Так не бывает

Чжу Цзаньцзинь улыбается зеркалу: — Привет. Это небольшой утренний ритуал: здороваться с самим собой, желать себе доброго утра, неизвестно ведь, кого ты первого встретишь и чего он тебе пожелает. А утро должно быть добрым, чтобы день был радостным. Чжу Цзаньцзинь умеет радоваться жизни, поэтому улыбка в зеркале — не натянутая, от натянутой ямочки не появляются. Утренний чай — тоже ритуал и одна из тихих радостей. Его семья придерживается традиций и в искусстве, и в жизни, поэтому чай он пьет по всем правилам: согревает пиалу, сливает воду. Никакие мысли не должны отвлекать, даже о других радостях, поэтому он смотрит, как разворачиваются листья, пьет и только после второго пролива встает, чтобы выглянуть за окно, на котором солнце вот-вот высушит дождевые капли. Быть главой семьи — не всегда в радость, но зато можно позволить себе некоторые удовольствия, которые теперь никто не запретит, — например, есть в любое время суток. Вечерняя и ночная еда всегда была под строжайшим запретом, и первый ночной поход на кухню Чжу Цзаньцзинь совершал с таким внутренним страхом и восторгом, с каким не всегда идут на первое свидание. И ничего страшного не случилось, за полтора года он не растолстел и танцевать хуже не стал — даже лучше, потому что прибавил час к ежедневным занятиям. Главе семьи совсем необязательно уметь готовить, даже не подобает как-то — есть повар. Но Чжу Цзаньцзинь знает, что Лю Хайкуань и умеет, и готовит хорошо, а раз так, то и ему не зазорно. Поэтому отдельная радость — самому приготовить что-то неположенное, в неположенное время, и с неположенным аппетитом съесть. Иногда время становится неположенным не потому, что ему так хочется, а потому, что спектакли начинаются и заканчиваются довольно поздно. Даже если он сам не участвует, аплодисменты все равно относятся к нему тоже, это радость без всяких «если», это успех. Бывает другой успех, тот, которому никто не аплодирует, наоборот, чем спокойнее и незаметнее все проходит, тем лучше. Часто уважаемым людям бывает надо встретиться и серьезно поговорить с глазу на глаз, и все знают, что на семью Чжу в этом можно положиться. Для уважаемых людей, которые хотят посмотреть представление, есть закрытые ложи, в которых нет лишних живых и электронных глаз и ушей. О чем ведутся разговоры, семью Чжу не касается, главное, чтобы собеседники как встретились, так и вышли целыми и невредимыми. Новый проект к таким спектаклям для узкого круга не относится. Строго говоря, семья Чжу сама к нему относится только наполовину, отец не стал бы таким заниматься, а Чжу Цзаньцзинь — хочет. Не просто хочет — давно мечтает соединить долг и любовь, семейные традиции и балет, сделать современное, а не классическое. Новая постановка — первый шаг к этому, Чжу Цзаньцзинь столько в нее вкладывает, что даже мысли о провале не допускает. Он не уверен, что стоит приглашать к участию Ван Ибо. Спонсоры видят яркую внешность и талант, который почти не надо дополнительно шлифовать, принадлежность к семье Лю им кажется скорее плюсом. Чжу Цзаньцзинь знает «родственника» чуть лучше, но не может отказаться за него, по крайней мере, пока не поговорит с Лю Хайкуанем — такие вопросы нельзя решать за спиной главы. Лю Хайкуань уехал из города. Одна из очень немногих вещей, за которые Чжу Цзаньцзинь благодарен покойному отцу, — возможность поехать за ним следом в поместье. Возможность, которую можно получить только по праву рождения — ну или брака, но в старшей семье сейчас совсем нет девушек — а можно и потерять, если совершить что-то во вред семье. Многие знают, что Лю Хайкуань любит музыку и играет сам. Далеко не все смогут по тому, что он играет, определить настроение. Чжу Цзаньцзинь умеет — еще Ван Ибо должен уметь. С самой музыкой это никак не связано, только с ассоциациями Лю Хайкуаня. Сейчас из окон льется мелодия «Крестного отца» — плавная, минорная, но это значит, что Лю Хайкуань в хорошем настроении и расположен шутить. Чжу Цзаньцзинь улыбается, переступая