакция на Рида меня удивила. Эти двое никогда друг друга не видели, разве что знали о существовании своих персон в моей жизни. В иной другой ситуации Фрид бы и носа не казал из-за спины Руди, а тут целая оскорбительная тирада в сторону довольно опасного и агрессивного человека. Ничем другим, кроме как тревогой за близкого, я не могу это объяснить.       Напряженно усевшись на постель, Фрид немедля сжимает кулаки и складывает их на колени, глядя строго перед собой. Спина натянута, словно струна, настолько ему претит мысль о локации на чужой территории. На мгновение даже умудряюсь отметить, как сильно это смахивает на поведение волка. Такой же напуганный и зашуганный, попавший в чужие чертоги.       Мысленная усмешка едва трогает губы. Все-таки Фрид остался тем же Волчонком.       – Я звонил тебе. Несколько раз, – не отрывая взгляда от противоположной стены, туманно произносит Фрид, чуть склонившись ко мне. На его напряженном фоне я с ослабленными плечами и чуть покрасневшим лицом смотрюсь излишне открыто. Даже неловко чувствовать себя так комфортно в спальне Рида, пока брат напряжен от пяток до кончиков волос. – Должен признаться, что меня несколько расстроило то, что ты обратилась к этому австралопитеку, а не ко мне. Он мне не нравится.       – Ну, простите, что мне некогда было думать, с какой стороны принимать помощь, – произнеся это без какой-либо обиды, я откидываю телефон на коленки брата и принимаюсь приводить волосы в порядок. Фрид неумело ловит устройство, дергаясь от напряжения, как сломанный щелкунчик. – К твоему сведению, он спас мою жизнь. Мог бы и спасибо ему сказать.       – Я уже выразил ему свою благодарность, – с толикой пристыженной обиды проговаривает Фрид, пряча телефон в кармане брюк. Мое ощущение комфорта придает ему уверенности, и мужчина так же расслабляется. – Не в такой форме, как хотелось бы, но большего он и не достоин.       – Какая же ты язва.       – Отвечаю людям в их же манере.       Наступает не неловкая, но дискомфортная пауза. Такая, при которой ощущаешь, что что-то осталось недоказанным, или еще хуже – что-то вот-вот доскажется, неся не самое приятное. Я не желаю первой нарушать молчание, отдавая эту честь брату, но и он явно не знает что сказать. Тишина прерывается, когда Фрид, подобрав слова, хмурит светлые брови и искоса посматривает в мою сторону.       – Луиза, – я отвечаю ему вскинутыми бровями, на что получаю несколько секунд тревожного молчания. – Я хочу видеть… это.       – Боже, Фрид, даже не думай, – не дослушав слова брата, я закатываю глаза и вскакиваю с места. То же делает и Фрид, вынуждая меня развернуться к нему лицом всего лишь одним молящим тоном.       – Я имею право знать! Это ведь не шутки, Луиза!       – Я не хочу, ясно?! – очередной крик в комнате Рида, за которым я слышу воцарившуюся тишину за дверью. Брат тут же сминает губы и виновато, точно щенок, смотрит исподлобья, сверкая голубыми глазами. Не могу на него злиться, потому резкая ярость утихает, оставляя желание спрятаться от всех глаз. – Прости. Я просто… – прикусив губы и отвернувшись на несколько секунд, я успокаиваю свои внутренние взбунтовавшиеся эмоции. Фрид больше не станет требовать показать ему, и все же понимаю, что это лишь временно. Рано или поздно ему придется увидеть. – Не хочу. Не сейчас, ладно?       Фрид кивает несколько раз головой, показывая готовность ждать столько, сколько потребуется. Его взгляд заметно цепляется за обстриженные волосы, от вида которых мужские брови сдвигаются, а губы сжимаются в тонкую полоску. Вчера смотреть в зеркало было не сложно. Интересно, как теперь я выгляжу в глазах других?..       – Насколько ужасно выглядит? – сдвинув брови и вздернув уголок губ, я смотрю на Фрида с читаемой неловкостью в глазах. Как много благодарности расцветает в груди, когда брат тепло улыбается и пожимает плечами, пряча руки в карманах брюк.       – Волосы отрастут. Но даже если и нет, ты всегда будешь прекрасной.       Приятные слова от действительно дорогого человека. Никогда не верила в эти мистические связи между двойняшками, однако не раз замечала, как быстро душевное тепло брата может сместить мою внутреннюю боль в сторону. Всего одним взглядом я благодарю Фрида за столь нужные слова, и он отвечает понимающим кивком головы. Увы, но идиллия длится недолго. Едва я делаю шаг в сторону двери, как в глазах брата мелькает нечто схожее с испугом. Его пальцы обхватывают мое плечо, вынуждая остановиться с ладонью на дверной ручке.       – Постой, – мужчина неловко сминает губы и воровато поглядывает на дверь передо мной, не обращая внимания на мою настороженность. Сумо у ног нехотя потянулся и принялся обнюхивать пальцы опущенной мужской руки, вызывая у Дитфрида инерционные отдергивания. – Пока мы не вышли, я бы хотел кое-что спросить, – очередная неловкая пауза, которая уже начинает раздражать. Дитфрид вместо ответа обеспокоенно склоняет голову, как бы в страхе ощутить волну неприязни. – Насчет Ричарда.       От этого заявления тоненький холодок закрадывается в душу, смешиваясь с возникающими из памяти кадрами прошедшей ночи. Жар, что испытывало тело вчера на диване, вдруг становится опасным, неуместным, и я, аккуратно выпутывая плечо из руки застывшего в ожидании реакции брата, всем своим видом принимаюсь показывать абсолютную безучастность. Получается неплохо, особенно учитывая, что в голове насмешливо фыркает Стэн, явно довольный столь неловкой ситуацией.       – Давай потом, ладно? Как будто у меня сейчас нет других забот, кроме как думать о жестянке, – холодный, даже резкий тон осаждает брата, и Фрид только успевает открыть рот, как не начавшиеся слова обрываются громким, басовитым чихом. Пес у ног, словно поняв кто именно стал причиной такой реакции, испугано отдергивается. Брат, забыв о желании что-то сказать, щурится и трет тыльной стороной ладони нос. Именно той рукой, что обнюхивал Сумо. Немудрено, что громкий чих повторяется. Оценочно осмотрев состояние брата, я тут же киваю ему головой в сторону выхода, предлагая отдалиться от источника аллергена. На это Дитфриду нечем возразить. Увы, но сам источник аллергена считает иначе. Сумо нетерпеливо проскальзывает в едва открывшуюся дверь, потрясывая весьма пушистым хвостом.       Как ни странно, в гостевой комнате сохраняется весьма спокойная атмосфера. По крайней мере так кажется на первый взгляд. Руди все еще стоит рядом с Ричардом у входа, подобно роботу держа руки за поясницей. Ее глаза немедля устремляются в нашу сторону, впрочем, как и другие две пары светлых глаз. Разве что пока Гертруда и Ричард смотрят без каких-либо эмоций, усевшийся за кухонный стол Рид манерно выпрямляется, глядя в нашу сторону чуть вздернув подбородок. Не удивлюсь, если в голове у коллеги мелькают мысли из разряда «на кой черт я притащил ее к себе домой?».       Фрид чихает еще несколько раз, привлекая к себе всеобщее внимание, и от того мужчине становится неуютно. На лице мелькает чувство неловкости, брата словно сковывает в движениях, и потому наше внимание заставляет его чувствовать себя еще более зажато. Как только звучит последний чих, в ответ раздается более влажный чих Сумо. Пес словно показывает свою ответную реакцию, намекая на точно такую же аллергию к самому Фриду. И это было бы забавно, если бы не Гэвин, что буравит во мне дырку пристальным взглядом, явно ожидая услышать нечто не самое приятное для себя.       – Неужели все так плохо? – не понимая смысла слов Рида, я с хмурыми бровями присаживаюсь за стол рядом с ним. Кофе остыл, но требующий еды желудок это не останавливает. Зато останавливает коллега, раздраженно бросающий взгляд на моего брата, что вовсю старается удержаться от очередного чиха. – Боюсь представить, что там за хрен, что ты так боишься своего батю.       Не успеваю я съязвить в ответ на столь грубые слова, как за меня это делает другой человек. И даже не Фрид, что никак не может успокоиться, то и дело, что тяжко вздыхая в преддверие аллергического приступа, но та, чьи последние годы были посвящены работе на семью Вольф.       – Прошу вас отныне не выражаться столь грубо в отношении мистера Вольфа, мистер Рид, – женщина холодно растягивает фамилию Гэвина, вызывая у последнего приступ удивленной улыбки. Обычно слабый пол в его понимании делится на два типа: я и другие женщины, которые едва ли не сами плывут в руки, очарованные его самцовыми замашками. Увы и ах, Руди не из таких. Женщина преисполнена желаний защищать доверенные лица, пусть это не прямой работодатель. Настолько Гертруда вжилась в нашу семью, что стала едва ли не ее участником. – По крайней мере при мне. Я не потерплю подобного отношения к своему руководству.       – Да срал я, кто он там тебе. Хоть ссаный любовник.       – Гэвин, – заприметив недобрый огонек в глазах сотрудницы, я кладу руку на плечо мужчины. Рид не смотрит на меня, вовсю пронзая Гертруду ответным, уничтожающим взором, и мне срочно требуется разбавить этот негатив. Хотя бы снять агрессию. Сейчас точно не до нее. – Лучше не спорь с ней. Поверь, целее будешь.       Единственный, кто все это время действительно молчит – это Ричард. Стоит себе тихонько у входа, возвышаясь над Гертрудой на половину головы. Его взор устремлен в нашу сторону, серебристые глаза флегматично перекидывают взор с меня на Рида, с Рида на Фрида, с Фрида на Руди и так по кругу. Наши перепалки ему не интересны, а если и интересны, андроид все равно не подает вида. И в глубине души я благодарна ему за то, что он словно сливается с окружающим миром, не привлекая к себе внимания и давая возможность размышлять о более важном, чем порхающие колибри в груди и сводящий внутри живота комок мышц.       – Ну, и? – смерив женщину последним презрительным взглядом, Гэвин оборачивается ко мне, постукивая пальцами здоровой руки по столу. – Какие теперь у нас планы?       – Какие у вас не знаем, – едва очухавшись, Фрид со слезами на глазах подходит к столу. – А у нас – покинуть это место, обеспечив безопасность семье.       – Да неужели? – в этих словах Рид слышит некое оскорбление. Вижу это в озлобленных глазах, во вдруг переставших стучать пальцах на столе. – А чем мой дом небезопасен?       – Даже и не знаю. Может, тем, что ваша фамилия теперь как клеймо на моей сестре?       – Фрид! – услышанное не просто обижает, но вырывает из былого родного тепла и уюта спальни Гэвина, словно бросая из костра в ледяную прорубь. Холодок пробегается по телу, оставляя после себя едкую пустоту в душе и мурашки на коже, и Фрид, понимая, что ляпнул лишнего, стыдливо сминает губы под мой прожигающий взгляд. Я не смотрю яростно, не смотрю ненавистно, но в глазах мелькает все от боли до отчаяния. Вот уж от кого не хочется слышать напоминания о шрамах на спине.       – Кретин, – фыркает Рид, одним своим голосом заставляя меня отцепить взгляд со вздрагивающими в унижении ресницами от брата. Дитфрид не успевает что-либо сказать в свое оправдание, а точнее, просто не знает. Лишь сжимает кулаки и сдвигает брови в виноватом выражении лица.       Гэвин о чем-то говорит. Кажется, на его фоне слышится голос Стэна. Я не замечаю их обоих, уходя все глубже и глубже в размышления, возвращаясь мыслями к саднящим и пульсирующим ранам на лопатках. Красные, яркие буквы, вырезанные наживую, теперь уже не кровоточащие, но наверняка потревоженные вчерашней близостью на диване. Отец был прав, сказав, что стереть шрамы с кожи в наше время проще простого, однако прошлое не сотрешь. И если самые близкие будут напоминать о не самом приятном моменте жизни – которых у меня куры не клюют – избавиться от шрамов на душе не получится.       Щелчок со стороны слышится так резко и броско, что я едва не подпрыгиваю, находя себя бездумно уставившейся в кружку кофе на столе. И пусть звук щелкающих пальцев доносится со стороны подавшегося вперед коллеги, глаза на инерции находят совсем другого персонажа. Золотой диод, безэмоциональность на лице, но не прикрытая обеспокоенность в серебристых нитях, сверкающих в свете солнечного луча. Благо никто не воспринимает мой мелькнувший в его сторону взор всерьез, так как уже через секунду голубые глаза потеряно осматривают уставившихся на меня мужчин в лице коллеги и брата.       – Ты как? – звучит вполне закономерный вопрос со стороны Гэвина, в ответ на который я неуверенно киваю головой, мол, все хорошо. Стэн несколько мгновений молчит, после чего разрывает тишину облегченным вздохом. Не знаю, с чего вдруг он желает воспроизвести этот жест, но и узнавать не собираюсь. Гэвин, получив удовлетворяющий ответ, не спускает с меня пристального взгляда, произнося следующие слова, – очень рад этому. Потому что мы тут обсуждаем довольно важные вопросы, хотелось бы, чтобы ты снизошла до нас и освятила некоторые детали.       Ничего не отвечая, я взволнованно перепрыгиваю взором с брата на детектива. Только после того, как удается выйти из ступора, замечаю уже неловко присевшего на спинку дивана Дитфрида с покрасневшим носом и слезливыми глазами.       – Нам нужно решить, что делать дальше, – поясняет брат, заметив мое недоумение. – Домой ты не вернешься. Здесь оставаться тоже опасно, – Фрид произносит это с некоторым нажимом, исподлобья глядя на фыркающего Гэвина. – Мое предложение – отправиться в мой дом.       – И замучить тебя до смерти аллергией. Вот уж дивная смерть, задохнуться из-за собачьей шерсти.       – Это ведь просто собака, – Гэвин заметно напрягается, когда Фрид бросает эти слова в сторону усевшегося на диван Сумо. Уж кому-кому, а детективу известна моя реакция на пса. Зато Руди удивленно вскидывает брови, когда замечает мои вдруг стиснутые в кулаки руки, лежащие на столе. Ричард как и всегда старается не привлекать внимания, будучи у входной двери. – Мы можем отдать ее на временную…       – Ты вот с этим полегче, мальчик, – замечая мой озлобленный взгляд в стол, Рид приподнимает здоровую ладонь, приостанавливая речи Дитфрида. – По тонкому льду ступаешь. Она скорее тебя на передержку отдаст, чем оставит эту псину.       – Это не псина, – опасно цежу я слова сквозь стиснутые зубы.       – Видишь? – переспрашивает Фрида Гэвин, намекая на небезосновательность своих слов. – Чокнутая.       – Это не важно. Собаку я не отдам, – шикнув сначала на одного мужчину, а затем на другого, я складываю руки на груди и смотрю в сторону лестничной, пожарной площадки. За окном довольно солнечно, лишь редкие светлые тучки покрывают небо, вынуждая солнечные лучи появляться и исчезать. В такую погоду только по улицам гулять или как минимум опасных ублюдков ловить, а не сидеть взаперти в четырех стенах, как этого хотят мои близкие. Пусть я и униженная, но точно не сломленная. Спасибо за это тому, кто стоит у входа, изучая меня холодным взглядом искрящихся глаз. – К тому же у отца иные планы. Он хочет, чтобы я заселилась в отель, прихватив с собой личную охрану.       – Я получила личные распоряжения еще с утра, – тут же подхватывает Руди, привлекая к себе всеобщее внимание. Всего десять минут назад она готова была разорвать Рида голыми руками, а сейчас смотрит на меня так тепло с чувством долга, что мне становится слишком спокойно на душе. Вот уж кому можно доверить свою жизнь, не задумываясь. – Уверяю, что сделаю все, чтобы обеспечить вам должную безопасность.       – А чем это твоя безопасность лучше полицейского патруля? – как и прежде неучтиво «тыкает» Гэвин, по-хозяйски с ощущением оскорбления на лице откидываясь на спинку стула. Впервые за последние минуты я вспоминаю о кофе на столе, потому без какого-либо смущения присасываюсь к кружке, вливая в себя остывший крепкий напиток.       – Возможно, тем, что ваша хваленая полиция допустила нападение на представителя правопорядка в его собственном доме, – немедля язвит Руди, сменяя тепло в глазах на презрение.       – Кстати, да, – эта мысль цепляет внимание брата. Фрид, задумчиво уставившись в стол, приподнимает ладонь и трясет указательным пальцем, точно найдя некое волнующее несовпадение. Через секунду паузы мужчина смотрит в мою сторону, ожидая услышать ответ. – Как он узнал, что автомобиль мистера Рида внесен в список допустимого на территорию транспорта?       Воцарившееся молчание, дополняющееся прожигающими во мне дырку взглядами, неприятно приковывает меня к месту. Четыре пары глаз смотрят на меня, три из которых обеспокоены вопросом, и только четвертый преисполнен волнением за мое единоличное несение ответственности за случившееся. Я сжимаюсь в комок, понимая, что следующие минуты будут неприятны, однако не успеваю открыть рот, как это делает некто другой.       – Он наблюдал довольно длительное время, – Ричард, не отрывая от меня взгляда, принимает весь удар на себя. Внезапное облегчение в душе от исчезнувших в мою сторону взглядов тут же сменяется беспокойством за андроида и, боже, мне даже не стыдно самой себе признаться в этом! Пару дней назад я бы никогда не допустила себе мысли, что беспокоюсь за машину. Сейчас же жалостливо пронзаю Девятку взором, пока тот без какой-либо эмоции отвечает раздраженно удивленному Риду готовым вынести любые наказания взглядом. – Я замечал его несколько ночей подряд рядом с домом во время работы с детективом Вольф.       Молчание длится едва ли не вечность, хоть на деле это всего лишь мое воображение. Ведь Рид, саркастично улыбаясь, гневно обращается к Ричарду на повышенных тонах, пока остальные в лице потерянного Дитфрида и закатывающей глаза Руди молчат.       – И какого хуя, скажи на милость, я узнаю об этом только сейчас?       – Я решила, что это животное, – не могу смотреть, как четвертуют Ричарда, и потому выпаливаю это на эмоциях, испуганно посматривая на машину. Вновь все взоры устремлены на мою персону, испытывающую гулкие удары сердца о ребра и легкую слабость в груди от перспективы получить по шее. – Дом, все-таки, в лесу. Волки – самое обычное явление.       – Волки? – с намеком переспрашивает Гэвин, получая от меня в ответ судорожные кивки головой. Почему-то ощущать себя эпицентром его шумного гнева легче, чем чувствовать настороженные взгляды сотрудницы и брата. Еще неприятней становится, когда эти двое обмениваются многозначительными взглядами, которые шестое чувство вдруг связывает с тем самым не заданным Фридом вопросом о Ричарде. И мне так кажется не одной, учитывая, что говорит настороженный Стэн в голове.       «Все это слишком дурно… пахнет. Не в прямом смысле»       – Это уже не важно, – махнув в сторону фыркающего Рида рукой, я протираю ладонями лицо и тут же убираю обстриженные волосы за уши. Мягкие кончики неприятно скользят меж пальцев, но даже странно, насколько быстро кожа привыкла к этим новым касаниям. – Мне нужно срочно посетить больницу и вернуться в дом, чтобы забрать хоть какие-то вещи.       – Я поеду с тобой, – с этими словами Фрид вскакивает с места, сжимая кулаки в готовности идти до конца. Вряд ли силой, но мозгами как минимум.       – Нет уж, ни за что. Братом я рисковать не собираюсь. Мало ли, где сейчас этот ублюдок.       – В таком случае с тобой поедет Гертруда.       – Прошу прощения, сэр, – Руди явно обеспокоена перспективой покинуть руководителя в столь опасный период, потому делает шаг вперед, стараясь говорить тактично. Фрид не отзывается на ее слова, разве что раздраженно сжимает губы и посматривает на усмехающегося Рида, которому не терпится пошутить на тему «Большой мальчик прячется за юбкой». – Но я бы предпочла остаться с вами. Не в обиду вам, мисс Вольф.       – Я с тобой полностью согласна, не хочу, чтобы родные бродили по городу без охраны, – Руди благодарственно улыбается, услышав эти слова. Единственный, кому здесь действительно тревожно – брат. Так и перебегает взглядом по столу в поисках решения возникшей проблемы.       – Я не могу пустить тебя в этот дом в одиночестве.       – Согласен с ботаном, – Гэвин с усмешкой театрально подмигивает моему брату, получая в ответ колкий, уничтожающий взор сверху вниз. – Одна ты туда точно не поедешь, если не хочешь себе место на кладбище заказывать.       Ему весело, а мне нет. Меня даже раздражает отсутствие возможности передвигаться по городу только потому, что какой-то ублюдок может напасть заново. Точно перепуганная овца, прятаться в сарае, пока не утихнет буря. Нет уж! Это точно не про меня! А если и про меня, то оставаться в четырех стенах я не стану. Только глубже уйду в свои мысли, выстраивая очередные стены между мной и миром.       – Я не собираюсь сидеть в комнате безвылазно! Тем более из-за какого-то больного ублюдка!       – А я не собираюсь покупать венок на твою могилу!       – Я могу сопроводить детектива Вольф.       Холодный тон Ричарда, о котором все практически забыли, нарушает наши планы на длительный спор с взаимными оскорблениями. Замечаю, как Фрид прикрывает глаза, в точности в страхе услышать именно это, как неуверенно смотрит на машину, чуть повернув голову. Зато Рида все устраивает. Мужчина щелкает пальцами, указывая на Девятку в бело-черном пиджаке, как бы подтверждая логичность предложения андроида.       – Естественно, если детектив Рид не соизволит покинуть квартиру до моего возвращения, – дополняет Ричард.       – Я еще и дверь не буду открывать, потому что «мамы дома нет».       – Тебе лишь бы шутки шутить, – прыскаю я на друга, ощущая, как наливаются жаром щеки и уши. Впрочем, я и не против посетить дом в компании Девятки. Напротив, даже всем телом «за». Не из-за возможности остаться наедине, уж точно после случившегося я вряд ли смогу находиться в здании в адекватном состоянии. Но из-за потребности переступить свой панический страх от воспоминаний о случившемся. К счастью или нет, сделать подобное можно только с тем, кто дарует чувство безопасности. А именно Девятка и его пиджак.       – Даже если и так, – судя по голосу, Фрида перспектива не радует. Однако он не сопротивляется, сменив курс разговора в другое русло. Голубые глаза неуверенно смотрят в мою сторону, вместе с этим всем своим упорством вынуждая меня пойти на уступки. – Я не особо доверяю больницам. Гораздо лучше будет, если ты посетишь наш университет.       «Полагаю, что вопрос стоит не столько о смене повязок, сколько о моей диагностике», не без усталости произносит Стэн, в ответ которому я киваю головой. Впрочем, этот же кивок становится ответом и для Фрида. Брат делает тоже самое, хмуро поглядывая в сторону Девятки у входа.       Первыми дом покидают… все. Кроме Гэвина. Детектив остается в квартире, предварительно обменявшись с моим братом и его сотрудницей несколькими нелестными эпитетами. Последнее сделано скорее из чувства долга, любой человек скажет, что резкая смена негативного отношения на положительное невозможно, если меньше часа назад этот кто-то буквально ворвался в твой дом. Впрочем, Гертруда не остается должной, язвя в манере Рида, пусть и с высоты интеллигенции, то есть, без прямых оскорблений. Мне же Гэвин, ранее отдавший Ричарду ампулы с антибиотиком, без какого-либо вопроса всучает в руки мой заряженный, но еще более треснутый телефон и пистолет, ранее выпустивший несколько пуль в воздух. Холод огнестрельного оружия болезненно напоминает о холоде острия ножа, но я отгоняю от себя неприятные фрагменты. Не хочется думать о панике, что может захлестнуть у входа в дом, учитывая, что даже в квартире Рида я умудряюсь ввергаться в нечто вроде истерики от воспоминаний.       Фрид и Руди покидают улицу под мой уставший взгляд. За руль садиться я не собираюсь, потому даже не сопротивлялась, когда видела, как Гэвин в квартире передает ключи от внедорожника Девятке. Он же, едва выйдя на улицу вслед за нами, немедля усаживается на водительское сиденье, оставляя нас троих в одиночестве. И я вижу, как брат хочет сказать что-то важное, как неуверенно сминаются его губы, как голубые глаза то и дело, что посматривают в сторону черного автомобиля. Его нежелание говорить мне понятно. Ричард запросто сможет услышать все, что происходит в нескольких метрах, и никакие закрытые двери не помогут. Но когда в судорожных, неумелых инструкциях брата, что пытается рассказать мне о важности безопасного и осмотрительного поведения в моем же доме, мелькает тревога, я аккуратно укладываю ему на плечо ладонь и обрываю торопливую речь. Фрид, со взъерошенными волосами которого играет легкий полуденный ветер, напряженно застывает.       – Все хорошо, Фрид, – вранье, шепчет совесть. Ничего не хорошо. Иначе бы спина не пульсировала, а сердце не сжималось от страха при упоминании, какой маршрут нам с Девяткой предстоит. – Правда.       Мельком взглянув на Руди – которая, между прочим, тут же поняла намек и потому отошла на почтительное расстояние, сделав вид, будто рассматривает тот самый переулок – Дитфрид аккуратно отводит меня от машины на несколько метров.       – Я знаю, с тобой что-то происходит, и я говорю не о переживаниях из-за случившегося, – последние слова добавляются поспешно, едва Фрид видит мои попытки возразить. Его вороватый поворот головы в сторону внедорожника говорит о многом. Очередные приступы легкой паники вкупе с раздражительностью. Не знаю, что именно хочет мне рассказать брат о Ричарде, но выслушать его точно стоит, тем более после того, как Дитфрид обеспокоенно практически шепчет. – Просто будь осмотрительней с Ричардом.       – Фрид, что ты…       – Мистер Вольф, нам следует немедля вернуться в университет, – Руди явно не радует перспектива ворваться в наш разговор, но ей приходится это сделать. Женщина с виноватым видом приближается к нам, привлекая к себе внимание. – Только что поступил звонок от Джонсона. Ничего серьезного, но ему требуется ваша помощь. Кажется, он в истерике.       Больше мы не разговариваем. Фрид, неловко улыбнувшись, направляется в сторону машины вслед за Гертрудой. Вскоре мне остается только с тревогой в недосказанности провожать взором черный седан, сверкающий лакированной поверхностью под солнечными лучами. И когда автомобиль исчезает, позволяю себе с некоторой опаской посмотреть на Ричарда, ожидающего на водительском кресле. Андроид не смотрит в мою сторону, наблюдая за окружением в лобовое стекло, однако наверняка чувствует посторонний взгляд на себе. Иначе почему его диод резко перемигивается желтым, так сильно контрастирующим с искрящимся серебром серых глаз, вдруг обращенных ко мне? Не знаю, что именно Фрид имел в виду, впрочем, и не особо вдаюсь в подробности. Слишком глубоко запали в душу минуты уединения на диване, где от отчаяния и душевных страданий спасал жар машины вкупе с требовательными мужскими руками.       Поездка до дома начинается в полном молчании. Мы не просто не смотрим друг на друга, но точно стараемся не замечать своего присутствия. Словно бы случившееся прошлой ночью становится чем-то опасным, чем-то неправильным. Особенно после того, как грань обычной похоти вдруг перерастает в нечто большее, витающее вокруг, но стремительно исчезающее всякий раз, едва пытаешься до этого дотронуться, ухватиться. Но причина исчезновений не в этом. В чем-то ином, в чем-то, что никак не удается нащупать. Кажется, его нащупывает сам Ричард, что аккуратно ведет автомобиль в плотном потоке машин, внимательно наблюдая за дорогой.       – Зачем вы сделали это?       От низкого голоса у меня пробегаются мурашки по телу, больно отзываясь пульсациями на лопатках. Тело затекает от позы, при которой спина не прикасается к сиденью, но и оно же немедля отзывается на безмерное спокойствие с холодом в словах андроида. Фрид просил быть осмотрительней, но как можно быть осмотрительной, когда все чувства и органы внутри буквально взбешиваются при одной мысли о серебристых глазах и невероятных губах?       Волны эмоций, что вчера ночью сводили с ума, захватывают. Я не сразу отвечаю машине, вместо этого открываю бардачок и нахожу сигареты с припасенной зажигалкой. Все это происходит без какого-либо наблюдения со стороны андроида, и я даже рада этому. Жгучие воспоминания и так воспламеняют огонь внизу живота, не хватает только его пристальных взглядов в мою сторону.       – В каком смысле? – только когда разжигается огонек, заполоняя легкие терпким дымом, я обращаюсь к Девятке, флегматично наблюдая за происходящим в открытое окно. Теплый ветер нехотя играет с кончиками коротких волос, то и дело, что щекоча уши.       – Вы сказали, будто приняли силуэт за животное, – на этих словах Ричард мельком оборачивается в мою сторону, не забывая наблюдать за дорогой. – Вы соврали.       – Разве?       Ответив машине таким же флегматичным взглядом, я выпускаю клубы дыма. Серые, светлые нити уносятся на улицу, развеиваются ветром. Вслед за ними в окно уносятся и воспоминания, в которых однажды утром я вышла из дома под дождь в одной только атласной сорочке. Где Ричард был найден у посеревшей арки на краю заднего двора с застывшим между деревьев взглядом. Он видел силуэт, и видел его не один раз. Но тогда я лишь пожала оголенными плечами, покрытыми мелкой дождевой крошкой. Ссылалась на возможного зверя в лесу, а после ни я, ни Ричард разговор о силуэте не заводили. Почему-то уверена, что машина не раз еще замечала человеческие тени, потому и прикрыла задницу Ричарда перед Гэвином, взяв всю ответственность на себя.       Хотя нет. Не потому Ричард был прикрыт. Сыграло совсем иное чувство, так схожее со состраданием, но такое разное с чувством долга. Вчера я назвала это зависимостью. Пусть ею оно пока и останется.       Больше Ричард не нарушает тишину, разве что недобро косится на мой ушедший в блаженство от сигаретного дыма вид. Какое-то время автомобиль двигается по дороге ровно без остановок, и это дает мне шанс аккуратно прислониться к спинке, чувствуя огонь на лопатках, но приятное расслабление в шее и пояснице. Увы, но эти моменты заканчиваются уже на подъезде к воротам, точнее, к тому, что от них осталось. За время поездки было выкурено три сигареты, и я надеялась, что они дадут мне хоть какое-то спокойствие, убивая десятки нервных клеток. К сожалению, подсознание имеет свои планы. Оно же напрягает меня, когда автомобиль, сбавляя скорость, въезжает на территорию особняка между изогнувшимися и разведенными воротами прямиком через электронную полицейскую ленту.       