Так не бывает

Сяо Чжань вдыхает запах мяты, почти не пьет — после этого дня ему немного надо, чтобы напиться еще быстрее, чем Ван Ибо. Неужели суд был сегодня? Все еще сегодня, еще не полночь. Ван Ибо даже орешками пренебрегает, идет к бару в третий раз. Много говорит. Как ни странно, не только про себя, каждая вторая фраза — про старшего брата. Человек другой породы, другого мира, настолько иной и в этой инаковости цельный, что хочется его разглядеть, зарисовать и выставить в музее. Вот они какие, золотые мальчики. Все такие, или Сяо Чжаню такой попался? Ван Ибо уже штормит, он скользит на ровном месте. Сяо Чжань ловит — машинально, тот сам успевает выпрямиться. Чтобы так выгнуться в таком состоянии, надо быть не просто гибким — тренированным. Спорт, танцы? Ван Ибо говорит еще больше, и теперь все, что не про старшего брата, — про него, Сяо Чжаня. Он читал такие излияния про себя в сети, но еще ни разу не слышал вживую. Тем более так близко, неровным, ломким, искренним, очень пьяным голосом, одно и то же по два раза и по кругу вперемешку с извинениями. Если бы не чувство нереальности происходящего, было бы неловко. — Чтобы ты сам, чтобы ты тоже хотел… «Я вообще-то хотел», — думает Сяо Чжань. Тогда ночью — хотел впервые за долгое время, на адреналине или почему-то еще, но хотел. Потом Ван Ибо наконец падает головой в стол, в рассыпанную крошку арахиса. Сяо Чжань выводит его за дверь, а там «младшего господина» принимают с рук на руки. Его самого провожают до двери спальни, и Сяо Чжань не замечает ничего, кроме постели, в которую можно упасть и уснуть. Мгновенно. То ли день был слишком насыщенный, то ли морской воздух, но Сяо Чжань спит без таблеток и долго. Пару раз просыпается, ожидает, что вот-вот зазвонит будильник, но будильника нет, и он снова засыпает. Просыпается медленно, неохотно. Главное — не болит голова. Совсем-совсем не болит, даже если пошевелить, даже если с открытыми глазами. Потрясающее ощущение. Он улыбается, потягиваясь, смотрит на часы — не может быть. Пятнадцать часов сна, когда тебя никто не будит, — это очень весомое извинение. И море прямо за окном, а если открыть створку — его можно услышать и понюхать. Теперь он замечает в комнате не только кровать. Ничего пышного, вычурного, просто, уютно. Сяо Чжаню нравится. Если бы он, например, выбирал гостиницу для отдыха по фото, тут ему бы точно понравилось. За дверью коридор, такой же светлый и тихий, окна вдоль стены, за окнами, кажется, балкончик. И там кто-то сидит, видны голова и плечи. Сяо Чжань улыбается, рассматривая через стекло, пока его не видят. Ван Ибо сидит, поджав ноги, торчат голые коленки, тянет сок через трубочку, надувает щеки — сок в стакане пузырится. Что он там говорил вчера, старший брат считает, не выше средней школы? Лучше, чем выспаться — только выспаться и поесть на этом балконе. Лучше, чем выспаться и поесть — только искупаться наконец. Вода теплая и чистая, и к Сяо Чжаню приходит странное ощущение — чувство себя. Актер не может не ощущать свое тело, иметь плохую координацию или быть скованным, певец не может не чувствовать голос. У него нет с этим проблем, но сейчас он просто чувствует, как движутся в воде руки и ноги, как она плещет волной в лицо, если опустить голову. Как будто заново родился. Ван Ибо все еще сидит на балконе. Теперь не улыбается, встает мрачный, надутый, почти не смотрит в лицо — вскидывает взгляд и снова в пол, ноздри раздуваются, еле заметно поводит плечами. Сяо Чжань не может не улыбнуться: такой он теперь понятный. Да и понимать нечего, все сказано прямо. Очень красивый. Очень хочет. Сяо Чжань хочет тоже. Он помнит про запрет, не просто записанный — выжженный внутри, но здесь нет никого лишнего, никто не увидит даже случайно. Почему нет, в конце концов, почему нельзя хоть раз в жизни получить от своей славы не только неприятности? Он делает шаг навстречу и обнимает за пояс. Поцелуи Ван Ибо — забавная смесь напора и неуверенности, то прижимает к себе так, что дышать нечем, путает волосы на затылке — то замирает, не жмет, а льнет. Мягкий — не на ощупь, плечи твердые, пресс твердый, как будто его каждый день гладит это море, смывая все лишнее. Все равно мягкий — губы мягкие, затуманенные глаза. Тянет за руку, Сяо Чжань идет — ему тоже почти все равно куда, диван так диван, его давно не целовали так отчаянно и жадно, давно не было такого… Такого — может, и никогда. — А что ты хотел-то