***
Уилл потерял слишком много веса, потерял слишком много сил. Его талия — сплошные твердые края в объятиях рук Ганнибала, его кости похожи на птичьи. С таким же успехом Ганнибал мог бы держать в руках тряпичную куклу. Он швыряет Уилла в шкаф так же легко, как наступает на зеркало. Осколки стекла сыплются на них обоих, превращая кухонный пол в постель из звезд. Идеальное место, чтобы умереть. Идеальное место, чтобы преклонить колени и скорбеть.***
Уилл вскрикивает. Думает, что вскрикивает. Он тонет в потоке крови, бьющей ему в уши. Мир расплывается, чернеет, светлеет. Он заставляет зрение и разум снова сфокусироваться. Он должен держаться. Он должен. Должен. Рукоять ножа скользкая от крови. Крови Ганнибала. Это лишь маленькая победа среди океана поражений, но тем не менее победа. Но Уиллу нужно больше. Он унесет с собой в могилу все, что сможет, каждый дюйм плоти, каждую каплю крови. Он заберет все, потому что оно принадлежит ему.***
Ганнибал игнорирует боль, игнорирует кровь, хлещущую из глубокой раны на левом предплечье. Не обращает внимания на красную розу, расцветшую на белом рукаве, такую темную, что она кажется почти черной. Их танец прекрасен, каждый шаг доведен до своего смертоносного апогея; удары следуют один за другим, каждый яростнее предыдущего, и все они блокируются один за другим, пока… Тошнотворный хруст разрывает туман адреналина. Голова Ганнибала резко откидывается в сторону. Вкус железа взрывается во рту.***
Левый кулак Уилла жалит с полным удовлетворением, соединяясь с челюстью Ганнибала. Его ликование недолговечно. Колено врезается в живот. Он сгибается пополам, желчь ползет вверх по задней стенке горла.***
Уилл не смягчается. Он никогда этого не делал. Ганнибал знает, что он никогда этого не сделает. Загнанный в угол, он будет биться до тех пор, пока его не настигнет смерть. Ганнибал должен остановить это.***
Ганнибал подставляет ногу, заставляя его растянуться на полу — так легко, черт возьми. Уилл приподнимается на локтях. Осколки стекла из буфета впиваются в кожу. Он снова встает на ноги. Крепче сжимает нож. Он не может отступить. Он должен держаться.***
Горе покрывает лезвие, словно яд. Коварно. Безжалостно. Каждый порез, пусть и неглубокий, клеймит его до глубины души. Гнев и отчаяние сливаются в глазах Уилла воедино. Они жгут, причиняют боль и разжигают свои костры — или это их костер? Уилл осудил их как одно целое. Ганнибал должен остановить это.***
Уилл не сдастся единолично. Нож рассекает одежду, впивается в кожу. Его мускулы вопят о пощаде. Они кричат, кричат, кричат, кричат и кричат. Он умрет сегодня, и нет никакого утешения в том, что руки, которые он любил, вырвут жизнь из его груди. Но он не сдастся. Он должен держаться. Должен.***
Он должен остановить это.***
Уилл толкает нож вперед, пронзая плоть и вырывая крик у Ганнибала. Между ними льется кровь. Он не сдастся единолично. Он должен…***
Он должен остановить это.***
…грубые пальцы впиваются в череп и ударяют о стену.***
Веки Уилла дрогнули и открылись. И снова зажмурились. Боль разливается по всему телу. У него болит спина. У него болят бедра. Его руки, его живот, его голова. Господи, его голова. Если бы его мозг любезно перестал биться о череп, он был бы благодарен. Его мозг — упрямый несговорчивый засранец, и Уиллу приходится уткнуться лицом в мягкую подушку, чтобы заглушить стон. Запах Ганнибала наполняет его чувства. Он резко открывает глаза. Ганнибал. Он отталкивается, пытаясь сменить положение. Голова тут же идет кругом. Перед глазами темнеет, и силы разом покидают его. Гравитация тянет его вниз, и он падает на… ой. Черт. Одеяло падает следом за ним. Уилл стонет и остается неподвижно лежать на полу, пока черная пелена не рассеивается перед глазами, а конечности снова не реагируют на мозг. Он несколько раз моргает, чтобы еще раз взглянуть на комнату. Шторы задернуты, хотя он все еще слышит, как снаружи бушует буря, ветер и дождь стучат по стеклу. Маленькая лампа на одном из крайних столов отбрасывает оранжевые оттенки на стены. Гостиная. Одна из их личных. Мягкие тона, теплое красное дерево и множество разномастных подушек. Значит, первый этаж. Не подвал. Он жив. Он жив. Его одежда небрежно брошена на соседний стул. Она покрыта кровью. На ковре успела образоваться небольшая лужица, прежде чем все высохло. Уилл смотрит на себя сверху вниз. Черные и синие следы, но ни единого красного пятнышка на его обнаженном теле. На его виске, там, где он ударился о стену, виднеется кусок марли, а вокруг ладоней и рук, где осколки стекла впились ему в кожу, — еще одна повязка. Он жив. Залатанный, раздетый, бесцеремонно брошенный на диван. Живой. Он осторожно подтягивается, опираясь на мебель, и, прихрамывая, выходит из комнаты, держа одеяло на плечах. В холле темно, но из двух комнат льется свет. Из той, где он сейчас находится, и еще из