Покрышки неприятно шуршат по асфальту, притормаживая у крыльца. Желание покидать внедорожник не одолевает, напротив, я бы сидела на пассажирском сиденье всю оставшуюся жизнь в мольбе, что подступающая истерика сойдет на «нет», а сам Ричард додумается не спрашивать про мое самочувствие. Все здесь кажется таким мерзким, таким… усмехающимся. Холодные пальцы уже лежат на дверной ручке, как бы в предложении сделать этот тяжелый шаг навстречу своему страху, и все же я не решаюсь сделать это так просто.       Последние три года были проведены здесь. Большая их часть. Здесь я жила, здесь я уничтожала себя, здесь я… а ведь больше мне и нечего сказать. Это место не стало мне домом, это место никогда не было мне родным. И вот, некий ублюдок, вынудив подчиниться, оставляет еще худшие ассоциации с особняком. Раньше вид двери меня бесил только возможностью услышать мерзкий голос интеркома, сейчас же я смотрю на вход и представляю, как мразь в черном тащила через проход мое безвольное тело. Как девиант стоял посреди гостевого холла, размышляя, где лучше будет провести экзекуцию. И даже светлые стены гостиной теперь не кажутся мне такими светлыми. Мрачными, темными, отвратительными. Но точно не родными.       – Мы можем вернуться назад, детектив, – аккуратно оповещает Ричард, из-за вторжения которого в мои мысли я вздрагиваю и резко отцепляю взгляд от входной двери. Ну уж нет, возвращаться никто не собирается. Жить в собственном коконе из отчуждения и страха, конечно, легче легкого, но точно не самый лучший путь к будущему. А у меня будущее есть. Теперь есть.       Ничего не сказав, я убираю сигареты в карман брюк, открываю дверь и выхожу наружу. Хвойный ветер откидывает волосы назад, футболка слишком тонка, чтобы полноценно согревать тело. Однако мурашки бегут не из-за холода. Скорее, причиной их становится едкая паническая атака, что вот-вот нахлынет волной, вынуждая задыхаться и сгибаться в три погибели.       Медленно поднимаясь на крыльцо и входя в открывающуюся дверь, я не замечаю, как андроид за спиной делает то же самое. Просто иду вперед, сжимая кулаки и мысленно готовясь нащупать пальцами рукоятку пистолета за поясницей. Иррациональное предчувствие серых глаз, что наверняка встретятся мне на пороге, не дает рассуждать логически, потому я даже застываю посреди гостевого холла, прислушиваясь к тишине дома. Ничего. Только шепот занавесок в гостиной, от которой меня отделяет пять или около того метров. Даже представлять себе не хочу то кровавое пятно на ковре, которое оставило мое изрезанное тело, и все же предательская фантазия немедля выдает все самые неприятные картины, рисуя не только вишневый цвет, но и ряд хирургических инструментов на столе. Знаю! Это глупо! Их наверняка уже забрали коллеги, используя как улики, но почему так сложно заставить себя мыслить разумно, не ожидая за углом сраного маньяка со шприцом в руке?! Тем более, что в этот раз я не одна, и в случае непредвиденного могу рассчитывать на помощь. По крайней мере, я хочу на нее рассчитывать.       Закрыв глаза и сделав несколько глубоких вздохов, я решительно поднимаюсь вверх по лестнице, даже не взглянув в сторону гостиной комнаты. Уже на повороте в коридор позволяю себе кинуть взгляд за плечо и найти Ричарда, оставшегося стоять практически там, где стояла я. Его интерес привлекает та же комната, что у меня вызывает панику. Искренне надеюсь, что не придется потом искать его в тех стенах.       Уже в спальне чувство страха отпускает. Единственная комната, что приносит хоть какое-то чувство безопасности. Высокие стены, крупная кровать, окно от пола до потолка и зеркала напротив постели. Здесь разум проясняется, и тело, более не скованное страхом, слушается без особых усилий. В спортивную, некрупную сумку складываются все необходимые вещи, в конце концов, я не впервой остаюсь «проживать» в отеле. Нередки в моем прошлом случаи, когда нежелание приезжать в одинокие стены одолевало с головой, и моей компанией в отеле становились или мужчина или алкоголь. А иногда все вместе. Не важно. Сумка собирается довольно быстро, и это не может не радовать. Вместе с тем мне удается без сильной боли избавиться от футболки и брюк, переодевшись в голубую рубашку и черную юбку-карандаш. Последнее надето по инерции. Даже странно почувствовать себя не детективом или существом, а женщиной. Еще страннее не чувствовать привычных тисков бюстгальтера, надеть который не представляется возможным из-за пульсирующей боли на лопатках.       Оглядывая себя в зеркало, я стараюсь не смотреть на обстриженные волосы. И все же не могу обойти эти довольно сильные изменения. Сборы тут же прекращаются, холодные пальцы робко касаются мягких кончиков. Так странно… вчера я буквально видела в этом самое настоящее клеймо, ярлык, а теперь воспринимаю это спокойно. Не сказать, что такая длина мне нравится, до странности непривычно, но сознание слишком сильно желает вырваться из вечно угнетенного состояния. Потому я стараюсь даже найти хоть какие-то плюсы в этом своем новом «стиле».       Саркастично усмехнувшись, я прячу лицо в ладонях. Стиле. Стиле! О каком стиле можно говорить, когда в душе ничего, кроме черной дыры нет?! Когда эти пряди были укорочены рукой убийцы, оставившим на моем теле свои следы? Какой к черту стиль?!       Приступы страха начинают накатывать, точно рябь на зеркальной глади воды. Поспешно делаю несколько глубоких вздохов и возвращая на свое отражение уверенный, даже надменный взгляд, я замечаю свечение за спиной. Глаза на рефлексах цепляются за эти блики, вырывая из панической атаки с корнем.       Пиджак. Бело-черный, со светодиодными вставками. Такой манящий, веющий чувствами безопасности и успокоения. Чуть обернувшись, я смотрю на развешанный на спинке стула жакет, застыв в нерешительности. Руки так и тянутся потрогать, ощутить плотность ткани, холод светящейся вставки. Отказывать этим желаниям настолько сложно, что я медленно приближаюсь к стулу, так же медленно и завороженно приближаю ладони к ткани. Кончики пальцев от прикосновения тут же разносят электрические разряды по телу. И в этих ощущениях я словно слышу его низкий голос, чувствую его жар, вижу кроваво-красный под черной рубашкой. Ощущаю мягкость прядей меж пальцев, горячую, искусственную кожу, требовательность мужских поцелуев на шее. Волны щемящих чувств вынуждают меня сжать губы и нахмурить брови от болезненных ударов сердца о ребра, но я не спешу стискивать пиджак руками, пусть из груди уже и срывается жалобный скулеж.       «Твой пульс», аккуратно замечает Стэн, старающийся не спугнуть мое ушедшее в воспоминания состояние. И то, как с утра это создание смотрело на меня, как бережно держало руку, но настойчиво и собственнически слизывало кровь с внутреннего сгиба локтя. Как же хочется снова все это испытать, и даже не из-за желания пережить животное удовольствие, но оказаться в сильных руках машины, упиваясь чувством безопасности, а главное – нужности. «Ты нуждаешься в нем, верно?»       Сердце на это отвечает гулким ударом с последующей сменой пульса и жаром в крови. Не могу понять, о чем говорит Стэн – об андроиде или о пиджаке. А впрочем, не важно. Я нуждаюсь и в том, и в этом. И что меня останавливает перед машиной, оставшейся в одиночестве на первом этаже, и уж тем более перед пиджаком – неизвестно.       «Так что же тебя держит?»       Эти слова действуют приказом, разрешением, и я срываюсь, грубо и нетерпеливо стаскивая пиджак со стула и прижимая его к себе, зарываясь лицом в приятном аромате хвои, пыли и собственных духов вперемешку с сигаретным дымом. Послабевшие ноги опускают на пол, но меня, пробирающую на дрожь от дурманящих воспоминаний и фантомных ощущений присутствия Ричарда, это не волнует. Я не просто нуждаюсь в нем. Испытываю самую настоящую потребность! Как солнце, как воздух. И даже непривычно приписывать машину к числу жизненных потребностей. Безумно, но так нормально.       «Возьмешь его с собой?»       Компьютер в голове точно маленький бес на плече подталкивает меня к, казалось бы, довольно постыдным вещам. Хранить пиджак андроида RK900 в своей комнате само по себе странно, но еще страннее будет взять его с собой в отель. Увидит кто – возникнет не один вопрос. Потому я, воровато посматривая в сторону закрытой двери, складываю жакет и немедля прячу на дне спортивной сумки. Разум беснуется, орет в истерике, требуя вынуть одежду и откинуть в сторону, но тепло в груди вынуждает действовать иначе, не поддаваясь воле рассудка. Не правильно! Стыдно! Глупо! Но как же прекрасно…       На сбор последних вещей уходит еще пять минут, после чего я отправляю сигареты и разбитый телефон в карман надетого бежевого плаща. Пистолету так же приходится занять законное место на пояснице за юбкой, и только когда голубые глаза неуверенно осматривают комнату в последний раз – я, нацепив ботильоны на толстом каблуке, довольно быстрой походкой с сумкой на плече ухожу прочь. Все внутри требует как можно скорее покинуть дом, не потому, что собственная гостиная едва не стала моргом, но потому что панику внутри становится все сложнее удерживать. Пиджак дал мне сил на несколько минут, понимание, что жакет лежит на дне сумки греет душу, однако этого мало, чтобы чувствовать себя в безопасности. И я уже воображаю себе, как окажусь в просторном номере отеля, как усядусь в тесное кресло, подобрав под себя ноги, как накину на плечи пиджак и укутаюсь в нем, точно в теплом свитере. Эти фантазии греют душу, растекаются искрящимся нетерпением и детским восторгом по жилам, но едва мне стоит спуститься вниз в гостевой холл – все эти прекрасные чувства исчезают.       Ричарда нет. Холл пустует.       Навострившееся чутье не сразу дает сообразить адекватную реакцию. Мне даже в голову не приходит мысль позвать Девятку по имени, вместо этого сумка бесшумно опускается на пол у стены, я же делаю несмелые шаги в сторону гостиной. Как и ожидалось, Ричард находится здесь. Стоит у разбитой стеклянной двери, придерживая разметавшиеся занавески и всматриваясь в темный, хвойный лес. Стекло под его ногами хрустит, когда машина спокойно оборачивается на мое появление, но отнюдь не серебристые искры в глазах андроида привлекают мое внимание. Всем своим сознанием и подсознанием я нахожусь на ковре, пропитанном красной кровью.       Тело словно немеет. Ни единая мышца не слушает разум, разве что легкие усердно принимаются работать, ощущая вновь нарастающую истерику в груди. Едкий страх образует черную дыру в желудке, и потревоженный орган вдруг резко сжимается, требуя освободиться от содержимого. Проходит не одна секунда прежде, чем я осознаю себя пялящейся на багровые, сухие пятна на белом ворсе, держась рукой за стенку и шумно дыша. Все, что стоит перед глазами – не кровь, но серые глаза с садистским огоньком, покрытым театральной неловкостью и виной перед причинением боли. Блеск металлических ножниц, тонкое острие хирургического ножа, россыпь прядей черных волос, что убийца демонстративно обрезал и откинул перед моим лицом. Ублюдок… несчастная тварь, от упоминания о котором руки дрожат, а мозгу не хватает кислорода.       Мой ступор длится недолго. Движение со стороны насторожившегося Ричарда действует как катализатор, и я, не осознавая своих действий, поспешно на заплетающихся ногах устремляюсь на выход, напрочь позабыв про сумку. Судорожные легкие требуют воздуха, перед глазами от недостатка кислорода мелькают черные и белые круги, кажется, я даже врезаюсь плечом в дверной косяк по пути во двор. Плевать! Главное сейчас – воздух! Главное сейчас – скрыться подальше от этой комнаты в попытке не отдать душу всевышнему!       «Дыши ровно, Луиза, дыши ровно», обеспокоенно вторит Стэн, осознавая, в каком состоянии находится женский организм. Того и гляди, что откинусь прямо на пороге своего дома! Плывущие перед глазами блики не дают нормально двигаться, потому уже на крыльце я едва не шарахаюсь на колени, споткнувшись собственной ногой о каблук. Благо выставленная вслепую рука натыкается на холодную колонну, и та приносит в душу немного ясности. Только спустя минуту – а может, час – я нахожу себя согнувшейся над крыльцом, тяжко дышащую и пытающуюся удержать завтрак в желудке. Блики постепенно исчезают, но легкие все еще шумно требуют воздуха, подгоняемые выплывающими воспоминаниями об увиденных пятнах крови. Лучше бы я не заходила в этот чертов дом. Стоило послушать… не помню, кого послушать, но кто-то точно предлагал не посещать этот седьмой круг ада.       «Вот так, намного лучше»       Прикрыв глаза, я, пошатываясь, лениво ощупываю пальцами шероховатую колонну. За спиной отчетливо слышатся шаги, но мне слишком хреново, чтобы разгибаться и прятать свою слабость от серебристых глаз искрящего золотом андроида. Почему-то просто уверена, что на виске именно этот цвет, если и вовсе не кроваво-красный, как моя кровь.       В конце концов, легкие перестают работать в усиленном режиме, оставляя в теле только слабость и зудящий страх, что когтями скребет по внутренним стенкам ребер. Кое-как выровняв дыхание, я медленно и с болью на лопатках откидываюсь на колонну спиной, прикрыв глаза от навалившейся усталости. Пальцы поспешно находят пачку в кармане плаща, так же поспешно вытаскивают сигарету и разжигают огонек. Рыжие искорки переливаются, наполняя от каждого вздоха легкие тягучим дымом, и мне становится тепло. Не то, чтобы спокойно, уж пиджак с этим делом справится намного лучше, однако все же страх отпускает, оставляя слабость и туман в голове от истерики.       Черт… я и забыла, что такое паническая атака. В далекие шестнадцать и семнадцать лет их было пережито так много, что, казалось бы, это чувство должно быть вшито под кожу. Как же мерзко возвращаться в серый мир, наполненный обидой, отчаянием и безысходностью.       – Вам следует перестать злоупотреблять вредными привычками, детектив, – низкий, практически ледяной голос напоминает мне о том, кто все это время стоит рядом. Подняв взгляд, я с мысленной усмешкой отмечаю ожидаемый золотой диод. Светлые глаза с расширенными зрачками внимательно наблюдают за моим состоянием, однако Ричард держится уверенно, стоя прямо и расправив плечи. Его напускная и ледяная флегматичность не подкупит меня. Слишком много интереса и тревоги читается в этих глазах. – Вы можете окончательно подорвать свое и без того шаткое здоровье.       Демонстративно откинув голову на колонну, я делаю манерную затяжку и, не сводя пристального взгляда с машины, выпускаю дым в воздух. Серые нити разносятся ленивым ветром, оставляя приятный аромат табака. Этот мой жест надменности не упускается машиной. Тревога в серебристых глазах сменяется подозрительностью, а затем – неприкрытым желанием отстоять свое доминантное положение. Девятка целенаправленно склоняет голову набок, окидывая меня скользким взглядом с ног до головы.       – Думаю, я имею права решать, как успокаивать свои нервы, – слова произносятся спокойным тоном, ни тени намека на сарказм или язвительность, однако сами по себе эти фразы несут довольно подстрекательный посыл. Он же улавливается Ричардом, пристально с легкой улыбкой наблюдающим за моим приходящим в норму пульсом, отвечая моим голубым глазам пронзительным взором. Воображение немедля подкидывает воспоминание об ароматах пиджака и жесткости ткани, накрывая меня мурашками и маленькой точкой жара внизу живота.       – Боюсь, что дело не в нервах, – ох, как деловито и спокойно он произносит это, всматриваясь в мое лицо. – Поначалу я считал это сублимацией, но теперь понимаю, что вы всего на всего слишком слабы, чтобы перебороть зависимость.       Я? Слаба?! Ха!       Неверяще усмехнувшись от столь смелого заявления, я лениво отлипаю от колонны и, зажав губами тлеющую сигарету, вытаскиваю убранную в карман пачку. В следующую четверть минуты тишину двора нарушает не столько звуки ветра в хвойных деревьях, сколько звуки сжатой и разрываемой пачки. Последняя, униженная и изничтоженная, убирается на стеклянную пепельницу, оставленную как-то вечером на парапете рядом с колонной. Все это происходит под безучастный взгляд Девятки, возвышающейся в нескольких метрах. Теперь я и впрямь с чувством защищенного эго манерно возвращаюсь к стене, убрав руки в карманы и разговаривая с сигаретой, зажатой в уголке губ.       – И кто теперь слабый?       – Удивительно, насколько вам важно казаться сильной в глазах окружающих, – произносит андроид, вновь вызывая своим надменным, холодным тоном позывы плоти. Такие жгучие и будоражащие волны, требующие прижаться к машине, увлекая того в долгом поцелуе. – Вы даже готовы идти на поводу у провокаций, лишь бы защитить свое эго.       – Ты что, мой личный психолог? – игнорируя реальные желания, которые наверняка улавливаются Ричардом в изменяющимся пульсе, я бросаю эти слова с особой язвительностью. Сигарета продолжает дымится в моих губах недолго. Ведь в следующее мгновение происходит то, что уничтожает мое желание стоять до конца под корень. Как будто бы я хотела…       Ричард, мягко улыбнувшись одним уголком губ, без какого-либо стеснения протягивает руку и аккуратно забирает сигарету. Теперь она тлеет в его губах, пока машина, не спуская с меня гипнотизирующего, хищного взгляда втягивает дурманящий дым. Отзывается ли в этот момент мое тело? Стонет в адских муках, приносящих мазохистическое удовольствие, от которого я напрочь забываю, как дышать и что говорить! Только и могу завороженно наблюдать за мужскими губами, что втягивают едкий дым, а после едва улыбаются, выпуская серые нити в воздух.       – Скорее, тот, кто отныне будет делить с вами постель, учитывая все происходящее, – боже, как же двигаются эти губы, произнося слова лукаво, с дьявольской интригой. Все, что остается от сигареты, медленно тушится о боковую часть парапета, Ричард даже не смотрит на то, что делает. Всего двумя шагами машина преодолевает расстояние между нами, заставив меня напряженно выпрямиться с болью на лопатках. Боковое зрение замечает искры серебристых глаз, яркие голубые диоды, но сама я не могу оторваться от мужских губ, что едва заметно улыбаются в предвкушении от моего неловкого положения. То, что оно неловкое – не просто слова. Чувствую, как наливаюсь краской и поддаюсь бурным требованиям женской плоти на приближение Ричарда, застывшего всего в нескольких сантиметрах. Каждой клеточкой ловлю его тепло, его присутствие, чувствую, как витает сигаретный аромат вокруг этого создания, и потому напрочь забываю о недавней панической атаке и задираю голову ему навстречу. И все же гордость не дает мне так просто оставить свою позицию, понимая, что последует за этими очередными играми. Потому я усилием воли возвращаю взгляд на серебристые глаза, стараясь говорить приглушенно, но с чувством контроля.       – Следи за своим языком, парень, иначе…       – Иначе что, детектив? – не только слова Ричарда заставляют меня замолкнуть. Незаметно пробравшаяся под расстегнутый плащ мужская рука бережно укладывается на талию, вынуждая мышцы слабеть от этих прикосновений. Того и гляди, что обмякну в объятиях андроида, отдав ему все бразды правления своим телом. Остается только замереть с невысказанными словами на раскрытых губах, безвольно позволяя другой ладони машины обнять за шею с ощущением большого пальца на мочке уха. – Отправите меня на свалку?       Пока я теряюсь в ворохе фантазий, чувств в груди и бесстыдных рук, что инерционно пробрались под пиджак Ричарда, сам андроид, осознавая свой полный контроль над ситуацией, заглядывает мне глубоко в душу сквозь голубые глаза. Нам так тесно, так жарко, несмотря на то, что вокруг довольно ветрено и просторно, и как же мне нравится ощущать себя рядом с ним слабой, беззащитной, при этом в полной безопасности. Этого не сможет дать даже его пиджак, насыщенный дурманящими ароматами. Только прекрасные отливающие металлом глаза, требовательные руки и полные мужские губы, от вида которых в голове рассыпаются сотни искр.       Отправить это создание на свалку?.. что за вздор.       – Тогда придется пойти за тобой, – желания сохранять оборону больше нет. Только потребность близости и безмерного спокойствия, точно машина и впрямь способна скрыть меня от всех невзгод. Собственный голос становится таким хриплым и слабым, что Ричард довольно улыбается, получив именно тот ответ, который ожидал. – А я ненавижу свалки…       Как громко поет душа, когда андроид наклоняется и делает легкий поцелуй в контур скулы. Сознание немедля срывается в космос, а ведь мы даже еще не настолько близки, чтобы теряться в вихре эмоций и наслаждения. Так остро реагирует тело на его прикосновения и действия, что остается только гадать, почему ни один из мужчин в моей жизни не мог вызвать подобное. Даже тот самый Адам, оставивший меня у свадебной арки, исчезнувший из жизни навсегда.       Мурашки не заставляют себя долго ждать. Окончательно потеряв разум и прикрыв глаза, я по инерции склоняю голову, позволяя андроиду следовать дальше, покрывая меня легкими прикосновениями губ от скулы до шеи. Дышать становится тяжко, не так, как десять минут назад, но намного приятней и нетерпеливей. Возможно, потому я, не осознавая себя, жадно сжимаю черную, пропитавшуюся жаром рубашку Ричарда, прижимаясь к нему все сильнее.       – Ты сущий дьявол, Ричард, – кое-как усмирив срывающееся с губ дыхание и вернув плывущий в небесах разум в тело, я произношу эти слова туманно. Девятка отстраняется, заглядывая в глубину голубых глаз покрытым пеленой взглядом сверху вниз. Между нами всего ничего, жалкие несколько сантиметров, преодолев которые можно разрушить эту атмосферу выжидания, но мы не торопимся. Слишком это прекрасно, чтобы просто так разрушать минуту уединения поспешными действиями. – Самый настоящий дьявол…       Собственный взгляд лениво мечется от серебряных глаз к мужским губам, словно решаясь, на чем стоит остановиться. Выбор падает на последнем, особенно когда те едва заметно раскрываются, отвечая моим словам.       – Я ничего не стану отрицать, детектив.       Больше ждать нет сил. Чаша терпения вот-вот переполнится, сводя с ума от зуда в груди и жара на уровне бедер, и я уже готова приподняться на носках, сократив наше расстояние до критического минимума, отдаться вчерашнему порыву чувств, потребовать к себе внимания, ощутить те самые тепло и безопасность, что прошлой ночью дарил андроид. И я чувствую холод на своей шее, что говорит о контакте компьютера с Девяткой, однако едва андроид подается ко мне навстречу, как тут же замирает в нерешительности. Это кажется мне странным, в частности из-за вдруг ставшего желтым, а затем и красным диода на виске. Но еще страннее оказывается то, как Ричард вдруг обрывает связь со Стэном, убрав руку с шеи на колонну рядом с моей головой.       Ничего не понимая, я вырываюсь из плена желаний и вскидываю взор на глаза Ричарда. Он не смотрит на меня. Машина, вдруг нахмурившись, медленно поворачивает голову в сторону леса, изучая его пристальным, настороженным взглядом. И если в начале его смена настроения казалась мне странной, то теперь она вызывает испуг вкупе с вернувшейся пульсацией на лопатках.       – Ричард, что не так? – не сменяя шепот спрашиваю я, не ожидая получить ответ. Как оказалось, зря. Ведь андроид немедля приближается ко мне всем телом, вынуждая болезненно прижаться спиной к колонне. Одна его рука, все еще оставшаяся на талии, плотно стискивает в своих объятиях, точно в попытке защитить, скрыть от посторонних глаз.       – Мы не одни.       От тона, которым Девятка произносит эти слова, меня пробирает на дрожь. Первые несколько секунд паника захлестывает с головой, но едва перепуганные глаза возвращают взгляд с кромки одинокого леса на Ричарда, как истерика отступает, отдавая бразды правления сознанием другим чувствам – чувствам восхищения и защиты. Та злоба, с которой он осматривает лес; та потребность закрыть, с которой машина плотно прижимает меня к колонне, накрывая собой; та готовность защитить, с которой правая рука Ричарда пробирается за талию все дальше. Я готова наблюдать за ним на протяжении веков, просто подняв голову и абсолютно наплевав на причину столь резкой смены состояния андроида. Он слишком прекрасен, не говоря уже о том, что все же не может сопротивляться своим потребностям и желаниям. Хотя ведь нам больше нечего друг от друга скрывать, верно?.. почти нечего.       Пока я тону в мыслях при завороженном наблюдении за Девяткой, Ричард не теряет зря время. Уже в следующее мгновение его взгляд замирает, глаза наполняются чистейшей ненавистью. Диоды опасно переливаются красным цветом, бликуя на виске и под рубашкой, и я даже не успеваю среагировать, как чувствую то, от чего кровь в жилах стынет. Рука машины на пояснице более не стискивает меня. Вместо этого пальцы обхватывают рукоятку пистолета, и тот с легкостью изымается из-за пояса юбки, взметаясь в воздух на уровень мужского лица. Андроид довольно быстро отстраняется. Больше меня никто не прижимает к колонне.       – Ричард, стой! – внезапно охвативший испуг вынуждает меня не кричать, но практически шептать, перепугано осматривая хвойные деревья в отдалении. Но Ричард не слушает меня. Вместо этого машина уверенно и быстрым шагом направляется к поломанным воротам, держа уже снятый с предохранителя служебный пистолет в опущенной руке. Вряд ли андроид станет меня слушать, и причиной тому не приказ свыше поймать убийцу. Причина тому выедающая ненависть, которая не дает машине совладать с собой из-за отсутствия опыта встречи с чувствами. – Черт!       Больше я не теряю ни минуты, быстро вернувшись обратно в дом к скинутой на пол сумке. В течение следующей секунды сознание наливается страхом, поторапливающим меня к немедленному уходу из здания с последующим закидыванием багажа во внедорожник.

***

Внутренние протоколы заметно бунтуют, оповещая о нарушении регламента и государственных законов об андроидах. Машинам не положено носить огнестрельное оружие, не положено идти наперекор приоритетам расследования, а ведь именно это Ричард сейчас и делает, нетерпеливо вышагивая к лесу мимо сломанных ворот особняка детектива Вольф. Уже в самом лесу андроид ускоряет шаг, не обращая внимания на хруст веток под ботинками и внезапно утихающих птиц вокруг. Все внутри словно кипит, зудит в голове, требует немедленного вмешательства, уничтожения главной, казалось бы, цели, но в то же время система отчаянно требует следовать внутренним протоколам. И Ричарду на некоторое время даже удается утихомирить бунтующие программы регламента, отыскав одну главную лазейку во всем этом деле: девиант. Убийца никто иной, как девиант. Теперь будет гораздо проще убить, не встречая сопротивления со стороны «Киберлайф» и собственной системы приоритетов, остро реагирующей на смену целей андроида. Ведь цель его давно перестала заключаться в расследовании, особенно теперь, когда был затронут вдруг ставший значимым человек. Пусть не напарник, но ЕГО человек.       Движение впереди вынуждает Ричарда резко застыть. Все датчики анализа усиливают свою работу, ловя каждое изменение в окружении вплоть до температур. Такая работа ни к чему, Ричарду не стоит прикладывать усилия, чтобы отследить убийцу среди этих деревьев, используя стандартные настройки, однако потребность уничтожить столь велика, что кажется поистине святой в своем исполнении. Потому едва за спиной в темном лесу слышится хруст ветки, андроид резко разворачивается, выставляя дуло пистолета в направлении источника шума. Он готов выстрелить! Держит указательный палец на спусковом крючке, впервые за все свое время существования испытывая реальную силу в своих руках, однако выстрел так и не звучит. Вместо глаз убийцы Ричард видит серого зверя с уложенной шерстью, красными, высохшими пятнами на боку.       Волк чуть вздрагивает, когда машина резко разворачивается в его сторону. Голубые глаза с черной окаемкой недоверчиво осматривают Ричарда, перекидывая взор с выставленного дула на лицо, и проходит не одна секунда прежде, чем хищник воровато приближается, вытягивая морду навстречу пистолету в желании изучить. Несколько мгновений обнюхивания, за которыми следует довольно забавная картина. Зверь, расслабившись, с легким скулением принимается вылизывать пистолет розовым языком.       Ричард точно выходит из ступора, сдвинув брови и с легким ощущением стыда опустив пистолет. Оборвав процедуру знакомства с оружием, зверь возвращает своему взору легкое недоверие, но и оно оказывается недолгим, стоит андроиду медленно опуститься на колено и нерешительно протянуть раскрытую ладонь вперед. Теперь влажный нос серого волка утыкается в пальцы, после чего последние несколько раз встречаются с шероховатым языком хищника. Настолько это кажется машине естественным и нормальным, что Ричард без стеснения аккуратно дотрагивается до морды подушечками. Волк следит за каждым его движением, однако сопротивления не оказывает, напротив, опасливо подается вперед на один шаг, позволяя изучить прикосновениями жесткость шерсти за навостренным ухом. Злость и потребность уничтожить тот самый мелькнувший в темноте силуэт затухает. Теперь только интерес и удивление от столь неординарного общения.       Шум вдалеке настораживает зверя, что вовсю расслабляется от бережных почесываний андроида в бело-черном пиджаке. Но то не шум. То вой точно такого же зверя, утробный, зазывной. Волк, резко подняв морду и устремив свой взгляд ярких глаз в глубину чащи, виновато косится на Ричарда. И когда последний хмуро поднимается на ноги, со стороны трассы доносится звук автомобильного гудка. Это кажется Ричарду настолько забавным, что машина учтиво обращается к смотрящему на него животному, отмечая странность факта разговора с бессознательным существом:       – Полагаю, что тебя ждут так же, как и меня, – легкая улыбка отражается на лице машины, и волк, фыркнув, поспешно скрывается в лесу, провожаемый наблюдательным взглядом Ричарда. Последний не двигается еще несколько мгновений, устремляясь обратно к дороге только когда звучит еще один настойчивый гудок.