порог, прислоняется к стене, чтобы не мешать. Пока пальцы бегают по клавишам, он смотрит — на спину в белой рубашке, темную наклоненную голову. Смотреть на него он может долго, смотреть и слушать — бесконечно, но сейчас невольно сравнивает. Братья так непохожи: сдержанный, вежливый — мало кто при первой встрече верит, что он тот, кто есть — старший; упрямый, замкнутый младший. Как мало все-таки Ван Ибо ценит снисходительность старшего брата, как мало его бережет! Чжу Цзаньцзинь бы на его месте… Если бы ему было можно все, как Ван Ибо, — Чжу Цзаньцзинь бы тоже захотел уехать на остров на неделю. Вместе с Лю Хайкуанем. Вдвоем. Он бывал там, он хорошо может себе представить дом, море, пляж. Если бы… Лю Хайкуань оборачивается и улыбается, глаза зажигаются теплом: — Цзаньцзинь! — Извини, я не хотел тебе мешать. — Ты мне никогда не мешаешь. Садись, — Лю Хайкуань кивает на стул напротив. — Если не мешаю, сыграешь еще? Лю Хайкуань действительно в хорошем настроении, потому что продолжает итальянцами, а между аккордами время от времени поднимает взгляд и улыбается. В доме на острове тоже есть пианино. Если бы… Чжу Цзаньцзинь тоже улыбается, посмеиваясь над самим собой, пока музыка не стихает. — Скоро ли ты пригласишь меня на новый спектакль? — руки застывают над клавишами, самые красивые руки, которые они видел, крупные, с длинными пальцами. — Как только ты захочешь, — он широко улыбается ему. — Какую ложу тебе оставить? — Я бы попросил закрытую, — Лю Хайкуань кивает. — Если тебе это не будет трудно. Закрытую — значит, дело не в спектакле, а в необходимости переговорить без свидетелей. Лю Хайкуань всегда просит, хотя может распорядиться и даже приказать. Чжу Цзаньцзинь кивает и делает мысленную пометку — дополнительно позаботиться о безопасности, хотя и так все всегда выверено до шага. В конце концов, это их дело, их репутация. Поначалу не все верили, что новый, молодой глава семьи способен поддерживать прежний уровень встреч. Некоторые пытались навести свои порядки. Чжу Цзаньцзинь любит балет, отшлифованные постановки, когда все отрепетировано и рассчитано по нотам, и не любит шума и беспорядка. От стрельбы рядом он вздрагивает, если это не сценические выстрелы, поэтому и не допускает подобного. Никогда. — Почему в прошлый раз младший брат пришел вместе с тобой? — Ему было интересно, — Лю Хайкуань улыбается. — Видимо, не очень, если он так рано ушел? — Ты же его знаешь. Цзаньцзинь, что случилось? — Пока что ничего. Это касается мюзикла. Возникла проблема, ведущий актер заболел и, кажется, серьезно, а второй состав… Это второй состав, для премьеры не годится. Мои коллеги посмотрели несколько прошлогодних конкурсов, им понравился Ван Ибо. Брат Лю, я знаю, что ты этого не одобряешь, но я обещал передать предложение. Лю Хайкуань не торопится отвечать — кладет руку на инструмент, клавиши отзываются еле слышным аккордом. Чжу Цзаньцзинь дорого бы дал, чтобы угадать его мысли. Лю Хайкуань, хоть и балует младшего брата, прекрасно его знает. Знает он и то, что такое — жизнь на сцене, хотя для везунчика Ван Ибо тут снова все будет не как для всех. И долго молчит — Чжу Цзаньцзинь ждет, вместе с застывшим в молчании инструментом, с пятнами света на полу, с колыхнувшейся веткой за прорезным окном. — Как захочет младший брат. Лю Хайкуань дает Ван Ибо решить самому, и Чжу Цзаньцзинь возлагает все надежды на небеса и на то, что Лю Хайкуань почти никогда не ошибается. А в глубине души привычно вздыхает: Ван Ибо совершенно не понимает, как ему повезло иметь такого старшего брата. Как ему повезло вообще. Чжу Цзаньцзинь был достаточно ребенком, чтобы при нем не стеснялись обсуждать появление Ван Ибо в старшей семье, и достаточно взрослым, чтобы запомнить, а потом — понять и очень завидовать. Ван Ибо все падает в руки само: защита старшего брата, позволение заниматься чем хочется или вообще ничем, прощение за все выходки, хотя он даже не наследник. Даже с внезапной любовью, поначалу похожей на