одной чуть дальше по коридору. Ванная. Уилл пробирается к ней, используя стену как опору. Он останавливается прямо перед прямоугольником света, держась одной рукой за дверной косяк. Заглядывает внутрь. На полу валяются полотенца, марля и различные медицинские принадлежности. Все вокруг в красных пятнах. — Я теперь вдовец? Ганнибал моргает, открывая глаза, и на мгновение сосредотачивается, прежде чем посмотреть на него. — Ты мне скажи, — говорит он, и ни его голос, ни тон не выдают его состояния. Он сидит на полу, прислонившись спиной к стене, верхняя часть руки и живот обернуты марлей. Окровавленная одежда лежит кучей под раковиной, по-видимому, без возможности на восстановление. Покрасневшие глаза смотрят на пустые руки Уилла. — По крайней мере, ты избавишь меня от необходимости использовать оружие. — А мне оно вообще понадобится? — Уилл указывает подбородком на живот Ганнибала. — Это выглядит не слишком хорошо. — Это не убьет меня, — говорит Ганнибал, и уверенность в его словах не должна быть такой утешительной. — Ты прицелился либо очень плохо, либо очень точно. Они молча смотрят друг на друга. Затем Уилл заходит в ванную, стараясь не наступить на что-нибудь окровавленное или острое. Он поправляет свою хватку на одеяле и присаживается рядом с Ганнибалом, просовывая руку ему за спину, чтобы помочь подняться. — Не думаю, что смогу отнести тебя наверх, — бормочет он. — Или вниз, потому что… ах! Ганнибал поднимается на ноги и одним плавным движением подхватывает его. Одеяло соскальзывает с рук Уилла, когда он удивленно хватается за плечи Ганнибала, но остается зажатым между его руками и спиной и волочится по полу, когда Ганнибал выносит его из ванной. Ублюдок. — Ты можешь прямо сейчас перестать позерствовать, здесь не на кого произвести впечатление, — говорит Уилл, его тон язвителен, но звучит определенно мягче, чем он намеревался. Его немного беспокоит то, как легко Ганнибал справляется с ним, несмотря на раны. Уилл должен восстановить свою мышечную массу, и сделать это быстро — по крайней мере с этой уязвимостью он легко может справиться. — Даже на тебя? — Особенно на меня. Отпусти. Ганнибал ослабляет свою хватку на талии Уилла, и он скользит вниз по его телу, пока ноги не возвращаются на холодные плитки. Марлевая повязка царапает живот, резко контрастируя с мягким хлопком. Ганнибал натягивает одеяло ему на плечи, прижимая ближе к себе. Их взгляды испытующе встречаются. Он наклоняется, чтобы коснуться своим лбом лба Уилла. Минуту или десять никто из них не произносит ни слова, и устанавливается перемирие, разрастающееся с каждым вздохом. Затем, не громче шепота, Ганнибал говорит: — Если ты все еще собираешься зашить мне рот, то найдешь здесь все необходимое, — потому что он просто не знает, когда надо заткнуться. Уилл задумчиво хмыкает. Подражая его тону, он решает: — Клейкая лента. Это все, чего ты заслуживаешь, — и смакует тихое шипение отвращения, вызванное предложением. О да, он бы возненавидел клейкую ленту. Слишком посредственно. Путь обратно в гостиную был медленным и трудоемким, Уилл использовал большую часть своей выносливости, добираясь до ванной комнаты, а Ганнибал был намного слабее, чем позволяла ему признать его неуместная гордость. Уилл ожидает, что он в любой момент потеряет сознание, но они оба добираются до дивана целыми и невредимыми. Уилл помогает ему лечь, и Ганнибал облегченно вздыхает, закрыв глаза — единственный признак усталости, который он позволяет себе продемонстрировать. Уилл сидит достаточно близко, чтобы их бедра соприкасались, одеяло все еще свободно держится на его плечах. Он кладет одну руку на марлю, обернутую вокруг талии Ганнибала, и шепчет: — Болит? — Да. — Хорошо. Ганнибал смеется — слабый, рваный звук. — Жестокий мальчишка. — Интересно, от кого это у меня? — Жестокость — это не приобретенный вкус. Ты был весьма искусен в притворстве, что у тебя ее не существует, — Уилл закатывает глаза, слишком усталый для очередного бессмысленного спора. Ганнибал кладет свою руку поверх руки Уилла, ждет, когда тот встретится с ним взглядом, и добавляет. — Тут нечего стыдиться. Я всегда находил эту часть тебя очаровательной. — Да, я понял это. Уилл убирает руку, и Ганнибал поворачивается на бок, отодвигаясь назад к дивану, чтобы освободить ему место. Совместными усилиями им удается поместиться на диване, Ганнибал обхватывает его за плечи, и он прижимается спиной к его груди. Уилл не хочет делиться своим одеялом и не делает этого. В доме тепло, и если у Ганнибала есть жалобы, он может засунуть их куда подальше. Ганнибал не жалуется, просто прижимается лицом к затылку Уилла. — Разбуди меня, если собираешься умереть, — бормочет Уилл в подушку. Ганнибал тихо мурлычет, и это урчание мало чем отличается от раскатов грома по ту сторону окна. — Сожги дом дотла, если тебе нужно избавиться от улик, — говорит он в конце концов, теплым дыханием касаясь кожи Уилла. — Я не хочу хоронить тебя здесь. — Нет? Какая же могила была бы тогда более подходящей? — Я бы бросил тебя в болото для аллигаторов, там, в Луизиане. Уилл одновременно слышит и чувствует улыбку на своей шее, когда Ганнибал говорит: — Как романтично. — Не притворяйся, что не сделал бы того же самого. — Прошу тебя. Я бы не разделил ни единого фунта твоей плоти. Должно быть, с Уиллом что-то очень не так, если он находит это заявление милым. Должно быть, это все лекарства. Он молчит, и дробный стук дождя заманивает их в столь необходимый сон.***