***

Покинуть территорию собственного дома намного приятней, чем было въезжать на нее. Ричард появляется из леса не сразу, он же без вопросов усаживается на пассажирское сиденье, найдя меня за рулем урчащего на дороге внедорожника. Серебристые глаза выжидающе направляются в мою сторону, как только за Ричардом захлопывается дверь. И я не требую у него оружие, оставшееся покоиться в его крепкой, мужской руке. Вместо этого одариваю отражение дома в зеркале заднего вида враждебным взглядом, бросая следующие слова скорее себе, чем смотрящей на меня Девятке:       – К черту этот дом с его призраками, – вряд ли Ричард понимает, о чем идет речь, однако уточнять не собирается. Только устремляет взгляд в лес, сжимая пальцы на рукоятке пистолета.       Следующей остановкой становится университет Вольф, главная специфика которого – не просто инженерия, а медицинские технологии. Добраться до места назначения получается только к четырем вечера, и причиной тому оказываются не пробки или низкая скорость. А сон. Самый обычный сон, что сопровождал меня до, как оказалось, часу дня. Только сейчас умудряюсь найти часы на приборной доске и в ужасе вскинуть брови, осознав, как много времени потратил организм на отдых. Что ж, после таких потрясений ничего удивительного. Не факт, что этой ночью я буду мало спать.       Несмотря на свое крупное влияние на городскую систему, университет располагается на довольно крупном расстоянии от центрального района. Не знаю, чем руководствовался отец, когда решил построить научно-образовательное учреждение вдалеке от всех административных центров, однако вынуждена признать, что место он выбрал довольно удачное. Малое количество пробок, близость к жилым зонам, откуда и идет основной поток пациентов и студентов. Крупное, высокое серое здание в тридцать этажей под стиль модерн так сильно выделяется на фоне низких многоквартирных домов, что, пожалуй, его можно заметить с другой стороны моста Амбассадор, ведущего к Канаде. Но я прибыла сюда не для того, чтобы оценивать местные красоты. Университет всегда ассоциировался у меня с чем-то неприятным, и причина тому те самые диагностики СТЭНа, которые были проведены здесь многие годы. Это со временем Вольф заимели портативное оборудование для более быстрой процедуры, а раньше все приходилось делать в стенах этого здания. Мурашки по телу от воспоминаний о жутком состоянии тошноты и сна, с которым приходилось потом еще ехать домой, пусть и в компании Гертруды. Все равно жуть.       Ричард не нарушает тишину всю нашу поездку, она же сохраняется, когда внедорожник паркуется на полупустой парковке. Ни я, ни он не смотрим друг на друга, когда покидаем автомобиль, когда идем вперед под заинтересованные взгляды немногочисленных студентов и ученых, когда входим в здание и проходим мимо вахты. Сидящий на посту мужчина в форме незнаком мне, и потому он уже желает встать и возразить нашему несанкционированному вторжению сквозь вдруг впускающий нас турникет, как остается с открытым ртом и распахнутыми глазами. Мимолетный взгляд за плечо позволяет понять, в чем дело. Ричард, его диоды с символами «RK900» и уничтожающий, ледяной взгляд. Не удивительно, почему турникет впускает нас, ведь андроид, судя по золотому диоду, без какого-либо труда интегрируется с защитной системой.       Найти Фрида оказывается не трудным. За долгие годы без труда запоминаешь его самые излюбленные отделы и помещения, но вообще-то причиной быстрого поиска брата оказываются не собственная проворность или память. На деле нам, вышагивающим по серым коридорам под испуганные и пристальные взгляды студентов, но понимающие и уважительные взоры знакомых со мной ученых, на пути попадается Гертруда, как и всегда спешащая по делам семейства Вольф. Она же с энтузиазмом вызывается сопроводить нас к мистеру Вольфу младшему. Как оказывается, тот находится в своей лаборатории в привычном белом халате и черных очках. От вида последних я едва не застываю на месте с удивленно вскинутыми бровями.       – Очки? У тебя плохо со зрением?       Фрид неоднозначно пожимает плечами, явно ввергнутый в замешательство нашим резким появлением. Мужчина принимается поспешно прятать очки в кармане халата, неумело поправлять свою прическу и другой рукой разбирать какие-то бумаги на стеклянном, сенсорном столе, стоящим посреди такой же стеклянной лаборатории, забитой экспериментальным оборудованием под завязку. Только когда Стэн в голове произносит «Пожалуй, следовало сначала позвонить и предупредить о приезде», я замечаю других знакомых и незнакомых мне ученых в помещении. Кто-то тактично кивает головой в знак приветствия, не отрываясь от работы и не обращая внимания на Девятку за моей спиной, а кто-то недоверчиво пялится в нашу сторону, замерев за рабочими местами и перекидывая недоумевающий взгляд с Фрида на меня.       – Почему ты ничего не говорил? – сделав шаг навстречу брату, я ловлю его недоуменный взгляд на себе. Приходится пояснить более подробным языком. – Я про зрение.       – Ты тоже не говорила, что носишь юбки.       «Один – один. Твой брат умеет не остаться в долгу», вслед за этими словами я слышу легкую усмешку за плечом. Девятка ловит каждое громкое слово Стэна, уж и не знаю, как происходит общение этих двоих, но вдаваться в него не собираюсь. Гораздо больше меня интересует вдруг напрягшийся Дитфрид, снимающий халат и недобро посматривающий на Ричарда.       – Идем.       Команда от брата поступает так резко, что я не сразу соображаю куда вдруг срывается Фрид. Только и остается, что поспевать за ним петлять между стеклянными стенами, коридорами и лестницами, уходящими на уровни ниже земли. Состояние брата мне кажется довольно взбудораженным, и это чувство только укрепляется, когда у одной из дверей Дитфрид вдруг останавливается и жестом руки приглашает войти. Увы, но не всех. Ричарда Фрид тактично просит остаться снаружи, неловко сминая губы. С этого момента мне перестает нравиться поведение Фрида. Что-то в этом не чисто. Впрочем, попав в просторную серую комнату без окон, но с яркими потолочными лампами, я позволяю себе забыть о Девятке, что неторопливо убрала руки за спину и встала рядом с дверью, точно страж. Ведь здесь меня уже ждал технический, хирургический стол с женщиной азиатской внешности в белом медицинском костюме.

***

Происходящее за дверью сокрыто, но Ричарду и не хочется углубляться в семейные дела Вольф. Мистер Вольф младший дал ясно понять, что Ричарда в этой комнате не ждут, и если бы эти слова произнес кто-то другой – машина непременно испытала бы нечто вроде недовольства, а может быть даже то самое чувство, что охватило андроида прошлым днем в полицейском участке от вида флиртующей Луизы Вольф с его точной копией. Но нет. Ричард спокойно стоит рядом с дверью в абсолютной тишине, позволяя себе провести быструю диагностику протоколов и систем. Результаты неутешительные: сто семнадцать ошибок, и это не считая погрешностей в программе адаптации, которая буквально перестала отвечать на запросы машины с прошлой ночи. В иной ситуации это все насторожило бы RK900, вынуждая поставить задачу в виде искоренения ошибок посредством корректировки на базе «Киберлайф», однако в эту секунду Ричард с необъяснимой для себя легкостью отклоняет запрос системы на позволение передать отчет о неисправностях на базу руководства. Все эти ошибки точно некая ценность, то, что заставляет лелеять и хранить до последнего. И, кажется, это самое последнее настигает Ричарда именно сейчас, с очередным вызовом куратора на медиативную базу «Киберлайф».       Всплывшее окно оповещения заставляет андроида нахмуриться. Ричард, сверкая золотым диодом, хмуро косится на закрытую дверь. Больше игнорировать он не может. Прошлым днем RK900 отклонил два вызова от Аманды, и если последует третий – рекомендации по перенаправлению Ричарда в руки другого детектива наверняка превратятся в требование вернуть машину обратно на склад. Потому андроид с зудящим чувством беспокойства закрывает глаза и углубляется в систему, прислушиваясь к медленной смене тишины на звуки аплодисментов желтой листвы под действием мелких капель дождя под серым небом. Андроид до последнего не желает открывать глаза, и все же ему приходится это сделать, когда вдалеке звучит громовой раскат.       Он не ищет Аманду. Темнокожая женщина с ледяным, надменным взором стоит в трех метрах, не сводя пристальных глаз с Ричарда. Его положение оказывается шатким не только в восприятии куратора, но и в физическом смысле слова: Ричард находит себя на краю берега. Тревожная поверхность озерной воды едва ли не касается низких каблуков его ботинок, но Ричард не выказывает смятения, даже не удостаивая вниманием эту оплошность. Все, что он делает или смеет делать – стоит напротив программы с совершенно непроницаемым лицом, держа руки по швам.       – Здравствуйте, Аманда, – безучастно произносит Ричард, понимая, что следующие минуты будут малоприятными. Женщина не сменяет своего ледяного выражения лица, придерживая предплечьем струящуюся полоску рыжей ткани, так гармонично подходящую под цвет осенней листвы. Казалось бы, что Аманда не обращает внимание на падающие с неба дождевые капли, даже когда те струятся вниз по скулам, вискам и оголенным кистям. От столь холодной, железной выдержки Ричарду становится не по себе, потому машина неторопливо принимается пояснять сложившуюся неловкую ситуацию с игнорированием вызовов «Киберлайф». – Полагаю, я обязан извиниться за сложившуюся ситуацию. Отклонения запросов были вынужденными мерами по причине покушения на жизнь одного из представителей правоохранительных органов.       Аманда молчит. Только смотрит снизу вверх из-под тяжелых век, пронзая Ричарда грозовыми, но молчаливыми стрелами. Как бы он не пытался говорить спокойно и уверенно, взгляд куратора под корень уничтожает его попытки держать контроль, главным образом, над собой. И RK900, ощущая нарастающую тревогу за свое шаткое положение, предпринимает очередную попытку оправдать свое поведение, игнорируя прилипшие к вискам пряди темных, влажных волос.       – Я был бы вам признателен, если бы вы…       – Как складываются твои отношения с детективом, Ричард? – вдруг перебивает куратор, практически не моргая уставившись тяжелым взором на машину. RK900 от такого резкого жеста застывает с чуть вздернутой в воздух рукой, обеспокоенно перебегая серыми глазами по женскому лицу. Подозрения закрадываются в голову, точно змеи под тяжелый камень в поисках спасения от шума и суеты, но андроиду удается в быстром темпе сменить подозрения на уверенность.       – Детектив Рид – неординарная и агрессивная личность, но должен заметить, он специалист своего дела…       – Вопрос не о детективе Риде, – грубо прерывает Аманда, сверкая холодными, темными зрачками.       От очередного бестактного жеста у Ричарда вновь наступает ступор, и ответом куратору становятся несколько секунд молчания с последующим жестким визуальным контактом. Она пытается высмотреть в нем изменения, пытается найти нечто поломанное, отклоненное от нормы, и это читается в ее ледяном, наблюдательном выражении лица. Опустив руку и выпрямившись, Ричард вдруг чувствует, как просто и легко он может выдержать этот взгляд. Ранее попав в сады Дзен в уединение с непрямым руководством Ричард бы все отдал, чтобы не подставить под сомнения Аманды свою исправность. Сейчас же это становится неважным. Напротив, значимость назревающих отклонений возрастает с геометрической прогрессией, и причина тому становится та, о ком куратор задает вопрос.       – Терпимо, – вежливо отвечает Ричард, всем своим видом показывая абсолютную безучастность к поставленной теме. Аманда, ожидая подобной реакции, слегка сужает глаза в подозрениях, демонстративно перебегая черными зрачками по глазам машины.       – Система давно не получала от тебя отчетов, – куратор в белом одеянии делает шаг вперед, не сводя проницательных глаз с андроида. Ричард не выказывает своих смятений и подозрений, только сильнее укрепляясь в своем стремлении держать свою позицию до конца. Ее голос меж тем становится податливым, мягким, словно обещающим сохранить все его тайны в секрете. Но Ричард слишком хорошо знает свое руководство. Достаточно понимания того, как просто «Киберлайф» требует оставить дело об убийце и как легко руководством был заменен новой машиной прототип RK800, что с успехом достиг поставленной цели. – Полагаю, у тебя были значимые причины для подобной некомпетентности.       На это Ричарду нечем ответить. Аманда, слегка улыбнувшись, неторопливо вышагивает вперед вдоль берега, мимо RK900, держа сцепленные руки на уровне живота. Поредевшие капли дождя осыпают ее прическу мелкой, прозрачной крошкой, влажные дорожки вынуждают кожу блестеть в свете приглушенного света. Громовой раскат вновь прокатывается по небу, заглушая легкие удары дождя по крупным листьям. Ричард лишь на мгновение позволяет себе безучастно взглянуть в сторону, туда, где мелькнула гроза. После этого машина уверенно разворачивается и двигается за Амандой.       – Департамент полиции проигнорировал наши рекомендации по возвращению тебя на базу «Киберлайф», – куратор, кажется, даже не следит за тем, идет ли за ней андроид. Говорит спокойно, чуть потеплевшим голосом. Ее настроение внезапно меняется с холода на позитив, и это несколько настораживает Ричарда. Но и этих смятений он не выказывает. Отныне в общении с «Киберлайф» приходится быть максимально осторожным. – Это нам на руку. Тем более теперь, когда личность убийцы почти раскрыта.       – Вы требовали моей отставки по этому делу, – выпаливает Ричард, взбудораженный тем, как быстро и просто меняется приоритет руководства, стоит только узнать, что убийцей все это время был девиант. Аманда не обращает внимание на его подтекстовую претензию, прогулочным шагом двигаясь вдоль тревожной кромки воды. – Почему теперь это стало важным для «Киберлайф»?       Если утверждения Аманда выслушивала спокойно, то вопрос становится для нее оскорблением. Остановившись на месте, отчего Ричард был вынужден сделать несколько шагов вперед, куратор вновь сменяет тепло на холод, становясь такой же хмурой, как грозовая погода вокруг.       – Твоя задача достигать приоритетные цели, а не задавать вопросы, – женский тон становится таким жестким, что машина мысленно ругает себя за свою неосмотрительность. Аманда между тем делает шаг вперед, говоря уверенно и требовательно. – Отыщи убийцу, Ричард. Доставь его в «Киберлайф» живым.       И если бы Ричард успел хоть рот открыть прежде, чем система выкинет его из садов Дзен. Вместо этого андроид, намереваясь что-то сказать, подается вперед, очнувшись в пустом коридоре. Это происходит как раз вовремя. Дверь открывается, и из лаборатории выходит низенькая женщина азиатской внешности. От вида Ричарда, застывшего с тревожным взором и с чуть вздернутой рукой, медик впадает в ступор, но визуальный контакт длится недолго. Проходит всего секунда прежде, чем женщина поспешно опускает испуганные глаза в пол и торопливо уходит прочь. Звука дверного замка не звучит. Медик настолько сильно испугалась, что не побеспокоилась о тщательном закрытии двери. И Ричард уже хочет протянуть руку, дабы исправить эту оплошность, как тут же застывает на месте точно мраморное изваяние, сверкая желтым, а затем и красным диодом на виске. Глаза металлического цвета хмурятся, желание скрывать свои отклонения от «Киберлайф» затухает. И все это становится следствием довольно короткого разговора, который датчики улавливают при приближении к приоткрытой двери.