в тот раз? — Сяо Чжаню в целом все понятно, но нельзя не поддразнить, очень уж бестолково теперь воспринимается то, что было страшно. Неужели это Ван Ибо напугал его какие-то пару недель назад? А ведь смог, голова дурная, хоть и красивая, до ночных приступов паники напугал. Ван Ибо жмурится, моргает, смотрит в щелочки между ресницами, вместо внятного ответа лезет целоваться. Сяо Чжаню смешно и хорошо. Очень хорошо. Ван Ибо наконец вспоминает о долге хозяина (на вторые сутки, смеется про себя Сяо Чжань), показывает, где что. Весь дом с виду простой, но эта та простота, которая стоит больших денег. И ничего лишнего, светло и много воздуха. Как и в той комнате, где он спал. И она отличается от всего дома, немного, но отличается, и если бы был выбор, Сяо Чжань выбрал бы именно ее. Совпадение? Вряд ли. С Ван Ибо легко, несмотря на его вспыльчивость. Сам Ван Ибо легкий: быстро обижается, быстро отходит, как капли дождя сквозь солнечные лучи, брызнули и высохли. Не молчит и ничего не прячет, откровенно смотрит, пытается оказаться поближе. На пляже вечером — тоже. Сяо Чжань больше не сомневается в реальности: закат яркий, лицо чувствует ветер, нос — запах моря водорослей, песок можно взять в горсть и сеять, плечо греет тепло чужого тела. И никаких микрофонов. Шум не города, а моря, крики не толпы, а чаек. Камера все-таки есть — Ван Ибо щелкает себя. Удивленно смотрит — нет, это даже не другой мир, это другая планета — кивает. Кажется, понял. Сяо Чжань улыбается ему и отодвигает мысли о другой реальности. Комнаты «туда без брата нельзя» и самого Ван Ибо в одной стороне дома, гостевые — в другой. Удобно. Сяо Чжань посмеивается про себя: удивительно даже, что Ван Ибо не поселил его в лучшем случае через стенку. Ван Ибо останавливается на верхней ступеньке лестницы, смотрит вопросительно, весь — застывшее движение. Он улыбается: нет смысла отказывать и отказываться. — Пойдем? Не так торопливо и быстро, как днем. Можно хотя бы посмотреть друг на друга. Можно попробовать, что друг другу понравится. Ван Ибо тоже пробует. Что бы он ни думал о своей ориентации до сих пор — умеет. Много умеет. Не все, конечно, кое в чем разница все-таки есть. А у Ван Ибо есть решительность и нет сомнений. — Помедленнее, тебе же так делали наверняка? — Извини, я… — Хорошо. Все хорошо, — Сяо Чжань не притворяется, все равно хорошо. И он хочет, чтобы хорошо было не только ему. Нельзя не хотеть, когда к тебе тянутся с такой готовностью, такой отзывчивостью. Утро начинается рано — он не настолько устал вчера, чтобы отключился внутренний будильник. Слишком рано, спать все еще хочется, но не спится. Даже в таких теплых и крепких объятиях. Ван Ибо не беспокоят никакие внутренние будильники, он вообще о них знает? Спит безмятежно, а Сяо Чжань смотрит на него почти так же, как тогда утром, только близко-близко. Красивый, как конфетка. Даже лучше, чем тогда, губы не надуты — улыбаются, но от ночных поцелуев все равно припухли. Наверняка чья-то мечта, то ли девичья, то ли голубая. Избалованный вконец, но такой легкий, что даже «мне все можно» не раздражает. Танцующий на ходу, Сяо Чжань несколько раз отмечал — чтобы так двигаться, в голове должна быть музыка, а за плечами много-много труда. Совсем не безобидный — Сяо Чжань помнит кривую ухмылку. Играющий тигренок, из которого может вырасти тот еще тигр. Как там было? «Люди — не вещи, только для дела. Мне так нельзя, у меня дела нет». Пока еще не вырос, спит вот так и улыбается. Потрясающий любовник. Опыт — наживное, а этот жар и отзывчивость не подделаешь, не купишь, не выпросишь. Это то, чего лучше бы не замечать, но Сяо Чжань видит. Вчера он об этом не думал, с головой погрузившись в новый мир, сегодня не может не думать. Все было бы отлично, все было бы и дальше, если бы не эта влюбленность, такая открытая, такая очевидная. Если бы не то, что у Сяо Чжаня ее — ни капли. Нет, ему не все равно, с Ван Ибо или с кем-то таким же красивым. Это симпатия, физическое притяжение, что угодно еще, но не любовь и даже не влюбленность. Слишком мало, чтобы дать в ответ. Сяо Чжань был бы рад, но у него нет этого, ни капли. Он разучился влюбляться, перегорел и выжал все, что ещё могло любить, на сцене. Он не может. «Ты красивый. Ты замечательный. Ты такой, каких у меня не было и не будет, но я тебя не люблю». «Прости», — думает он. Это больно, и если придется сделать больно — чем скорее, тем лучше. Не