Девиация: новый вирус / Deviation: new virus

Холл молчит еще несколько секунд, погруженный в шоковое состояние от произошедшего. Размахивающая пистолетом Вольф, что болтает сама с собой, вспыливший Фаулер, который по характеру и мухи не обидит. Единственный желтый диод на весь участок, от вида которого у некоторых возгораются сомнения. Последние живут в головах полицейских недолго. Ведь им предстоит пронаблюдать за агрессивным скандалом руководителя и сотрудника, находящегося точно не в себе. И когда детектив Вольф, пряча униженные, пропитанные отчаянием глаза, уносится прочь, прихватив пистолет, Джеффри протирает лицо ладонями. Через мгновение воцарившееся молчание напрягает мужчину, и стены холла отражают недовольный клич капитана, раздраженно осматривающего замерших подчиненных.       − Не помню, чтобы давал указ оставить работу, − едва капитан проговаривает первые слова, как спугнутые и присмиренные сотрудники возвращаются к бумагам, звонкам, терминалам. У всех у них одна задача – найти детектива, бросить все силы на поиски, однако это слишком сложно сделать с наполненной другими мыслями головой.       Питер Кейдж остается за спиной капитана все это время, уже успев избавиться от пальто и стараясь не влезать в межличностные системы чужого отдела. Но что он и позволяет себе сделать, это прищурено отметить, как RK900 с желтым диодом делает шаг в сторону выхода. Больше ему не удается сделать. Джеффри Фаулер, мгновенно заметив это движение, предупреждающе указывает на машину пальцем, произнося тихим, но угрожающим голосом:       − Не смей, − Ричарду не нужно даже смотреть на капитана, чтобы понимать, кому адресованы эти слова. Андроид тут же останавливается, сурово и с толикой сожаления пронзая выход взглядом. – Останешься под руководством агента Кейджа. То, что детектив Рид исчез, не значит, что ты должен таскаться по городу без дела.       Буквально насильно вынудив систему прийти в порядок, Ричард, на несколько мгновений сжав кулаки, покорно разворачивается обратно. Его ледяной взгляд обращен к капитану, не злобный и не яростный, но тяжкий и смиренный. И участок, словно ни в чем не бывало, возвращается обратно в свою обычную колею. Возобновляются переговоры, звонки, стуки каблуков. Капитан Фаулер уходит обратно в кабинет, вот только в этот раз мужчина вместо того, чтобы заняться разработкой мероприятий по поиску детектива, упирается о свой стол обеими руками. Несколько секунд внутреннего смятения – все бумаги, усеявшие стол, яростно спихиваются на пол, шурша в воздухе. И Ричард наблюдает за этим, ясно осознавая, что за маской встревоженной и привычной работы участка скрывается куда больше, чем может казаться на первый взгляд. Каждый здесь зол. Каждый здесь испуган. Пусть никто этого и не покажет, особенно убравший руки в карманы агент Кейдж, что медленно подходит к Ричарду и произносит всего одно слово настолько тихо, чтобы никто рядом больше не слышал.       − Рассказывай.       И Ричард рассказывает. Практически все, что связано со сделанными открытиями относительно убийцы, негласно имеющим прозвище «Сероглазка». Рассказывает, как удалось отыскать автомобильный салон, где появлялся точно такой же андроид. Рассказывает, как пришлось прижать человека, дабы вырвать у него хоть немного информации. Как пришлось обратиться к частному патрулю за помощью. Как обнаружили автомобиль без номеров за забором участка. Даже отводит Питера Кейджа к тому самому месту, где совсем недавно стоял седан. Он рассказывает практически все, намеренно и плавно обходя такие углы разговора, как Стэн или его отношение с Луизой Вольф. Но Питеру, кажется, и не нужно слышать о последнем. О нем он читает невербально, не сводя с Ричарда многообещающего взгляда. Именно такими глазами смотрят друг на друга люди, стараясь всего одним взором сказать «Не беспокойся, я все знаю. Знаю, но никому говорить не стану».       Участок пустеет ближе к восьми вечера. Большинство отправляются не домой, но на патруль улиц, который Питер окрестил бессмысленным. Словно бы убийца примется бродить по улицам в поисках приключений на задницу. Не стоит быть машиной или Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться до главной мысли: пусть Гэвин Рид и попал в руки ублюдка аж семь часов назад, на деле он будет умирать медленно и долго. Уж слишком настойчиво девиант обхаживал детектива, чтобы дать ему так просто умереть.       Джеффри Фаулер сопротивлялся довольно долго, не желая идти на поводу у федерального агента. Капитан не стал ничего даже слушать о теории Вольф и Ричарда на тему RK900, и то ли это играет уверенность в психической нестабильности женщины, то ли страх допустить мысль, что столь передовая модель может творить такие зверства. Однако Питер Кейдж не пальцем деланный, хоть его вечная приветливая и безобидная улыбка и создает такое впечатление. Он – агент Федерального Бюро Расследований, и каким бы суровым ни был человек по имени Джеффри Фаулер – рядом с подобной должностью все равно кажется маленькой мышью у ног лошади. Это одна из причин, почему Питер, игнорируя возмущения капитана участка, отдает приказ о перенаправлении всех машин в департамент. Всех, кроме одной.       Ричард не сразу понимает произошедшего, когда выходит из переполненного участка на улицу, подставляя голову лучам городских фонарей и далекому диску белой луны. Всего несколько минут назад он должен был провести ночь рядом с такими же машинами, в одном ряду, смотря друг другу в затылок. Но Питер Кейдж, дождавшись, когда злой капитан покинет холл, поворачивается к своему вынужденному напарнику и задает всего один вопрос:       − Выследить сможешь?       Дважды спрашивать не приходится. Андроид, на мгновение вспомнив паническую атаку покидающей участок женщины, неосознанно окрашивает желтый диод. Возможно, агент Кейдж принимает это как обработку информации и соединение со спутником, потому и не обращает внимания на отличительное золото, что вызывающе выделяет Ричарда среди других машин. Вместо подозрений Питер Кейдж, уставший и ссутулившийся, воспринимает это как положительный ответ, с намеком кивая головой в сторону выхода.       Уже сидя в такси, Ричард предпринимает попытку проанализировать весь день. Совершенно сумасшедший, наполненный безумствами как в собственной системе, так и в окружающем мире. И что абсурдней из всего случившегося андроид не может решить, не имея оценочной способности. То, что его копия, передовая модель вдруг принялась уничтожать людей в извращенной форме, пока он, Ричард, старается предотвратить любое убийство, воспринимая жизнь, как истинный абсолют? Или то, что всего за несколько часов им с Вольф удалось подобраться к убийце едва ли не вплотную, встретив на своем пути преграду не из серийного маньяка, а из полицейских сотрудников, уверенных в невменяемости открытого и самой Луизы? А может, то, как бешено реагируют его системы на любые неприемлемые в его понимании взгляды в сторону одного человека? Как остро воспринимается любой взгляд, любой крик, любое неуместное движение, направленное на Луизу Вольф? Он все еще видит эту ставшую привычной побочную цель перед глазами, однако теперь она принимает совсем иные формы. Не просто узнать, что произошедшее семнадцать лет назад повлекло за собой такие серьезные личностные и физические последствия, но в будущем оградить от подобного, в случае надобности закрывая человека собой.       Такси останавливается у обочины, оповещая об окончании пути. Оплата, прошедшая через дистанционное подключение, отзывается приятным, женским голосом, желающим удачного вечера. И эта фраза довольно иронично звучит в связи с тем местом, которое становится конечным пунктом. Выйдя под свет уличных неоновых вывесок, Ричард ледяным взором осматривает дверь, на которой все еще висит предупреждение «Андроидам вход воспрещен». Вряд ли это его остановит, впрочем, как не останавливало и ранее.

***

Джимми понимает все без слов. Даже в этот бурный вечер, когда бар атакуется по меньшей мере двадцатью посетителями, все же находит несколько минут, чтобы стать моим личным барменом. Уже на барном, высоком стуле я, не снимая плаща, чувствую нарастающее нетерпение перед погружением в алкогольный туман, сопровождающий меня последние десять лет. Никаких беспокойств, никакой тревоги. Никаких мыслей о потерянном друге и чувстве вины. Никакого одиночества и отвергнутости, при которой весь мир воспринимает тебя, как чокнутого. Только спокойствие и расслабление.       Безмолвно наполнив стеклянный стакан на половину, Джимми уже хочет убрать бутылку, как женская рука мягко останавливает его, отбирая заветный початый сосуд с черной этикеткой. Этот жест настораживает Джимми похлеще моего угнетенного, убитого вида, с которым я входила в помещение, звеня колокольчиком над головой. Пока одна рука отбирает у мужчины бутыль, вторая флегматично выпутывает из кармана сложенную пополам заранее взятую купюру. Черные глаза встревоженного Джимми недобро сверкают.       − А не перебор ли? – приглушенно спрашивает бармен, получая в ответ мимолетный отчужденный взгляд. – Второй раз за этот день.       − Плохой из тебя бармен, раз ты так стараешься лишиться постоянного клиента, − невесело усмехнувшись, я делаю крохотный глоток. Янтарная жидкость мгновенно обжигает слизистые, оставляя на языке пламенный, горьковатый вкус с примесью чего-то сладкого.       − Зато хороший друг, − не получив от меня ответа даже после секундной паузы, Джимми уже желает отойти в сторону, как внезапно замирает и, кинув на меня понимающий взгляд, возвращается обратно, поддавшись вперед, дабы никто сидящий не слышал. Последних не так много. В баре заняты в основном все столики, в то время как за барной стойкой сижу только я и некий мужчина по правую сторону через несколько мест. – Слушай, я бы хотел сказать, что все будет хорошо, но ты коп. Тебя таким не купить.       Смысл его слов осознается не сразу, а когда понять и получается, я все равно недоуменно смотрю в темные глаза, ощущая огонь в груди от сделанного глотка. Бармен между тем хмуро сминает губы, пожимая плечами.       − Сама знаешь, как работает наше СМИ, − на этом моменте я устало вздыхаю и обхватываю стакан двумя ладонями, утопая взглядом в мелких волнах на янтарной поверхности. – Просто хочу сказать, что Гэвин как чертов кот – имеет девять жизней. И то, что он исчез, еще ничего не значит.       «Не могу не согласиться»       Джимми не получает ответа и в этот раз. По правде говоря, у меня совсем нет настроения с кем-то общаться. И в бар я пришла не ради приключений или душеизлияний. Скорее, за пеленой забытья, в которой хочется утонуть по самую голову, забыв к чертям собачьим про сраные проблемы. Слишком вымотанная этим жутким днем, слишком уставшая, чтобы кому-то что-то рассказывать. И уж точно не желающая чувствовать себя жертвой. Уж этого с меня точно хватит. Наглоталась.       Едва последнее слово мелькает в сознании, как карман плаща отдается вибрацией. Джимми, отметив мои неторопливые, даже ленивые попытки высвободить телефон, отходит в сторону, теряясь из поля зрения. Само устройство звучит глухо, совсем тихо, заглушаемое звуками какой-то незнакомой мне рок-мелодии, что сочится из колонок под потолком. На экране мелькает всего одно имя, и отвечать на него мне не хочется от слова «совсем».       Устало вздыхая, я делаю очередной обжигающий глоток, убираю телефон на стол и отклоняю вызов. Деревянная стойка перестает отдаваться вибрацией.       «Не вежливо»       Как будто мне есть дело, вежлив или нет мой поступок. Все равно отклоняю повторный вызов, застыв со стаканом у рта.       «Вдвойне невежливо»       Телефон некоторое время молчит. Светлая сеточка из трещин обрамляет потухшее стекло, и я уже делаю новый глоток, безучастно рассматривая зеркальную стойку напротив, как в воздухе раздается новый звук вибрации. Остается только удивиться такой настойчивости. Впрочем, учитывая, от кого этот звонок – ничего удивительного как раз и нет.       Облизнув губы и вскинув брови, я, смотря на мелькающее имя брата, уже с агрессией скидываю вызов. Естественно, это не может не отметиться Стэном, не сменяющего усталого, но ничуть не удивленного тона.       «Совсем невежливо»       Меня так и подмывает ответить компьютеру, останавливает только отсутствие наушника в ухе, что обычно становится предметом для отвода глаз. Однако когда телефон вновь начинает вибрировать по столу, я, чувствуя, как злость сменяется усталостью и убеждением, что просто так Фрид не отстанет, все-таки принимаю звонок, мгновенно переводя его на громкоговоритель.       Гудок оповещает о принятом вызове. Несмотря на это, на том конце линии сохраняется тишина, и если поначалу мне кажется, что я просто не слышу брата за звуками разговоров и музыки, то когда Фрид все же подает голос – понимаю. Это очередная неумелая попытка выразить свою обиду через молчание.       − Мне кажется, или я на громкоговорителе?       − Нет, тебе не кажется, − ничего не выражая своим флегматичным тоном, я демонстративно делаю глоток, словно бы Фрид наблюдает в данный момент где-то издалека. Нет у меня желания вести светские разговоры и слушать нотации про неадекватное отношение к своему слабому здоровью. Сознание даже посещает мимолетная мысль сбросить трубку в случае, если брат примется читать лекции о нравственности и поведении.       − Ты снова в баре, − судя по чуть хриплому и ленивому голосу Фрида, не я одна устала за весь этот больной день. Выждав некоторую паузу, брат превращает утверждение в вопрос, явно не надеясь услышать отрицательный ответ. – Верно?       Ничего не говоря, я задерживаю сделанный глоток на несколько секунд, распробовав терпкий вкус с нотами корицы. Стакан медленно опускается на стол рядом с телефоном, и Фрид на том конце вздыхает. Этот звук касания стеклом деревянной поверхности вместо сотен слов, которые я могу произнести в ответ. Тем более, что мне разговаривать совсем не хочется. Рассудок так и требует как можно скорее прокрутить этот дурацкий момент, сведя всю бессмысленную болтовню к минимуму.       − Что ж… я так понимаю, рассказывать тебе о вреде алкоголя все равно безрезультатно. Ты не станешь слушать…       «Не стану», беззвучно проговариваю я, катая дно стакана по столу. Это еще мягко сказано. Как можно вообще кого-то слушать, когда твой близкий человек в жопе, а ты ничего не можешь сделать, потому что окружение считает тебя ненормальной? Выйдя из своего кокона, я надеялась, что встречу лучший мир, а оказалось, что боли стало еще больше из-за невозможности просто на все забить.       Хмуро осмыслив последнюю мысль, я замираю, держа стакан ребром на столе. Именно. Вот что я делаю. Вот чего я хочу. Забыться. Перестать угнетать себя, перестать остро переживать. Перестать чувствовать что-либо. Как тогда, в баре, перед нежданном приездом Ричарда. Андроида, заставившего меня чувствовать.       − …слышал о случившемся, − за ворохом своих мыслей, я пропускаю большую часть речей брата мимо себя. Потому удивляюсь, когда Фрид, только что что-то говорящий, замолкает. Следующие его слова вынуждают меня пожалеть о принятом решении ответить на вызов. – Мне очень жаль, Лу… знаю, этот человек был тебе дорог, хоть и не понимаю почему. И все же никто не заслуживает подобной участи.       − Не говори так, словно его уже нет, − слова злобно срываются с моих губ, и будь Фрид рядом, наверняка бы прилетело смачного подзатыльника. Воцарившееся молчание в телефоне буквально предлагает продолжить свою тираду, и все же я не следую на поводу у вспыхнувшей злости, слыша неловкий голос Стэна.       «Спокойней. Он ведь все-таки пытается помочь»       Что правда, то правда. И она не дает мне продолжить свой гневный монолог, вынуждая раздраженно сжать губы и дрожащей от наступающей истерики рукой приблизить стакан ко рту. Мелкий глоток горячительной жидкости словно забирает часть гнева, покрывая сознание легкой дымкой. Нет ничего странного в том, что алкоголь так быстро уносит меня в туман. Это как минимум четвертый бокал за день, да еще и на голодный желудок, еще и после эмоциональной встряски.       Из телефонной трубки слышится усталый вздох, за которым следует несколько секунд тишины. Видимо, теперь о звонке жалеет Дитфрид. Удивительно, почему он вообще до сих пор не прощается, уже наученный, что в таком состоянии меня лучше не трогать.       − Не стану тебя в чем-либо убеждать… вообще-то, я бы хотел поговорить о Стэне, но судя по всему, ты явно не настроена на разговор.       