Алана вовсе не собирается совать нос в чужие дела. Накормить собак. Воспользоваться возможностью поиграть с ними без чьего-либо присмотра. Уйти. Просто. И все же она задерживается в гостиной Уилла. Вернее, гостиной Уилла и Ганнибала. Можно с уверенностью предположить, что Ганнибал тоже владеет этим домом. И если Ганнибал владеет этим домом, то Уилл также владеет домом в Балтиморе. Чем больше она думает об этом, тем более сюрреалистичной кажется ей вся эта история. Ей бы очень хотелось увидеть Уилла, вернувшегося из больницы, и проверить его, и… ну, в общем. Спросить о некоторых вещах, которые она уже должна была знать после многих лет дружбы. Очень жаль, что Ганнибал забрал его прежде, чем она успела его навестить. Но она не может винить его, правда. За месяц, проведенный без какого-либо уединения, должно быть, создалось некоторое напряжение. Исчезновение Ганнибала с лица земли в тот самый момент, когда Уилла выписали из больницы, является таким же громким подтверждением, как и любое другое. Им нужно время, им нужна близость. Остается надеяться, что отдача будет минимальной. Она приписывала видимое беспокойство Ганнибала в течение последних нескольких недель напряженной работе, консультациям, лекциям в Академии. Но не к тому, что его муж попал в больницу. Его муж. Уилл и Ганнибал. Мужья. Эта мысль удивительна тем, насколько решительно она не вызывает удивления. Они явно наслаждаются присутствием друг друга. Как бы ни пытались они скрываться, между ними всегда была несомненная близость и нежность — они двигались друг вокруг друга, делили пространство с легкостью, говорившей о годах совместного проживания. Маленькие знаки, которые, наряду с осторожностью, заставляли ее предполагать, что они были маленькой грязной тайной друг друга. Боже, она могла бы просто спросить, правда? У ее ног поскуливает во сне Бастер, его маленькое тельце то и дело подергивается. Алана улыбается, достает телефон из кармана куртки и делает пару снимков стаи, сгрудившейся у камина. Она выбирает один, чтобы отправить Уиллу с сообщением «Детки благополучно лежат в постели». Собаки остаются безмятежными на протяжении всего испытания. Может быть, когда-нибудь она тоже заведет собаку, на которую сможет пролить все свои заботливые порывы. Телефон скользит обратно в карман, и она откидывается в кресле, засунув руки между скрещенными ногами в попытке согреть их. Ее глаза изучают затемненную комнату со своего наблюдательного пункта в дальнем углу. Это так странно — быть здесь одной. Чем-то похоже на прегрешение. Несмотря на то, что она много раз приезжала сюда, особенно в последние несколько недель, чтобы помочь Ганнибалу ухаживать за собаками, теперь, когда она знает, что это место принадлежит и ему тоже, она чувствует себя совершенно по-другому. Кто бы мог подумать? Присутствие и характер Уилла пронизывают все в доме. Одного взгляда было бы достаточно, чтобы любой заключил, что он очень долго живет сам по себе, за исключением собак. Но теперь Алана знает, какие знаки нужно искать. На единственном ночном столике лежат две книги. Одна из них — эссе, которое она прочитала еще в двадцать лет, а другая — третий том довольно популярной серии, которую ей еще предстоит прочесть, из жанра ужасов, если она не ошибается. Ничего необычного в этой расстановке одинокого человека не было; когда она училась в медицинском колледже, ее кровать всегда была завалена учебниками и литературой для личного чтения, между которой она переключалась в зависимости от своего настроения и срочности выполнения заданий. Рядом с ней полки, обрамляющие камин, заполнены множеством безделушек и книг. Алана приподнимается с кресла, чтобы посмотреть поближе, стараясь не наступить на какой-нибудь шальной хвост на своем пути. На самых верхних полках — скопление энтомологических, социологических или уголовно-правовых томов, и случайные психологические или медицинские из них не выглядят неуместными. На другой стороне комнаты стоит чистое пианино. Ее пальцы пробегают по клавишам в простой, знакомой мелодии. Ни одной пылинки. И никаких листов — ни на подставке, ни сверху. Она видела, как Ганнибал играет на клавесине бесчисленное количество раз, будь то во время званых обедов или просто для двоих, и, очевидно, клавесин не поместился бы в сравнительно небольшой гостиной. Уилл, с другой стороны… она всегда предполагала, что он умеет играть, так как, ну, у него есть пианино, но, оглядываясь назад, она никогда не видела, чтобы он действительно играл. Ей придется спросить об этом, как только Ганнибал отпустит его. Ее маленькая экскурсия заканчивается в дверном проеме, ведущем в кабинет. Она засовывает руки в карманы и в последний раз оглядывает гостиную. Любые возможные намеки на присутствие Ганнибала здесь искусно замаскированы в Уилле. Это мило, в некотором смысле, но маленький голосок в ее голове продолжает задаваться вопросом, действительно ли все это непреднамеренно.***