***

Мне не нравится то, что делает эта женщина. Еще меньше нравится то, что брат остается в просторной комнате в отдалении, у стены, наблюдая, как я неуверенно усаживаюсь на хирургический стол к нему спиной, как приспускаю рубашку и болезненно напрягаюсь от довольно аккуратных касаний медика в костюме. Пластыри отрываются с характерным шумом, наполняя раны жгучим пламенем, но ни один стон боли не срывается с моих губ. Разве что последние ощутимо прикусаны от чувства огня на лопатках и униженности в глазах брата. Как же оказывается сложно быть слабой.       Женщина что-то говорит на японском языке, и Фрид, полиглот с юношеского возраста, отвечает ей уверенным голосом. Меня нервирует непонимание ситуации, но желание поскорее закончить эту отвратительную процедуру так сильно, что я терплю, сминая губы и стискивая пальцами расстегнутые вороты рубашки.       – Раны не глубокие, – наконец вещает медик тонким, высоким голосом, понимая, что я вряд ли буду воспринимать японскую речь. Должна признать, что ее действия по обработке повреждений довольно аккуратны, женщина старается свести к минимуму боль, и пусть это удается крайне плохо, все же в душе я благодарна ей за стойкость и уверенность своих действий. Помню, с каким выражением лица впервые увидела вырезанные буквы на теле трупа. Готова была провалиться сквозь землю. А этот медик так спокоен, как будто обрабатывает не фамилию на женской коже, а всего лишь царапину на коленке ребенка от падения с велосипеда. – Кем бы он ни был, он не планировал вас убивать. В любом случае, мы можем наложить скобические швы, но они не обязательны.       – Не стоит, – готова поспорить, что Фрид у стены напрягся от моего грубого тона. Так и вижу, как опускаются сложенные на груди руки, как обеспокоенно женщина переглядывается с Дитфридом. – Просто забинтуйте эту дрянь, и на этом покончим.       – Ты уверена? Шрамы мы все равно уберем, когда они затянутся, но перестраховка не признак слабости.       «Не могу не согласиться, принятый с утра антибиотик не поможет, если раны будут открыты», точно на зло замечает Стэн, давящим тоном намекая на мою излишнюю грубость в отношении желающих мне помочь людей. Благо, никто из них не видит мое лицо, на котором читается уставшее выражение от мысленных укоров в свою сторону. Мне и впрямь стоит быть немного мягче.       – Я не боюсь показаться слабой, брат, – вру и даже не моргаю. Чуть осунувшись, я поворачиваю голову к правому плечу, с тоскливой улыбкой обращаясь к напрягшейся женщине с пучком черных волос на голове. – Не нужны скобы. Обработки вполне достаточно.       – В таком случае не забывайте принимать антибиотик, – женщина, стаскивая с рук плотные, синие перчатки с красными потеками, понимающе кивает головой. Теперь женские, изящные руки обтянули пара других, чистых перчаток. – Смена повязки будет бесполезной, если начнется воспалительный процесс.       Ничего не ответив, я возвращаюсь в исходное положение, прижимая края рубашки к груди. Следующие пять минут проходят в молчании, и когда процесс обработки и закрытия оканчивается, я в нетерпении с легкою болью под повязкой из пластырей надеваю рубашку обратно. За спиной слышатся тихие переговоры на японском языке, следом за которым раздаются звуки шагов.       – Думаю, ты понимаешь, что я пригласил тебя в университет не только для того, чтобы сменить повязку, – аккуратно проговаривает Фрид, напрочь забыв о нахождении здесь еще одного человека. Перепугано развернувшись на столе, я с намеком киваю головой в сторону женщины в белом костюме, что повернулась к нам спиной, разбирая некие портативные диагностические аппараты, больше похожие на пистолеты для убоя скота. Фрид слегка улыбается, закатывая рукава голубой рубашки. – О, не волнуйся. Некоторым людям я могу спокойно доверять.       «Понимаю, эта обязательная мера, но я что-то совсем не хочу, чтобы со мной работали», нервно отмечает компьютер, наблюдая за моим тревожным, недоверчивым взглядом в сторону медика. Та в свою очередь словно бы и не замечает, что разговор идет явно о ней и явно в третьем лице. Медик с легкой улыбкой протягивает Фриду некий прибор, похожий по строению на пистолет, только плоский, без спускового крючка и с двумя рядами металлических рецепторов вместо дула. Понимаю, что это точно не оружие, но внешний вид и впрямь пугает.       – А это не может подождать до следующего раза? Мне и без того не сладко, перспектива блевать от очередной диагностики совсем не радует, – воспоминания возвращают меня в те дни, когда встреча с братом носит обязательный характер по причине анализа исправности СТЭНа. Последний непременно отключается до утра, а я вынуждена бороться с состоянием «нестояния» как минимум несколько часов. Словно бы боли и страха мне мало, еще и диагностику терпи.       – Это не привычная тебе диагностика, я не стану нагружать твой организм, – аппарат в руке Фрида делает неоднозначный взмах в воздухе, и я от вида легкой улыбки на явно невыспавшемся лице брата чувствую себя не так дискомфортно. Мужчина еще не успевает довести свою речь до конца, как я поворачиваюсь обратно к нему спиной, убирая волосы в сторону. Получается плохо – те, обрезанные и чуть растрепанные, не желают слушаться пальцев. – Просто проведу несколько замеров системы интеграции датчика с твоим мозгом. Больно не будет.       – Мистер Вольф, я могу идти? – тактично спрашивает женщина, явно желающая покинуть нашу компанию. Не то, чтобы в голосе слышится дискомфорт, но все же нечто неуловимое проскальзывает. И возможно этим неуловимым является сам мистер Вольф, посылающий коллеге взгляды, намекающие на желание остаться с сестрой наедине. По крайней мере именно к такому выводу я прихожу, когда стоящий за спиной Фрид, не умеющий притворяться, звучит слишком театрально и манерно.       – Конечно, Люси. Паркеру от меня привет!       О, господи… лучше бы ты напрямую ей сказал, что хочешь со мной пошушукаться. Такой фальши в голосе я еще не слышала, а ведь я детектив, нередко проводящий допросы.       Когда оголенной шеи с приспущенным воротником касается холодный наконечник аппарата, я чуть вздрагиваю от неожиданности. Звук, издаваемый им, так близко сочится рядом с ухом, что кажется, будто звучит в голове. А может, так оно и есть. Принцип его действия мне все равно не понятен, как и Стэну, что немедля с неким интересом комментирует происходящее заинтригованным «А это что-то новенькое…». Только спустя половину минуты и очередного японского диалога приглушенных тонов, за спиной слышатся шаги и скрип дверного замка. Теперь мы и впрямь одни, погруженные в диагностику и вдруг ставшую неловкой тишину. Лучше бы она продолжала нас обволакивать, учитывая, как резко Фрид бросается из холода в пекло.       – Я хотел с тобой поговорить, – голос брата звучит задумчиво, напряженно, и причиной тому то ли будущая щепетильная тема, то ли использование непривычных способов диагностики. Холод датчика становится таким неприятным, что я на рефлексах отклоняюсь вперед. Фрид без какого-либо смущения останавливает меня, уложив левую руку на левое плечо. – Наедине…       – А я-то не поняла…       –...по поводу Ричарда.       Шутить и язвить перехотелось. Тут же заткнув свой рот, я всем своим видом стараюсь придать безучастность к данному имени. Словно бы Фрид может видеть мое лицо… достаточно будет дрогнуть в голосе, и брат все поймет без лишних слов. А учитывая, какая бездна образуется в желудке, говорить спокойно будет сложно.       – Ну, и? – сохранить былую язвительность удается, однако чувствую задницей, что подкупить Фрида не удастся. Мужчина молчит меньше минуты, видимо, проверяя меня на терпеливость, а она как раз и заканчивается, вынуждая меня судорожно сжимать пальцами край стола и нервно прикусывать губы. – Ты так и будешь молчать, или уже ответишь?       – Хочу знать, насколько далеко вы зашли, – уверенно, без намека на испуг проговаривает брат, ощутимо сжимая мое плечо.       – Понятия не имею, о чем ты…       – Луиза, я не идиот. Может, моя жизнь и далека от человеческих взаимоотношений, в конце концов, не зря я посвятил себя науке, и все же не настолько тупой, чтобы не замечать очевидного.       – Еще раз говорю, что я-понятия-не-имею-о чем ты, – слова проговариваются с сильным нажимом, даже грубостью, и я знаю, что выдаю себя этим. Тем не менее, держусь уверенно и прямо, глядя строго перед собой со вздернутым подбородком. Если и встречать проблемы, так встречать гордо и открыто.       Фрид молчит. За спиной слышится усталый вздох, сменяющийся едва уловимым топотом переминающихся ног, после чего датчик, издав мягкий гудок, отходит от шеи. Должна признаться, что диагностика и впрямь прошла незаметно. Уверена, что этот новый способ прислал Фриду отец, желающий как можно больше узнать и как можно меньше причинить вред.       – Позволь узнать, догадываешься ли ты, как я узнал о твоем местоположении, – отложив прибор в сторону, Фрид возвращается ко мне, присаживаясь на другой край стола. Я поспешно застегиваю верхние пуговицы воротника, глядя строго перед собой в желании показать отсутствие интереса к этой теме. – Он связался со мной прошлой ночью, намного позже вечерних новостей. Рассказал о твоих повреждениях и дал адрес Гэвина Рида.       – И что с того? – наконец, закончив манипуляции с воротником, я гордо и с вызовом смотрю в лицо брата. Обеспокоенность в его глазах остужает мой пыл. Взгляд становится не таким грубым, как секунду назад, да и желания злиться больше нет. Фрид меж тем спокойно продолжает объяснять, опустив плечи и уложив одну ладонь на пояс.       – Я хотел выехать немедля, но он запретил мне это делать как минимум до обеда.       – Просто рекомендации от его психологического базиса, не более, – попытка отмахнуться проваливается, ведь Фрид не сдается. Напротив, угрубляет тон, произнося слова резко, четко, подавшись вперед и окончательно разрушая мою стойкость.       – Ты не понимаешь, Луиза. Он запретил! Таким голосом не дают рекомендации! – его давление вынуждает меня стыдливо спрятать взор в своих руках. Таить от Фрида нет смысла, он и впрямь не тупой. Но подставлять Ричарда я тоже не намерена. А значит, придется врать. Много врать. Так же, как пришлось врать Гэвину о синяках на запястье, и Чарли об уединении в кабинке туалета. И самому Фриду, как в ту ночь, когда его сестра вернулась домой в пиджаке андроида с взъерошенными волосами. – Я просто хочу, чтобы ты была осмотрительней. Не думаю, что ноябрь окончательно испарился из твоих воспоминаний.       – Оставим это, Фрид, – больше не придавая себе вид напускной гордости, я смотрю на брата устало и открыто. Это дает мне возможность вызвать у него хоть какое-то расслабление, иллюзию моей честности. Увы и ах. Я не собираюсь быть честной. И пусть следующие слова отзываются во мне чувством стыдливого предательства, в конце концов, эти слова сказаны не с целью унизить или оскорбить. Они станут ложным путем для отвода чужих глаз от больных взаимоотношений человека и машины. – Это просто машина, кусок металла. Тем более, как можно вообще что-то испытывать к тому, кто имеет свыше тысячи копий и ничем друг от друга не отличается?       Обеспокоенный взгляд брата смягчается, когда на моих губах играет насмешливая улыбка. Вру. Вру! Бессовестно лгу! Говорю столь мерзкие вещи в сторону Девятки, и как же мне противно в душе от этих слов! Радует только одно – брат и впрямь успокаивается, встречая мой привычный, колкий настрой. Удовлетворившись ответом, Фрид отстраняется и сцепляет пальцы в замок на своих бедрах.       – Надеюсь, что ты будешь аккуратной с ним. Меня пугает его настрой.       – Лучше расскажи, что планирует делать отец, – быстро сменив тему, я закидываю обе ноги на стол, громыхая увесистыми, толстыми каблуками ботильонов о металлическую поверхность. Фрид не сразу понимает мой вопрос, сдвинув брови вместе. – Он сказал, что приедет в конце недели.       – Разве он тебе ничего не предлагал? – удивленно спрашивает Фрид, чуть склонив голову. Его светлые волосы от этих движений чуть свешиваются вниз, волной накрывая правую сторону лица.       Я вновь прячу взор в пальцах, болезненно вспоминая разговор с отцом. Болезненно, потому что впервые за долгие годы была открыта душевно перед родителем, не надевая маску злости и самостоятельности. Не говоря уже о готовности отправиться обратно на родину, подальше от города и страны несбывшихся надежд.       – Предложил уехать в Германию, хоть ненадолго.       – Ты согласилась?       Фрид говорит так тепло и спокойно, словно бы между нами не будут тысячи километров расстояния после моего переезда на родные просторы. В общем-то, расстояние никогда не будет проблемой, тем более с возможностями семейства Вольф. Которыми, судя по всему, придется рано или поздно воспользоваться, учитывая, что участок я покину через две недели, а искать работу в столь страшном психическом состоянии будет сложно.       – Не знаю… может, и соглашусь. Работы нет, из друзей остался только Гэвин, – тяжелый вздох вырывается из груди, из-за которого кажется, точно на плечи опускается огромный камень из переживаний и усталости. До того уже все это надоело, что перспектива броситься в омут с головой, покинув страну, кажется не такой уж и дурной. Раньше я бы даже мысли не имела о том, чтобы принять помощь отца или брата. Теперь сердце и разум слишком устали. – Здесь меня ничего не держит, Фрид. Может, и впрямь пора менять свою жизнь.       «Неужели совсем ничего?»       С таким разочарованием Стэн произносит эти слова, что я желаю покоситься в сторону выхода. Но Фрид сидит слишком близко и смотрит слишком наблюдательно, чтобы позволить себе столь открытые действия.       – Какое бы решение ты не выбрала, мы с отцом будем всегда поддерживать тебя, – брат ставит точку в этом довольно душевном разговоре, вставая на ноги и опуская рукава. Только сейчас замечаю поистине крупные синяки под его глазами. Видимо, он и впрямь не спал всю ночь.       