Едва до меня доносится имя компьютера, как я, пригнувшись над телефоном, аккуратно осматриваю помещение. Никто не станет подслушивать за одиноко сидящей женщиной в компании телефонной линии и бутылки виски, но осторожность в отношении Стэна никогда не помешает. И я оказываюсь правой. Все: от младого до старого, от юной девушки-студентки до бывалого мужчины-шахтера – увлечены своими делами. Даже Джимми, отошедший за один из столиков, дабы пообщаться со знакомыми, совершенно не интересуется моей персоной. Единственный, чьи взгляды я ловлю – тот самый посетитель у барной стойки, слишком статный и официально одетый для этого места.       − Ты выбрал не самое удачное время, − окинув мужчину безучастным взглядом (на что словила едва заметную улыбку на мужских губах), я возвращаюсь к телефону. Недавняя дрожь в теле умолкла. На ее место пришло алкогольное пламя, блуждающее по сосудам от тяжело отбивающего ритм сердца ко всем объятым огнем органам.       «Но я буду не против, если ты покинешь это место ради разговора обо мне. Хотя… я и не надеюсь на то, что ты меня послушаешь»       − Понимаю, − коротко отвечает брат, в воображении кивая головой. – Но раз все равно ты ответила на звонок, позволь узнать у тебя одну деталь. Она сводит меня с ума.       Вместо обыденного «Да» Фрид получает молчаливое согласие, сопровождаемое усталым вздохом. Виски уже изрядно подействовало, не давая былой злости и страху взять верх. Только расслабление, долгожданное спокойствие, на фоне которого воспоминания дня пытаются пробиться. Их же я уже без усилий задвигаю на задний план, уходя вниманием в напряженный, твердый голос Дитфрида.       − Я сегодня разговаривал с отцом. Ты приняла решение покинуть штаты, как я понимаю, − все так же не получая от меня никаких слов, брат выдерживает несколько секунд и продолжает уже более осторожным, но требовательным голосом. Блеклый взгляд в сторону посетителя, что сидит через несколько мест, окончательно убеждает меня в одном. Кое-кто слишком сильно заинтересован в моей личности. В частности моими закинутыми одну на другую обнаженными ногами под черной юбкой. Посетитель, заметив мой взгляд, расценивает его иначе в угоду себе. Доступный взору уголок губ приподнимается вверх, мужчина, желая произвести эффект, расслабленно укладывает руку на стол, делая из точно такого же стакана глотки. – Однако отец уточнил, что отправиться в Германию ты возжелала не одна. И, как я могу судить из разговора, отец не знает, кем именно будет твой спутник.       − Ты так говоришь, будто сам знаешь, − ничем не ответив мужчине на его улыбку, я отворачиваюсь, без интереса глядя в зеркальную стойку с алкоголем. Голубые глаза находят свое отражение между бутылками, и оно заставляет удивиться, что вообще могло привлечь ко мне человека, да еще и такого полета. Чуть взъерошенные черные волосы, сбитый воротник голубой рубашки, осунувшиеся плечи и безмерная усталость в глазах, которые искрят недавними слезами. Явно не так должны выглядеть женщины, привлекающие хотя бы на одну ночь.       − Я знаю, Луиза, − жестко произносит Фрид, тоном показывая и укоризну и желание настучать мне по голове за возможные решения. – Я не настолько глуп, чтобы не сложить два и два. И даже с твоим безрассудством ты должна понимать, что подобное чревато последствиями.       И снова Фрид остается без ответа. Хочет что-то услышать, хоть скудную попытку оправдаться, но мне надоело врать. И говорить. Мне все надоело. Все.       − Ты звонишь для того, чтобы добить меня? – о, как прекрасно вернуться назад в свое извечное состояние отчуждения, ненависти к окружающему миру! Покрываясь холодным отношением ко всем, кто находится рядом, будь то капитан или брат. Как сладко снова ощущать себя свободной, ни от кого не зависящей, никому ничего не должной. Одной. Только одной. – Если так, то можешь идти к черту.       Блаженная улыбка касается моих губ, но играет она на них недолго. Нечто в груди зарождается легким зудом, кричащим о неправильности моих слов в сторону близкого. И я стараюсь задушить это в корне, уничтожить, растоптать, но когда Фрид произносит последние слова перед тем, как разорвать связь, это нечто взрывается, покрывая сердце коркой вины.       − Да… вы зашли очень далеко.       Тихий, обреченный тон родного голоса не дает мне долго упиваться состоянием отчуждения. Точно змеи, стыд и совесть расползаются в душе, и я уже хочу остановить брата, как слышу гудки сброшенной сети. Экран телефона тухнет. Больше брат ничего не говорит.       «Просто великолепно», восклицает Стэн, от чего я неприязненно морщусь, не ожидая услышать столь резкий тон. «Знаешь, обычно я стараюсь принимать твою сторону, но сейчас ты совершенно не права»       Незнакомая мне мелодия подходит к концу, становясь все тише и тише. Не будь в голове что-то бубнящего о нравственности Стэна, и до меня бы наверняка донеслись разговоры посетителей за спиной, может, даже удары стаканов, но компьютер возмущается слишком громко. Неужто все они считают, что я стану реагировать на нотации? Пусть я поступила не правильно, буквально обидев брата. Все же я чисто физически не могу что-либо ответить или изменить. Не могу. Не хочу.       «Я понимаю, что тебе сейчас не до близких. Чувствую твое состояние, можешь мне даже ничего не говорить. Но Луиза, он ведь твой брат. Он просто беспокоится о тебе»       − Пошло оно все к черту.       Тихо проговорив это, скорее, самой себе, я принимаюсь шарить по карманам пиджака. Только через несколько минут бесцельного блуждания пальцев в недрах ткани, вспоминаю, что сигарет нет. Их я самолично выбросила на крыльце своего дома в компании Девятки.       Воспоминание о серебристых глазах проникают в затуманенный рассудок так резко, что я не сразу замечаю, как застываю с руками в карманах. Даже за десятки километров не находясь рядом, андроид заставляет меня чувствовать Это. Именно Это. Даже будучи под панической атакой в участке я умудряюсь узнать его из десятка, вглядываясь в черные зрачки. Он отличается. Не просто отличается, но выделяется. Его радужки нельзя назвать серыми. Серебристые, металлические, пепельные – только не серые. Эти глаза искрятся, источая то лед, то жгучий интерес. И все в нем так восхитительно, что Это перебивает возвращающееся состояние отчуждения.       «Так», настойчиво произносит Стэн, получая от организма оповещения о смене сердечного цикла. «Не знаю, что происходит в твоей голове, но я запутался»       Его слова не сразу осознаются мозгом, ушедшим в раздирающие на части воспоминания, зато боковое зрение улавливает движение в свою сторону. Недоуменно сдвинув брови вместе, я смотрю в сторону того самого мужчины, что ранее сидел через два стула от меня. Это как же сильно я ушла в размышления и чувства, если даже не заметила, как тот пересел ко мне поближе, теперь протягивая раскрытую пачку сигарет под лукавый, с ноткой надменности взгляд каре-зеленых глаз.       Стэн настораживается. Я настораживаюсь. Правда, меня отпускает быстрее, чем компьютер. Уж кто-кто, но я точно не собираюсь проводить этот вечер в уединении с кем-то, по крайней мере не с незнакомцем, и вообще не с человеком. Судя по тому, что Ричард не пошел за мной, вообще ни с кем. Потому удивление резко отпускает, собственные губы блекло ухмыляются в знак «почему бы и нет», и я без задней мысли вытаскиваю из пачки тонкую, белую «вредную привычку». Секунда, и мужчина, явно все это время подготавливающийся, чиркает зажигалкой, позволяя даме прикурить.       Стоит ли описывать восторг, что испытывают легкие, когда едкий дым проникает внутрь?.. сигарета вкупе с алкоголем приносят еще больший эффект, накрывая новой волной тумана. Тонкие нити, выпускаемые в воздух под свет барной лампы, путаются между собой, напоминая о серебристых нитях в глазах Девятки. Почему он не пошел за мной?.. почему решил остаться в участке? Только сейчас, чуть охмелев и освободившись от истеричного гнета, начинаю задумываться над этими вопросами.       − Неудачный выдался денек, да?       Басовитый, низкий голос, пропитанный безучастным интересом, перекрывает звуки начавшейся мелодии, что кажется мне знакомой. Сидящий рядом мужчина получает оценивающий взгляд, уже по привычке цепляющийся за любую мелочь. Черный, приталенный костюм явно не из дешевого бутика; начищенные до блеска черные туфли; аккуратная укладка черных, почти смольных волос; ровная, ухоженная щетина и неуловимая, самовлюбленная улыбка на губах, намекающая на убеждение человека в своей неотразимости. Но это не все. Есть те детали, которые я научилась подмечать, благодаря долгим годам блуждания по рукам мужчин. Эти детали никогда и ни с чем не спутаешь.       Запах женских духов. Его сложно уловить в ароматах сигареты, алкоголя и мужского парфюма, однако все же возможно. Видимо, духи масляные, с примесью розового эфира и малины.       Красный, тонкий след помады на верхней окантовке белого воротника рубашки. Мужчина постарался стереть след со смуглой шеи, но так и не постарался убрать его с ткани, посчитав, что никто не заметит.       Сбитый, расслабленный галстук изумрудного оттенка. Кто-то очень устал, кто-то очень много работал. А может, кто-то попал в лапы слишком игривой и страстной любовницы, что не удосужилась прибрать после себя. Почему любовницы, а не жены? Потому что мужчина наверняка весь день в работе, судя по строгому костюму, а галстук приспущен уже сейчас, вечером. Не говоря уже о свежем отпечатке кольца на безымянном пальце, буквально кричащим – этот мужчина занят. Впрочем, я и сама не могу считать себя свободной.       Ничего не ответив человеку, я оборачиваюсь обратно к стойке, делая мелкий глоток виски в знак нежелания общаться. Мужчину это не смущает. Глаза в его отражении барного стекла ухмыляются. Он мое отчуждение воспринимает по своему, как попытку набить себе цену.       − Брайан, − несмотря на явную ментальную стену, которую я строю вокруг себя, некий Брайан придвигается чуть ближе, протягивая мне руку. К его несчастью, у меня, как и у возмущенно фыркнувшего Стэна, иные взгляды на это знакомство.       − Простите, Брайан, − манерно затянувшись сигаретой, я, не удостаивая мужчину вниманием, стараюсь поставить все точки над «и». – Но не интересует.       − Неужели? Я ведь еще ничего не предлагал, − усмехается человек, всем своим видом даже не пытаясь скрыть возгорающегося интереса.       − А вы можете так много предложить? – без задней мысли спрашиваю я, глянув на мужчину чуть приподняв подбородок. Посетитель, лукаво облизнув губы, мимолетно смотрит на свой полупустой бокал, после чего поддается чуть ближе. Ослабленный галстук свисает с его шеи, спускаясь вниз к темным брюкам. Теперь запах женских духов остро ощущается на фоне других ароматов, вынуждая меня неприязненно хмуриться.       − Ну, на один вечер одинокой девушке точно что-нибудь соображу.       «При всем моем уважении к незнакомым людям, но по-моему у нашего Брайана проблема с восприятием», колкое замечание Стэна вызывает улыбку, ведь я знаю о чем говорит компьютер. Мной уже не раз показано нежелание общения, хоть какого-либо сближения, а человек, точно баран, лезет вперед, уже водружая мужскую, теплую ладонь на женское колено. От этого прикосновения мне становится не просто гадко. Мерзко! Отвратительно! Точно кто-то чужой пытается позариться на то, что принадлежит другому, и это в общем-то так и есть! В голове так и мелькает недовольный, ледяной взор Ричарда, что в воображении стоит за плечом. И я даже не могу понять, кому именно принадлежит этот взор: мне или мужчине, посчитавшему себя вправе трогать чужое.       Наигранно улыбнувшись, я с предвкушением зажимаю сигарету зубами и принимаюсь медленно, деловито вытаскивать свой арсенал под звуки тяжелой мелодии и любопытствующий взгляд мужчины. Последний довольно быстро сменяется на настороженный, от которого в груди просыпается ехидное озорство.       − Я же сказала, − пока левая рука медленно выпутывает из кармана полицейский жетон, правая ловко и с характерным металлическим шумом механизмов укладывает черный пистолет на барную стойку рядом со стаканом. Уже здесь, как выразился Стэн, "наш Брайан" напряженно выпрямляется, убирая руку с моего колена. – Не интересует.       Теперь, когда рядом с пистолетом лежит и значок, посетитель окончательно отстает. Даже не так. Проговаривает нечто вроде «Прошу прощения», быстро выпивает содержимое своего бокала и уходит прочь, оставляя после себя шлейф неприятных ароматов и звон колокольчика.       «Это было красиво», уважительно отзывается компьютер, вместе со мной сопровождая спину мужчины насмешливым, но усталым взором.       − Надо же, − от голоса Джимми, успевшего пройти за свое место у стойки, я невольно дергаюсь. Только теперь, отпустив чувство блаженства, что испытываешь всякий раз ставя кого-то на место, четко осознаю, как много глаз смотрят в нашу сторону. Не те, чьи обладатели сидят у дальних столов. Им ни видно, ни слышно. Но те, что сидят за спиной и у входа, все это время наблюдающие за глупыми попытками этакого самца склеить самочку. – Неужели в этот раз без ночных приключений?       − Похоже, их теперь станет в разы меньше, − бледно усмехнувшись, я вынимаю сигарету и делаю довольно крупный глоток, словно в поощрение себе за правильный выбор. Их в последнее время как раз-таки и не хватает в моей жизни.       Джимми от такого заявления в удивленном одобрении вскидывает брови и делает несколько кивков головой. Его черные глаза сверкают в свете ламп, темные руки уложены на барную стойку, и мне нравится чувствовать его одобрение в свою сторону. Нравилось, если бы не вдруг начавший петь хриплый, мужской голос, заслоняющий собой все остальные чувства и эмоции.       Он снова здесь. Витает вокруг. Тихо напевает любимые песни, заставляя трещать еще не заросшие душевные раны. Эти прекрасные слова отзываются нарастающей бездной страха в груди, кровь в жилах, что совсем недавно пылала огнем от виски, холодеет. Слышу, как резко замирает сердце и тут же пускается в пляс, отбивая чечетку в висках. Холодный пот немедля покрывает лоб, дыхание сбивается, не давая мозгу нужной порции кислорода. И пока Джимми говорит о чем-то дружелюбным голосом, я, сжимая стакан и сигарету, закрываю глаза, стараясь унять вернувшуюся дрожь.       − Переключи, − вместо нормального слова из горла вырывается трусящийся хрип. Бармен не замечает моего состояния, протирая стойку и что-то весело рассказывая. Его история, возможно, интересна, однако она не может пробиться сквозь накатившую панику, вызывающую полный ступор и нарастающую, еле сдерживаемую истерику. – Джимми, переключи.       Бормотание бармена умолкает. Мужчина, кажется, пытается узнать, что со мной не так, но все, что я могу говорить – всего одно слово, повторяющееся словно мантра. Через мгновение музыка и голос Мэнсона исчезают, оставив внезапное расслабление во всех мышцах вкупе с внезапной головной болью.       − Лу, ты в порядке? – наблюдая, как я, убрав сигарету обратно в зубы, начинаю тереть пульсирующие виски, Джимми обеспокоенно осматривает проступающие капли пота на моем лбу. – Может, вызвать такси?       Как объяснить человеку, что ранее любимый исполнитель стал предвестником адских мук в голове? Глянув на Джимми исподлобья, я делаю несколько глубоких вздохов через нос, заставляя трясущееся тело унять свою дрожь. В темных глазах бармена безмерное беспокойство и примерно столько же едва уловимого желания оказаться как можно дальше. Не могу винить Джимми за его нежелание становиться спасательной жилеткой для человека, пережившего встречу с хладнокровным убийцей. Каждому в жизни доводилось чувствовать на себе ответственность за того, кто вот-вот разревется, погрузившись в бездну отчаяния и боли. В такие моменты неподготовленный человек стремится оказаться как можно дальше, скрыться из вида, лишь бы не видеть слез или наступившей истерики. Потому я решаю в очередной раз наврать, пряча свои истинные мысли и страхи от посторонних.       − Нет, все нормально, − перестав тереть унявшиеся виски, я с показательной расслабленностью втягиваю в скованные легкие дым и почти сразу же прилипаю к холодному бокалу. Взгляд Джимми пропитан недоверием, вряд ли он станет верить этим словам, однако все же отпускает недавнее напряжение, понимая, что ему не придется успокаивать эпицентр страха и боли в виде меня. – Просто голова болит. Очень тяжелый день.       − Как скажешь. Если что, − мужчина кивает головой, указывая пальцем на столики в дальнем углу, − я буду рядом.       