Франклин вздыхает и делает еще один глоток пива. Его стакан почти пуст. Дно смотрит на него в ответ с чем-то, похожим на жалость. Тобиас до сих пор не притронулся к своему напитку, оставив его на крышке пианино вместе с пиджаком. Он не отложил свою скрипку, все еще работая над новой композицией. Франклин не осмелился прервать его. В этой пьесе есть что-то такое, что его почему-то тревожит. Это не сильно отличается от того, что обычно делает Тобиас, но оно пронизано… чем-то глубоко горьким. Возможно, тоской. Он признает господство Бога, но это не облегчает его собственных мучений. Он снова вздыхает. — Почему ты так часто вздыхаешь? — наконец говорит Тобиас, останавливаясь, чтобы положить смычок, взять карандаш и что-то нацарапать на листах. — Довольно трудная неделя выдалась. Пару дней назад я получил сообщение от доктора Лектера. — Твой психотерапевт? Франклин кивает. — Он отменил нашу следующую встречу. — Такое иногда случается. Он назвал причину? — Искренне извинился за причиненные неудобства, но нет. Никаких причин. — Насколько я понял, он очень скрытный человек, — еще одна пометка на листе, и Тобиас кладет карандаш и инструмент. Он берет свой стакан с пианино и направляется к Франклину. — В последнее время он тоже редко появляется в симфоническом оркестре, по крайней мере мне так сказали, — говорит он, усаживаясь в кресло напротив. Он поднимает свой бокал — Франклин автоматически отражает жест, — прежде чем сделать большой глоток. Франклин снова вздыхает, плечи его поникают. — Он уже несколько недель почти ежедневно ездит в больницу, а теперь совсем перестал принимать пациентов? — он смотрит в свой стакан, слегка вертя его в руках, словно пытаясь найти ответы в этой ряби. Работает с сыром, почему бы и не с пивом. — Я очень обеспокоен. У него может… — он делает паузу, а затем с нарастающим ужасом говорит. — У него могло быть диагностировано серьезное заболевание. Боже, а что, если так и есть? Франклин не знает, что бы он сделал, если бы узнал, что у доктора Лектера рак, или болезнь Крейтцфельдта-Якоба, или респираторное заболевание, или еще что-нибудь… Тобиас прерывает мрачный ход его мыслей. — Возможно, в таком случае он направил бы своих пациентов к другому психиатру. Он только отменил встречу на этой неделе, да? — Я не знаю. Он предоставил контактную информацию своего коллеги. — Ты позвонил? Франклин качает головой. Пиво, хотя и превосходное, не дает ему ответа. Сидящий напротив него Тобиас откидывается на спинку стула, скрестив ноги и обхватив руками стакан. Франклин делает то же самое, хотя скорее сутулится, чем расслабляется. — Я тут подумал, — говорит он, барабаня пальцами по стеклу, — что он вообще не предложил бы этого, если бы не ожидал, что будет отсутствовать в течение длительного периода времени, не так ли? Тобиас пожимает плечами: — Откуда мне знать? Франклин вздыхает — прерывает себя на полуслове, вместо этого прочищает горло. Он слишком много вздыхает, не так ли? Совершенно не подобает джентльмену. Заметив его ужимки, Тобиас бросает на него взгляд, приподняв брови — в чем? Замешательстве? Веселье? — и делает еще один большой глоток пива. Франклин чуть-чуть сползает со своего места. Снова вздыхает. — Но за последние несколько недель он совсем не изменился. Его распорядок дня не изменился, если не считать поездок в больницу. Я бы заметил, если бы что-то было не так. — Если это не он, то его родственник, — говорит Тобиас, глядя в окно и медленно постукивая пальцем по стеклу. — Он ведь женат, не так ли? Франклин кивает. — Да. Он очень профессионален, хотя и не слишком доволен идеей подружиться с пациентом. Я ничего не смог узнать о его жене, кроме ее профессии. При этих словах Тобиас снова поворачивается к нему. — Ты имеешь в виду о муже? Муже? — Муже? — Муже. Что ж. Теперь эти брови определенно приподняты в изумлении. — Откуда ты знаешь, что у него есть муж? — Слышал о нем в симфоническом оркестре. Некий Уильям, если я правильно помню. Франклин смотрит на свои руки, на остатки пива. Он мысленно возвращается к тому, что было пару месяцев назад, до того, как в расписание доктора Лектера стали входить ежедневные поездки в