спросонья, конечно, вытащить на пляж, разбудить, встряхнуть, а потом… Разговор вряд ли будет легким. Ван Ибо останавливается так неожиданно, что Сяо Чжань почти врезается в него. — Катер старшего брата, — Ван Ибо отряхивает брошенные на песок футболку и шорты и быстро влезает в них. Сяо Чжань тоже одевается, весь мысленно собираясь. Можно было ожидать, что тот самый старший брат захочет посмотреть на гостя… кто Ван Ибо, наследник? Но другая фамилия? Или есть еще братья? Не все знания во благо, однозначно. «Старший брат был очень недоволен, когда я…» Сяо Чжань хочет посмотреть на человека, который может что-то запретить Ван Ибо, и тот послушается. Это человек, который приезжает купаться в белом костюме. Моложе, чем Сяо Чжань ожидал, по крайней мере, на вид. Дружелюбный, приветливый, смотрит заинтересованно, но без иронии. Сяо Чжань легко принял бы его за человека искусства, за музыканта, может быть, хотя он ведь и правда играет. Сяо Чжань не может не оценить, как мягко Ван Ибо отсылают из комнаты. И разговор оказывается намного легче, чем он ожидал, как будто его понимают еще до того, как сказаны слова. Неудивительно, что Ван Ибо так привязан к старшему брату. Ван Ибо возвращается нескоро и кислый. Все-таки обиделся, что отослали? Утром Сяо Чжань был уверен в решении, сейчас сомневается. Когда закончится внезапный отпуск, у них и так вряд ли что-то получится дальше. Гонконг — не остров, куда не пускают посторонних, Ван Ибо не будет мотаться за ним по проектам. Если честно, Сяо Чжань не уверен в последнем. Он ловит руку, когда Ван Ибо обнимает его со спины. — Когда старший брат уедет, может, поспим, а? — Давай. Он не хочет и не будет лгать. Но если все уже случилось, пять дней большой роли не сыграют, наоборот, может, жар схлынет. Именно потому, что это влюбленность, а не любовь, увлечься человеком с экрана можно, полюбить за две странных встречи — нельзя. У Ван Ибо это пройдет. Сяо Чжань плохо себе представляет, как это, «дать шанс», но все-таки соглашается и остается. Не вдвоем, конечно, тут наверняка полно людей, но они ухитряются почти не попадаться на глаза. Иногда — издалека — он замечает, что кто-то ухаживает за клумбами, подметает дорожки, убирает водоросли на пляже, чаще всего по утрам. Те, кого он видит в доме, все одинаково доброжелательные, вежливые и незаметные настолько, насколько это возможно. Где-то есть наверняка и охрана, но такое чувство, как будто нет. Легко забыться и поверить, что они только вдвоем. Заколдованный остров, другой мир, настолько идеальный, что кажется иллюзорным. Мир, где все для него, под него. Комната, в которой хочется жить. Море, из которого не хочется выходить, от неба — не отводить глаз. Ван Ибо — тоже для него, под него. Под ним или над. На самом деле не было ни «под», ни «над», и не будет. Того, что есть, — достаточно. Это и сложно, и просто. Наверное, старший брат что-то сказал, потому что Ван Ибо то и дело пытается напускать на себя сдержанность и через пять минут забывает об этом. Это забавно, но в какой-то момент Сяо Чжань решает: довольно. Пусть не мучается, будет какой есть — ершистый, самоуверенный, неловкий, искренний и отзывчивый. Сяо Чжань и так хотел, чтобы хорошо было обоим, а теперь — особенно. Это не влюбленность, увы, но ему тепло от проснувшейся симпатии, он и на такую уже не считал себя способным. Настолько тепло и хорошо, что теперь можно шутить над страхом — невозможно не поддразнить Ван Ибо, не улыбнуться потом, глядя, как в лице борются возмущение, смущение, желание. Фотоаппарат — слишком дорогая игрушка. Слишком реальная и одновременно тоже сказочная, только в волшебном мире такой может появиться по взмаху руки. Забирать его Сяо Чжань не будет. Но поснимать, хотя бы в руках подержать, попробовать, что умеет такое чудо техники, — можно. Мир через объектив другой, но такой же яркий и прекрасный. И Ван Ибо сфотографировать тоже. Эти фотографии он не будет сбрасывать себе, мало ли, но готов согласиться, что тут его самоуверенность оправдана: хорошо получается, даже надутый и гордо полуотвернувшийся. Яркий. Не будь он «младшим братом», — прямая дорога на сцену, и он, Сяо Чжань, рядом бы не стоял. Может, кто-то и не согласится, но он сам себе знает цену. Забавный. Сяо Чжань смеется, листая старые фото, кое-где с трудом узнавая нынешнего Ван Ибо. Смотрит потом не на экран, а на него, расплывающегося в ответной улыбке, забывшего и про шторм, и про темноту.