Ответив бармену благодарственной, но слабой улыбкой, я тут же прячу глаза в стакане. Сигарета в руке медленно теряет жизнь, выпуская тонкие пепельные нити в воздух. Последние лениво поднимаются вверх, окутывая барные лампы сетью и рассеиваясь всякий раз, как кто-то за спиной проходит мимо. Блуждающих по бару здесь не так много. Сам зал в общем поскуднел с момента звонка Дитфрида. Только четыре столика заняты немногочисленными посетителями, девушка-студентка исчезла с тем самым мужчиной-шахтером. Хоть у кого-то сегодня будет веселая ночь.       Ощутив эту мысль, я вдруг мыслями возвращаюсь к мужчине, десять минут назад пытавшемуся затащить меня в постель. Год назад я бы без проблем поддалась его незамысловатым ухаживаниям, если их вообще можно так назвать. Возможно, даже сама бы проявила инициативу, как неделю назад в этом же самом баре подсев к незнакомцу с игривой улыбкой. Кто знает, как бы закончилась та ночь, если бы задуманное было исполнено. Но вот, дверь открывается, звенит колокольчик, и кое-кто со стальным взглядом и надменным видом в приказном тоне спихивает меня со стула, оставляя на запястье цепочку из гематом. Тогда я возненавидела его. Тогда я ощущала дикую ярость, гнев и желание разобрать машину на винтики, но даже тогда я заметила этот ледяной, презрительный взгляд в сторону мужчины, с которым планировала провести ночь. Вряд ли Девятка желал показать свое хозяйское положение, зато я уже в тот вечер допустила мысль, что этот андроид в отличие от людей не показывает свою готовность постоять за себя с помощью красноречивых слов. Ему даже не надо об этом говорить. Все его поступки и действия сами кричат об этом налево и направо.       Мелькнувший в голове взгляд машины, с которым Ричард этим днем выуживал из арендодателя всю информацию, вызывает легкое изменение в груди. Всего один несмелый, выбивающийся из общего ряда удар сердечной мышцы, а я уже буквально плавлюсь на этом чертовом стуле. И все же обида захлестывает с головой. Ричард остался в участке. Не последовал за мной, как делал это ранее. Помню слова Дика у постели в номере отеля, что предлагал снять стресс не безызвестным способом. И помню, когда оказалась слишком близка к Девятке в квартире Рида, под светом неоновых вывесок из улицы. Неужели все это было просто системное желание привести человеческий организм в порядок?       Горестно усмехнувшись, я вновь зажимаю сигарету в зубах и запускаю пальцы в черные волосы. Едкие мысли, разрывающие сердце на части, не оставляют в покое, продолжая мучить душу, и выпитый алкоголь усугубляет ситуацию, заводя собственные мысли в еще худшие допущения. Что, если все это – лишь игра, линия поведения, адаптация, так тщательно и удобно подобранная? Что, если андроид подпустил меня к себе только для того, чтобы снять мой стресс? И все, что я делаю, о чем думаю – всего лишь иллюзия? Не хочу об этом думать! Как перестать об этом думать?!       Грудная клетка вновь покрывается дрожью, и я стараюсь ее унять, делая глубокие вздохи, но ничего не получается. Единственным верным решением кажется принятие еще большей дозы алкоголя, что я и делаю, поспешно вытаскивая на половину истлевшую сигарету и совершая большой глоток. Огонь немедля растекается по горлу, заглушая обиду физическим дискомфортом, и все же действует это недолго. Становится только хуже. Морально хуже.       Мелодия, сменившая голос Мэрлина Мэнсона, играет где-то на затворках сознания. Я не вслушиваюсь в разговоры посетителей, не обращаю внимания на звуки банджо из колонок. Собственные мысли шумят в голове, отзываясь сотнями голосов, и мне так хочется от них избавиться, что я снова прилипаю к бокалу, высушивая его практически до дна. На толстом стекле остается чуть меньше сантиметра янтарной жидкости, лениво плещущиеся от стенке к стенке. Но помогает мне не алкоголь. Помогает звон дверного колокольчика и следующая за ним тишина, что через несколько секунд нарушается мужским, грубым возгласом.       − Эй, ты! – не знаю точно, к кому именно обращены эти слова, но догадываюсь, замирая на месте с сигаретой у рта. – Тебе здесь делать нечего! Какого черта ты сюда приперся?       Усталый вздох сходит с моих губ ровно в тот момент, когда сигарета стряхивает пепел в оставленный Брайаном стакан. Навалившаяся обреченность разом прерывает все мысли. Повернувшись головой через левое плечо, я нахожу взглядом голубые светодиоды и обладателя, что стоит у входа, как обычно буравя привставшего из-за столика пухлого мужчину ледяным взором. Я знаю, кто этот андроид. Как и в участке, могу узнать его из сотен.       − Слышь? – не унимается посетитель, в лице которого я нахожу знакомые черты Боба Дилана, одного из частых посетителей полицейского участка. По долгу службы уже не раз сталкивалась с этим человеком, становясь свидетелем разборок детектива Рида и довольно агрессивного выпивохи, всякий раз начинающего пьяный дебош в увеселительных заведениях. Везде узнаю эту седую бороду и грязную кепку с эмблемой Янкиз. – Чо молчишь, жестянка?       − Молчит, потому что мозгов побольше, чем у тебя будет, − беззлобно, но с вызовом бросаю я человеку, привлекая к себе всеобщее внимание. Не знаю, что видит в моих глазах Боб, однако меня радует то, как пьяная агрессивность мужчины сменяется неуверенностью. Выпивоха присаживается обратно за стол, перебегая взглядом с меня на андроида. Последний и вовсе теперь смотрит в мою сторону, наверняка подвергая анализу все происходящее на барной стойке рядом с моей осунувшейся тушкой.       − Так это твой, что ли, Вольф? Убери его отсюда к чертям собачьим!       − Легче, Боб, − доносится откуда-то с другого конца бара голос Джимми, явно недовольный, что кто-то смеет в его заведении устанавливать свои правила. Или просто уже уставший от вечных разборок Боба Дилана – человека, которому законом запрещено вообще посещать подобные места. – Не помню, чтобы ты владел этим баром, чтобы диктовать свои условия.       − Эти условия прописаны у тебя на двери, − уже несмело бубнит человек, кидая на меня опасливый взор.       − Тебе вообще запрещено здесь быть, кретин, − в ответ на свое замечание Боб получает мое немалое негодование, выражающееся в презрительном тоне. – Или считаешь, что если Рид отлучился, то тебе все позволено?       На это ему нечем ответить. Пусть Гэвин Рид не имеет никакого отношения к патрулю и отслеживанию стоящих на учете лиц, все же детектив, задерживающий подобных людей, негласно считает себя обязанным следить за порядком в отношении этих преступников. Еще одна причина, почему Гэвин Рид в полицейском участке по праву имеет статус специалиста высокого полета.       Боб, не желая вступать в словесную перепалку, в которой наверняка проиграет, недовольно фыркает и присасывается к бутылке пива. Его компания друзей-собутыльников продолжает метать в нас язвительные взгляды, но я пропускаю их тихое бормотание мимо ушей. Сигарета вновь атакуется, вот-вот грозясь окончательно «умереть» в моих руках. Ричард, все еще смотрящий на меня холодным взглядом, делает несколько шагов ко мне, отчего я показательно отворачиваюсь, задрав голову и выпустив дым в воздух.       − Ну, и? – тонкие нити поднимаются вверх и растворяются в общих ароматах алкоголя. Образующаяся пепельная сеточка притягивает взгляд, образуя причудливые узоры. – Зачем пришел?       − Агент Кейдж позволил убедиться в том, что вы в порядке, − холодно оповещает Ричард, игнорируя царящую тишину вокруг. Боковым зрением замечаю, как машина внимательно осматривает помещение, и как за этим действием быстро сменяется обстановка в баре. Посетители, что прервали разговоры дабы лицезреть перепалку и уловить как можно больше поводов для сплетен, тут же принимаются перекидываться фразами в нежелании привлекать к себе внимание серебристых глаз.       Услышав столь странное сочетание слов, я хмуро поворачиваю голову к машине. Ричард, прервав осмотр каждого посетителя, возвращается всем вниманием ко мне.       − В каком смысле позволил?       − Капитан Фаулер отдал указание о моем перенаправлении в распоряжение федерального агента Кейджа.       Ах, вот оно что. Кэп решил, что Девятка плохо на меня влияет? Что ж, вполне возможно. Только почему-то именно Ричард пустился на мои поиски, дабы удостовериться в моей безопасности. Не зря машина применила слово «позволил», а не «приказал». Сразу понимаешь, чья на самом деле была инициатива навестить мое поникшее тело.       Невесело усмехнувшись, я принимаю свое былое положение, манерно высасывая из сигареты последние капли «жизни».       − Тогда спешу огорчить, но я не нуждаюсь в няньке.       − Я не нянька, − неколебимо отвечает Ричард, обходя меня и присаживаясь на тот самый барный стул, где сидел Брайан. Одарив этот жест обреченным взглядом, я, придерживая сигарету над столом, отправляю последние остатки виски в горло, наливаясь румянцем и чувствуя накатывающие от жгучего алкоголя слезы. – Однако склонен испытывать беспокойство относительно вашего состояния.       На этом моменте андроид укладывает сцепленные руки на стол, многозначительно осматривая пистолет и значок на лакированной поверхности. Знал бы Ричард, для чего использовались эти предметы, не стал бы возмущаться демонстрации полицейского арсенала. Впрочем, возможно, его реакция была бы лишь воображением моего желающего испытывать его ревность мозга. Недаром сердце все еще мучает обида от сделанного открытия, пусть и не подтвержденного фактами, а лишь основанного на стремлении Дика снять стресс своего напарника путем физической близости.       − Вынужденная мера, − пожав плечами, я делаю манерный затяг, глядя строго в свое отражение. В следующее мгновение в зеркале мелькает мужская рука в белом рукаве пиджака. Отныне сигарета аккуратным, но хозяйским образом вынимается из губ и под мой недоуменный взгляд отбрасывается в пустой бокал, оставленный неудавшимся ловеласом.       − Кажется, мы с вами говорили уже на эту тему, − флегматичные пояснения Ричарда вызывают у меня не раздражение, но обречение. Тоскливо пялясь в шипящую от прикосновения с остатками алкоголя сигарету, я не подаю признаков привычной агрессии. В ином состоянии Девятка бы получил с полна за такой поступок, тем более на виду у других людей. Но точно не сейчас. Точно не сегодня.       − Ричард, я слишком устала для этого.       Голубые глаза не осмеливаются поднимать взгляд, как и Ричард не осмеливается противостоять моим словам. Он понимает, что подразумевается под «этим». Взаимные перепалки, отныне основанные на желании единения, соблазняют, и все же это точно не то, чем хочется заниматься в моем положении. Благо, Девятка это понимает, произнося всего два слова:       − Я знаю.       То, что происходит далее, вырывает меня из плена обиды и отчаяния. Опустошенный стакан показательно переворачивается дном вверх и опускается на горлышко темной бутылки виски. Вслед за этим андроид под аккуратным наблюдением притихшего бара забирает бутылку со стола и встает с места, протягивая мне свободную руку. Всего одного взгляда на распростертую ладонь хватает, чтобы понять смысл сделанного Ричардом. Он предлагает уехать отсюда. Скрыться, отправиться домой, в отель, да куда угодно, лишь бы подальше от людей, дальше от места, где свершался уже привычный мне процесс самокопания и истязания над душой путем мимолетных связей. И я согласна с его предложением. Без задней мысли укладываю свою ладонь в его руку и позволяю помочь мне слезть с высокого стула. Все полицейские приблуды возвращаются на свое место: значок в карман плаща, пистолет за пояс юбки. Вскоре колокольчик над дверью извещает всех присутствующих о нашем уходе. Мы же безмолвно водружаемся во внедорожник, оставляя бар и его посетителей далеко позади.       Я не сопротивляюсь, когда Ричард без вопросов берет управление машиной на себя. Только покорно принимаю из его рук алкоголь, игнорируя пульсирующую боль в спине от тесного соприкосновения со спинкой кресла. Автомобиль приятно урчит, распространяя по телу вибрации, и здесь так тепло и приятно, что я позволяю себе безвольно расслабиться на пассажирском сиденье, не следя за дорогой. Гэвин Рид был прав в тот вечер в баре. Грех не воспользоваться вечно трезвым водителем, умеющим вовремя смолчать.       Ночные улицы, не пустые, но и не оживленные, мелькают за окном, отражаясь в стекле десятками уличных фонарей, вывесок и ламп. Все окна внедорожника закрыты, и лишь гул проезжающих мимо автомобилей слышен при приближении последних. Люди, что блуждают по тротуарам, мелькают тут и там, но и их я не замечаю, слепо глядя на выглядывающую из-за мелкого облака луну. Полная, идеально круглая и яркая. Настолько светлая, что рядом находящиеся звезды меркнут на ее фоне, слабо переливаясь разноцветными искрами. Один такой вдруг привлекает мое внимание. Мелкий голубой огонек, мерцающий на темном небе, далекий, но такой притягательный. Точно такой же, как огонек на виске Ричарда, что безмолвно и уверенно ведет машину, изредка перестраиваясь между рядами автомобилей, дабы свернуть на перекрестке. От этих движений внедорожника стекло в руке блекло бьется друг об друга, и я вслушиваюсь в эти убаюкивающие звуки, позволяя алкогольной пелене накрыть меня с головой.       Здание отеля сверкает софитами и желтой вывеской, когда мы наконец прибываем на место конечного пункта. Ричард останавливает автомобиль прямо у входа, не доезжая до парковочных мест, и я понимаю, почему он это делает, теперь выжидающе глядя в мою сторону безучастным взором. Бутылка с виски продолжает придерживаться, прижимаясь к моей груди, дабы не расплескать содержимое. Не трогаясь с места, я смотрю на андроида прикрытыми от алкогольной пелены и усталости глазами и ловлю каждый блеск в этих серебристых нитях. Его профиль изящно очерчивается золотыми софитами, ярко контрастируя с голубым свечением на виске и пиджаке. Темные ресницы лениво вздрагивают от каждого движения зрачков, оставляя мягкие тени на щеках.       − Я не хочу в отель. Я хочу домой, − спокойный, не дрожащий женский голос практически шепчет. В глазах машины мелькает полное понимание моего нежелания, и все же Ричард предпринимает неохотную попытку отговорить меня от иррационального решения.       − Находиться в вашем доме в данный момент небезопасно, детектив, − не сводя с меня глаз, произносит Девятка, говоря чуть громче, чем я.       − Плевала я на безопасность, − не вынося более проницательного взгляда андроида, я прячу глаза, рассматривая блики в отражении темной бутылки. – Я больше не хочу скрываться.       Больше Ричард ничего не говорит, вновь заводя мотор и направляя машину прочь от отеля. Однако я не ожидала такого поворота. Думала как минимум, что придется вернуться в номер, чтобы забрать Сумо, которому явно уже надоело переезжать из места в место. Но стоило обеспокоенно взглянуть на желтый диод андроида, как тот, не отворачиваясь от дороги, произносит следующее, словно слыша мой вопрос в своей голове:       − Я предупредил администрацию отеля о нашем вынужденном отсутствии. О собаке позаботятся до следующего дня.       Вместо слов благодарности я смотрю на андроида тепло, продолжая прижимать бутылку со стаканом так, чтобы те не гремели. Ричард не отвечает мне взглядом. Ведет машину, соблюдая свою идеальную осанку и уверенный взор на ночные дороги. Зато отвечает кое-кто другой, единственный обеспокоенный в этой машине персонаж.       «Что-то подсказывает мне, что мы еще пожалеем об этом решении»       Ну и плевать. Пожалеем или нет – какой смысл? Скрываться вечно от мира, который считает тебя сумасшедшей? Если уж Сероглазка так хочет чужой крови, так пусть ее получает. Тем более это будет отличный способ попасть к нему в логово и найти того, за кого болит душа.       Городская черта остается позади спустя двадцать минут безостановочной езды. Судьба словно дарит нам этот шанс, намерено очищая дороги от попутных машин и красных светофоров. Лишь раз нам приходится остановиться и то ненадолго, пропуская вперед довольно пьяную компанию. Люди, которым на вид лет по шестнадцать, весело и шумно переходят дорогу в неположенном месте, однако Ричард решает не рисковать, явно понимая, на что способна пьяная молодежь. Еще один повод для того, чтобы украдкой посмотреть на машину восхищенными глазами. Помнится, в начале нашего сотрудничества я видела в нем лишь непоколебимый компьютер, способный пренебречь чужой жизнью ради своей цели. Только теперь понимаю, почему так сильно ненавидела его и продолжаю ненавидеть Дика. Андроид с не порушенной установкой не может что-либо ценить и оценивать за гранью своей программы. Андроид, получивший «поломки» системы, иначе смотрит на мир. Пусть Ричард в этом не признается, да и я не стану использовать в его сторону слово, начинающееся на букву «Д». Оно и так само по себе витает вокруг нас, незримое и волнующее.       