Ноубл-Хиллз. Франклин всегда присматривался к любой часто появляющейся женщине рядом с ним, но… Неужели с ним был кто-то еще? На фермерском рынок по воскресеньям? В мясной лавке по четвергам? Продукты два раза в неделю, сыр еженедельно, вино два раза в месяц… был ли еще один мужчина, который следовал за ними? Доктор Лектер очень любит многолюдные улицы. Это мог быть кто угодно, но это было невозможно… Нет, нет, Франклин заметил бы, если бы кто-нибудь регулярно появлялся рядом с ним, будь то мужчина или кто-то другой. Он щиплет себя за переносицу, крепко зажмурив глаза. Кто открыл дверь для гостей? Кто взял «Бентли» на техническое обслуживание в… куда бы то ни было? Кто уходил каждое утро, возвращался каждый вечер? Сам доктор не всегда спал дома, отправляясь вместо этого… куда-нибудь за город. Каждую неделю на его подъездной дорожке останавливалась целая вереница машин. Какая из них могла принадлежать его мужу? Боже, жизнь доктора Лектера была слишком насыщенной, чтобы можно было продолжать в том же духе. Франклину нужно выпить. Он откидывает голову назад, допивая остатки своего пива без ответа.***
— Ciao, Белла. Ровное царапанье ручки прекращается, когда она оглядывается через плечо на Джека. Она все еще одета так же, как сегодня утром, лишь добавился кремовый свитер, свободно свисающий с ее тела, слишком удобный, чтобы носить его вне дома, несмотря на обильное количество комплиментов от Джека. Ее тапочки лежат брошенные под столом, ноги соприкасаются друг с другом. — Привет, красавчик, — говорит она, возвращая ему улыбку. — Ты рано вернулся домой. — И ты тоже. Джек входит в кабинет. Последние несколько недель они почти не виделись, Белла все чаще работала допоздна, готовясь к конференции Военного комитета, а затем вылетела в Будапешт, чтобы присутствовать на ней. Вскоре ей снова придется уехать на следующую встречу в Брюссель. Но сейчас она дома. Она кладет свои очки для чтения, аккуратно сложенные, и собирает свои бумаги и календарь, придвигая их ближе к открытому ноутбуку. Она поворачивается на стуле лицом к нему, изящно скрестив ноги, бедра выглядывают из-под подола юбки-карандаша. Джека охватывает внезапное желание встать на колени и поцеловать обнаженную кожу, как он когда-то делал раньше… до всего этого. Вместо этого он садится на край стола. — Я вижу, доктор Лектер тоже тебя подвел, — говорит она, глядя на него из-под ресниц. — Я весь твой, детка. Она встает со стула и встает между его ног, обхватив ладонями подбородок, в то время как он обхватывает ее за спину, свободно удерживая. Джек поднимает голову, и она на мгновение прижимается лбом к его лбу, а затем склоняется для поцелуя. Он прижимается губами к ее шее, там, где она соприкасается с плечом, и ловит последние остатки ее духов — и чего-то еще. Кого-то еще. Он прижимается еще одним поцелуем к ее виску, прежде чем откинуться назад, чтобы посмотреть на нее. — Я тут подумал, что прошло уже много времени с тех пор, как я в последний раз приглашал тебя, — говорит он, проводя руками по ее спине, по мягкому кашемировому свитеру. — Да? — Я заказал нам столик в «Обелиске», если не возражаешь. Ее улыбка становится шире — боже, она так же прекрасна, как и всегда. Никто никогда не подумает, что она больна. — Это очень бесцеремонно с Вашей стороны, молодой человек. Мне нравится эта уверенность, — прощальный поцелуй, и она покидает его объятия. — Просто позволь мне переодеться во что-нибудь более подходящее. — Ты и так совершенна, Белла, — говорит он, потому что это правда. Она бросает ему игривую улыбку через плечо и выходит из комнаты, бесшумно ступая босыми ногами по ковру.***
Кожура клементины в форме цветка присоединяется к остальным трем рядом с его лекарствами возле стойки — потому что у Уилла на самом деле нет мотивации готовить, но желудок чего-то хочет. За его спиной не раздается эхо шагов, да и никогда не раздается, но взгляд Ганнибала обжигает ему затылок. Уилл не поднимает глаз даже тогда, когда пара рук обвивает его талию и тепло обволакивает его спину. Ганнибал прижимается щекой к его щеке, потираясь щетиной. — Ты рано встал. Солнце взойдет только через три-четыре часа. Но желудок хочет того, чего он хочет. Уилл не отвечает, слегка отвлекшись на пальцы, дразнящие пояс его спортивных штанов. Сейчас ему совсем не хочется разговаривать. Он берет кусочек клементины и протягивает его Ганнибалу, чтобы тот не отвлекался. Ганнибал впивается в него зубами. Победа. Однако вторая попытка с треском проваливается. — Что тебя беспокоит? — спрашивает Ганнибал, направляя руку Уилла обратно на стойку. — Просто проголодался. — Да, это было очевидно. Он откидывается назад всего на дюйм, все еще достаточно близко, чтобы его дыхание ласкало шею Уилла. Его руки лежат на предплечьях Уилла, потирая их вверх и вниз. Уилл замирает. Разделывает свою клементину, выравнивает кусочки на