очередную блажь, повезло, и Чжу Цзаньцзинь в глубине души снова завидует: Лю Хайкуань, конечно, наказывает младшего, но разве это наказание? А потом Ван Ибо на неделю пропадает из Гонконга, и не один, — несомненно, с позволения старшего брата. Чжу Цзаньцзинь горестно вздыхает, встречается с нужными людьми и знакомится со всем, что собрано про господина Сяо. Все знают, что Ван Ибо слушается только брата. Если кто-то еще смог подобрать ключи к этому баловню судьбы — такой человек может быть как очень полезным, так и очень опасным. По всему, что удается узнать, Сяо Чжань кажется… обычным. Порядочным, талантливым, трудолюбивым, такая ровная и чистая биография, что зацепиться не за что, ему бы чуть больше везения или заинтересованности менеджеров, чтобы взлететь очень высоко, Чжу Цзаньцзинь сам бы не отказался от таких подопечных, но ему предстоит возиться с Ван Ибо. Именно возиться: пройти между двумя пропастями, не дать испортить дело своей мечты и не причинить неприятности младшему брату Лю Хайкуаня. Он впервые видит обоих вблизи здесь же, в поместье. Лю Хайкуань — уже почти юноша, высокий, сдержанный, вежливый. — Не надо так официально, мы же родственники. И почти ровесники. Я — Хайкуань, — он улыбается. Чжу Цзаньцзинь столько слышал про него, про его серьезность и способности не по годам, про музыкальный талант, который вроде бы и не нужен, но которым все гордятся. Никто не сказал, что Лю Хайкуань — еще и красивый. Чжу Цзаньцзинь еще не думает, значит ли это что-то; значит ли это что-то лично для него, он сам еще младше и пока что просто смотрит с восхищением. А на него в ответ смотрит не только Лю Хайкуань. Ван Ибо жмется к старшему брату, не отвечает на приветствие, с подозрением зыркает из-под челки. Лю Хайкуань как будто не замечает, что за ним всюду следует этот хвост, пока Ван Ибо не закатывает истерику: — Хочу с тобой! — Хорошо. Только тихо. И капризный рев затихает, как будто завернули кран. Ван Ибо вытирает кулаком глаза, щеки, уворачивается от горничных с платками. Чжу Цзаньцзинь смотрит на это ошарашенно: младший господин семьи Лю не так мал, чтобы не знать, как надо себя вести, и никто не удивляется, не делает ему замечание?! А Лю Хайкуань еще и гладит его по голове, отчего тот окончательно забывает про слезы. Ван Ибо все детство прилипает к старшему брату и все так же делает все, что хочет. Увлекается танцами, но и тут, в отличие от Чжу Цзаньцзиня, выбирает только то, что ему интересно. Чжу Цзаньцзинь не завидует чужой одаренности, ему своей достаточно, но Ван Ибо сводит занятия к минимуму, когда дорастает до мотоцикла, и ему снова никто ничего не запрещает. Он редко видит их так же близко, больше слышит о том, что происходит в главной семье. Так продолжается, пока Чжу Цзаньцзинь не становится из наследника — главой. Пусть это долг Лю Хайкуаня — поддерживать порядок внутри «семьи» большой, оказать помощь на первых порах — Чжу Цзаньцзинь угадывает в нем то, чего нет ни в ком другом: сочувствие. Настоящее, живое, располагающее к доверию. Чжу Цзаньцзинь счастлив получить — не заслужить, получить в подарок — ответное доверие и дружбу. Хотя бы дружбу. Кажется, с детских пор мало что изменилось. Ван Ибо — все такой же упрямый, Лю Хайкуань — такой же серьезный и красивый. А Чжу Цзаньцзинь все так же смотрит на них — нет, на одного. На старшего. Лю Хайкуань знает про него больше, чем все остальные, больше, чем госпожа Чжу. Он один из немногих, кто называет его по имени, конечно, если позволяет место и ситуация. Один из немногих по-настоящему близких людей, ближе, чем можно было бы рассчитывать при дальности очень условного родства. Лю Хайкуань много про него знает, но не все. И Чжу Цзаньцзинь не видит в этом проблемы: все, что он делает, — это только ради безопасности самого Лю Хайкуаня. И Ван Ибо, раз уж тот так дорог старшему брату, и еще нескольких людей. Потому что Лю Хайкуань — это не радость его жизни, будь то тихая или громкая, это то, без чего жизнь не будет жизнью.