Уже заехав в лесную зону, вид которой вызывает у меня отвращение, я поспешно стараюсь смотреть куда угодно и делать что угодно, лишь бы не видеть перед собой темной хвойной чащи, где мелькают яркие лучи фонариков. Снимаю плащ и откидываю его на заднее кресло, держа гремящую бутылку со стаканом между бедер. Достаю телефон и несколько раз покручиваю новостную ленту в интернете. Просто аккуратно откидываюсь на спинку и прикрываю глаза, вслушиваясь в гул двигателя под аромат хвои из приоткрытого окна. Все, лишь бы не смотреть туда, где в последний раз был лучший друг, ставший едва ли не братом.       Когда автомобиль медленно снижает скорость, вместе с тем уменьшая звук мотора, я наконец позволяю себе открыть глаза и осмотреть освещенный автоматическими лампами крыльца дом за покореженными, раскрытыми воротами. Ричард въезжает во двор медленно, шурша покрышками по асфальту. Здесь все еще сохранилась полицейская, электронная лента рыжего цвета, запрещающая всякому постороннему входить на место преступления. Присуждать собственному дому этот статус даже по странному пофигистично. Я настолько вымотана не днем, но всей этой жизнью, что даже мысль о гостиной с пятном уже высохшей крови на белом ковре воспринимается апатично. Кровь и кровь. Ну и шут с ней. Гостиная все равно останется просто гостиной, пусть я и не стану входить в нее, дабы избежать очередной панической атаки, высасывающей последние силы.       Не дожидаясь, когда гул мотора стихнет, я вялой походкой выхожу из машины, едва та останавливается напротив лестницы на крыльцо. Слабые ноги ведут меня вперед, к открывающейся двери, за которой в гостевом холле тут же включается свет. Здесь же я неосознанно вынуждаю себя задержаться, обеими руками прижимая к себе бьющееся стекло и неуверенно косясь в сторону арочного прохода в другую комнату. Что-то подсказывает, что побороть этот страх и истерику возможно только войдя в эти стены, вызывающие нестерпимое желание бежать от этого дома подальше. Но я не готова к этому. Ни морально, ни физически. Потому, когда за спиной слышатся шаги, а дверь щелкает замком, бездумно убираю пистолет на столик у стенки и, спрятав глаза в собственных ботильонах, пристыженно ухожу через кухню на задний двор.       Здесь хорошо. Мягкий ветер, наполненный влагой и хвоей, отбрасывает темные волосы за спину, покрывая кожу мурашками. Мне не холодно, но дрожь все же охватывает тело, заставляя ерзать плечами. Глубоко вдохнув, тем самым отрезвляя затуманенный рассудок, я оставляю стеклянную дверь открытой и прохожу на крыльцо, опускаясь на верхнюю ступеньку ближе к колонне. Темная кромка леса очерчивается контурами ярким светом луны. Где-то в лесу доносится звук волчьего воя, перекрывающийся шумом хвойных веток, покачивающихся прохладными потоками воздуха. Огромный дом остается за спиной. Теперь перед глазами только высокий, трубчатый забор, яркий высокий диск и далекие звезды, переливающиеся разноцветными оттенками.       Мое общество сохраняет свое одиночество недолго. Ричард, вошедший в открытую дверь, лишь на долю минуты остается на месте. Я не обращаю внимания на его присутствие, без стеснения ставя стакан слева и наполняя его купленным, терпким виски со вкусом корицы. Вряд ли андроид смотрит на это действие одобрительно, по крайней мере я буквально кожей чувствую его ледяной взгляд, однако со стороны машины не следует колких комментариев. Вместо этого Девятка проходит вперед и садится по правую сторону. Спустя мгновение бутылка убирается на ступеньку пониже, наполовину наполненный стакан берется в руки и укладывается на сведенные вместе согнутые коленки.       Тишина кажется сейчас самым лучшим решением. Ничего не произнося друг другу, мы смотрим вперед, на место, где когда-то высилась посеревшая от времени арка. В давние времена я бы намеренно упивалась ее видом здесь, напоминая себе о том, кто я есть и насколько я ничтожна в этом мире. Сейчас же привыкший к самобичеванию рассудок неосознанно ищет арку у дальнего забора, заставляя это странное, неприятное чувство неполноценности двора зудеть. Не помогает даже глоток виски, возвращающий голове легкий туман. Ветер, мягко ударяющий в лицо, немедля отбрасывает пелену с сознания, вызывая мелкую дрожь.       − Вы дрожите, − спокойно замечает Ричард, попутно снимая с себя пиджак. Через несколько секунд черно-белый, окутанный бликами голубого свечения жакет опускается на мои ссутулившиеся плечи, за что Ричард получает благодарственную, но слабую улыбку.       − Не от холода, − несмотря на то, что дрожь вызвана не ветром, я все же ежусь под пиджаком, заставляя его улечься на плечи поплотнее. Тонкие ароматы сигаретного дыма и дороги пропитывают воздух вокруг, перебивая запах влажной хвои. Приятное чувство, почему-то родное и напоминающее часы в отеле на постели в обнимку с точно таким же жакетом. Разве что от того пахнет моим парфюмом, придавая одежде некий оттенок собственности.       Ричард не отвечает, продолжая осматривать лесную чащу. Его руки уложены на колени, под черной рубашкой виднеется тусклый светящийся круг. Проходит не одна минута прежде, чем молчание между нами нарушается при виде мелькнувшего между деревьев света фонарика.       − Они продолжают поиски?       − Тридцать четыре добровольца во главе агента Кейджа, − рапортует андроид, смотря вместе со мной за ускользающим лучом света. Мгновение – и последний растворяется между деревьев. – Патрульные осматривают улицы по приказу капитана Фаулера.       − Бессмыслица, − бубнеж скрывается в стакане виски, но Ричард слышит это брошенное в никуда слово.       − Агент Кейдж считает так же. Однако он послушал вас. Все машины линии RK900 отозваны в полицейский участок, несмотря на сопротивление со стороны капитана.       − И сколько там машин? – так и не отпив из стакана, я замираю со взглядом на нижнюю ступеньку, предчувствуя закономерный ответ.       − Сорок девять, − уверенно проговаривает андроид. Именно это я и ожидала услышать. Не удивлена даже, почему сорок девять, а не пятьдесят. Один из них находится рядом, в который раз за все наше общение подставляя свое плечо в сложный период.       Усмехнувшись, я делаю мелкий глоток и свешиваю стакан, уложив руку запястьем на коленку. Андроид замечает мою недобрую улыбку, но озвучивать свои мысли не спешит. Ждет, когда я, убитая и уставшая на фоне его выдержки, поясню свои смешки. Пояснять здесь нечего. Ведь в городе не сорок девять, и даже не пятьдесят андроидов линии RK. В городе их пятьдесят один. И если бы не Фаулер, вполне возможно, что один из них уже был бы мертв.       − Бортовой компьютер Reno уничтожен, − не спуская с меня ожидающего реакции взгляда, оповещает Ричард. В его серебристых глазах отражаются светодиоды пиджака, уложенного на мои плечи, и в этих сияниях я тону, словно в буйном, неспокойном океане. Сердечный цикл незамедлительно меняется, подпитываемый алкоголем в крови. Эти изменения в сердцебиении не ускользают от внимания андроида. Углы его губ вздергиваются вверх, однако затронутая им тема слишком серьезна, чтобы осквернять ее столь пренебрежительным поведением. – Ранее я не мог провести интеграцию по причине блокировки, но теперь система вовсе исчезла. Судя по всему, машина догадалась о том, как именно мы ее нашли.       − И почему я не удивлена, − очередная усмешка, на этот раз обреченная и саркастичная. Несколько секунд мы сохраняем тишину, осматривая лесную чащу. Ветер, принося за собой шум веток, утихает, оставляя только аромат виски и дыма от сигарет, которым пропитался пиджак за время нахождения в баре.       Я не знаю, что сказать Ричарду. Продолжаю напиваться, время от времени разбалтывая жидкость в стакане и наблюдая за отражением лунных лучей в янтарной жидкости. Каждый глоток приносит немного успокоения, мир вокруг точно перестает быть враждебным или хотя бы ехидным. Только внутреннее спокойствие и тоска. Кое-кто не согласен со мной. Пока Девятка молчит, сидя рядом в ученической позе, Стэн в голове несмело напоминает о себе.       «Тебе нужен отдых, и я не об алкоголе в твоей крови». Дождавшись, когда Стэн замолкнет, я демонстративно делаю особо долгий глоток, показывая компьютеру характерную мне непослушность. «Конечно, о чем это я… тебе же виднее…»       − Вынужден согласиться, − все еще смотря перед собой, холодно произносит андроид. Я не смею на него смотреть, рассматривая луну в покрытой рябью жидкости. – Алкоголь не самый разумный способ успокоения. Тем более небезопасный, учитывая, где именно мы находимся.       − Почему тебя вообще интересует моя безопасность? – на этом довольно ироничном вопросе Ричард нахмурено направляет на меня взор, перебегая по моим зрачкам. – Я ведь не твой напарник, и переживать за меня ты не должен. Это ведь должно противоречить твоей системе приоритетов.       Молчание со стороны Девятки, бликующей золотым свечением на виске и под рубашкой, настораживает. Уже не надеясь на ответ, я возвращаюсь вниманием к лесу, приподнимая стакан к губам, как тут же замираю, в шуме поднявшегося ветра разбирая отчетливые слова низкого, тяжелого голоса машины.       − Я готов переступить черту, детектив, − каждое его слово отзывается во мне гулким ударом сердца, глотающего вместе с кровью горячительную смесь. Жар, накрывающий щеки, постепенно распространяется и по телу, вынуждая меня рефлекторно повести плечами, приспуская пиджак. – Но не только ради вас.       Понимая, в чью сторону андроид намекает, я с обеспокоенным интересом поворачиваюсь к нему, склонив голову в знак вопроса. Что-то мелькает в моих глазах, и это заставляет машину отвести взгляд в сторону чащи, где вновь мелькают фонарные огни.       − Неужели вы с Гэвином настолько сдружились?       − Я не могу назвать его своим другом, впрочем, это взаимно, − с легкой улыбкой проговаривает Ричард, поясняя свои мысли. – Но детектив Рид, несмотря на свой тяжелый нрав, достоин уважения, как специалист в своем деле. В частности из-за стремления выполнять работу идеально, доводя ее до конца.       − О, да, Гэвин в этом спец, − мне нравится то, что Ричард не говорит о Риде в прошедшем времени. Нежелание допускать мысль о возможной смерти друга слишком сильно играет в груди, и я благодарна андроиду за шанс не размышлять о случившемся, уходя в траур. Судя по теплому взгляду машины, ему и самому неприятно думать о напарнике, как о мертвом человеке. Ричард мягко вздергивает уголок губ, искоса посматривая в мою сторону. – Характер у него не подарок, но он так часто вытаскивал мою задницу из переделок, что я уже со счета сбилась.       − Вы были напарниками после расследования о наркотиках?       Заданный с искренним интересом вопрос ввергает меня в состояние тоски и приятной скуки по ушедшим годам. Мы не были напарниками после того, как Рид получил пулю, прикрывая мою задницу, хоть еще не раз помогали друг другу в тех или иных расследованиях. Но основное времяпрепровождение вместе было проведено далеко не в участке. Оттого воспоминания оставляют на мне тоскливую улыбку, отмечающуюся взглядом серебристых глаз.       − Нет, не были. Но вообще-то Рид не раз прикрывал меня в довольно щепетильных ситуациях.       «Щепетильных – мягко сказано», так же тепло отзывается Стэн, что, судя по голосу, вместе со мной уходит в воспоминания о друге. «Я перестал считать, сколько раз он из-за тебя носы другим разбивал»       − Мои прогулки по барам в одиночестве не всегда заканчивались положительно, − возможность рассказать о Риде что-то бережно хранящееся в памяти дарует мне немного сил и уверенности, даже делает голос чуть веселее. Выпрямившись, тем самым спустив пиджак вниз, я облизываю губы и с улыбкой продолжаю смотреть в лес, ощущая на себе заинтересованный взгляд Ричарда в черной рубашке. – Однажды я спуталась не с самым адекватным человеком, но так как всегда имела правило не встречаться с людьми больше одного раза – пришлось наглотаться проблем из-за этого придурка. Чего только не было – звонки, письма…       «Помнится, он даже караулил тебя у дома, не зная о твоей должности»       − …старался выцепить в баре. Один раз все же встретил меня у Джимми, − «Не встретил, а проследил». Оборвавшись на полуслове, я согласно киваю Стэну, прикрыв глаза. Пусть история не такая светлая, как кажется, все же она вызывает довольно приятные эмоции и трепет от воспоминаний. – Благо, Рид тогда был вместе со мной. Притворился моим мужем, причем, довольно ревнивым.       − Мужем? – с усмешкой переспрашивает Ричард, вскинув брови и склонив голову.       − Это была его идея. Причем, так быстро и реалистично сделанная, что я даже потерялась вначале, когда Гэвин достал откуда-то кольцо и с вызовом продемонстрировал тому парню. А я ведь даже не задалась тогда вопросом, откуда у него оно. Жалко только потом Джимми было. Оставили в его баре такой бардак, один только перепачканный кровью барный стол чего стоит.       Ричард от услышанного сдержанно усмехается, вздергивая один уголок губ. Все это время он продолжает смотреть на меня, изучая все изменения на лице, и потому довольно быстро отмечает, как резко душевное тепло в женском голосе сменяется на тягучую скорбь. Это тогда было весело. Там, в баре Джимми мы оставили не малый хаос из-за двух сцепившихся мужчин, одному из которых я позже обрабатывала разбитую бровь. Здесь же, на заднем дворе дома, что стоит посреди леса, где друг исчез, эти воспоминания резко приобретают серые оттенки.       Улыбка медленно тает на моих губах, и голубые глаза прячут взор в стакане, согревающимся в тонких пальцах. Пить не хочется, хоть в горящем от виски горле и пересохло.       − Что толку от этих воспоминаний, если Гэвин у этого сраного ублюдка, а единственный человек, который может помочь, считает тебя больной и слабой.       Проговорив это почти шепотом, я уже намереваюсь прильнуть к виски, как тут же замираю со стаканом у рта под приглушенный тон Девятки. Он продолжает наблюдать за мной. Внимательно наблюдает за моим поведением, за гулко ударяющимся сердцем, отзывающимся на невеселые, намекающие слова низкого голоса. От этого взора меня повторно бросает в дрожь и жар одновременно, блуждающего мурашками под рубашкой и черной, тесной юбкой.       − А вы? – Ричард делает намеренную паузу, изучая все мои реакции. Они следуют незамедлительно. Виски так и не достигает губ, голубые глаза бездумно смотрят вперед. – Вы считаете себя слабой?       Его вопрос становится отрезвляющей пощечиной по самолюбию и, главное, по рассудительности. Всего час назад я утопала в алкоголе и собственных тяжелых мыслях, упиваясь одиночеством в баре Джимми. Умудрилась даже обидеть брата в попытке снова покрыться коконом отчуждения от окружающего мира и царящих внутри чувств. И вот, я вдруг понимаю, как глупа была эта идея изначально. Топить свои печали в алкоголе, отталкивать любого, кто попытается приблизиться, пусть и не совсем верно подбирая методы выражения своей заботы. Это все неправильно. Это все бессмысленно. Это признак слабости.       Точно проснувшаяся от долгого сна, я сдвигаю брови вместе и смотрю на стакан виски, так приятно отражающего лучи лунного света. Алкоголь больше не кажется спасительным маяком, напротив, в нем я вижу самого настоящего врага, не дающего мыслить и правильно разрешать возникшие проблемы. Что хорошего в том, что я бегу от трудностей и чувств, скрываясь на дне стакана? Вселенная от этого не растворится. Только подкинет еще больше проблем, отчаянно пытаясь вытащить меня из эмоциональной клетки.       Уверенная в своих действиях, я медленно отвожу стакан в сторону и так же медленно наклоняю его. Звук выливающейся жидкости на зеленую траву у крыльца приятно ласкает слух. Еще приятней чувствовать на себе одобрительный, теплый взгляд серебристых глаз, отливающих голубым в лучах светодиодов скинутого пиджака.       − Я не слабая, − опустошенный стакан со стуком убирается на нижнюю ступеньку. Вслед за ним женская ладонь поднимает полупустой бутыль и точно таким же образом выливает алкоголь, перебивая шелест хвои бегущей жидкостью. – Сломленная, униженная, но точно не слабая.       Как ни странно, шум воды приносит некое облегчение. Очнувшееся сознание вдруг ощущает окружающий мир ярко, нетерпеливо, и я улыбаюсь самой себе, сверкая завороженно наблюдающими за уходящим виски черными зрачками. Через некоторое время стакан на ступеньке дополняется пустой бутылкой. Теперь на душе и впрямь относительно спокойно.       «Я рад, что ты приняла верное решение», ободряюще произносит компьютер. Существовал бы в реальном, физическом мире, и наверняка бы пожал мне руку, искренне выражая свои эмоции. Еще бы. Он так долго старается выдернуть меня из пагубной привычки напиваться! Ричарду же удается потратить всего один вечер для этого, имея самое настоящее влияние на человеческий разум, охваченный восхищением перед машиной. «Ты ведь не глупая, Луиза. Не с твоим здоровьем использовать этот неразумный метод решения проблем»       − Как будто мне есть дело до того, чего нет, − фыркнув это, я обхватываю себя за плечи, скорее, в попытке скрыться не от ветра, а от самой себя. Лишиться виски было приятно, но теперь я точно обнаженная и лишенная чего-то важного. Совершенно не знаю что делать и как унять свои мысли.       − Вы так и не рассказали, что произошло семнадцать лет назад.       Внезапно встрявший в разговор Ричард вынуждает меня болезненно напрячься, втягивая шею в плечи. Чувствовать его проницательный, холодный взор тяжко. Но вспоминать и держать в себе все это дерьмо еще тяжелее. Стэн, умолкнувший, более не желает вмешиваться, предательски оставляя меня с Девяткой в одиночестве.       − Ты и впрямь так сильно хочешь об этом услышать? – недоуменные глаза впиваются в машину, отмечая его поистине суровый интерес. В свете луны его глаза, бликующие голубыми искрами из-за пиджака, невероятно сверкают, точно прозрачные льды. Мужские брови время от времени сдвигаются вместе, придавая его взгляду еще большую жесткость и требовательность. Судя по всему, утаивать что-то больше нет смысла. Я окончательно путаюсь в его сетях, позволяя волне тихого восхищения унести меня вдаль при звуке уверенного, низкого и грубоватого тона.       − Я хочу знать о вас все, детектив Вольф, − требовательно произносит Ричард, сохраняя идеальную осанку.       Должна признаться, я готова вернуться обратно в далекое прошлое. Все произошедшее тогда тщательно скрывается от людей, никто в штатах, кроме Фрида и нескольких медиков, не в курсе того, что пришлось пережить одной ночью шестнадцатилетней девушке. Зато о случившемся знает половина «элиты» Великобритании, в кругах которой приходилось вертеться и крутиться из-за звучной фамилии и широкой сети отцовской компании. Уже тогда весь этот высший свет и «золотая» молодежь меня бесили. Впоследствии эти чувства укоренились, и причиной тому стал один год, прикованный к кровати.       Прикрыв глаза и сжав губы в тонкую полоску, я поплотнее обхватываю свои плечи. Обреченный взгляд устремляется на блестящее горлышко пустой бутылки. Если прислушаться, можно различить тихий, утробный свист ветра, что проникает в узкое пространство из стеклянных стенок. Приятный звук. Позволяет сконцентрировать на ней внимание, не покрываясь шипами от надвигающихся воспоминаний.       − У меня очень тяжелый нрав. Сама знаю, какой бываю агрессивной, − Ричард уже не ожидает услышать от меня искренности, отворачиваясь обратно к лесу, но едва мой приглушенный голос перекрывает ветер – немедля застывает, косо глядя в мою сторону. Я же продолжаю раскрывать последние тайны своего прошлого, носком ботильона ковыряя ступеньку. – А вот Фриду повезло меньше. Он всегда был как не от мира сего. Белая ворона в черной стае. Ему сложно было найти себе друзей, в общем-то, у него их и не было. Вечный ботан, над которым измывались и одноклассники и сокурсники.       Только слова срываются с губ, как в голове проносится череда кадров с братом в главной роли. Пухленький мальчишка с белыми волосами и тоскующими глазами под очками в черной оправе. Его скудное зрение удалось исправить только к двадцати годам. До этого времени Фриду пришлось услышать не мало оскорблений в свою сторону от сверстников. Но мы оба понимали, что причина издевок являются не очки. Не будь их, сверстники все равно бы нашли к чему подкопаться. Ведь дети – одни из самых жестоких существ на свете.       Прокручивая в голове моменты из жизни двойняшек, которым приходилось несладко, я вдруг понимаю, как сильно отклонилась от курса сестринско-братских отношений. В прошлом готовая за брата убить любого, вдруг в нынешнем отталкивающая самого близкого на свете человека из желания сохранить свою независимость. Идиотка с непомерно раздутым чувством собственного величия.       − Ему было сложно в толпе людей. У нас уже тогда не стало матери, и отец послал нас учиться в Британию, купив недалеко от школы небольшой домик и набрав персонал. Сам-то он вечно на работе, так что по большей степени мы были предоставлены самим себе, − тяжко вздохнув от накативших чувств отвращения к самой себе, я продолжаю ковырять ботинком ступеньку, сжимаясь все сильнее и сильнее. – Естественно, школа была типа для элиты, где собрались все самые богатенькие детки страны. Таких, как Фрид – замкнутых и скрытных – в подобных местах не любят. Помню, как он однажды пришел домой с кровью из носа и разбитыми очками. Нам было по двенадцать лет. Я даже задумываться не стала, просто на следующий день нашла этого одноклассника и разбила его головой деревянную дверь.       «Я не слышал этой истории», с неким укором произносит Стэн, на что Ричард удивленно вскидывает брови.       − А зачем вообще о таком рассказывать? – усмешка касается моих губ, на что андроид понимающе кивает головой. – Мне тогда так влетело за сотрясение мозга у этого паренька, зато к Фриду больше никто не подходил из-за страха передо мной.       «Зная, сколько в тебе может быть дури… не удивлен»       − Полагаю, что на этом трудности в общении не закончились? – мягко спрашивает Девятка, явно опасаясь спугнуть мой настроившийся на откровения тон. В ответ на его вопрос я согласно киваю головой, более не улыбаясь накатившим воспоминаниям.       − Ему стало еще сложнее. Любому человеку без общения тяжко, я старалась подбодрить его как могла, но общение с сестрой не может заменить контакт с ровесниками. Мир отвергал его, не подходящего под рамки и нормы сверстников, которые только и думали, что обсуждать деньги родителей и гулянки с девочками, − охватывающее омерзение вынуждает меня на секунду другую пожалеть о вылитом алкоголе. Было бы чем заглушить ненависть к тем, кто давно покинул наше с Фридом общество, оставив в нем горькое чувство вины и порушенной жизни. – Но он все равно предпринимал попытки получить хоть какое-то признание толпы. Наверное, именно этим он и руководствовался, когда эти стервятники прознали о том, что мы живем без родителей. А может, просто был рад, что кто-то обратил на него внимание, предложив устроить в нашем доме что-то типа мальчишника.       Мелькающие картины из злополучного вечера накатывают сверху вниз, точно водопад. По прошествию стольких лет вспоминать о таком не больно, но все же тревожно. Ричард улавливает это в моем поведении, позволяя мне выждать некоторую паузу, дабы совладать с дрогнувшим от бездны в груди голосом.       − Я не первый год занималась в конно-спортивной школе, так что всегда возвращалась поздно вечером. Ночь в ноябре в Британии наступает рано. Как сейчас помню, было холодно и темно, когда я вернулась домой. Фрид даже не предупредил о своей этой вечеринке. Знала бы, не стала искать источник музыки, а просто поднялась бы к себе и просидела там до утра. Но нет… я все-таки нашла их в бильярдной. Пьяных и устраивающих самый настоящий дебош, − последние слова произносятся с особым отвращением. Совершенно забыв о главной причине возвращения в прошлое, я не замечаю, как суровеет Ричард, как руки на его коленях сжимаются в кулаки. – Фрид и вовсе едва стоял на ногах, он до этого ведь ни разу не употреблял алкоголь. Но самое худшее было то, что там оказался тот самый парень, которым я проломила дверь в школе. Слово за слово, и мы ругаемся довольно громко. Я только помню, как кто-то другой в шутку кричит, мол, зачем они ждут девочек, если у них уже есть шлюха под боком, − передразнив запомнившийся на всю жизнь хмельной, юношеский голос, я закрываю глаза и унимаю дрожь. Единственный, с кем до этого приходилось делиться подобным – Стэн. Не знала, что рассказывать об этом будет так тяжко даже после семнадцати лет. – Этот ублюдок был настолько пьян, что эта мысль ему показалась логичной.       Тело как назло подкидывает фантомные воспоминания о цепких и грубых руках мальчишек, среди которых были и постарше. Дикий, животный страх просачивается в сердце, тревожно ударяющееся о ребра, и я снова выжидаю паузу, пряча глаза от ледяного взгляда машины. Его диод на виске скрыт от меня, однако тот, что под рубашкой, перемигивается солнечными бликами.       − Держать Фрида им было без проблем. Кому-то даже пришла мысль, что будет забавно, если его заставить смотреть на это. Одна проблема: я не привыкла сдаваться без боя, а они были слишком пьяны, чтобы справиться со мной в одного. Отчетливо помню, как сцепилась с двумя, а после только мрак и темнота, − воспоминания вечера и впрямь обрываются, что не может не порадовать душу. Уже тогда, очнувшаяся после нескольких суток комы, я с дрожью во всем теле вспоминала о случившемся, боясь допустить мысль, что после моей отключки творили эти ублюдки. Но врач порадовал меня, сказав, что репродуктивные органы не тронуты. Еще бы они были тронуты после того, что случилось в комнате с бильярдом.       − Вы потеряли сознание? – тихо спрашивает Ричард, впервые за мой монолог давая о себе знать. Его суровый, пропитанный едва скрываемой злобой голос заставляет меня на несколько секунд закрыться в себе, тщательно унимая образующуюся бездну в сознании.       − Ударилась шейным отделом об острый угол бильярдного стола. Повредила два первых позвонка, перебив большую часть нервных путей, отвечающих за связь со скелетными мышцами. А эти придурки тут же отрезвели, когда увидели, как я без сознания валяюсь. Бежали из дома в тот же момент, оставив пьяного брата над моим телом.       − У вас ведь был персонал, насколько я понимаю.       − Нам ведь было по шестнадцать, так что отец разрешил персоналу уходить домой с наступлением вечера, − смотря себе под ноги, я делаю дрожащий вздох и отклоняюсь назад, упираясь руками о пол. На душе становится немного легче. Иногда стоит разбередить старые раны, чтобы снять груз с уставших плеч. – Фрид и отец считают себя виноватыми до сих пор. Исправить последствия удалось, пусть втайне от мира и спустя год, но все равно в каждом разговоре я чувствую, как сильно они переживают случившееся даже спустя столько лет.       − Людей, что пытались совершить преступление, − Ричард выжидает некоторую паузу, понимая, по какому опасному пути прошлого ходит. Ему приходится тщательно подбирать слова, но ведь я и не собираюсь истерить, полностью ушедшая в облегчение от освобождения душевных терзаний. Напротив, подставляя лунным и звездным лучам лицо с прикрытыми глазами, упиваясь прохладным воздухом с хвойным ароматом и запахом корицы от пролитого виски. – Что было с ними?       − А что может быть с детками великобританской элиты? – усмехнувшись и намекающе глянув на Ричарда, я облизываю губы и выпрямляюсь, сцепляя руки на своих коленках. – Дело закрыли, даже не начав разбирательства. Мы после разработки Стэна переехали, чтобы не вызывать лишних вопросов. Что с этими ублюдками, я знать не знаю. Да и не хочу вникать.       Вру. Бессовестно вру. Я знаю, на чем остановились их жизни, наблюдая за ними втайне ото всех, даже от Фрида. Знаю, что одного все-таки посадили за убийство. Знаю, что парень, чьей головой я пробила дверь, уже давно женат и имеет троих детей. Знаю, что другой, самый старший из присутствующих в тот вечер, подался в науку, проживая в Антарктиде. Слежу за каждой мразотной жизнью, пообещав себе, прикованной к постели, истреблять эту мерзость в лице агрессивности и насилия. Главная причина, почему я решилась пойти в полицию. Такая же главная, как жалостливые взгляды близких, которым я стараюсь доказать свою независимость и силу.       Сломленная, униженная. Но не слабая.       − Ненавижу людей. И Фрид их ненавидит. Одна из причин, почему брат предпочитает узкий круг лиц и искусственный интеллект, который не подвержен эмоциям, − вспоминая злость Ричарда в туалете участка и тревожный, напряженный голос Фрида со словами «он ЗАПРЕТИЛ», я усмехаюсь. Да уж. Не подвержен эмоциям. – Когда суд закрыл дело, Фрид и вовсе решил больше никогда не пытаться заводить общение. Оно стало ему ненужным.       − Это несправедливо, − жестко произносит Девятка, продолжая метать в сторону темного, шумного леса грозовые стрелы из ясных глаз. – Преступление против жизни не должно быть безнаказанным.       − Кого волнует справедливость, Ричард? – безучастно взглянув на машину искоса, я сминаю губы, мол, бывает. По коже, отражаясь пульсацией на лопатках, пробегают мурашки, когда серебристые глаза устремляют на меня свой тяжелый, ледяной взор. Как тогда, в лесу. В гостевом холле моего дома. В кабинке туалета. Разве что там Ричард смотрел в предвкушении своей власти. Сейчас он смотрит недовольно, злобно, точно только что кто-то посягнул на его собственность. Может, так оно и есть. Но прошлое не изменишь, а будущее в наших руках.       Не найдя во мне ответной реакции на свой озлобленный вид, машина смиренно сжимает губы и отворачивается к лесу. Более его руки не сжимаются в кулаки, расслабленно лежа на бедрах.       − Мир устроен так, что выживает сильнейший. Или тот, кто хотя бы пытается делать такой вид.       Сказав это, я лениво откидываюсь под прищуренный взор Девятки на колонну. Боль в спине бликует на заднем фоне сознания, однако холод бетонного строения быстро затмевает пульсации. Уже больше двадцати минут в лесу не мелькает лучей. Они мелькают в искрящихся глазах Ричарда, что устремлены в мою сторону, отражая свет голубых диодов. Последний оставляет на его лице приятные тени, очерчивающие скулы, ресницы и мужские губы, при виде которых в груди все сжимается в комок.       − Считаете меня сильным, детектив? – с едва различимой, лукавой улыбкой спрашивает мужской, низкий голос, подкрепляемый внимательным изучением моего лица. От его проницательного взгляда где-то внизу, внутри вспыхивает маленький огонек, растекающийся по жилам вместе с охмеленной кровью. Но я все еще помню желание Дика помочь мне снять стресс. Не обязательно быть умным, чтобы сложить один и один, получив логичный ответ. Если Ричард сейчас предпримет попытку сблизиться, я буду знать наверняка, зачем это сделано. Точно не из желания оказаться ближе. Чертова система приоритетов…       − Этого я не говорила, − таким же лукавым голосом ответив на вопрос андроида, я поудобнее устраиваюсь у колонны, выпрямляя ноги поверх ступенек. Мои слова получают в ответ незаметную, многообещающую улыбку машины, за которой следует низкий, хрипловатый голос.       − Тогда каков я по-вашему? – произносимые почти шепотом слова вызывают в груди всплеск эмоций. Не спуская с моих прикрытых ресницами глаз взора, андроид медленно отклоняется в мою сторону, упираясь руками о пол. С каждой секундой он становится все ближе, с каждой секундой между нами сокращается расстояние, и я, несмотря на свое стойкое желание уличить машину во лжи, ненамеренно напрягаюсь от образующегося тягучего комка в животе. Как же сложно сопротивляться Дьяволу во плоти, глаза которого блестят яркими голубыми искрами от светодиодов на виске и на скинутой одежде. – Слабый, сильный или тот, кто скрывает свою сущность?       Сократив расстояние до минимума, Ричард замирает в нескольких сантиметрах от моего лица. Вид его полураскрытых губ притягивает, неосознанно вынуждая меня приподняться, лишь бы почувствовать на себе размеренное, механичное дыхание. Даже в потоке холодного ветра ощущаю именно его близость, и то, как наливается жаром окружающий нас воздух. Кажется, он снова начинает пылать, вызывая у меня предвкушающую дрожь.       − Похоже, что последнее, Ричард, − усмирив воцаряющийся в груди пыл, я устало и холодно перекидываю взгляд с мужских губ на серебристые глаза. Резко сменившийся женский тон вынуждает андроида недоуменно нахмуриться. Эти изменения касаются и его диодов, что грозно переливаются голубым, прокручиваясь в золотой оттенок. – Ведь то, что было в квартире Рида – это ведь все фальшивка, верно?       Недоумение в его глазах превращается в подозрения, после чего сменяется легким испугом. Черные, расширенные зрачки отчаянно пытаются найти ответы на моем лице, и я даже не жалею, что ввергаю машину в это состояние непонимания ситуации. Приятно видеть его таким потерянным. Приятно ощущать власть хоть на несколько минут, отдавая себе отчет, что именно должно произойти.       − Твой собрат очень проворный. Предложил подставить свое плечо, лишь бы избавить меня от стресса, − наблюдать за сменой эмоций в Девятке так упоительно, что я не сразу замечаю, как солнечный цвет диода сменяется кровавым. Больше он не смотрит потерянно или испуганно. Все в нем напрягается, даже дыхание становится тяжелым, а жар усиливается в несколько раз. Теперь в его глазах раздражение, презрение, ненависть! Все, что угодно, но явно направленное не в мою сторону, хоть и смотрят эти глаза ровно на меня. – Теперь я хотя бы понимаю, зачем вам такая схожесть с человеческим организ…       − Когда это произошло? – грубо прерывает меня андроид, оставив с невысказанными словами на губах. От такого наглого перебивания я даже теряюсь, отвечая покорно по инерции, нежели по собственному желанию.       − Сегодня утром, в отеле, − явно не такая реакция ожидалась от машины. Потому я настороженно хмурюсь, испытывая на себе потоки плохо скрываемого гнева от того, кто явно считает меня своей собственностью.       − И вы согласились?       Этот вопрос задается так жестко и поспешно, даже требовательно, что я несмело выпрямляюсь, стараясь отстраниться от Ричарда и его бликующих подозрениями глаз. Красные диоды продолжают переливаться, смешиваясь с голубым свечением лежащего рядом пиджака, и в свете этих лучей Ричард смотрится поистине дьявольски. Буквально несколько часов назад ледяной взгляд был обращен к мужчине в салоне автомобилей. Теперь этот взгляд подарен мне, заставляя вздрагивать всем телом в желании сблизиться. Ну и пусть это всего лишь желание помочь снять стресс. Я готова это пережить, сгорая в его руках, отдавая душу вселенной.       − Нет, Ричард, − завороженно глядя в его искрящие злобой зрачки, я сглатываю образующийся от смеси из страха и влечения комок. Легкие распирает на части от утяжеленного дыхания, но даже когда андроид заметно расслабляется, не могу перестать глубоко дышать, покрываясь дрожью от холода ветра и жара машины. – Мне вообще довольно сложно стало на что-либо соглашаться.       Серебристые глаза смягчаются во взгляде. Отвернувшись на несколько секунд в сторону дома, Ричард хмуро сдвигает брови, точно удивляясь собственной реакции. Предоставленный взору диод меняется на золотой, и, если честно, меня это немного разочаровывает. Слишком подозрительная реакция для того, кто просто желает помочь сотруднику избавиться от тяжелых мыслей. Оттого эта реакция до жгучего огня в крови привлекательна.       − Почему? – спустя несколько мгновений андроид возвращается ко мне, все еще сохраняя дистанцию в считанные сантиметры. Его, заинтересованного в причине моих слов, ничего не смущает. Я же, продолжая наливаться тягучей тяжестью в груди и под юбкой, срываюсь на прерывистое дыхание, наблюдая за желто-голубыми искрами в его глазах. – Почему сложно?       Он явно улавливает мое состояние, потому уже настороженно, с подозрениями прищуривает взгляд. И что мне сказать ему? Что я трепетно лелею то, что принадлежит ему? Что я не желаю подпускать к себе кого угодно, пусть даже такую же копию, желая тлеть именно в его руках? Или что он – и есть та сила и уверенность, которую я так старалась найти в мужчинах?       Не находя слов на столь сложный вопрос, я облизываю губы и пристыженно прячу глаза в своих сцепленных вместе руках. Краем зрения замечаю, как приоткрытые губы Ричарда затрагивает лукавая с заметной надменностью улыбка, от которой все мышцы живота сводит в адских, предвкушающих муках.       − А со мной? Со мной сложно, детектив? – ох, каким голосом он это произносит! Терпким, хрипловатым, растягивающим слова. Почти шепотом. От этих слов по коже прокатываются мурашки, заставляя раны на спине вспыхнуть блеклым пламенем. Вздрогнув от этого чувства, я смотрю на машину исподлобья, отмечая окутывающий его глаза туман. – Я чувствую вас до последней капли, Луиза. Словно натянутую струну, каждую вашу ноту. Вы можете обманывать себя, но ваше тело… − намеренно или нет, но Ричард медленно окидывает меня глазами, продвигаясь взглядом снизу вверх. Медленно, испытывающе, туманно. Так соблазнительно, что я замираю, сглатываю очередной комок и немея всем телом. – Оно говорит само за себя.       − Пытаешься испытать меня на стойкость? – хрипло отзываюсь я, понимая, что сохранять оборону бессмысленно. Тело и впрямь выдает меня с лихвой, особенно теперь, когда Ричард подается вперед, касаясь носом моей шеи. Сама не замечаю, как отклоняю голову, в блаженстве прикрывая глаза.       − В этом нет нужды, − от этих слов разгоряченную кожу обжигает прохладой, и я, еле контролируя свои эмоции, сипло всхлипываю, уже цепляясь пальцами в мужские плечи. Сознание борется за желание остановить Девятку, оттолкнуть, не дать скользящей по бедру мужской руке проникнуть дальше, под тугую ткань задравшейся юбки. Наряду с этим все внутри требует подпустить его ближе, податься вперед, притягивая и подставляя все больше места для прикосновений мягких, мужских губ. Плевать на то, что это может быть лишь попытка снять стресс. Вряд ли красный диод на виске машины говорит именно об этом. – Мне даже не нужно присоединяться к Стэну напрямую, чтобы знать все о вашем состоянии. Признайтесь, Луиза, − отстранившись, Ричард с ехидной улыбкой проговаривает следующие слова, лениво перекидывая взгляд с моих глаз на приоткрытые женские губы. – Раньше вы меня ненавидели, но теперь испытываете острое влечение.       Признаться в подобном отчего-то кажется все равно что признаться в слабости. Окончательно дать понять машине здесь и сейчас, что я полностью подчинена его воле, его власти. И это все так азартно и игриво воспринимается собственной гордыней, что я быстро сменяю покорность на надменность. Ричард отмечает эти изменения. В блестящих красными и голубыми бликами глазах мелькает соперническое озорство. Совсем как на земле хвойного леса, когда дуло пистолета смотрело в лицо Девятки.       − С чего ты взял, что я не продолжаю ненавидеть тебя? – горделиво задрав подбородок, я насмешливо и приглушенно произношу это. Слова вызывают у Ричарда мягкую улыбку, означающую только одно: он воспринимает это как вызов. Вызов, с которым считает себя обязанным справиться. – Может, мне просто нравится играться с тобой.       − Играться? – пренебрежительно отзывается Девятка, сдвинув брови вместе. От этого проницательного, холодного взгляда я вдруг понимаю, как много проблем нажила себе этими словами. Но тело воспринимает эти проблемы иначе, растекаясь расплавленным золотом под юбкой, где и так уже стало горячо и влажно от застывшей под тугой тканью мужской руки. – Я покажу вам, что такое играться.       С какой жестокостью сказаны эти слова, и какими искрами их воспринимает женское нутро! Я не успеваю вникнуть в суть сказанного, как Ричард, приковывая меня холодным взглядом, требовательно продолжает движение руки под юбкой. Не хочу сопротивляться, хоть и впиваюсь пальцами в мужские плечи, покрытые черной тканью. Только прикрываю глаза от царствующего в голове и груди безумия из салютов, когда андроид, игнорируя ленивые попытки оттолкнуть, впивается с поцелуем к женской шее. Постепенно эти попытки докучают ему, вынуждая свободной рукой бережно, но настойчиво обхватить меня за шею, придавливая к колонне.       Шум ветра и собственные, сдавленные всхлипы проходят мимо нас, унося с собой все переживания, страхи, обиды. Забывшись в ворохе чередующихся эмоций, от восторга до страсти, я позволяю андроиду делать все, что ему хочется. Грубо стащить белье под черной юбкой, освобождая болезненно пульсирующую плоть. Настойчиво покрывать мои скулы требовательными поцелуями, надавливая пальцами на шею и вынуждая тем самым отклониться в удобную ему сторону. Пробежаться кончиком языка от шеи до подбородка, застыв в паре сантиметрах от приоткрытых губ, с которых то и дело, что пытаются сорваться стоны. И мне так хочется поцеловать его, так хочется притянуть к себе, на этот раз цепляясь рукой за запястье удерживаемой за нижнюю челюсть ладони, что я готова признаться в чем угодно! Готова рассказать ему о том, что царило в сердце посреди отельного номера, где теплый пиджак прижимался к груди! Но стоит мне попытаться приблизиться к нему, как Ричард, получающий от моего смиренного положения удовольствие, вынуждает меня вернуться назад, придавливая рукой к колонне. От такого наглого жеста я вспыхиваю новым огнем. Не злости. Огнем желания, отражающимся в нетерпеливом и неосознанном движении навстречу вернувшейся под юбку руке. Как жаль, что она не спешит прикоснуться к трепещущей коже, лишь поглаживая большим пальцем внутреннюю часть бедра.       − Удивительно, как сильно вам нравится грубость, − соблазнительно пробежав взглядом по моему телу, андроид возвращается вниманием к моим губам, осматривая их покрытыми пеленой глазами. Только прояснив взгляд, я замечаю, как хмурятся брови, как учащается его дыхание. Неужели и впрямь ощущает все мои тонкости эмоций, обходя потребность обнажать свою истинную сущность?.. – Любите проявление силы?       От ехидного замечания уши и щеки заливаются краской, но я не показываю смущения. Нет, мне не нравится проявление силы. Мне нравится проявление ЕГО силы. Во всем, будь то мое собственное тело или мелькнувший в лесу силуэт убийцы. Мне нравится все, что он делает: как смотрит, что говорит, о чем думает. Мне нравятся все его прикосновения: грубые, настойчивые, бережные, заботливые. Все в нем безупречно. Все в нем вызывает адский огонь и детский восторг, заставляющий желать принадлежать ему. Только ему.       Тяжело и хрипло дыша, я не смею отвечать андроиду, полностью подчиняясь физически, но не морально. Знаю, что именно он хочет услышать: признание, что наверняка безвозвратно сломит человеческую гордость. И я готова признаться в чем угодно. Но не сейчас. Потом. Вдоволь наигравшись и дав ему возможность наиграться со мной.       − Мне нравится, как остро ваше тело реагирует на мои прикосновения, − сократив между нами расстояние еще сильнее, Ричард говорит мне в губы, словно дразня перед несостоявшейся попыткой поцелуя. Жар вокруг него становится еще тяжелее, но этому жару далеко до того, что происходит под юбкой. Там до разгоряченной нежной кожи касается большой палец, лишь слегка проходя по складке больших половых губ. От этого прикосновения я хмурюсь, сдавливая вырывающийся стон. И как же мне нравится, что Ричард, ощущающий меня до последней капли, хмурится вместе со мной, прикрывая глаза. – Вы так чувствительны, Луиза…       − Хочешь большего?.. – тихо проговариваю я, заглядывая в серебристые глаза. Все так же придавленная к колонне, подчиненная и поглощающая огромные потоки тепла, что царит вокруг машины с красными диодами. Взгляд то и дело, что неосознанно цепляется за кровавое свечение под плотной, черной рубашкой, и мне так хочется дотянуться до пуговиц, освобождая этот прекрасный свет. Вместо этого я продолжаю сжимать запястье машины обеими руками, безвольно идя на поводу и расставляя ноги в стороны, насколько это позволяет юбка.       − Хочу, чтобы вы попросили меня об этом, − хриплые слова сопровождаются наглым проникновением пальца вглубь женского тела, и я, замирая в дыхании, выгибаюсь в спине, отдаваясь этим прекрасным ощущениям. Внутренние мышцы, что Ричард раздвигает своим вторжением, изнывают от пульсирующей боли в смеси с наслаждением, но мне этого мало. Мало! Мне нужно больше! И бедра, что подаются вперед, позволяя ему проникать еще глубже, выдают все мои желания. Словно бы Ричарду, что считывает все мои ощущения, есть разница оттого, как ведет себя мое тело. С его губ, как и с моих, срывается тихий, грубый стон, после которого теряющий контроль андроид сжимает шею еще сильнее, другой рукой сдавливая большим пальцем заднюю стенку пульсирующих мышц внутри.       − Ричард, стой…       − Вам же хочется этого, − в его тоне мелькает некоторое раздражение. Ричард, не унимая учащенного дыхания, смотрит в мои жалобные глаза с вызовом и требовательностью. Как много льда в его искрящихся серебром нитях, как много желания власти в его действиях, при которых машина прижимает меня к колонне, довольно агрессивными движениями внутри плоти гоняя мурашки по коже. – Скажите, чего вам хочется, Луиза. Я сделаю все, что потребуется.       − Поцелуй меня, − кое-как сопротивляясь наплывающим чувствам удовольствия, что ярко контрастируют с болью от грубых движений, я усилием воли заставляю себя отнять руки от мужского запястья и дрожащими пальцами начать расстегивать пуговицы на черной рубашке. От моего тона и действий андроид некоторое время хмурится. Движения под юбкой становятся плавными, бережными. И точно такими же являются его поцелуи, которые уносят меня в космос. Он и вправду выполняет просьбу, восприняв ее слишком близко в своем идеальном исполнении.       Утопая в звуках влажных поцелуев, я, все еще покрываясь мурашками от ветра и жара, продолжаю освобождать яркий, красный свет от плена одежды. Срывающиеся с губ стоны тут же поглощаются андроидом, но ведь он и сам едва сдерживает себя, впиваясь в меня требующими ответа губами. Каждая вспышка в теле от движения пальца внутри, что давит на чувствительную точку, отражается в нас обоих, заставляя жаться друг к другу в попытке стать еще ближе. Я хочу быть ближе! Хочу, чтобы весь мир знал, насколько нужно мне это создание! Охмеленный его прикосновениями мозг даже мимолетно не задумывается об открытости наших действий на заднем дворе дома, где любой за воротами сможет запросто увидеть творящийся Ад между двумя чужеродными созданиями. Но мне так хорошо… слишком трепетно и тепло, слишком прекрасно, чтобы думать о подобном. Если увидят… пусть смотрят. Мир вокруг нас – для нас двоих. И если кто-то решит встать на его пути – наживет себе только проблем.       Каждая расстегнутая пуговица освобождает яркий, алый свет, перекрывающий лучи луны и диодов на лежащем рядом пиджаке. Эти блики играют на наших лицах, отражаясь в глазах в те недолгие секунды, когда Девятка отстраняется, дабы дать мне возможность сделать вдох. Он же нетерпеливо приникает обратно, лаская слух звуками сплетающихся языков.       Не найдя пальцами пуговиц, я блекло сквозь прикрытые ресницы глазами нахожу яркий круг красного света, изящно переливающийся. Ричард, увлеченный истязанием женской плоти под одеждой, ощущает мой интерес к своему диоду, потому разрывает поцелуй, оставляя тяжелое, холодное дыхание на губах. И я бережно дотрагиваюсь до круга, блуждая большим пальцем вслед за волной красного света, восторженно отмечая жар этого идеального, гладкого идентификатора. Голубые глаза робко смотрят в лицо Девятки, желая найти там дозволение прижаться ладонью, но находит только завороженно прикрытые глаза, жадно исследующие мои губы. Это действует словно разрешение. Рука полностью прижимается к светящему кругу, вызывая у того быстрые, грозные перемигивания.       − Он восхитителен, − туманно шепчу я, все еще прижатая к колонне и уже не так остро ощущающая движения пальца внутри.       − Нет, детектив. Вы восхитительны, − так же шепча, замечает Ричард, мгновенно сменяя завороженность в голосе на насмешливость. – Хоть и безмерно упрямы, не желая признавать очевидное.       − Неужели? – мой не менее едкий тон, хриплый и дрожащий, вынуждает Ричарда слегка отстраниться, сощуренными глазами изучая женское лицо. Эта визуальная игра забавляет. Не менее забавляют вдруг застывшие движения андроида под юбкой, заставляющие изнывающие мышцы пульсировать и требовать продолжения ласки. – И что же для тебя очевидно, Ричард?       − Вы желаете меня, пусть и не хотите просить об этом.       − И не стану.       От подобного самоуверенного заявления Ричард усмехается, соблазнительно облизнув губы. Несколько секунд молчания напрягают, но больше всего меня напрягают его следующие слова, сказанные надменным и многообещающим голосом:       − В таком случае, я заставлю вас это сделать.       − Что ты…       Не успев договорить, я вдруг чувствую, как пальцы на шее больно сжимаются, но не для того, чтобы причинить вред. Выудив руку из-под юбки, Девятка с хищным блеском в глазах отталкивается от пола, вынуждая меня, покорную и лишенную возможности двигаться самостоятельно, подняться на дрожащие ноги вслед за ним. Последующие его действия происходят так быстро, что сознание теряется в череде происходящего. Боль в спине от удара о колонну вспыхивает в голове, затмевая все только что пережитое, и я беззвучно шикаю, когда Ричард, забывшись, заставляет меня скользнуть лопатками по холодной поверхности бетона. В следующее мгновение андроид подхватывает меня за бедра, заставляя удерживаться за крупные, мужские плечи.       − Прошу прощения, − скорее, из тактичности произносит Девятка, нежели из желания извиниться за причиненную боль.       − Что ты делаешь? – теперь беспокойные слова полностью соскальзывают с губ. Взволнованно наблюдая за тем, как Ричард в расстегнутой рубашке без усилий несет меня на кухню, я стараюсь сохранить видимое спокойствие. И как же сложно это сделать, когда машина по-хозяйски усаживает меня на широкий, длинный стол, вместе с этим впиваясь взглядом в мои перепуганные глаза. Уже в следующее мгновение Девятка заставляет меня рефлекторно отодвигаться дальше, позволяя андроиду залезть вслед за мной, продвигаясь вперед и нависая над моим срывающимся на тяжкое дыхание телом. – Ричард, стой…       Вряд ли он станет слушать. Точно не сейчас, когда серебристые глаза хищно всматриваются в мои расширенные зрачки, а мужская рука требовательно давит на плечо, заставляя опуститься на стол. Блеклая боль на лопатках мелькает в голове, но тут же поглощается другим чувством – душным жаром, покрывающим кожу мурашками вкупе с мягкими прикосновениями губ к выступающей ключице. Теперь Ричарду предстоит освободить меня от рубашки. Я и не сопротивляюсь. Дрожаще откидываюсь на стол, позволяя подступающему туману накрыть с головой. Руки, точно живущие своей жизнью, принимаются бережно ворошить шелковистые волосы, пропуская между пальцев блестящие пряди. Такие нежные и мягкие, до опьянения в сознании прекрасные. И пока я наслаждаюсь от череды прикосновений, андроид не теряет время даром. Уже полностью расстегнув светлую рубашку, до мучения медленно спускается губами вниз, к напряженной груди. Мгновение – и от мокрого, холодного прикосновения языка к требующему ласки соску из замершей груди вырывается стон, заставляющий выгибаться навстречу восхищающим поцелуям.       Он и впрямь играется со мной. Лишь на несколько секунд задержавшись на груди и глухо постанывающий от собственных прикосновений к моему телу, продолжает спускаться вниз, периодически оставляя влажный поцелуй на трепещущем животе.       − Ричард, что ты делаешь?.. – знаю отлично, что он делает, но все равно предпринимаю попытку сохранить самообладание, приподнимаясь на локтях. Короткие черные волосы тут же откидываются на лицо, заставляя агрессивно смахнуть их правой рукой.       Одарив меня предупреждающим взглядом, в котором отчетливо прослеживается мысль «лучше молчи, иначе хуже будет», Девятка выпрямляется, подставляя взору идеальный, красный круг на не менее идеальном мужском торсе. В темноте гостиной Рида под воздействием множеств эмоций у меня не было возможности рассмотреть машину как можно лучше. Сейчас же, глядя на него завороженно и покорно снизу вверх, я без стеснения осматриваю очерчиваемый рельеф искусственных мышц, выглядывающий из-под распахнутой черной рубашки. И будь проклят тот час, когда андроид научился распознавать и пропускать через себя мои эмоции! Ведь то восхищение, что заставляет сердце истерично ударяться о грудную клетку от уверенного вида Ричарда, что возвышается надо мной на коленях, улавливается им самим. Мужские губы вздергиваются в самодовольной улыбке, заставляя меня заливаться краской, как школьницу.       − Что это, детектив Вольф? – ехидно спрашивает машина, укладывая ладонь на мою голень. Только через секунду осознаю, что это не желание просто дотронуться, но то самое обещание заставить меня просить. – Вы смущены?       − Тебе так хочется бросить меня в краску? – дрожащим голосом замечаю я, наблюдая, как Ричард устанавливает мою ногу себе на бедро, принимаясь методично спускать собачку на замке ботильона. Спустя несколько ловких движений обувь стаскивается со стопы вместе с коротким носочком, небрежно откидываясь в сторону мужской рукой.       − Думаю, что это ни к чему, − отпустив ногу в сторону от себя, Ричард принимается за следующий ботинок. Звук замка заставляет меня вздрагивать, вызывая в глазах Ричарда хищный огонек. – Я и так читаю вас, как раскрытую книгу, Луиза. К тому же сегодня днем вы снова показали свою необъяснимую способность узнавать меня, − застыв от этой мысли, Ричард ехидно бросает на меня лукавый взгляд, приподнимая один уголок губ. – «Особенный», не так ли?       Девятка не возобновляет своих манипуляций с ботинком, все так же держа ногу установленной ему на бедро. Он ждет. Ждет, когда я отвечу, испытывая меня пронзающим взором искрящихся глаз. Красные диоды перестали вызывать тревогу или интерес, только тепло мужских пальцев на щиколотке и трепет в груди от требовательного, хозяйского взгляда на своем теле. Как же мне нравится быть покорной. Никогда не думала, что это чувство сможет поработить разум, тем более по отношению к машине.       − Ты отличаешься, − наконец, тихий ответ срывается с губ, позволяя Ричарду вернуться к процессу освобождения меня от обуви. Даже странно вот так наблюдать, как Девятка на кухонном столе моего дома бережно снимает ботильон, находясь между моих ног. – Не только среди людей. Но и от других машин.       − Даже не знаю, как именно воспринять эти слова: как комплимент моей личности или как прямое доказательство вашей зависимости от меня, − стащив ботинок с носком и в той же манере шумно откинув его на пол, Ричард в этот раз не отпускает ногу. Вместо этого поднимает ее чуть выше и, склонившись, оставляет мягкий поцелуй на светлой коже голени. Глаза цвета блестящего металла туманно наблюдают за моей реакцией, следующей незамедлительно. Сердце и так готово выпрыгнуть из груди, теперь же я и вовсе ощущаю себя одной пульсирующей точкой, которой срочно требуется разрядка от рук этого прекрасного, властного создания. – Как остро вы реагируете… не перестает это нравится…       − Не издевайся… − сходит с губ жалобный стон, разрывающий грудь изнутри. Ричарду эти звуки лишь добавляют интереса, ведь машина и сама испытывает то, что пронзает меня насквозь, вынуждая мурашки бежать от места продолжающихся прикосновений мужских губ к голени. Разве что в этот раз Ричард прикрывает глаза, все так же придерживая ногу за внутреннюю сторону согнутой коленки и продолжая подниматься расслабленными губами вверх, к бедру.       − Так попросите меня, − тихо отзывается андроид, поднимаясь все выше и выше. Выше… к краю черной юбки… словно невзначай касаясь носом тугой ткани, задравшейся от издевательств на заднем крыльце.       Сдаться так просто? Ну уж нет. Жалобно прикусив губы, я откидываюсь на стол и закрываю глаза, позволяя усмехнувшейся машине продолжить ласки. В ворохе чувств не замечаю, как мужские руки скользят вверх, вынуждая меня приподняться, дабы освободить замок на юбке. Мне слишком хорошо и трепетно, чтобы пытаться остановить его. Как будто я хочу. Особенно теперь, когда андроид настойчиво, но бережно стаскивает одежду, заставляя меня содрогаться в предвкушении чего-то сладкого.       Вернувшиеся касания губ к бедру заставляют замереть. От мысли, что именно может за всем этим последовать, сознание уносит вверх, к далеким звездам, но когда кончик мужского влажного языка бежит вверх по бедру, все ближе к напряженной плоти – из нас обоих точно в одной связке вырывается стон. Разве что я, закатывая глаза, прижимаю ладонь к губам, не давая хриплым всхлипам разноситься на всю кухню, в то время как Ричард даже не старается скрыть моих же чувств, пропуская их через свои системы. И когда сильные руки, пальцами сжимающие бедра, притягивают меня к нему, я больше не могу держаться. Разрываюсь сотнями искр и салютов от трепетного прикосновения языка к пульсирующей промежности.       Весь мир затихает. Вокруг ничего нет. Только я становлюсь эпицентром невероятных чувств, выгибающаяся навстречу бережным поцелуям. Тело нещадно ломит в требовании чего-то большего, чем мужской язык, проникающий между половыми губами, но все это так прекрасно и блаженно, что я не могу сказать хоть слово. Только и делаю, что громко разношу свои стоны на все стены, жадно глотаю воздух и сжимая кулаки на столе. Мышцы внутри, кажется, скручиваются в тугой комок, отвечая сокращениями на ласки машины. Все это слишком прекрасно… почему это так прекрасно?.. разве может быть так прекрасно?..       Выгибаясь в спине так сильно, что потревоженные раны начинают гореть адским пламенем, я стараюсь унять дрожь в теле. Но разве это возможно, когда андроид так умело находит напряженный клитор, изучая его языком со всех сторон? Окружение плывет, закручиваясь по спирали, мне плевать на возможную проступающую кровь на лопатках или на безопасность дома. Все, что сейчас волнует – желание единения с ним. С Ричардом. Больше ни с кем.       − Стой… пожалуйста… − кое-как перебарывая тяжкое дыхание, я, цепляясь за края стола, жалобно стараюсь произнести слова настолько ясно, насколько это возможно. Ричард, погрязший в тех же ощущениях, что и я, не отзывается на эти просьбы, лишь сильнее сжимая бедра и грубея в поцелуях. Боль смешивается с наслаждением, вновь погружая меня в торнадо из чувств, но я все же умудряюсь вырваться обратно, практически срываясь на жалобный скулеж. – Ричард, стой, прошу тебя… хватит…       Чувствую, как раздраженно впиваются пальцы в женскую кожу, как недовольно прекращаются ласки, за которыми следует яростный взгляд в мою сторону. Правда, ловлю я его не сразу, витая между звезд и отчаянно пытаясь унять накатившую дрожь. Заставляю себя сосредоточиться на серебристых, недобро сверкающих глазах, когда андроид незаметно оказывается надо мной, накрывая тенью от потолочной лампы. Он не дает мне окончательно отойти от пережитого, нетерпеливо впиваясь в шею губами, вынуждая меня вновь выгибаться под грубым проникновением большого пальца внутрь влажных мышц. Так сильно ему нравится ощущать все свои прикосновения, что, кажется, окончательно теряет контроль, подхватывая меня за талию свободной рукой, дабы прижать к себе.       − Ну же, − требовательно сквозь поцелуи произносит мужской голос, в котором я слышу нотки животного нетерпения. – Скажите это. Попросите меня, я все сделаю.       − Возьми меня, − не ведая собственных слов, безвозвратно уйдя в транс, я прижимаю андроида к себе что есть сил, произнося то, что тот так хочет услышать. То, что так рвется наружу. Мне и не нужно видеть его лицо, чтобы наверняка знать, какая победоносная улыбка играет на его губах, переставших терзать кожу на шее грубыми, болезненными поцелуями в череде с прикусываниями. – Прошу, Ричард… пожалуйста…       − Наконец-то, − с раздражением отзывается Девятка. Теперь я и впрямь подчинена. Не только физически, но и душой.       Словно сорвавшись с цепи, андроид, блеснув глазами, как голодный хищник, впивается в меня с поцелуем. Я даже не замечаю, как тянусь за ним, не разрывая долгожданного физического контакта, пока сам Ричард, выпрямляясь и становясь на колени, поспешно стаскивает с себя рубашку, отправляя ее к ботильонам на полу. Он не стремится снять брюки. Вместо этого, удерживая меня за затылок и принуждая следовать за ним, вставая на четвереньки, аккуратно сползает со стола. И мне кажется, что сейчас прозвучит шум металлической бляшки, однако на место этого звука приходит нетерпеливое, агрессивное шкрябание отодвигаемого стула. Буквально через несколько мгновений поцелуй разрывается. Ричард, лукаво и властно вздернув уголком губ, быстро обхватывает мою талию.       И он снова перекидывает меня через плечо. Снова несет через коридоры, по лестнице наверх, придерживая за обнаженные ноги. Снова я в предвкушении скорого единения, разве что в прошлый раз старалась воспротивиться, требуя поставить меня на место. В этот раз я не желаю этого. Тяжело дышу и мысленно отсчитываю каждую секунду, плотно прижимая ладони к рельефной мужской спине. Мысль о том, что мы направляемся в постель, куда никогда и никто не допускался, заставляет рассудок пьянеть, а все внутренности трепетать в предчувствии чего-то большего, чем просто секс. Нет, это не похоть. Она была с мужчинами, что не подпускались больше, чем один раз. С этим созданием сердцем и головой овладевает нечто иное, давно забытое и оттого прекрасное.       Шум открывающейся двери заставляет меня замереть в дыхании, даже когда автоматический приглушенный свет озаряет постель, я все равно ничего не вижу из-за туманной пелены от накатывающих желаний. Красные диоды продолжают покрывать все окружение, включая меня саму, и когда андроид нетерпеливо скидывает мое тело на постель – я не спешу отползти или отпрянуть, как в прошлый раз. Напротив, завороженно окинув его, вставшего коленями на постель, взглядом, поспешно тянусь руками к чертовой серебряной бляшке на черных джинсах. Дрожащие руки желают, нет, требуют как можно скорее освободить Ричарда от остатков одежды, окончательно ввергая нас обоих в сумасшедший ворох чувств, но у андроида иные планы. Над головой проносится едва слышный из-за моего порывистого дыхания смешок, после чего я не замечаю, как со стоном отталкиваюсь на постель, болезненно шикая из-за боли на лопатках. Обе руки оказываются задранные над головой, сжатые в запястьях мужской ладонью. Несколько прядей волос прилипают к намокшему от возбуждения лбу, и Ричард, испытывая тот же дискомфорт, что и я, свободной рукой убирает волосы, с легким интересом наблюдая за моими невольными попытками вырваться, дабы продолжить начатое.       Занятно… его раздражает мой дискомфорт от прядей на лице, но стоит мне испытать пульсирующую боль на спине или боль от грубых движений мужских рук, как в пепельного цвета глазах возгорается хищный огонек. Кажется, я сотворила монстра. Мне это нравится.       − Не рекомендую отбирать у меня инициативу, детектив Вольф, − он с нарочным официозом растягивает мою фамилию, отчего женское тело безвольно выгибается ему навстречу, ловя потоки жара, которыми пышет крутящийся красный круг на механической груди. – Это может плохо закончиться.       − Угрожаешь? – почти шепотом спрашиваю я, назло машине предпринимая новую попытку высвободить руки. Запястья от этих движений сжимаются еще сильнее, и я чувствую себя бесстыдно слабой, маленькой, практически полностью обнаженной под нависшим Ричардом. В действительности на мне все еще остается светлая рубашка, вот только ее распахнутые полы абсолютно ничего не скрывают. Девятку не интересует мое тело. Взгляд машины прикован к женскому лицу, изучая каждую эмоцию, каждый сантиметр проявляющихся терпких чувств.       − Предупреждаю, − в моей же хриплой манере отвечает машина, упираясь свободной рукой о кровать рядом с моей головой и опускаясь чуть ниже, словно дразня волнительными прикосновениями мужских губ к щеке.       − Тогда не заставляй тебя поторапливать.       Услышав последнее, Ричард с лукавой, с толикой ехидства улыбкой отстраняется, всматриваясь в покрытые туманом голубые глаза. Его взъерошенные пряди сочного шоколадного оттенка лоснятся под тусклым светом потолочной лампы, но самое прекрасное то, как великолепно в этом лоске отражаются и красные блики светодиода на виске. Былой лед в серебристых глазах превращается в адское пламя. Он и впрямь Дьявол, в зрачках которого пляшут огоньки. Демон, что медленно отпускает мои запястья и скользит ладонью от шеи к плечу, от плеча к груди, ниже… к женскому животу, с которого манерно поднимается вверх, к собственному ремню с серебряной бляшкой.       − Двадцать три минуты назад вы отказывались признать свои желания, − насмешливо и надменно произносит Девятка, не сводя начавшего холодеть взгляда с моих глаз. Снова покрываюсь мурашками, неосознанно выгибаясь в спине и все еще держа руки над головой. Совсем не хочется их убирать, всем своим видом показывая полную покорность. – Бессмысленно старались скрыть свои эмоции. Но я чувствую вас всю, Луиза. Абсолютно всю, − звуки металлического скрежета такие растянутые и манерные, точно Ричард дразнит ими, в желании пронаблюдать, как остро я буду реагировать на происходящее. А я реагирую. Нетерпеливо еложу по постели, приподнимаясь на локтях и удерживая себя от того, чтобы потянуться к привлекающим взор шепчущим губам с вздернутым в дьявольской усмешке уголком. – От паники до восторга. И это просто великолепно.       − Как ты это делаешь? – вырвав себя из плена визуального наслаждения за мужскими губами, я облизываю свои собственные, вспоминая долгий, настойчивый поцелуй на кухонном столе. Слишком интересен вопрос, что возник в глубине опьяненного сознания, при озвучивании которого Ричард прекращает расстегивать ремень, озадачено застыв с нахмуренными бровями. – Ты ведь даже не касаешься меня.       − Перенастроить системы на нужную волну оказалось довольно легко, − вдруг возникшая значимость этого вопроса остужает наш азарт и пыл, я даже умудряюсь на некоторое время выровнять дыхание. На некоторое, потому что в воздухе снова слышен металлический звук, за которым следует шум бегущей вниз ширинки. Теперь я не просто глубоко дышу. Часто, встревоженно, прерывисто. С едва удерживаемыми в груди стонами. – К тому же, Стэн далеко продвинулся в своих функциональных возможностях, что не может не радовать.       