стойке, оставляя примерно дюйм между ними. Руки Ганнибала опускаются на его талию, и Уилл просто знает, что сейчас он попытается вытянуть из него совершенно неподходящий для этого часа разговор. Он оглядывается через плечо и засовывает кусочек в рот Ганнибалу. Победа. Ганнибал наклоняется к нему, чтобы поцеловать. Ох. Да, хорошо. Все-таки победа. Он поворачивается лицом к Ганнибалу и оказывается прижатым к стойке. Языком и зубами он возвращает кусочек обратно, потому что это его клементина, спасибо, и прерывает поцелуй. Хотя они держатся рядом, грудь к груди, висок к виску, в последующей тишине их глаза не встречаются. Уилл знает, что Ганнибал не собирается сдаваться. — Я думал, что ты убьешь меня, — шепчет Уилл. — Я думал, что либо проснусь в подвале, либо никогда больше не проснусь. — Я недолго обдумывал эту идею, как и ты, полагаю. Уилл смеется, но не совсем безрадостно. Он откидывается назад, протягивает руку за спину, чтобы взять последние два кусочка, и кладет один в рот. Желудок хочет того, чего он хочет. — В идеале я бы отправил тебя в больницу на месяц. — Как только ты наберешь немного веса, ты сможешь сделать это еще раз. — И у тебя появится еще один шанс вытащить мое имя из картотеки, — Уилл делает паузу, размышляя. — А потом ты об этом пожалеешь? — Я буду оплакивать тебя. — Достаточно долго, чтобы последовать за мной в смерти? — Я буду жить за нас двоих и каждую секунду каждого дня чувствовать боль от твоего отсутствия, в наказание, — в его голосе нет никаких колебаний. Это в некотором смысле успокаивает. Не желая слишком долго задерживаться на этой мысли, Уилл берет Ганнибала за подбородок и запихивает ему в рот последний кусочек клементины. Победа. Ганнибал пережевывает свое поражение, затем быстро хватает Уилла за талию и поднимает его на стойку — после чего он вынужден остановиться, затаить дыхание. Похоже, его раны все еще болят. Его руки лежат на стойке по обе стороны от бедер Уилла, сжавшись в кулаки, а голова свисает между напряженными плечами, пока он преодолевает волну боли. Чувствуя себя великодушным, Уилл прижимает голову Ганнибала к своей груди, его руки открыты и нежно лежат на его затылке, подбородок покоится на макушке. Он отсчитывает дюжину ударов сердца, прежде чем Ганнибал расслабляется, хотя и не отстраняется от объятий Уилла. Уилл колеблется. Подтягивается и говорит: — Мы никогда от него не избавимся, да? От этого края насилия, цепляющегося за нас в как в ненависти, так и в милосердии, — он чувствует, как Ганнибал напрягается. — Между нами нет места ни для чего другого. Между нами едва хватает места для нас. Удар. — Так вот во что ты веришь? — Это то, что я знаю, — Ганнибал по-прежнему молчит в его объятиях, хотя его плечи медленно поднимаются и опускаются. Уилл продолжает. — Это. Мы вдвоем. Мы хотели этого, мы хотели заставить это работать. И мы сделали это, но какой ценой? — они оба покрыты шрамами, некоторые из которых еще не исчезли, а некоторые никогда не заживут. Но они были двумя взрослыми мужчинами, пережившими целую жизнь насилия. Сколько детей они убьют, прежде чем это сработает? — Между нами нет места ни для кого, — повторяет он почти шепотом. Ганнибал выпрямляется, смотрит ему прямо в глаза. И обнаженная боль, сияющая в его глазах, ощущается как гребаный удар в грудь. Господи, именно поэтому он и не хотел говорить. Слишком рано, они оба слишком хрупкие, слишком неустойчивые. — Ты так мало веришь в нас, — говорит Ганнибал. Уилл не в состоянии слышать, насколько он ранен. Он протягивает руку, заключает его в крепкие объятия и испытывает огромное облегчение, когда Ганнибал через мгновение возвращает их обратно. — Я дважды чуть не умер, а ты один раз. — На девяносто шесть секунд. — Девяносто шесть секунд слишком долго, — девяносто шесть секунд, в течение которых Уилл существовал в мире без него. Он никогда не захочет вернуться к этому снова. — Я не верю, что однажды мы не убьем друг друга. Я бы не хотел, чтобы кто-то встал между нами, когда этот день настанет. Дыхание Ганнибала прерывается, и Уилл следует его примеру. — Я бы забрал твою жизнь, чтобы никто другой не смог этого сделать. И я надеюсь, что ты ответишь мне тем же, — Уилл хочет ответить, действительно хочет. Когда ничего не происходит, Ганнибал говорит слишком тихо в тишине. — Только ты можешь остановить мою руку. Тебе нужно только попросить. Уилл сглатывает. — Я знаю. Но эти слова уже давно заржавели на его языке.***
Ганнибал редко посылает ей электронные письма, предпочитая телефонные звонки или письма, а если посылает, то они никогда не бывают такими короткими, как сейчас. Сообщение не содержит ничего существенного. Извинение, никаких объяснений. Никаких просьб о переносе встречи. С таким же успехом это могла быть телеграмма. В стиле Уилла. Беделия не утруждает себя ответом, прекрасно понимая, что его, скорее всего, не прочтут, и любые вопросы останутся без ответа, пока Уилл или Ганнибал снова не появятся в ее доме. Она еще мгновение смотрит на эти слова, прежде чем закрыть вкладку.***