Благодарно улыбнувшись, я сижу на столе еще несколько мгновений. И только успеваю порадоваться окончанию темы Девятки, как брат вновь возвращается в нее, с секунду другую застыв перед столом с инструментами и медицинским арсеналом для обработки ран. Его голова обращена в мою сторону, но взгляд ясных голубых глаз смотрит куда-то вдаль, сквозь серую стену.       – Должен сказать, что я склонен доверять машинам больше, чем людям, – и гадать не приходится, на что именно намекает Фрид. Замерев со вздернутыми вверх руками дабы поправить волосы, я напряженно таращусь на мужчину, от которого отделяет стол и несколько метров. – На то есть причины, и ты сама прекрасно их знаешь. Но все же не так себя ведут существа, лишенные эмоций, – на этом моменте пустой взгляд брата устремляется на меня, и от него волна мурашек накрывает с головой. – Просто будь осторожна в своих играх. Не зря волна девиации была вызвана человеческой жестокостью.       Как быстро сменяется настроение брата, когда слова срываются с его губ? Фрид вдруг улыбается самому себе и, насвистывая какую-то мелодию под нос, принимается убирать с хирургического стола. Словно бы и не было разговора о Девятке, об убийствах во времена ноября, о человеческой кровожадности. И я не отвечаю на это замечание, тихо и напряженно приводя свой внешний вид в порядок перед поездкой в отель.       Коридор оказывается пустым за исключением стоящей на входе Девятки. Ричард смотрит строго перед собой, и когда мы выходим из комнаты, мне вдруг кажется золотой отблеск на его лице. Одного взгляда хватает, чтобы понять, что слово «кажется» наиболее подходящее. Ведь диод Ричарда искрит ярким голубым, отливая ледяным серебром в светлых глазах.       Фрид на пути к выходу довольно оживленно инструктирует меня на тему безопасности, нанятого Руди патруля и отеля, в котором все та же Руди уже успела забронировать номер. Его слова практически пролетают мимо меня, и причиной тому становится не самоотдача Гертруды, что в принципе не обязана выполнять поручения в отношении моей безопасности, но состояние брата, который до непривычности раскованно ведет себя в стенах университета. Люди здесь знают его, приветственно кивают и машут руками, хоть некоторые тут же застывают с испугом на лице от вида уверенно вышагивающего за нами андроида. Но я слишком занята оживленностью брата, чтобы акцентировать внимание на Ричарде.       На улицу брат не выходит, как и не косится более на машину за моим плечом. Только обеспокоенно берет с меня обещание оповестить о заезде в номер и поддержании дальнейшей связи без посредников в лице Ричарда и инфузории-туфельки с небритым видом и желчью вместо слов. Последняя аналогия вызывает у меня усмешку на входе в университет, и с ней же я отправляюсь навстречу уличному ветру, радуясь хоть какой-то возможности немного посмеяться. Ричард не разделяет моего приподнятого настроения. Он вообще не смотрит в мою сторону, даже чуть опережая в шаге на пути к внедорожнику. И лучше бы я сразу обратила внимание на это его отчужденное состояние в примеси с витающей в воздухе враждебностью. Но нет. Я иду вперед, вспоминая оживленность брата в университете, с этими же мыслями усаживаюсь на водительское кресло и завожу мотор, рефлекторно дожидаясь, когда пассажирская дверь хлопнет. Здесь мы тоже не разговариваем, в общем-то, не испытывая к этому стремления.       Высокий пятидесятиэтажный отель возвышается над нами через двадцать минут езды, затянувшиеся вечерними пробками. Люди покидают офисы и иные учреждения, устремляются домой под яркими, теплыми лучами апрельского солнца. Еще пару дней, и в дверь постучит май. Люди сменят свои плащи и куртки на футболки, кто-то даже успеет нацепить босоножки. На улице не холодно, предлетнее тепло уже наполняет воздух, однако я все же ежусь в плаще, покидая припаркованный автомобиль. Дело даже не в холоде или жаре. Дело в усталости.       Девятка ориентируется довольно быстро, так же выйдя наружу и прихватывая за собой спортивную сумку. В отдалении в другом ряду широкой парковки я уже вижу крупный, черный фургон с номерами, который оставил мне брат как ориентир на приставленный ко мне патруль. Разум подсказывает, что неплохо бы подойти и обозначить свое появление, хотя бы познакомиться, однако организм вторит всего одну фразу: «не хочу, нет сил». И я иду на поводу у осунувшихся плеч, у биения вены в виске от напряжения, у тяжести в каждой мышце. Пытаюсь нащупать пальцами пачку сигарет в кармане, но тут же вспоминаю, как выкинула ее сегодня днем в желании доказать, что бросить курить для меня не проблема. Что ж… хоть где-то адекватное решение за последние несколько недель.       В отеле нас встречает уже подготовленный сотрудник. Женщина в бежевом юбочном костюме и с какой-то папкой в руках – видимо, администратор – с энтузиазмом предлагает сопроводить меня до номера, вручив ключ и проинструктировав о внесенных коррективах в работе отеля по настоянию своего давнего состоятельного клиента в лице Олдрика Вольф. Женщина словно нарочно не замечает Девятку за моей спиной, смотрит только на меня, ведет себя так, точно больше рядом никого нет. Это кажется мне не только удивительным, ведь не зря другие посетители неприязненно косятся в нашу сторону, но и оскорбительным. Не замечать Ричарда?! Женщина, с какой ты планеты?       Между тем, приставучий администратор не оставляет нас ни на секунду, то и дело, что расспрашивая о моих пожеланиях и пожеланиях моего отца. В конце концов, она настолько сильно раздражает мое и без того «пороховое» состояние, что я, сжимая кулаки в карманах плаща, с притворной улыбкой оповещаю нечто вроде «Если мне понадобится на кого злость сорвать, то я непременно к вам обращусь». Лучезарная улыбка администратора становится тусклой, больше женщина мне не докучает вплоть до высокой двери в номер. И только когда та закрывается за нами, мысленно ругаю себя за вспыльчивость. Не стоило грубить женщине. Похоже, мне нужно не только менять повязку на теле, но и заменить мозги.       Номер отеля не интересует меня, в общем-то, я ничего другого, кроме вычурности не ожидаю уже на пороге перед центральным входом. Интуиция не подводит. Если гостевой холл более или менее терпим в своих бордово-золотых тонах с крупной, искрящейся люстрой под далеким потолком, то номер буквально кричит о своем стремлении к шику. Все здесь напоминает мне собственный дом. Богатый стиль ренессанса в бело-голубых оттенках, так же много резной мебели, много гипюра и шелка, неимоверное количество мелких интерьерных деталей в виде статуэток, старинных часов, декоративных подушек и кучи искрящегося хрусталя едва ли не на каждой полке или каждом столе. Излишняя перенасыщенность декора раздражает, тем более меня, все еще скучающую по маленькой квартирке, скромной и такой родной, однако не мне решать в этом случае, где жить и что делать. В голове все еще теплится маленькая надежда, что спальня окажется не такой вычурной, как гостиная номера, но надежда ведь умирает последней, верно? Уже на пороге в спальню я понимаю, как тяжко будет находиться здесь последующие дни. И только воображение спасает, рисуя прижавшихся друг к другу существ посреди всех этих подушек под высоким, громоздким шатром синего цвета.       Улыбнувшись мелькнувшей мысли, я откидываю снятый плащ на постель и подхожу к окну, сложив руки на груди. Вид и впрямь открывается замечательный. Яркий, сочный закат, опоясывающий ближайшие высокие здания рыжими и золотыми оттенками, накрывает город приближающимися сумерками. Небо местами покрывается градиентом голубо-оранжевых оттенков, но мое внимание привлекает не солнечный диск, постепенно опускающийся вниз. Голубые глаза, в которых сверкают искры, исследуют далекую парковку, где люди точно маленькие жучки лениво покидают припаркованные машины. Тот самый фургон вдруг поменял место, видимо, передвинувшись ближе к выходу. Некий мужчина в черном костюме и в такого же цвета рубашке стоит рядом с дверцей, разговаривая по телефону. Или мне кажется, или он поднял голову, чтобы посмотреть мне в глаза?..       – Я настроил интерком так, чтобы вы смогли просматривать камеры слежения и в случае непредвиденной ситуации связаться с патрульной машиной, – оповещает холодный, низкий тон Девятки за спиной. Выждав несколько секунд паузы, я устало усмехаюсь, произнося следующие слова скорее самой себе, чем Ричарду за спиной.       – Как много усилий ради того, чтобы обезопасить одну несчастную душонку.       – Вы считаете себя несчастной?       Как холодно и флегматично произносит это Ричард, оставаясь неподвижным на входе в спальню. Все еще держа руки на груди, я смотрю на машину из-за левого плеча. Андроид отвечает мне ледяным взором. Точно таким же, как в ту ночь, в баре, рядом с едва не ставшим любовью на ночь мужчиной, что спешно ретировался при появлении Девятки. Ричард и ранее смотрел так холодно, но сейчас его взор ощущается тревожно, угнетенно. Это заставляет напрячься.       – Скорее, загнанной в угол.       В этих словах в отличие от слов Фриду нет ни грамма лжи. Загнанной в угол довольно мягкое выражение для моего положения. С одной стороны Сероглазка, что оставил на душе след, с другой мир, который отчаянно утверждает о невозможности чувств к тому, кто состоит из пластика и железа, а не плоти и крови. Каждый день рядом с Ричардом словно на пороховой бочке. Вчера зашедшая в туалет Чарли, утром блуждающий в молчаливых подозрениях Рид, час назад обеспокоенный брат… и как много придется соврать, чтобы скрыть свои позывы к этой безупречной машине? Как много придется вынести непонимания и ненависти со стороны других, не говоря уже о возможной утилизации того, кто одним взглядом вынуждает душу кипеть в собственном соку?       Ричард не отвечает мне, продолжая стоять в отдалении на пороге, как бы показывая свое нежелание приближаться. Последнее не просто странно, это непривычно, учитывая, как настойчиво тянулись ко мне мужские руки на крыльце моего дома. И я уже хочу что-то сказать, как Ричард, видимо, отметивший непонимание в голубых глазах, делает это за меня, ставя точку в нашем недолгом разговоре.       – Антибиотик лежит в гостевом холле на столе. Один раз в сутки, детектив. Искренне надеюсь, что состояние загнанности в угол продлится недолго. Всего хорошего.       Чуть склонив голову вперед в знак прощания, андроид уже разворачивается, как тут же останавливается наспех брошенным перепуганным словом «Стой». Его уверенно разведенные плечи напрягаются, руки сжимаются в кулаки. Не знаю, что с ним происходит, но это мне не нравится. Тем более, что я не желаю оставаться здесь одной, вновь ввергаясь в состояние покинутости, одиночества и страха.       – Сядь, – развернувшись лицом к Девятке, я прошу его приглушенно, без тени намека на приказ. Когда-то я уже приказывала Ричарду не стоять над душой, вот только тогда эти требования были грубыми, жесткими, нетерпящими отказа. Сейчас же я прошу его с едва уловимой мольбой, впиваясь жалобным взглядом в крупные электронные буквы «ANDROID» на спине. – Сядь, пожалуйста, Ричард.       Не сразу, но Девятка выполняет просьбу. Суровый, тяжелый взгляд обращается ко мне через плечо, после чего машина, не отводя глаз, медленно разворачивается обратно и неторопливо приближается к постели. Здесь же он присаживается на край, устремляя глаза строго перед собой и уложив руки на колени в привычной ученической позе.       Все эти действия выполняются тяжко, напряженно, даже враждебно. Но больше всего меня пугает взгляд. Серебристые нити, сплетенные в сети, в которых я погрязла до скончания времен, наполнены заметной тоской и отчаянием, так ярко выражены эти эмоции, что сердце сковывает толстый слой льда, не позволяющий мне спокойно дышать. Стаскивая на ходу обувь, я приближаюсь к кровати и медленно опускаюсь на холодное шелковое покрывало бордового цвета. Ричард не смотрит на меня. Только искрит золотым диодом, время от времени сдвигая брови, отчего его и без того суровый профиль становится еще мрачнее.       – Разве ты не останешься? – аккуратно усевшись на колени рядом с машиной, я обеспокоенно смотрю в его лицо, отмечая любые изменения в его неподвижном облике – от перемигиваний диода на виске, к которому так и хочется прикоснуться губами, до вздрагивающих ресниц при попытке покоситься в мою сторону. Не знаю, что у него в голове, но очень хочу знать. Не могу вынести его отчужденное отношение, слишком больно бьется сердце о ребра при встрече этого враждебного холода. – Ричард, что не так?       – Вчера вечером к дому детектива Рида прибыл андроид RK900, приставленный к вам капитаном Фаулером, – он не смотрит на меня, говорит спокойно, но в этом тоне я слышу раздражение и даже обиду. Сам факт появления Дика на сцене меня не волнует, ведь Ричард прошлой ночью признался в установленном приоритете здоровья напарника, однако что и кажется мне странным, так это то, что Девятка о прибытии Дика знал. Знал и ничего не говорил. На душе секундно становится тепло от того, что машина скрыла от меня сей факт, и все же тревожность охватывает меня в то же мгновение. Слишком сильные потоки холода источает из себя Ричард. – Быть может, вам стоит пригласить его в свой номер?       – Он – не ты. Какое он вообще имеет отношение ко всему?       В следующее мгновение мне становится ясно, откуда этот лед в речах. Легче от понимания ситуации не становится, особенно теперь, когда Девятка поворачивается ко мне головой, смотря злостно и обреченно.       – Вы и впрямь так считаете? Он ведь моя точная копия. Всего лишь машина, кусок металла. Какая разница, какой именно андроид будет с вами, тем более теперь, когда вас здесь ничего не держит?       Чувство страха овладевает мной, накрывая с головой. Ричард, не найдя ответа в моих перепуганных глазах и затаившемся дыхании, уверенно поднимается на ноги и уже делает несколько шагов обратно к выходу, как я вскакиваю на колени, утопая в желании кричать, метать, рвать все вокруг! И в большей степени от злости на саму себя за свои слова Фриду, пусть они и были сказаны в попытке защитить одно из самых дорогих существ на планете.       – Я соврала, – Ричард останавливается, чуть повернув головой в мою сторону. Мне не нравится смотреть, как сжимаются его кулаки, как переливается кровавым диод на виске. Воображение тут же рисует точно такое же сияние под черной рубашкой, и если вчера ночью оно мне нравилось, то сегодня я готова отдать все, лишь бы машина не испытывала эти переживания. Спустя несколько секунд андроид поворачивается ко мне боком, устремляя в глубину голубых глаз тяжелый, обреченный взор. – Я вообще много вру.       Правая рука на рефлексах находит левое запястье, где Ричард однажды оставил цепочку гематом, которые я поспешно выгородила от Гэвина, заподозрившего неладное на территории больницы. Андроид отмечает это движение, и его диод постепенно сменяется на золото. Теперь он не смотрит на меня с тем отчаянием, что буквально минуту назад пропитывал воздух в спальне.       – Не хочу, чтобы у нас были проблемы, – скорее, виновато, чем уверенно говорю я, умоляюще наблюдая за тем, как машина поворачивается ко мне полностью. Глаза цвета металла больше не изучают женское запястье, зато смотрят в мои черные зрачки, буквально прося переубедить его в неверности поспешных выводов. Однако нечто в моих словах отражается на его лице легким удивлением. Мужские брови сдвигаются, и короткий вопрос не сразу срывается с приоткрытых губ.       – У нас? – переспрашивает Ричард, завороженно выискивая ответ в моем лице.       – А разве нас нет?       Неуверенный женский голос едва не срывается на хрип, грозящий перейти в всхлипы. Не только Ричард нуждается быть убежденным в существовании слова «Нас». Мне и самой хочется чувствовать себя нужной ему, только ему, и, кажется, мне удается разбить стену из неверных представлений. Вот она – хрупкая грань, которая и загоняет нас в угол. Одно слово в целях защиты, и построенный мир сыпется точно карточный домик.       – Пожалуйста, останься, – неосознанно подползя к самому краю кровати, я с мольбой смотрю на андроида снизу вверх. В металлического цвета сетях больше нет былого отчаяния и злости, только смятение, однако и его мне удается быстро разбить жалобным голосом, пропитанным истинными желаниями. Не фальшивой потребностью побыть хоть немного вместе, в требовательных руках машины, ощущая себя в полной безопасности. – Хотя бы на час.       – Я не могу, – Ричард не скрывает своего разочарования от собственных слов, недовольно хмуря глаза и сминая губы. – Меня ожидает детектив Рид.       – Ну так соври ему! Скажи, что на диагностике или что-нибудь еще. Пожалуйста, останься со мной!       Заламывая пальцы, я торопливо прошу его уделить мне хоть немного времени, хоть самую малость, совсем чуть-чуть! Просто почувствовать себя поистине нужной, и мне даже не обязательны объятия, достаточно будет просто сидеть рядом, созерцая этот великолепный облик создания с ледяным взглядом! Просто оказаться на расстоянии вытянутой руки, а то и ближе, чтобы ощутить себя в безопасности, чтобы хоть на один час перестать пропитываться чувством страха и униженности этим миром. Чтобы быть счастливой.       Ричард всматривается в мое лицо с ясно прослеживаемым недоумением, перебегая взглядом по глазам. Его голова чуть склонена на бок, как бы задавая немой вопрос, но он озвучивается машиной довольно быстро. Видимо, считывается программой слишком важной, чтобы быть оставленным без ответа.       – Почему вам так важно, чтобы остался именно я?       Вопрос на миллион, и я готова ответить на него, покрываясь закатными лучами уходящего солнца. Комната согревается этим светом, голубые и белые оттенки стен с мебелью насыщаются теплыми тонами, но самыми прекрасными в это мгновение становятся его глаза. Серебряные, но такие искрящиеся, такие огненные, точно в них вот-вот вспыхнет пламя, выдавая того самого дьявола, о котором я говорила на крыльце своего дома. От вида огоньков в его прекрасных радужках все иные чувства снижаются на «ноль», и я уже не испытываю тоски или страха потерять андроида. Даже не осознаю, как практически шепчу следующие слова, без смущения завороженно наблюдая за искрами в его безупречных глазах.       – Ты мне очень нужен. Сильнее, чем кто-либо когда-либо другой.       Я не успеваю произнести эти слова до конца, как машина спокойно преодолевает расстояние до постели и укладывает обе руки мне на шею, охлаждая разгоряченную кожу холодным пластиком. Блуждающие по позвоночнику электрические разряды сбивают дыхание, сама не осознавая своих действий, я запрокидываю голову навстречу возвышающейся Девятке со все еще золотым диодом, который плавно сменяется красным цветом. Женские руки на рефлексах тянутся к машине, проникая под плотный пиджак, но здесь не так тепло, как было прошлой ночью. Видимо, чтобы вновь ощутить душный жар требуется немного больше, чем просто объятия, граничащие со скорым поцелуем.       Как же мне хочется ощутить последнее… исполнить то, что было прервано на крыльце дома появлением темного силуэта в хвойном лесу. Но Ричард не торопится углублять нашу и без того тесную связь, при которой двое совершенно разных существ прижимаются друг к другу, едва не сваливаясь на мягкую постель. Вместо этого андроид взволнованно блуждает взглядом по женскому лицу, все сильнее и сильнее хмурясь от считываемой информации.       – Это чувство, – приглушенно отмечает машина, говоря мне практически в губы. – Как оно называется?       Ответ мелькает не в голове, но в глубине груди, где сердечный орган от близости столь желанного создания выплясывает чечетку, наполняя тело жаром. Становится душно, поистине душно. Не говоря уже о тугом комке пульсирующих мышц в животе, что вызывает волны болезненных мурашек, перебегающих по коже. И я бы может имела хоть какой-то контроль над собой, если бы не требовательный взгляд серебристых глаз с закатными искорками и ощущение рваного дыхания Ричарда на губах. Пусть он чувствует все то, что чувствую я. Все же меня спасает, что машина не знает назначений этих эмоций, о которых я не готова еще говорить.       Оставив машину без ответа, я взглядом скольжу по приоткрытым мужским губам, что нависли рядом в несчастных паре сантиметров. Больше у меня нет сил терпеть. Сознательность покидает уже в следующую секунду, когда я, приподнявшись, нетерпеливо впиваюсь в андроида с шумным поцелуем, срываясь на тяжкие попытки вдохнуть как можно больше воздуха. Не получается. Возбуждение сохраняется не просто сильным, но по настоящему воспламеняющим тело и душу. И в какой же восторг приходит ухающее сердце, когда андроид отвечает этим жадным ласкам, так же требовательно углубляя поцелуй и спускаясь правой рукой по спине к талии, дабы прижать меня к себе еще сильнее.       Искры рассыпаются под закрытыми глазами. Сотни канареек порхают в грудной клетке, обивая крылья о ребра. Дышать так сложно, не говоря уже о том, чтобы сдерживать вырывающиеся из плена мужских губ стоны, звучащие из самой глубины груди. Я жмусь к нему все сильнее, сжимая пальцами черную рубашку под пиджаком, и мне нравится чувствовать холод на шее, касание мягкой пряди к виску, хозяйское стискивание мужской руки в объятиях. Фрид говорил, что Ричард запретил ему приезжать и тревожить меня до следующего дня, но самым забавным в этой истории является то, что брат последовал его требованиям. И будь проклят этот мир, если Фрид на деле не испытывает симпатизирующих и благодарных чувств к Девятке.       Влажные звуки поцелуев уносят в космос, вынуждая сознанием плыть под потолком. Мне не нужно виски, чтобы пьянеть от его присутствия, не нужны сигареты, чтобы чувствовать себя спокойно и безопасно в его руках. На душе становится не тепло, но адски жарко, я забываю о закате, о Сероглазке, об отце с его предложением покинуть страну. Забываю обо всем, просто отдаваясь потоку беснующихся чувств к этому удивительному созданию. Позволяю себя прижимать, позволяю мужской руке блуждать по телу, продвигаясь от поясницы через содрогающийся в предчувствии сладкого живот к напрягшейся груди. Касания напрягшихся сосков сквозь плотную ткань рубашки заставляет меня даже порадоваться, что оставленные убийцей раны на спине не дают надеть полный комплект белья, и этот восторг вырывается из груди нетерпеливым стоном с последующим выгибанием в спине навстречу сводящим с ума ласкам. Вчерашнее золото в сосудах вернулось назад. Больше я не хочу сдерживаться, вырывая инициативу из рук Ричарда. Увы, но машина имеет иные виды, потому с тяжелым дыханием обрывает ласки, прижимая меня к себе и разрывая поцелуй, когда женские руки решительно притягивают Девятку к себе ближе, подальше на постель.       Я рвусь назад в бой, в желании снова прочувствовать вкус его настойчивых губ, но Ричард не дается, возвращая вторую руку на шею и с легким давлением удерживая меня в бездвижном положении. Мы не смотрим в глаза, вместо этого изучаем жадными взглядами губы друг друга, и готова поспорить, что кровавый диод на его виске крутится из-за желания оказаться на этой постели, однако потребности не суждено сбыться. Глубоко дыша и касаясь моего лба своим, андроид раздраженно хмурится, явно разочарованный собственными словами:       – Я должен идти, – хриплый, низкий голос отзывается пульсациями и жаром в нижнем белье, и я принимаюсь переминаться с коленки на коленку, едва сдерживая позывы плоти. И если в туалетной кабинке машина заставляла меня сохранять обездвиженность грубыми действиями, то здесь он лишь раззадоривает мое состояние, вновь принимаясь терзать губы глубоким, поспешных поцелуем, хоть и растянувшимся всего на несколько секунд. Секунды, которые причисляются к самым счастливым моментам в моей довольно несчастливой жизни. – Вернусь как только смогу.       Не готова я слышать эти слова, потому умоляюще, но неуверенно продолжаю прижимать Девятку к себе, дыша хрипло и шумно. Одежда становится тесной, жаркой, так хочется от нее избавиться, отдав собственное тело воле машины, что я покрываюсь дрожью от изумительных картин, что рисует воображение. Пусть между нами уже была поставлена своеобразная точка на диване Рида под бликами уличных неоновых вывесок, все же она становится не тупиком, но переходом к новой странице, где история отныне будет писаться не для одного, а для двоих. Мне мало. Мало его поцелуев, мало его объятий, мало взглядов, мало прикосновений. Хочется больше, хочется каждую минуту, к каждому сантиметру горячей кожи, под светом закатных лучей посреди кровати в этом вычурном, несуразном номере. Остается лишь тянуться к его рукам, слепо следовать за отстраняющимся Ричардом в надежде получить хоть еще одно касание губ. Нет. Моя тяга приводит только к шаткому положению тела, из-за чего приходится найти пальцами рук постель, едва Девятка отходит на несколько шагов и, оставив на мне тяжелый, требовательный взгляд, разворачивается к выходу. Так и остаюсь я стоять на четвереньках, сжимая руками покрывало и рвано дыша, насыщая комнату собственным жаром. Даже когда звучит щелчок закрываемой двери, все равно не могу заставить себя встать с постели. Слишком трудно побороть требовательность плоти и позывы сердца, приказывающего выбежать в коридор и затащить машину обратно в номер на долгие часы, а то и недели.       «Все сильнее укрепляюсь в желании оставить твое сознание на твое единоличное пользование», тихо звучит голос компьютера, который становится отрезвляющим щелчком перед глазами загипнотизированного человека. Встряхнув головой, от чего обрезанные пряди волос неприятно хлестнули по лицу, я на путающихся от возбуждения ногах встаю с постели.       Гостевая комната больше не осматривается в раздражительном оценивании, ведь сейчас все мое внимание привлекает спортивная сумка с одним единственным, желанным мне предметом на дне. Одежда и иная атрибутика поспешно разбрасываются в стороны, и едва пальцы ощупывают заветный жакет, как я срываюсь обратно в спальню, прижимая к себе эту восхитительную вещь. Постель снова сминается под моим весом, но на сей раз я, предварительно распустив подвязанную ткань постельного шатра, укладываюсь на нее целиком, болезненно устраиваясь спиной у высокого изголовья. Теперь в этом маленьком закрытом мирке я словно с ним, наедине, скрытая от окружения, от враждебности и прочих невзгод.       Пиджак бережно прижимается к груди, позволяя мне носом потеряться в ослабевших ароматах лаванды, хвои и пыли, и он словно здесь, рядом, в воображении пронзает меня тяжелым взглядом, наполняя жаром каждую клеточку. Все органы бунтуют в требовании единения с Девяткой, но сильнее всех достается сладко пульсирующим мышцам в районе бедер. И воображаемые картины в темноте опущенных век только усугубляют ситуацию, вынуждая меня самостоятельно отпустить это болезненное возбуждение, граничащее с безумством. Страшно подумать, какие данные получает Стэн в этот момент.       – Что со мной, Стэн?.. – знаю, что со мной, но никак не могу произнести это вслух. Только тяжко дышу, покрываясь мурашками и сжимая дрожащими пальцами несчастный пиджак все сильнее, дабы не сорваться окончательно в пропасть из нескромных, пошлых действий. – Разве такой должна быть ненависть?..       Чувство упоминается мной не зря, ведь именно оно сопровождало меня на протяжении всей работы с Девяткой. Я обливала его словесной грязью, выплескивала на него воду, высаживала из машины посреди дороги, и все это сопровождалось яркой злобой! И что же теперь? Теперь я таю от его прикосновений, не в силах самостоятельно побороть панику, едва Ричард покидает мое общество. Нет, не такой должна быть ненависть. И Стэн это подтверждает.       «Ты знаешь, что это за чувство»       – Знаю… – тяжко дыша и сжимаясь в комок от нахлынувших чувств под звуки собственного учащенного биения взбудораженного сердца, я аккуратно укладываюсь набок, не отрываясь от сладостных, но ставших слабыми ароматов светящего светодиодами пиджака. – Знаю, Стэн…       Знаю, и потому жду Ричарда, как никогда раньше. Жду, чтобы окончательно признаться в искрящихся чувствах, что не дают спокойно мыслить. Что не дают покрываться привычным коконом одиночества. Ведь теперь Волчица не одинока.