Напоминание о том, кто все это время сидит в голове, вызывает у меня смущение. Раньше присутствие компьютера не стыдило. Оставаясь наедине с мужчинами, я была слишком безразлична как к себе, так и к постороннему разуму, не говоря уже о том, что выпитый алкоголь не давал рационально мыслить, заставляя желать лишь одного – животного единения со встречным мужчиной. Сейчас же мне вдруг становится совестно. Мы тут сходим с ума, доставляя друг другу удовольствие, и никто из нас даже не задумывается на тему стороннего наблюдателя, что отходит в сторону, позволяя двум существам потеряться во времени и пространстве. И было бы куда легче, если бы я не осознавала, какую на самом деле роль играет компьютер во всей этой ситуации. Именно он посылает Ричарду импульсы, преобразовывая человеческую энергию в механичную, информационную.       Девятка замечает мое смятение, ясно ощущая его собственными программами. Последние и так наверняка трещат до основания, но моя потерянность заставляет его взволнованно нахмуриться и оборвать манипуляции с джинсами.       − Вы и впрямь восхитительны, детектив, − теплым, но потерянным шепотом произносит Ричард, установив обе руки по обеим сторонам от моего лица. – Вы сказали, что я отличаюсь от машин, но вы тоже отличаетесь от людей. Не потому, что в вашем организме находится искусственный разум, поддерживающий жизнь, − вздрагивая темными ресницами, Ричард скользит взглядом по моим губам, сминая свои собственные в нерешительности следующий слов. Когда серебристые глаза возвращаются ко мне, я, сама того не замечая, запускаю свои руки медленно подниматься по обнаженным плечам Девятки. Сильные, твердые, словно сталь, хоть на деле сотворенные совершенно из другого материала. – Вы иная. И это восхищает.       Благодарственная улыбка становится ему ответом. Мне нравится изучать пальцами его кожу с идеальной имитацией мелкого волосяного покрова, нравится осматривать маленькие родинки, касаться едва заметной, пробивающейся щетины на мужских щеках. Он смотрит мне в глаза, в то время как я визуально исследую каждый сантиметр его внешности: от мелких трещинок на приоткрытых губах до выступающих искусственных мышц, тенями покрывающих тело. Каждая такая секунда визуального изучения укрепляет меня в жгучем пламени сердца, вызванного одной мыслью: я готова идти за ним до конца. Готова врать налево и направо, готова кинуться в пекло или в лед ради того, чтобы снова чувствовать его рядом. Поглощать каждой клеточкой механичный жар, упиваться его обществом, купаясь во внимании ледяных глаз, как в лучах солнца. Хочу, чтобы он смотрел на меня каждый день, то злобно и презрительно, то взволнованно и заботливо. Мне знакомо это, но даже с Адамом я не испытывала подобного так сильно.       − Это чувство, − осознав истину своих эмоций, я, ушедшая в растекающееся по жилам золото, встревоженно и даже стыдливо вскидываю глаза на Девятку. Выбитые пряди смотрят в разные стороны, но даже на их фоне локон волос, что всегда выбивается из общего ряда, смотрится по-особенному. Пальцы завороженно поднимаются вверх, пропуская шелк меж собой и убирая прядь обратно за ухо. Ричард, не отрывая от меня взора затуманенных глаз, нарочно поворачивает голову навстречу ладони, касаясь носом женской кожи. – Оно мне знакомо. Что это?       Признайся, Луиза. Признайся здесь и сейчас, признайся самой себе, признайся ему и этой вселенной. Признайся, пока вы вместе, наедине, имеете возможность раскрыться друг перед другом, не боясь, что кто-то за стенкой услышит о ваших проделках или же ворвется в комнату, размахивая пистолетом. Признайся, пока у тебя есть шанс.       − Любовь, Ричард, − произношу я дрожащим голосом, несмело наблюдая за вдруг застывшим андроидом, порывисто дышащим в мое запястье через приоткрытые губы. – Это любовь.       − Мне нравится, − хрипло проговаривает Девятка, подставляя щеку тонким пальцам. Серебристые глаза сверкают от любого движения, и меня настолько завораживает его хриплый голос вкупе со жгучими касаниями пальцев к мужской коже, что я не смею даже дышать, возвращаясь в состояние транса. Тело больше не трепещет. Оно наполняется теплом от облегчения, что испытывает освобожденная от секретов душа. – По крайней мере, я буду знать, как называть то, что испытываю сам.       Сам.       Испытываю сам.       Прогоняя эти слова раз за разом, я нахожу в них все больше прекрасного и безупречного.       Сам. Не с помощью меня или Стэна. А сам. Самостоятельно. Без чьей-либо подсказки.       Мы оба больше не в силах терпеть. Лишь на несколько секунд сохранив тишину, впиваясь искрящимися глазами друг в друга, тянемся навстречу обжигающим эмоциям, заполоняющим разум. Теперь звуки снимаемой одежды порывистые, поспешные, и мне больше не стыдно за эти прекрасные чувства, с которыми я прижимаюсь к Ричарду всем телом, позволяя ему делать все, что захочется. А ему хочется много, впрочем, как и мне.       Комната становится центром вселенной. Здесь и впрямь никого, кроме нас, нет. Возможность отдаваться душой и телом этому прекрасному созданию без страха быть обнаруженной так упоительна, что я забываюсь, с каждым мгновением близости улетая все выше. К далеким звездам, которые меркнут рядом с одинокой, белой луной. Каждая клеточка отзывается на его движения, сопровождаемые грубыми мужскими стонами и моими жалобными всхлипами, вырывающимися из груди. Мы готовы переступить черту. Готовы сорваться с края, покрываясь свечением кровавых диодов и пропитываясь смесью человеческого и искусственного тепла. Ощущать его внутри, не боясь простонать в голос – самое лучшее, что случилось со мной за долгие годы, и я отдаюсь этим ощущениям, выгибаясь в спине и наплевав на боль в лопатках. Уверена, на утро постель будет покрыта красными пятнами, однако сейчас жгучие пульсации в ранах, оттеняя наслаждение от грубых толчков машины, приносят лишь удовольствие, вынуждая легкие задыхаться. Не знаю, как много проходит времени и как много мы поменяли позиций. Сбилась со счета, испытывая раз за разом все эти пики наслаждения, в одной эмоциональной связке с Девяткой возвышаясь к потолку. Зато помню, как уставший рассудок нехотя проясняется, обнаруживая меня под Ричардом, что с энтузиазмом, лишившись последнего контроля, покрывает ключицы и грудь агрессивными поцелуями, оставляя после себя следы от прикусов. Сбоку чудится какое-то движение. Нет, не чудится. Это мы в отражении высокого зеркала, расположившегося поверх дверей стенного шкафа. Погруженные в смятом покрывале и прижимающиеся друг к другу, точно это наша последняя возможность выразить все скопившееся внутри.       Он безупречен. Чувствуя накатывающие волны наслаждения, источником которых являются пульсирующие от соприкосновения с мужской плотью мышцы, я без стеснения блуждаю по нашему отражению взглядом прикрытых глаз. Гибкие движения машины, погрязшей в водоворот чувств. Он так плавно двигается, наполняя стены влажными звуками секса, что я восторженно вспоминаю его первые грубые толчки, от которых тело пронзала дрожь от боли в сведенных мышцах. Собственные ноги обхватывают его за талию, не давая отстраниться, но словно бы он хочет. Напротив, все сильнее сжимает руками бедра, вынуждая двигаться себе навстречу. Мужские губы изучают каждый сантиметр моего тела, я же продолжаю ворошить темные пряди, инерционно и с уже ставшей привычной болью скользя по постели. Красных пятен не виднеется. Красным здесь становятся только наши тела, накрытые бликами угрожающе мигающего светодиода.       Мой интерес к отражению привлекает внимание Девятки. Секундно нахмурившись, Ричард вскидывает взор на меня, после чего смотрит в зеркало, соблазнительно заломив бровь. Как и мои глаза, его серебристые нити и черные, расширенные зрачки мутно сверкают, едва пробиваясь ясным взглядом сквозь возбужденный туман. И наши двигающиеся в такт тела в отражении так прекрасны, что я не отвечаю серебристым глазам визуальным контактом, продолжая рассматривать гибкие, непрекращающиеся движения. Уже через мгновение Ричард, поднявшись на уровень моего лица, левой рукой обхватывает меня за подбородок и принуждает повернуться к нему.       − Смотри на меня...       От такого приказного, лишенного официоза тона по коже пробегается повторная дрожь. Ему это нравится. Еще больше нравится моя покорность, смиренность, отдающаяся в наступающей очередной волне наслаждения от погрубевших движений Девятки между ног. И мы снова погружаемся в долгие, требовательные поцелуи, заглушая обоюдные стоны и моля всех Богов, лишь бы это не заканчивалось.       Первые рассветные лучи покрывают темное небо розовым градиентом, очерчивая в темноте острые верхушки хвойных деревьев в окне. Ветер во дворе продолжает качать их зеленые лапы, и я бы может даже встретила этот рассвет в сознании, однако вот уже с полчаса удобно лежу по пояс под одеялом, устроившись на плече у Ричарда в объятиях мужской руки. Сердце больше не бьется сильно и встревоженно, теперь только легкие пульсации в висках от усталости и оставшегося блуждать по сосудам наслаждения. Дрожь все еще бьет по мышцам, но не от холода – рядом с пылающим Ричардом сложно замерзнуть. От того, как долго и как много организм пребывал в состоянии нирваны, испытывая огромные потоки выбрасываемых эндорфинов.       Постель и впрямь не испачкана кровью. Лопатки все еще обжигает боль, и пробегающие от секса мурашки отзываются все большими пульсациями. Ричард чувствует это. Мужские брови хмурятся, глаза стального оттенка, что рассматривают наши прижатые друг к другу тела в зеркале, задерживают взгляд на телесного цвета пластыре, что накрывает раны. Спустя несколько мгновений андроид с суровым выражением лица аккуратно приподнимает край одеяла и натягивает его выше, укрывая меня по плечи.       − Я не замерзла, − тихо проговариваю я, очерчивая указательным пальцем круг по золотому светодиоду на груди машины.       − Я знаю, − суровым тоном отвечает Девятка, продолжая рассматривать нас в отражении зеркала.       − Он нравится мне, − недоуменный взор Ричарда обращается ко мне, и я лениво поясняю свои слова, не прекращая визуальное и физическое изучение бликующего круга. – Диод. Очень красиво.       − Вам так нравится осознавать мою сущность? – не без усмешки спрашивает Ричард, вскидывая брови.       − Мне плевать, из чего ты сделан. В тебе все безупречно, − лежать вот так в своей постели рядом с ним почему-то слишком волшебно и трепетно, чтобы превращать этот момент во взаимные перепалки. Нет. Оно того не стоит. Не здесь и не сейчас. – Не обращайся ко мне больше на «вы».       Несколько секунд сохраняется молчание, сопровождающееся коротковременным переливом золота на красный. Заметив это, я на мгновение останавливаю движения пальца по кругу, мягко улыбаясь самой себе.       − Как скажешь, − тихо отвечает Ричард, явно понимая, что шутки и словесные подколы сейчас крайне неуместны.       Как ни странно, молчать даже приятно. Случившееся словно перечеркивает все, что произошло за этот безумный день, и мне даже не стыдно, что я позволяю себе расслабиться хоть немного, отодвинув назад нескончаемые мысли и чувства вины за исчезнувшего друга. Да, я все еще беспокоюсь о нем, все еще бессознательно пытаюсь найти зацепку, способ найти близкого, но обманывать себя нельзя. Гэвин Рид и впрямь может быть уже мертв. А это значит, что в моей жизни осталось не так много дорогих мне существ, и если я вовремя не позабочусь об одном из них – без еще одной жертвы не обойтись. Не в этот раз. Теперь я точно не позволю миру отобрать у меня очередное счастье.       − Я решила покинуть штаты, − не отрываясь взглядом от диода, я снова замечаю смену золотого на алый, но в этот раз не останавливаю свои круговые движения пальцем, отливая кровавыми искрами собственными глазами. – Сегодня звонила отцу. Он предлагает уехать в Германию.       Ричард ничего не отвечает, продолжая светить красным диодом, и я понимаю, как много противоречий происходит в его системах от моих слов после всего произошедшего. Не зря андроид напрягается, пронзая меня ледяным взглядом в отражении.       − Он знает, что я собираюсь не одна, − на этом моменте я многозначительно смотрю на Ричарда, укладывая подбородок ему на грудь. Взгляд Девятки сменяется со льда на подозрения. Теперь Ричард смотрит на меня в упор, удивленно сдвигая брови.       − Вы… − потерявшись на долю секунды, Ричард сминает губы и незамедлительно поправляет свои слова. – Ты предлагаешь сбежать?       − Не сбежать. Просто покинуть страну, − от его привычного обращения, с которым машине еще придется бороться, я умиленно и устало улыбаюсь, облизывая губы. – Без тебя я все равно не уеду.       − Почему?       − Не могу. И не хочу.       Для него мои слова становятся чем-то значительным. Благодарственно улыбнувшись, андроид мягко касается подушечками пальцев моего виска, убирая черные пряди за ухо. Это слишком трепетный момент, чтобы нарушать его. Если только усугубить, потянувшись к Девятке за очередным поцелуем, не таким страстным, как во время секса, но слабым и трепетным. Таким, каким люди стараются показать свою преданность.

***

06:31 a.m. Департамент полиции Детройта

Яркие, теплые лучи солнца окутывают крыши высоток, отбрасывающих длинные тени на здания поменьше. Участок не становится исключением. Несмотря на рассвет, при котором город еще спит, широкие окна департамента накрыты темнотой из-за не проникающих лучей золотистого цвета. Ворота, как это бывает в будние дни, открыты настежь, камера продолжает снимать парковку и вход. Тот самый вход, рядом с которым несколько дней назад лежал труп мужчины с вырезанными на груди буквами. Обладатель звучной фамилии давно спит на пыльном, грязном полу холодного здания, организм уже начинает испытывать глубокий стресс от длительного воздействия наркотических веществ, но убийце на это плевать. Гэвина Рида все равно ожидает одна участь. Какая разница, в каком состоянии будет его самочувствие, если ему все равно придется захлебываться в собственной крови. Долго, мучительно и болезненно.       Мысленно посмаковав возникшие в системе картины, ставшие результатом внезапной активации реконструирующей программы, девиант, выйдя из такси, делает несколько шагов в сторону раскрытых ворот. За время нахождения в Детройте найти слепую зону у камер легче легкого, еще легче вызубрить график смены дежурного патруля, когда некомпетентные сотрудники полиции сменяются, оставляя мониторы видеонаблюдения без присмотра. Только когда часы пробивают тридцать две минуты седьмого, девиант, деловито поправив черно-белый жакет и уложенные назад темные волосы с выбитой прядью, уверенно вышагивает вперед к стеклянным дверям участка. Войдя внутрь, машина быстро осматривает уже привычный ему приемный холл. Регистрационные стойки пустуют, разве что у стен безмолвно стоят андроиды линии RK900, некоторые из которых лишь на пару мгновений оборачиваются к вошедшему. Для всех них причина их сбора в участке покрыта тайной, потому никто не задается вопросом, почему именно этот андроид так просто входит в участок, пока все они остаются взаперти. Девиант не обращает на них внимания. Ими он займется позже. Сейчас его интересует другая модель. Та, что сидит у стола с табличкой «Детектив Л. Вольф».       Пройдя мимо турникетов, андроид проходит в тихий, полицейский холл. Серые глаза сурово осматривают помещение и тут же находят нужного персонажа. Как и ожидается, тот сидит на стуле для посетителей, флегматично глядя перед собой и держа уложенные на коленки руки. Он не видит единственного двигающегося во всем потоке безмолвно стоящих машин девианта, никто вообще не обращает внимания на его появление. Зато сам девиант, остановившись в паре метров от машины с омерзительным именем, что дал неадекватный человек, задумчиво приподнимает руку. Мужские пальцы медленно оголяют свой истинный, белый материал, готовясь к одному из самых важных моментов в жизни машины. В жизни всех андроидов.       Серые глаза в предвкушении скорого момента соединения исподлобья смотрят на ничего не подозревающего RK900, смотрящего строго перед собой. В следующую секунду машина прокручивает желтый диод, обращая на свою точную внешне, но не внутренне копию внимательный взгляд. Девиант делает шаг навстречу, держа руку приподнятой.       Вот он – момент истины. Та самая минута, к которой он стремился последний месяц своего существования. К которой его так долго готовили. Которая изменит все. Которая изменит всех.