— Леди, я не знаю, что Вы кладете в свое пиво, но я почти уверена, что это незаконно. — Это подарок от Ганнибала. Можешь взять его под стражу. — Ах. Я знала, что этот человек не может быть абсолютно чист, — говорит Беверли, ухмыляясь Алане. — Иначе ты бы так легко не зацепилась. Алана улыбается ей в ответ, приподняв одну бровь: — Я не понимаю, о чем ты говоришь. Наполнив свой бокал, она оставляет бутылку на ближайшем к ним столе, чтобы легче было до нее добраться. Она плюхается на край дивана, стоящего ближе всего к креслу, на которое претендовала Беверли, и скрещивает ноги, их туфли всего в нескольких дюймах друг от друга. Ее платье легко задралось до колен, но она даже не потрудилась пригладить его, только плотнее натянула кардиган на плечи. — Вообще-то я немного впечатлена, — Беверли поднимает свой бокал в тосте, наклоняет голову в притворном восхищении — или, возможно, не совсем притворном. — Охотишься за женатым мужчиной? Это способ усилить твою игру, Блум. Алана фыркает от смеха и легонько пинает Беверли ногой. — Необоснованное обвинение. И совершенно неуместное. — Я не знаю, как тебе удается сохранять скромный вид, не стряхивая с себя безрассудство, — говорит Беверли, напевая себе под нос. — Это колдовство. — Я не целуюсь и не рассказываю, Катц. Беверли подмигивает ей, скрывая улыбку краем бокала, и делает большой глоток. Господи, ей действительно нужно узнать, что доктор Лектер делает со своим пивом. Возможно, это действительно что-то незаконное. Пока она смакует свой напиток, между ними воцаряется уютная тишина, нарушаемая лишь ночными звуками, просачивающимися сквозь приоткрытое окно. Затем она говорит: — Как хорошо, что ты вернулась. Лаборатория отчаянно нуждается в большем количестве ароматов. — Это мужской мир, — легко хмыкает Алана. — В психиатрии у нас дела обстоят не лучше, но уж точно не хуже, чем в хирургии. Беверли кивает и снова поднимает бокал: — За наших компаньонов в области технологий. Алана с полуулыбкой делает большой глоток. Она благодарно вздыхает, затем наклоняется, берет каждую туфлю за каблук и ставит их под диван, подтягивая ноги к себе. Подол ее платья задрался еще выше, и на этот раз она действительно стягивает его вниз, заправляя под бедра. — Знаешь, последнее дело, над которым я работала, было о «Потерянных мальчиках», — говорит она. — Я не была готова к человеческой виолончели. — Видела бы ты этого грибника! Алана фыркает на тыльную сторону ладони. — О боже, нет, спасибо. Я слышал об этом, и этого было более чем достаточно. Слава Уиллу за то, что он справился с этим делом. — Он бывший сотрудник отдела убийств. Я уверена, что он получил свою долю дерьмовых вещей, — говорит Беверли, пожимая плечами. Она глубже погружается в свое кресло, вытягивает ноги и скрещивает их в лодыжках. Вытянувшись, она почти достает ногами до туфель Аланы. Она очень осторожна, чтобы не пнуть их. — Мне пришлось искать всех музыкантов, владельцев музыкальных магазинов и покровителей симфонического оркестра в Балтиморе. И все, у кого был билет на последнее шоу. Это будет долгая неделя. Может быть, несколько недель. В этом списке сотни имен. — Нет способа сузить круг поисков? Мы ищем кого-то, кто знает, как делать струны кетгута, да? — Мы держали эти подробности в секрете от новостей, но тот, кто это делает, не собирается афишировать это. Прошло уже больше ста лет с тех пор, как кто-то обрабатывал кетгутовые струны оливковым маслом. Алана обдумывает это, хмыкая себе под нос и постукивая указательным пальцем по бокалу. Ее взгляд блуждает по открытому окну. — Значит, ты по сути идешь вслепую. Беверли подносит стакан ко рту: — Да. Как обычно, знаешь ли.***
Франклин встревожен. Прошло уже несколько дней. Дни, которые он провел за наблюдением за домом доктора Лектера. Две машины не сдвинулись с места ни на дюйм на подъездной дорожке. Никто не входил и не выходил, даже чтобы опустошить почтовый ящик. Но он знает, что доктор дома, или… он знает, что в доме кто-то есть. Некоторые из занавесок были задернуты, в основном те, что находятся на первом этаже, а из других ночью можно было увидеть свет. Он пытался связаться с доктором Лектером. На его электронные письма никто не отвечал, звонки шли прямо на голосовую почту, и всякий раз, когда он стучал в дверь, никто не открывал, даже когда в доме горит свет. Франклин встревожен. Он даст ему еще один день, и если он все еще не получит никаких признаков жизни от доктора, у него не будет другого выбора, кроме как вмешаться.***
Ганнибал находит Уилла на втором этаже, в библиотеке, выходящей окнами на улицу. Он сидит в кресле, придвинутом к одному из окон, и ранний утренний свет льется на него дождем. Он выглядит маленьким, тонет в свитере Ганнибала, ноги подтянуты к груди. Замкнулся в себе в кресле слишком большом, со слишком высокой спинкой и слишком темной тканью. Оно пожирает его. — Так вот где ты прятался, — говорит Ганнибал, подходя к нему. Не глядя на него, Уилл наклоняет подбородок к окну. — Мистер «Девять перенаправлений», — говорит он. Еще нет и восьми утра. Ганнибал перенаправит его, как только снова начнет принимать пациентов. Он окидывает улицу лишь беглым взглядом, прежде чем снова сосредоточиться на Уилле. Его глаза все еще остекленевшие после сна, волосы растрепаны, одежда в беспорядке. Его голова изящно откинута назад на спинку кресла, бледная колонна шеи обнажена и уязвима. Даже слишком заманчиво. — Я не часто чувствую тоску, — говорит Ганнибал. — Но иногда я чувствую, что скучаю по Словакии, — он наклоняется и целует Уилла в лоб. — И тем трём неделям, когда у нас не было ничего, кроме друг друга. Уилл моргает, глядя на него, густые ресницы отбрасывают длинные тени на его скулы. — Ты имеешь в виду, когда мы были наполовину мертвы? — Да. — Боялись, что копы совершат набег на это место прежде, чем мы полностью выздоровеем? Ганнибал улыбается. — Да. — Когда тебе в первый раз пришлось делить с кем-то кухню? — Да. — Ты чуть не отрубил мне руку, когда я воспользовался твоей доской. — Ты пытался перерезать мне горло за то, что я добавил цитрусовые в твою кастрюлю. Уилл фыркает от смеха, ярко и очаровательно. — Хорошие времена. Было что-то сюрреалистическое в том, чтобы перейти от обильных обедов, рискованных игр в полуправду, предательства и прощения к обыденной реальности — чистить зубы бок о бок, по очереди принимать душ и складывать белье вместе. Научиться делить пространство, приспосабливаться к распорядку дня друг друга, ухаживать за ранами друг друга, жить вместе было самым тяжелым и волнующим испытанием, которое они пережили. Три недели непрерывного благоговения перед тем, как руки, которые так часто рвали друг друга на части, могли так же легко исцелять и успокаивать. В то время они оба понимали на каком-то интеллектуальном уровне, что их жизни непоправимо переплетены, но это было так. Это было выше всего, что они могли предвидеть. Жесты и слова были так просты и в то же время так чужды им обоим. Любовь причиняла им боль с того самого дня, как они встретились, и ни один из них не осмелился поверить, когда вместо крови она породила нежность. — Нет смысла скучать по тому, что не было потеряно, — говорит Уилл, глядя на него блестящими глазами. Ганнибал улыбается, и Уилл отводит взгляд, возвращаясь к плохо скрытой машине Франклина. Ганнибал подносит скамеечку для ног к окну и ставит ее перед Уиллом. Устроившись поудобнее, он ждет, пока Уилл переключит свое внимание с улицы на него, затем тянется к его лодыжке. Уилл сидит совершенно неподвижно, и Ганнибал, не прерывая зрительного контакта, наклоняется, чтобы поцеловать его в верхнюю часть колена. Восторг трепещет в его груди, когда уголок рта Уилла вздрагивает от этого жеста. Он выпрямляется и осторожно тянет Уилла за лодыжку, пока тот не распрямляется, меняя положение, его руки свободно обнимают ногу, все еще прижатую к груди. В доме тепло, и все же конечности Уилла, кажется, никогда не согреваются. Холодные ноги, холодные кончики пальцев. Его тело, по-видимому, постоянно борется с окружающей средой, удерживая кровь вокруг сердца и мозга, где она ему больше всего нужна. Пока Ганнибал разминает ледяную ступню, Уилл постепенно смягчается под его прикосновением, опускаясь все глубже в кресло, разворачивая другую ногу и поджимая пальцы ног под бедро Ганнибала. Через некоторое время Ганнибал спрашивает: — Ты воссоздаешь эту среду, чтобы защитить нас или чтобы защитить мир от нас? Уилл слегка пожимает плечами: — В зависимости от того, что тебя меньше оскорбляет. — Ты хочешь запереть меня, посадить в клетку, где я не смогу причинить вреда никому, кроме нас, — говорит Ганнибал без жара и обвинений. Просто констатация факта. — Ни изоляция, ни смерть не смогут обуздать твое влияние. — Значит, ты решил выпустить меня на свободу? — Если ты не будешь носить поводок, я научу тебя покорности. Ганнибал замолкает, смотрит вверх, приподняв одну бровь. Тон был легким, слова бесцеремонными, но во взгляде Уилла читалась неоспоримая суровость. И все же в уголках его рта появляется дразнящая улыбка, и Ганнибал ловит себя на том, что улыбается в ответ. Уилл первым прерывает зрительный контакт, вырывая ноги из объятий Ганнибала и вставая с кресла. — Душ, — говорит он, сразу же снимая напряжение, и выходит из библиотеки. Ганнибал следует его примеру. Еще нужно приготовить завтрак. — Предпочтешь что-нибудь особенное? — Просто будь проще, — отвечает Уилл и исчезает в другой комнате. Через пару секунд он снова просовывает голову в дверной проем. — Может быть, что-нибудь сладкое?